Платье цвета полуночи

Терри Пратчетт, 2006

Это должно было случиться: Тиффани выросла. Она уже не ученица, а взрослая ведьма, и удел, за который она отвечает, составляет не много не мало все Меловые холмы. Пусть жители её земли недоверчиво относятся к ведьмам. Пусть молодой человек (которого Тиффани никогда и не считала своим молодым человеком!) женится на другой. Пусть её крошечные друзья, Нак-мак-Фигли, подкидывают девушке кучу проблем… Она справится. И, как полагается настоящей ведьме, всё уладит. По крайней мере, попробует. Но в какой-то момент масса сложностей и неудач, обрушившихся на юную ведьму, станет критической. В какой-то момент Тиффани поймёт, что кто-то пустил по её следу древнее и злобное существо, победить которое невозможно. В какой-то момент она не испугается прыгнуть в огонь.

Глава 3. Чей сон потревожен?

Луна поднялась уже высоко и превратила мир в чётко расчерченную чёрно-серебряную мозаичную картинку. Тиффани и Фигли держали курс на холмы. Нак-мак-Фигли умели двигаться абсолютно беззвучно, если хотели; Тиффани уже случалось перемещаться с их помощью, и всякий раз путешествие было комфортным и даже не лишённым приятности, особенно если за последние пару месяцев им случалось помыться.

Любому пастуху с холмов наверняка хотя бы раз доводилось видеть курган Фиглей. Но никто и никогда о нём не говорил. Есть вещи, о которых лучше не упоминать, например о том, что поблизости от кургана ягнят пропадало куда меньше, чем в более отдалённых областях Мела, однако ж, с другой стороны, там частенько исчезала овца-другая — либо совсем слабые ягнята, либо очень старые матки (Фигли ценили жилистую баранину, которую можно пережёвывать часами). Стада охранялись, и стражи взимали свою плату. Кроме того, совсем неподалёку от кургана находились останки пастушьей кибитки матушки Болей, а эта земля считалась едва ли не священной.

Приблизившись, Тиффани почуяла дым, что просачивался сквозь заросли терновника. Спасибо и на том, что теперь ей не приходится протискиваться внутрь сквозь узкую нору: это забавно, когда тебе девять, но когда тебе почти шестнадцать, то страдают и достоинство, и хорошее платье, и, хотя сама Тиффани этого признавать не хотела, лаз стал ей слишком тесен.

Но вместе с кельдой Джинни в курган пришли перемены. Неподалёку находился заброшенный меловой карьер; к нему вёл подземный туннель. Кельда поручила Фиглям укрепить его с помощью кусков кровельного железа и просмолённой парусины: их Фигли «нашли» тем же оригинальным способом, каким «находили» всё прочее. Он по-прежнему выглядел как самый обыкновенный меловой карьер в холмах, ведь над ним так густо сплетались ежевика, ползучий генри и плетистая бетти, что даже мышь внутрь не прошмыгнула бы. А вот вода туда просачивалась, стекала по железному желобу и заполняла подставленные внизу бочки; кухню значительно расширили, и даже Тиффани могла свободно пробраться внутрь, если не забывала заранее прокричать своё имя, тогда невидимые руки дёргали за верёвочки — и, словно по волшебству, в непролазных зарослях открывался проход. Здесь, внизу, у кельды была своя личная ванная; сами Фигли мылись только по особым случаям, например при лунном затмении.

Амбер тут же утащили в нору, а Тиффани нетерпеливо ждала у нужного места в зарослях ежевики, пока колючие ветки волшебным образом не расступились.

Кельда Джинни, кругленькая, как футбольный мяч, встретила её, держа под мышкой по младенцу.

— Я очень рада тебя видеть, Тиффани, — произнесла она, и почему-то это прозвучало и чудно, и неуместно. — Я наказала парням сгулять наружу проветриться, — продолжала кельда. — Это женское дело, и не из приятных, ты, верно, согласишься. Её устроили у огня, и я уж начала налагать на неё утешания. Думаю, она поправится в лучшем виде; ты нынче ночью отлично поработала. Эта ваша прославленная госпожа Ветровоск и то бы лучше не справилась.

— Она научила меня забирать боль, — промолвила Тиффани.

— Да что ты гришь? — Кельда посмотрела на Тиффани как-то странно. — Надеюсь, тебе никогда не придётся пожалеть о том дне, когда она оказала тебе эту… любезность.

В этот миг в туннеле, выводящем в главный холм, появилось несколько Фиглей. Они смущённо переводили взгляд со своей кельды на свою каргу, и, наконец, Фигль-глашатай очень неохотно выговорил:

— Не хотится встрясть али там помешавать, дамсы, но мы тут состряпсали мал-мала ужинную пожраксу, и Явор грит поспрошать громазду мал-малу каргу, как насчёт понямать мал-мал вкуснявый кус?

Тиффани принюхалась. В воздухе разливался узнаваемый запах — тот самый, что обычно возникает, если баранина приходит в тесное соприкосновение с, например, жаровней. «Ладно, — подумала девушка, — мы все знаем, что они это делают, но делать это у меня на глазах по меньшей мере бестактно!»

Фигль-глашатай, должно быть, тоже это понял, потому что, лихорадочно выкручивая край килта обеими руками, как обычно делают Фигли, когда вдохновенно врут, пояснил:

— Ну дыкс, кажись, я чой-то такое слыхал, будто одна такая буранина вроде как по нечаянности свалилась прям на разогретую жаровню, мы её, понятно дело, кинулись спасануть, но бураны, они ж туп-туп — она запаниковалась и ну отбрыксиваться. — На этом месте рассказчик выдохнул с явным облегчением, состряпав какое-никакое оправдание, и устремился к новым высотам художественного вымысла: — Мне думается, буранина была свици-дальняя, ей же кажденный день делать неча было, окромя как траву нямать.

Фигль с надеждой воззрился на Тиффани, проверяя, сработало ли; но тут вмешалась кельда:

— Мал Речист Джок, а ну ступай внутрь скажи, что мал-мала громазда карга не откажется от сандвича с бараниной, да? — Она вскинула глаза на Тиффани. — Не спорь, девочка моя. Как я гляжу, ты с ног валишься, если не поешь горячего, тебе кирдыкс. Я смекаю, что ведьмы заботятся обо всех, кроме себя. Бегмя бегите, ребя!

Тиффани всё ещё ощущала в воздухе некоторую напряжённость. Джинни по-прежнему глядела на неё очень серьёзно… а потом спросила:

— Ты помнишь, что было вчера?

Вопрос прозвучал глупо, но Джинни отнюдь не была глупа. Так что над её словами стоило задуматься, хотя Тиффани прямо изголодалась по куску суицидальной баранины, и по возможности наконец выспаться.

— Вчера — сдаётся мне, теперь это уже позавчера — меня позвали в Пряжку-Наружу, — задумчиво вспоминала она. — Тамошний кузнец недоглядел за горном, горн открылся, и раскалённые угли высыпались ему на ногу. Я его полечила, забрала боль и слила её в наковальню. За всё это мне заплатили двадцать четыре фунта^[12] картошки, три выделанные оленьи кожи, полведра гвоздей, одну старую, но годную на перевязки простыню и баночку ежового жира: кузнецова жена уверяла, что это отличное средство от воспаления дыхательных путей. А ещё я досыта поела жаркого за общим столом. Потом, раз уж я оказалась по соседству, я побывала в Многопряжке и разобралась с небольшой неприятностью господина Гауэра. В разговоре с ним я упомянула ежовый жир, а он сказал, что это замечательное снадобье для кое-чего неназываемого, и обменял баночку на целый окорок. Госпожа Гауэр угостила меня чаем и разрешила набрать полную корзину девицы-в-рассоле: в её саду эти цветы растут гуще, чем где бы то ни было. — Тиффани на мгновение умолкла. — Ах да, и ещё я заглянула в Ума-Тупик, сменить припарку, а потом навестила барона, ну а потом, понятное дело, остаток дня был в полном моём распоряжении, ха! Но в целом денёк выдался не из худших; люди были слишком заняты, предвкушая ярмарку.

— Среди прочих дней минул и этот, — промолвила кельда, — и, без сомнения, день был и хлопотный, и полезный. Но весь день меня одолевали предчувствия касательно тебя, Тиффани Болен. — Тиффани попыталась возразить, но Джинни предостерегающе подняла миниатюрную орехово-коричневую ручку и продолжила: — Тиффани, тебе, конечно, ведомо, что я за тобой приглядываю. Ты — карга холмов, в конце-то концов, и в моей власти следить за тобою внутри своей головы и не выпускать из виду, потому что кто-то должен это делать. Я знаю, что ты это знаешь, потому что ума тебе не занимать; и я знаю, что ты передо мной притворяешься, будто не знаешь, что я знаю; и я не сомневаюсь, что об этом ты тоже знаешь, так?

— Мне, пожалуй, стоит расписать это всё карандашом по бумаге, — предположила Тиффани, пытаясь свести дело к шутке.

— Не смешно то! Твой образ в моей голове затуманен. Вкруг тебя опасность. А хуже всего, что не видать мне, откуда она идёт. Так быть не должно!

Но не успела Тиффани и рта раскрыть, как с полдюжины Фиглей стремглав пронеслись по туннелю из глубины холма, все вместе таща одну тарелку. Тиффани непроизвольно отметила — ведь ведьмы всегда подмечают то, что могут, — что синий узор по краю тарелки очень напоминает второй лучший сервиз её матери. Остальную часть тарелки закрывал здоровенный кусок баранины с картофелинами в мундире. Пахло это всё божественно, и желудок взял верх над разумом. Ведьма ест там, где удаётся разжиться едой, и радуется, когда что-то да перепало.

Мясо разрезали пополам, хотя половина для кельды оказалась самую малость поменьше, чем половина для Тиффани. Строго говоря, не бывает одной половины меньше, чем вторая, потому что тогда это будет уже не половина, но люди понимают, о чём речь. А у любой кельды аппетит для своего роста всегда преотменный, ведь ей же надо малышей делать.

Как бы то ни было, всем стало не до разговоров. Какой-то Фигль протянул Тиффани нож — собственно, фигльский клеймор^[13], — а затем подал замызганную жестянку с воткнутой в неё ложкой.

— Соус? — застенчиво предложил он.

Для фиглевской трапезы это было даже уж чересчур шикарно, хотя Джинни, конечно, понемногу приобщала своих подданных к благам цивилизации, насколько возможно цивилизовать Фиглей. По крайней мере, внушала им правильные мысли. Тем не менее Тиффани знала их как облупленных и потому насторожилась.

— А из чего он? — спросила она, понимая, что вопрос это опасный.

— О, всякие вкуснявости, — заверил Фигль, погромыхивая ложкой в жестянке. — Яблочко-кислица есть, и горчишное семя, и хрен, и улиты, и дикие травы, и чесночина, и щепоть выскочки зелёной… — Одно из этих слов он произнёс уж больно невнятно, и Тиффани это не понравилось.

— Улитки? — перебила она.

— Ах-ха, точнякс, оченно питательные, сплошь витаминство и минеральство, и ишшо мал-мала протеинства, а самая клёвость в том, что ежели сыпануть побольше чесночины, так на вкус точь-в-точь чесночина.

— А каковы они на вкус, если не добавлять чеснока? — спросила Тиффани.

— Как улитки, — объяснила кельда, сжалившись над официантом. — И должна отметить, что еда эта отменная, девочка моя. Парни ночами выпускают их попастись на дикой капусте и пёсьем салате. Они очень даже вкусны, и, сдаётся мне, ты одобришь то, что здесь обошлось без воровства.

«Что ж, отрадно слышать», — признала про себя Тиффани. Фигли и впрямь весело и не покладая рук воровали, тащили и тибрили всё, что плохо лежит, — в том числе и просто из спортивного интереса. С другой стороны, к нужным людям, в нужном месте и в нужное время они умели проявлять редкое великодушие, что, по счастью, как раз сейчас и происходило.

— Чтоб Фигли — и вдруг фермерствовали? — удивилась Тиффани вслух.

— Ох нет, ишшо чего, — запротестовал Фигль-глашатай, в то время как сородичи за его спиною изображали оскорблённое отвращение — звуками «фу», «бюэ» и засовыванием двух пальцев в рот. — Это наэ фермерствование, это гуртование стадов, как оно и пристало тем, хто свободен духом и любит, шоб килт по ветру реял. Они ж, улиты, шоб ты знала, как ломанутся, дык мало не покажется.

— Попробуй малость, ну, пожалуйста, — взмолилась кельда. — Ребятам приятно будет.

На самом деле новая фиглевская кухня оказалась очень даже вкусной. Возможно, подумала Тиффани, они правы, уверяя, что с чесноком что угодно съестся. Кроме горчицы.

— Ты на моих парней не заморачивайся, — промолвила Джинни, когда обе наелись досыта. — Времена меняются, и, сдаётся мне, они это знают. И с тобой то ж самое. Ты как себя чувствуешь?

— Ну ты знаешь, как обычно. Устала, расстроена, переволновалась. Всё в таком духе.

— Ты слишком много работаешь, девочка. Мне сдаётся, ты недоедаешь, и я вижу ясно, недосыпаешь ты точно. Когда ты в последний раз спала в нормальной постели, хотелось бы мне знать? А ведь сон тебе ой как нужен; у тебя голова не варит, если не отдохнуть мал-малость. И боюсь я, тебе вскорости потребуется вся твоя сила, сколько есть. Хочешь, я и на тебя наложу утешания?

Тиффани снова зевнула.

— Спасибо, что предложила, Джинни, но сдаётся, они мне ни к чему, не в обиду будь сказано. — В углу грудой валялись грязные овечьи шкуры, что, по-видимому, не так давно принадлежали суицидальным овцам, решившим сказать «прощай» жестокому миру и свести счёты с жизнью. Смотрелись они на диво заманчиво. — Пойду гляну, как там Амбер. — Но ноги Тиффани напрочь отказывались нести её куда бы то ни было. — Впрочем, наверное, в холме Фиглей она в такой же безопасности, как и дома…

— О, наэ, — мягко отозвалась Джинни, едва глаза Тиффани закрылись. — В большей, куда в большей безопасности.

Когда Тиффани уже посапывала, Джинни неспешно вернулась в курган. Амбер свернулась в клубочек у огня, а Явор Заядло расставил вокруг неё Фиглей постарше и помудрее. А всё потому, что уже вовсю кипела вечерняя драка. Нак-мак-Фигли дрались так же часто, как дышали, причём, как правило, делали это одновременно. Это был своеобразный образ жизни такой, ну, некоторым образом. Кроме того, если росту в тебе всего-то навсего несколько дюймов, то драться приходится с целым миром, так что чем раньше начнёшь, тем лучше.

Джинни присела рядом с мужем и некоторое время следила за буянами. Юные Фигли мячиками отскакивали от стен, от дядьёв и друг от друга. Наконец она промолвила:

— Явор, как мыслишь, мы правильно воспитываем наших ребятишек?

Явор Заядло, чуткий к Джинниному настрою, оглянулся на спящую девушку.

— Ах-ха, ишшо бы, точнякс… Эгей, ты это узырила? Мал-мал-помалее-чем-мал-Джок Джок пнул Тупа Вулли прям в фишку! Хорошенный грязный дракс, а в мальце всегой-то три дюйму!

— Однажды он станет великим воином, Явор, это, как пить дать, — подтвердила Джинни, — но…

— А я им завсегда грю, — возбуждённо продолжал Явор Заядло, глядя, как юные Фигли перелетают через головы друг дружки, — если хошь успехнуться, так насыпайся только на тех, кто тебя здорово погромаздее! Важнецкое правилище!

Джинни вздохнула: очередной юный Фигль впечатался в стенку, помотал головой и ринулся обратно в битву. Повредить Фиглю практически невозможно. Верзун, попытавшийся наступить на Фигля, с неизбежностью обнаруживал, что малявка, только что вроде бы расплющенная под подошвой, уже карабкается вверх по его штанине, — и после этого день переставал быть томным. Кроме того, если вы углядели одного Фигля, так вокруг, скорее всего, ещё много тех, которых вы не заметили, зато они наверняка заметили вас.

Надо думать, у верзунов проблемы покрупнее, потому что сами они крупнее нас, подумала кельда. И вздохнула про себя. Мужу она в этом ни за что не признается, но порою Джинни размышляла: а может, юному Фиглю-другому стоило бы с пользой для себя изучить что-нибудь вроде, ну, счетоводства. Что-нибудь такое, где не нужно постоянно драться и рикошетировать от стен. Но тогда останется ли маленький Фигль — Фиглем?

— Страшусь я за мал-громазду каргу, Явор, — промолвила Джинни. — Нелады творятся.

— Она сама хотела стать каргой, девчура моя, — отозвался Явор. — А теперь ей противу судьбины ходу нету, как и нам. Ты ж бум-бум, она дракс что надо. Она так Зимовея чмокс, что ему кирдыкс; она эльфийскую Кральку сковородской ушандарахнула. И памятую я тот радь, когда ей в балду незыримая тварюка залазила, и карга её заборола и выперла. Она дракс-дракс умеет.

— О, эт мне ведомо, — отозвалась кельда. — Она поцеловала зиму — и вернула весну. То и впрямь было великое деянье, но тады она облеклась в плащ лета. Эту силу она на него и обрушила, не только свою. Она хорошо справилась, это так, никого не знаю я, кто справился бы лучшее, но ей надо стеречься.

— Да что ж енто за вражина такой, шоб мы заедино с нею ему люлей не навешали? — удивился Явор.

— Того не ведаю, — промолвила кельда, — но мне вот как мнится. Когда она поцеловала владыку зимы, меня пробрало насквозь; сдаётся, мир тоже здорово тряхнуло, и не диво мне, коли что ещё и пробудилось от сна. Ты, Явор, гляди призыривай за ней в оба глазья.

Примечания

12

1 фунт равен примерно 0,45 кг. (Прим… ред.)

13

Клеймор (от гэльского claidheamh-mór — «большой меч») — особый вид двуручного меча шотландских горцев, с длинной рукоятью (около 30–35 см), широким клинком (около 110 см) и весом около 2,5 кг. Выглядит клеймор очень эффектно: клинки дужки крестовины у него — прямые, направлены от рукояти к концу клинка, сужаются к концам и на концах украшены стилизованным изображением четырёхлистного клевера. Клейморы использовались начиная с позднего Средневековья (с конца XIV в.) в клановых войнах и пограничных стычках с Англией, были особенно популярны в XVI в. и оставались в употреблении вплоть до конца XVII в. После Акта об унии 1707 года, когда шотландские и английские полки были объединены, клейморы воспринимались как знаки отличия шотландских офицеров и как примета исторического Хайленда. Само английское слово «клеймор» (claymore) впервые вошло в употребление в конце XVIII в. и использовалось в романтической поэзии (особенно в Викторианскую эпоху) для воссоздания шотландского колорита: например, у Роберта Бёрнса, и у Альфреда Теннисона, и, конечно же, у Вильяма Топаза Макгонаголла. Как национальное оружие шотландских горцев, клеймор, наряду с килтом, стал своего рода символом шотландского героического характера. Так, клейморами сражаются герои фильма «Горец», что способствовало популярности этих мечей в наши дни. Неудивительно, что Нак-мак-Фигли, воплотившие в себе все стереотипные черты шотландского характера и шотландской внешности, доведённые до гротеска, вооружены не чем иным, как клейморами.