Зов Иерихона

Тим Волков, 2016

В одночасье привычные сонные будни провинциального городка превращаются в кровавый кошмар: по улицам бродят ожившие мертвецы, пожирая прохожих; обезумевшая женщина прорицает конец света, принося во славу бога человеческие жертвоприношения; в застенках морга проводятся дикие эксперименты. Дитрих и Корб, фотограф и художник, стремясь спасти город, пытаются разобраться в случившемся. Но цена истины оказывается слишком высока…

Глава 5. Начало безумия

— Кто эти люди?

— Да так. Знакомые.

— Антон, ты же меня знаешь. Я шутки шутить не люблю. Я тебе голову отрежу.

— Я же говорю, просто знакомые.

— Знакомые? Как зовут?

— Старика вроде Дитрихом величают.

— А тот, худой, с усами?

— Того я впервые вижу.

— Не ври мне.

— Я не вру. Честно.

— Зачем они приходили?

— Просто так.

— Просто так, паскуда, к тебе никто не ходит. Ты гробовщик, а не продавец ванильной карамели чтобы к тебе просто так ходить! Выкладывай всё на чистоту!

— Да, я…

— Видишь скальпель? Я тебе глаза вырежу. Я тебя на ремни располосую, я тебя…

— Фотографировать приходили!

— Фотографировать?

— Да. Это как картину нарисовать, только быстрее и натуральнее.

— Знаю я что это такое. Что они фотографировали?

— Как что? Трупы.

— Трупы?! Трупы?!! Я тебя, паскуда, сейчас четвертую!

— За что?! Не надо! Ой-ёй!

— Иди сюда! Вылезай из-под стола!

— Нет!

— Живо!

— Не надо меня убивать!

— Зачем им эти фотографии?

— Не знаю! Честное слов не знаю. Дитрих не говорил. Может, этот, — как его? — пост мортем?

— У этих трупов, паскуда, родственников нет! На кой дьявол ему этот пост мортем? Тут что-то другое. Не спроста всё это. Ты разговаривал с ними обо мне?

— Нет! Конечно, нет! Как я мог?

— Смотри у меня! Если кто-нибудь узнает обо всём, что тут творится, я тебя живьём закопаю! Ты меня понял?

— Конечно понял, отчего не понять?

— Вот тебе скальпель, иди к старику и убей его.

— Что…

— А потом убей того, усатого. И смотри, аккуратнее, чтобы тебя никто не увидел.

— Они же не виноваты! Они ничего не знают!

— Виноват ты! Позволить запустить их сюда, да еще — подумать только! — разрешить фотографировать трупы! Ты болван! Денег хотел подзаработать? Я тебе мало плачу?

— Нет-Нет! Хорошо платите.

— Ты совершил ошибку. Я этого не люблю. Но время ещё есть всё исправить. Иди и убей их. Обоих. Иначе я убью тебя.

* * *

Это был обычный дом, ничем не примечательный, может, чуточку больше и с медными начищенными до блеска дверными ручками, не в сравнение с другими домами, где дверные ручки сделаны были из дерева и ржавых гвоздей, а то и вовсе отсутствовали. А тут круглый полированный набалдашник, в руке сидит как влитой, так и охота рвануть на себя.

На стук долго не открывали, Дитрих думал уже уходить, как раздались торопливые шаги, и дверь распахнулась.

–Добрый день, — сказал Дитрих, сняв шляпу. — Я деньги принёс. За не выполненный заказ.

Корб, взмыленный, с растрёпанными волосами и глазами, не по обыкновению своему округленными, даже не взглянув на деньги, схватил Дитриха за шиворот и живо втащил в дом, с грохотом захлопнув дверь.

«Будет бить», — подумал Дитрих, примериваясь взглядом к чугунной статуэтке голой бабы — в случае чего такой и отбиться можно.

— Дитрих! Дитрих! — Корб будто сошёл с ума. Не в силах сказать что-либо ещё, он вцепился ему в локоть и стал судорожно трясти, постоянно оглядываясь на дверь.

— Что случилось? Что с вами?!

— Я видел, Дитрих! Видел своими глазами!

— Что видели?

Корба этот вопрос словно поставил в тупик. Он задумался, что-то пробубнил себе под нос, потом растеряно поглядел на Дитриха и, не зная с чего начать, спросил:

— Вы пьете?

— Бывает, — смущенно ответил тот.

— Да, действительно, надо выпить. Мысли придут в порядок. Боже, я ведь действительно это видел, своими глазами!

Корб метнулся к журнальному столику, туда, где стоял графин, трясущимися руками с трудом наполнил стакан прозрачной жидкостью, половину расплескав. Протянул гостю. Дитрих отхлебнул чуток и с удивлением обнаружил, что это крепчайший шотландский самогон, какой пьют только самые отъявленные моряки. Таким напитком согреться можно даже в самый холодный шторм. А как уж он бьет в голову, о том легенды ходят.

Свой стакан Корб осушил в два глотка, скривился, не удержавшись, закашлялся. На глазах навернулись слёзы.

«Силён!» — с почтением подумал Дитрих, глядя на раскрасневшееся лицо Корба. Потом, перекрестившись, последовал его примеру. Словно и не жидкость вовсе, а смесь из стекла и расплавленного металла залилась в утробу, прожгла горло, желудок, растеклась огнем по животу. Стало тепло, приятно.

Они уселись в кресла у камина, Корб плюхнулся глубоко, небрежно, закатив глаза, Дитрих присел на самый краешек.

— Я деньги принёс, — повторил Дитрих не громко. Протянул мешочек.

— Нет, деньги оставьте себе. Вы меня не обманывали.

Корб посмотрел на Дитриха круглыми полными ужаса глазами. В них уже искрились хмельные огоньки. Севшим голосом прошептал:

— Я видел мертвеца!

Словно обожгло уши. Дитрих скривился, с неохотой спросил:

— Какого мертвеца? Это вам должно быть почудилось!..

— Нет, не почудилось! Я вправду видел! У меня очень хорошая память на лица. Я не мог ошибиться.

— Бросьте, Корб. Это от усталости. Мне вот иногда тоже кажется, что по улице гуляют люди, которые мертвые уже как вроде. Но мы-то с вами, взрослые люди, понимаем, что такого не может быть. Это от усталости, точно говорю, — Дитрих нервно рассмеялся.

Корб веселиться и не думал. Он наклонился вперед, ближе к Дитриху, и, словно опасаясь, что его слова могут услышать посторонние, едва слышно прошептал:

— Тот морг, вы помните? И зачем я только согласился на ваши уговоры идти туда? Я видел там всех мертвецов, которых вы снимали. Решил удостовериться, что вы меня не обманывали, а фотографировали именно покойников. Будь я проклят, если в тот момент они не были мертвы! Мертвее не бывает! А потом… я возвращался домой, зашел в пару лавок. И уже почти у самого дома… идёт навстречу! Вот его фотография, на столе.

Дитрих глянул на стол. Там тыльной стороной вниз лежала фотокарточка. Он поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв. Дитрих тоже его помнил.

— Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся — точно он! Живой! Дитрих, слышите? Жи-вой!

Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти.

Дитрих хотел сказать, что такого просто не может быть, но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот…кто? призрак? хмельной туман? живой человек?

— Это от усталости, — наконец прошептал Дитрих, но не поверил своим словам.

— Дитрих, я сошел с ума? — с надеждой спросил Корб.

— На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже безумен, — Дитрих поднёс стакан к губам, но тот оказался пустым.

— Я принесу ещё, — спохватился Корб. Встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь.

Дитрих поднялся, его тут же начало качать — он понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться.

Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.

Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами.

Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим — кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами.

Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других — пейзажи, до боли знакомые сердцу — Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.

Дитрих поежился.

Захотелось выпить ещё.

Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.

— Красивые картины, — произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.

— Это мои картины. Я — художник.

— Ваши? То есть вы их нарисовали?

— Да.

— Очень красиво, правда. А вот этот дядька — это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то.

Корб смутился.

— Это же Юлий Цезарь!

— Цезарь, — эхом повторил Дитрих. — Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав?

Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.

— Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу.

Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской.

Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.

— Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов… — хлопнул он себя по лбу.

Корб улыбнулся. Пояснил:

— Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться?

Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот.

Город — несомненно, Иерихон, — главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни. Дома превратились в развалины — камни и пыль. Кого-то придавило обрушившейся стеной, среди обломков видны части человеческих тел. Горят соломенные крыши. Маслянистый дым стелется по земле. Собаки надрывно лают, но предотвратить случившееся уже не могут. Солдаты храбро защищали город, но теперь они мертвы — их тела подмяла под себя вражеская конница, на копьях висят ошметки тел. Лица погибших, маски смерти, выражение боли. Эти лица, эти гипнотические лица, так знакомы! Проклятье!

— Погибшие люди на картине… вы срисовали их с моих фотографий. Но зачем?!

Дитрих смахнул холодный липкий пот со лба, нервно стал почесывать свою бороду.

— Достоверность, — ответил Корб. На его лице играла едва заметная улыбка — он был доволен, что его работа произвела впечатление. — Для меня каждая деталь имеет значение. Не хотел срисовывать мертвецов с живых людей, — суеверный я в этом плане, — поэтому обратился к вам.

— Будь проклят тот день, в который я родился! Эта картина — у меня холодок по спине пробежал! Господи, а местность! Я знаю этот район — это ведь центральная площадь.

— Верно.

— А зачем?.. — Дитрих не смог сформулировать вопрос до конца.

— Иерихон — это то место, о котором я узнал случайно. Был как-то раз проездом. Как увидел, сразу понял — здесь будет написана моя следующая картина. Видите ли, места для меня имеют огромное значение. Они дают мне силы, вдохновение. Это не увидеть глазами, только почувствовать на уровне сердца. Пространство начинает оплетать тебя невидимыми жгутами силы и уже невозможно вырваться. Иерихон — как раз такое место. Место силы. Но силы тёмной. Такое тоже бывает. Поэтому картины получаются несколько мрачными. Я долго продумывал сюжет, подбирал ландшафты, но, увидев этот город, отбросил всё. Просто начал рисовать первое, что пришло в голову. Сделал сотню набросков и эскизов. Ходил по городу, смотрел. А потом меня словно осенило. Словно пришло откуда-то сверху. И я начал писать эту картину.

Корб, довольный реакцией Дитриха, утёр ус.

— В основе картины лежит один библейский сюжет. Там рассказывается…

Дитрих качал головой, то, подходя к холсту вплотную, то, рассматривая издалека. Взгляда он был весьма отстраненного и едва ли слышал и части слов Корба — был весь погружен в изучение шедевра.

— Странные вы художники, — перебил он Корба, наконец, вынеся он свой вердикт.

— Чем же это? — смутился Корб.

— Всё меня этот вопрос мучает — зачем рисовать картины, когда давным-давно изобретён фотографический аппарат? Увидел нужный пейзаж, сфотографировал. Конечно, с сюжетами такого рода сложнее будет, но ведь можно и актёров нанять. Тех денег, которые вы мне отстегнули ради фотографий, хватило бы с лихвой, еще бы и на лошадей осталось. Постановку устроить. Как в театре. Конечно, с фотографией такого размера повозиться нужно будет. Я вот тоже хочу подобного рода делом заниматься. Потом, когда время появиться, в своё удовольствие. Нынче, знаете, такое приходиться фотографировать… не приведи Господь. Может, слыхивали? — дагеротипия? — отталкивающая, скажу я вам, вещь. А ведь пользуется спросом.

Корб неопределенно кивнул головой.

— Лучше уж фотографировать природу, — продолжил Дитрих. — Приятнее глазу.

— Фотография чёрно-белая, картина в цвете. И это только самое поверхностное объяснение, какое можно привести в пример. Картина — это искусство. А фотография — так, ремесленничество.

— Фотографию и раскрасить можно — тут ума особого не надо. А искусство, не искусство — какая разница? Результат-то один. Захотел я сделать чей-нибудь портрет, взял и снял его на аппарат, быстро и просто, пока вы будете возиться с красками. Да ещё не так что-нибудь нарисуете, где приврете, нос больше намалюете, губы толще — всякое может быть, рука, к примеру, дрогнет. А у меня всё без вранья. Какой есть, такой и получится. Механизм не соврет, он всю правду покажет. Искусство-то ведь оно для этого и нужно, я так уразумею, чтобы правду показывать.

— Глупые споры, — отмахнулся Корб. — Фотоаппарат и краски — это только инструмент в руках творца. А как он поступит с ними дальше — это уже другой вопрос. Не даром первый способ получения фотографии придумал художник.

— Неужели? — удивился Дитрих.

— Представьте себе. Жозеф Ньепс, так его звали. Он стал первым человеком сумевшим закрепить «фотографический» снимок на бумагу. Поймать, так сказать, свет и сохранить его. Гений! Он сфотографировал свой вид из окна. Экспозиция снимка продолжалась восемь часов! Карточка, конечно, так себе, качество ни к чёрту. Но сам факт! — Корб вдохновенно закатил глаза. — Я, признаться, даже видел знаменитый даггеротип братьев Сюсс. Это просто неопи…

Разговор внезапно был прерван истошным женским криком.

Дитрих и Корб переглянулись, и в ту же секунду с любопытством прильнули к окну.

С ужасом стали наблюдать жуткую картину.

Женщина, молодая ещё, растрепанная, обезумевшая, бегала по площади и истошно кричала, вцепившись себе в волосы. Окруживший её люд с интересом наблюдал за ней, боясь приблизиться. Кто-то хотел было успокоить сумасшедшую, но, едва не лишившись глаз и получив крепкую оплеуху, тут же отстал.

Побелевший Дитрих отпрянул от окна. В голове помутилось, а сердце будто сковало тугой паутиной.

— Что такое? Вам плохо?

— Я её знаю, — прохрипел Дитрих. — Вдова. Она приходила ко мне. Делала заказ на пост мортем. Мужа сфотографировать. Фрэнка…