Платье цвета полуночи

Терри Пратчетт, 2006

Это должно было случиться: Тиффани выросла. Она уже не ученица, а взрослая ведьма, и удел, за который она отвечает, составляет не много не мало все Меловые холмы. Пусть жители её земли недоверчиво относятся к ведьмам. Пусть молодой человек (которого Тиффани никогда и не считала своим молодым человеком!) женится на другой. Пусть её крошечные друзья, Нак-мак-Фигли, подкидывают девушке кучу проблем… Она справится. И, как полагается настоящей ведьме, всё уладит. По крайней мере, попробует. Но в какой-то момент масса сложностей и неудач, обрушившихся на юную ведьму, станет критической. В какой-то момент Тиффани поймёт, что кто-то пустил по её следу древнее и злобное существо, победить которое невозможно. В какой-то момент она не испугается прыгнуть в огонь.

Оглавление

Глава 1. Мил громазд мал-малец

И почему это, гадала Тиффани Болен, люди так любят шуметь? Почему шум так важен?

Где-то неподалёку раздавался звук — точно корова телится. Оказалось — оборванец в помятом цилиндре накручивает ручку старой шарманки. Тиффани как можно деликатнее, бочком-бочком отошла в сторону, но шум был ужасно липучим: казалось, дай ему волю, так он за тобой до дома увяжется.

Но то был лишь один из звуков в гигантском шумовом котле: тут шумели все, и каждый пытался перешуметь тех, кто шумел рядом. Люди спорили до хрипоты у импровизированных прилавков, ртом вылавливали из воды яблоки или лягушек[1], подбадривали кулачных бойцов и усыпанную блёстками красотку на высоко натянутой проволоке, орали во всё горло, предлагая сахарную вату, и, если уж начистоту, пили не просыхая.

Воздух над зелёными взгорьями загустел от шума. Казалось, население двух-трёх городков всё до последнего жителя поднялось на холмы. И теперь здесь, где обычно слышался разве что крик канюка, неумолчно вопили все, кому не лень. Это называлось «повеселиться на славу». Не шумели только воры и карманники: они занимались своим делом похвально тихо, а к Тиффани даже не приближались; кто ж полезет в карман к ведьме? Того гляди пальцев недосчитаешься! По крайней мере, именно этого воры и страшились, а разумная ведьма подобные страхи всячески поощряет.

Если ты ведьма, ты все ведьмы, вместе взятые, думала Тиффани Болен, пробираясь сквозь толпу и таща за собою метлу на верёвочке. Метла скользила по воздуху в нескольких футах[2] над землёй. Тиффани это немного раздражало. Оно вроде бы и удобно, но, тем не менее, поскольку на ярмарке повсюду бегали малыши с воздушными шариками — и тоже на верёвочках, — Тиффани поневоле казалось, что смотрится она по-дурацки, а если одна ведьма выглядит глупо, значит, глупо выглядят все ведьмы, вместе взятые.

С другой стороны, если привязать метлу к изгороди, непременно найдётся какой-нибудь пострелёнок, который отвяжет верёвочку и попытается прокатиться на метле на спор, а тогда он, скорее всего, взовьётся прямиком в верхние слои атмосферы, где замерзает даже воздух. И хотя теоретически она, Тиффани, сможет отозвать метлу обратно, мамы, они такие чувствительные, и вряд ли им понравится отогревать своих отпрысков погожим августовским днём. Нехорошо получится. Пойдут разговоры. Ведьмам всегда кости перемывают.

Тиффани смирилась с неизбежным и вновь потащила метлу за собой. Если повезёт, люди решат, что она так приобщается ко всеобщему веселью.

Даже столь обманчиво беззаботное событие, как ярмарка, не обходится без собственного сложного этикета. Тиффани была ведьмой; и как знать, что случится, если она позабудет чьё-нибудь имя или, что ещё хуже, произнесёт его неправильно? Что будет, если упустить из виду мелкие раздоры и распри, и кто там не разговаривает с соседями, и всё такое, и того больше, и ещё, и ещё? Тиффани не знала таких слов, как «минное поле», но само понятие показалось бы ей вроде как знакомым.

Она была ведьмой. Для всех деревень в Меловых холмах она была ведьмой. Уже не только для родной деревни, но и для всех других, аж до самого Хэма-на-Ржи — а отсюда до него добрый день пути. Область, которую ведьма считала своей и для обитателей которой делала что нужно, называлась «уделом», и среди прочих уделов этот считался очень даже неплохим. Редкой ведьме достаётся в собственную собственность целый геологический пласт, пусть даже по большей части покрытый травою, которая по большей части покрыта овцами. А сегодня овец на склонах предоставили самим себе — пусть делают что хотят, и, предоставленные сами себе, они, с вероятностью, делали всё то же самое, что и под присмотром. Овцы, ради которых обычно недоедали и недосыпали, которых выпасали и гуртовали, за которыми бдительно приглядывали, сегодня утратили для фермеров всякий интерес, ведь прямо здесь, на этом самом месте, происходило диво дивное, равного которому в целом мире не сыщется.

Ну, вообще-то расчисточная ярмарка была одним из величайших чудес света, только если ты дальше, чем за четыре мили[3], от дома не уезжал. Если живёшь в Меловых холмах, то на ярмарке непременно повстречаешь знакомых — всех до единого[4]. А многим здесь случалось повстречать и свою будущую вторую половину. Во всяком случае, все девушки щеголяли в выходных платьях, а парни поглядывали по сторонам с надеждой и приглаживали волосы с помощью дешёвой помады или, что чаще, плевка. Те, которые выбирали плевок, обычно оказывались в выигрыше, ведь дешёвая помада была такая дешёвая, что под жарким солнцем таяла и растекалась, так что молодым людям удавалось заинтересовать не столько девушек, на что они страстно надеялись, сколько мух: мухи тучами слетались попировать на их шевелюрах.

Однако, поскольку событие это никак невозможно было назвать «ярмаркой, куда приходишь в надежде урвать поцелуй, а если повезёт, то и заручиться обещанием ещё одного», ярмарку эту именовали расчисткой.

Расчистка длилась три дня на исходе лета. Для большинства жителей Меловых холмов эти дни считались выходными. Шёл третий день, а в народе говорили, если до сих пор поцелуя не перепало, значит, пора уже и домой. Тиффани никто не поцеловал, но, в конце концов, она ж ведьма. Чего доброго, ещё превратит невесть во что!

Если в конце лета погода стояла тёплая, люди нередко укладывались спать прямо под открытым небом, под звёздами, ну, или под кустами. Так что, если вздумал пройтись в ночи, ступай осторожнее, чтобы не споткнуться о чьи-нибудь ноги. И, если уж совсем начистоту, случалось и так, что парочки, как говаривала нянюшка Ягг — ведьма, пережившая трёх мужей, — «развлекали себя сами». Жаль, что нянюшка живёт высоко в горах: вот она бы расчистку оценила — а уж как Тиффани оценила бы выражение лица нянюшки при виде великана!

Он — а это определённо был он, не она, — никаких сомнений на этот счёт — был вырезан в дёрне тысячи лет назад. Белый силуэт на зелёном фоне возник в те времена, когда людям приходилось думать о выживании и размножении в полном опасностей мире.

Ах да, а ещё его вырезали, по всей видимости, ещё до того, как были изобретены штаны. В сущности, сказать, что штанов на нём нет, это всё равно что ничего не сказать. Его бесштанность просто-таки заполняла собою мир. Никак невозможно было пройти по узкой дорожке вдоль подножия холмов, не заметив грандиозного, эгм, отсутствия кой-чего, — то есть штанов, — и того, что красовалось там вместо штанов. Эта фигура безусловно изображала мужчину без штанов и уж всяко не женщину[5].

Все, кто приходил на расчистку, по традиции приносили с собой лопатку или даже нож и, продвигаясь по крутому склону холма сверху вниз, вычищали сорняки, выросшие там за прошлый год, чтобы мел вновь засиял свежей белизной, а великан показал себя во всей красе — как если бы до сих пор этого не сделал.

Когда над великаном трудились девушки, тут уж без хихиканья не обходилось.

А повод для хихиканья, равно как и обстоятельства хихиканья, неизбежно заставляли Тиффани вспомнить нянюшку Ягг: обычно та, широко усмехаясь, маячила где-то за спиной у матушки Ветровоск. Она слыла славной, добродушной старушкой, но на самом-то деле была далеко не так проста. Официально она никогда не считалась наставницей Тиффани, но Тиффани многому научилась у нянюшки Ягг: оно выходило как-то само собою. Девушка улыбнулась этой мысли. Нянюшка владела старым тёмным знанием — древней магией, для которой ведьмы и не нужны, магией, что вросла в людей и в землю. Это была магия смерти, и свадьбы, и помолвки. Магия обещаний, которые остаются в силе, даже если их никто не слышал. И всего того, что заставляет стучать по дереву и никогда, никогда не стоять на пути у чёрной кошки.

Для того чтобы понять эту магию, не нужно быть ведьмой. Просто мир вокруг становится… ну, в такие особенные моменты становится более настоящим и зыбким. Нянюшка Ягг использовала слово «мистический» — непривычно высокопарное в устах старушки, от которой скорее ждёшь: «Да, бренди глотну с удовольствием, спасибочки, и двойной, пожалуйста, чтобы уж два раза не вставать». А ещё она рассказывала Тиффани о давних временах, когда ведьмам, по-видимому, жилось куда веселее. Обо всём том, например, что полагалось делать при смене времён года; обо всех обычаях, что ныне живы разве что в памяти народной, а память эта, как объясняла нянюшка Ягг, глубока, темна, дышит и не меркнет. О всяких мелких обрядах.

Больше всего Тиффани нравился обряд огня. И сам огонь тоже. Это была её любимая стихия. Огонь считался таким могучим, таким страшным для тёмных сил, что с его помощью даже браки заключались: жених с невестой вместе прыгали через костёр[6]. По всей видимости, тут требовалось коротенькое заклинаньице: нянюшка Ягг не преминула продиктовать Тиффани нужные слова, и они тотчас же запечатлелись в памяти, точно намертво приклеились: многое из того, что рассказывала нянюшка Ягг, оказывалось ужасно липучим.

Но те времена минули. Ныне все сделались ужасно добропорядочными, кроме разве нянюшки Ягг и великана.

В Меловых холмах были и другие изображения. Например, белая лошадь, которая, как считала Тиффани, однажды вырвалась из холма и прискакала ей на помощь. Теперь девушка гадала: а что, если бы то же самое проделал великан? — ведь второпях отыскать пару штанов шести футов в длину куда как непросто. А поторопиться с поисками, как ни крути, очень стоило.

Тиффани похихикала над великаном раз в жизни, и то дело было давным-давно. На самом деле в мире насчитывается всего четыре разновидности людей: мужчины, женщины, волшебники и ведьмы. Волшебники в большинстве своём живут в университетах — далеко, в больших городах; и ещё им не разрешается жениться; Тиффани в толк взять не могла почему. Как бы то ни было, в здешних краях они редкие гости.

Ведьмы — они, безусловно, женщины, но среди знакомых Тиффани те, что постарше, в большинстве своем о супружестве и не помышляли, главным образом по той причине, что все годные мужья уже достались нянюшке Ягг, но ещё, наверное, потому, что у ведьм просто времени нет. Разумеется, изредка случается и так, что какая-нибудь ведьма возьмёт да и выскочит замуж за какую-нибудь важную шишку, как вот Маграт Чесногк Ланкрская, хотя, по слухам, теперь она разве что лечебными травами занимается. А среди молоденьких ведьмочек Тиффани знала только одну, у которой хватало времени на романтические шуры-муры: это была её лучшая подруга с гор, Петулия. Она специализировалась на свиной магии и вскоре собиралась замуж за очень милого юношу, который в самое ближайшее время унаследует отцовскую свиноферму[7], — то есть за без пяти минут аристократа.

Но ведьмы не только очень заняты, они ещё и держатся особняком. Это Тиффани усвоила очень рано. Ты — среди людей, но ты не такая, как они. Всегда ощущается своего рода отстранённость, отчуждённость, если угодно. Специально этого добиваться не нужно, оно приходит само собою. Девочки, которых Тиффани знала мало не с рождения, с которыми они когда-то вместе играли и бегали в одних рубашонках, теперь, встречая её на узкой улочке, чуть приседали в реверансе, и даже старики, завидев её, в знак приветствия брались за вихор — ну, или то, что считали вихром.

Причём не просто из уважения, но ещё и в силу некоего страха. У ведьм свои секреты; они всегда приходят на помощь, когда на свет появляются дети. Когда выходишь замуж, очень не помешает заручиться ведьминской поддержкой (даже если не вполне понимаешь, привлекает ли эта ведьма удачу или отводит несчастье); а умрёшь — и здесь тоже без ведьмы не обойтись, она покажет дорогу. У ведьм свои секреты, которыми они никогда не делятся… ну, то есть с тем, кто не ведьма. Между собой-то, собравшись на склоне холма пропустить глоточек-другой (или, в случае госпожи Ягг, глоточек-девятый), они сплетничают как сороки.

Но о настоящих секретах — никогда, никогда о том, о чём не говорят, о сделанном, услышанном и увиденном. Секретов так много, что даже страшно становится, как бы они не просочились наружу. В сравнении с тем, что порой приходилось видеть ведьмам, великан без штанов — это сущие пустяки, и вспоминать-то не стоит.

Нет, Тиффани не завидовала роману Петулии — роману, в котором наверняка не обошлось без высоких сапог, уродливых прорезиненных фартуков и проливного дождя, не говоря уже о неумолчном «хрю-хрю».

Однако она завидовала благоразумию подруги. Петулия давно всё про себя решила. Она знала, чего хочет от будущего, и закатав рукава трудилась над этим будущим, его приближая, — если надо, то и по колено в хрюканье.

Каждая семья, даже высоко в горах, держала хотя бы одну свинью — летом свинья работала помойным ведром, а во все остальные времена года — свининой, салом, ветчиной и колбасами. Свинья — персона важная; старую бабулю, если ей занедужилось, можно подлечить и скипидаром, но если заболела свинья, то сразу же зовут поросячью ведьму и платят ей за услуги, и хорошо платят (обычно колбасами).

В придачу Петулия прекрасно умела ускучивать свиней; более того, была чемпионкой года в благородном искусстве свиноускучивания. Лучше просто и не скажешь, думала Тиффани; её подруга подсаживалась к свинье и мягко, спокойно заговаривала с нею о самых что ни на есть занудных вещах, пока в свинье не срабатывал какой-то загадочный механизм: свинья блаженно зевала и валилась на бок и с этого момента переставала быть живой свиньёй, и готовилась стать чрезвычайно важной составляющей семейного рациона на весь год. Вы скажете, для свиньи участь не самая завидная; но, учитывая, как грязно и, хуже того, шумно свиньи умирали прежде, изобретение свиноускучивания, по большому счёту, обернулось великим благом для всех и каждого.

Одна-одинёшенька в огромной толпе, Тиффани не сдержала вздоха. Трудно тебе приходится, если на голове — чёрная остроконечная шляпа. Люди с тобой вроде как осторожничают. Они держатся уважительно, о да, а порою слегка нервничают, словно ждут, что ты заглянешь им в головы, — в сущности, ты вполне на это способна, с помощью надёжных ведьминых подспорьев: Первого Взгляда и Заднего Ума[8]. Но это же не магия. Любой может этому научиться, будь у него хоть чуточка здравого смысла, но иногда даже чуточки и той не наберётся. Люди обычно так заняты, проживая жизнь, что даже не остановятся поразмыслить, зачем они живут. А ведьмы — остановятся, вот поэтому в них всегда есть нужда — о да, нужда есть, они нужны практически всегда, но только им, очень вежливо и негласно, не то чтобы всегда рады.

Здесь вам не горы, где к ведьмам давно привыкли; может, жители Мела и дружелюбны, но они тебе не друзья, на самом-то деле вовсе не друзья. Ведьма — она другая. Ведьма знает то, чего не знаешь ты. Ведьма — она не то, что прочие. Ведьму злить не стоит. Ведьма не такая, как все.

Тиффани Болен была ведьмой, а стала она ведьмой потому, что люди нуждались в ведьме. Ведьма нужна всем, просто иногда люди об этом не знают.

И у неё получилось! Образ плотоядной колдуньи из сказок постепенно сходил на нет — всякий раз, как Тиффани помогала молодой матери с первенцем или облегчала старику путь к могиле. Тем не менее старые сказки, старые слухи и старые книжки с картинками, похоже, накрепко вросли в память мира.

Дело осложнялось тем, что в Меловых холмах ведьмы ещё не вошли в традицию: ни одна не дерзнула бы там поселиться, покуда была жива матушка Болен. А матушка Болен, как знали все до единого, была женщина мудрая — достаточно мудрая, чтобы не называться ведьмой. В Меловых холмах не происходило ничего такого, чего бы матушка Болен не одобрила, — по крайней мере, не происходило дольше десяти минут.

Так что Тиффани была ведьмой-одиночкой.

И дело не только в том, что больше она не могла рассчитывать на поддержку ведьм с гор, таких как нянюшка Ягг, и матушка Ветровоск, и тётушка Вровень; но и в том, что жители Мела к ведьмам ещё не привыкли. Другие ведьмы, конечно же, придут и помогут, если позвать, но, хотя сами они ничего подобного не скажут, это, скорее всего, будет означать, что ты не справляешься с ответственностью, что ты недотягиваешь, ты в себе не уверена, ты недостаточно хороша.

— Простите, госпожа? — раздался боязливый смешок. Тиффани оглянулась: перед ней стояли две девчушки в новеньких выходных платьицах и соломенных шляпках. Девчушки так и буравили её глазами, в которых лишь самую малость проблёскивали озорные искорки. Тиффани поспешно порылась в памяти — и улыбнулась:

— Ах да, Бекки Пардон и Нэнси Честни, верно? Чем я могу вам помочь, девочки?

Бекки Пардон застенчиво вытащила из-за спины букетик и протянула ей. Тиффани, конечно же, сразу его узнала. Она и сама собирала такие букетики для старших девушек, когда была помладше, просто потому, что так полагалось — это входило в ритуал расчистки: нужно было нарвать в холмах диких цветов и перевязать их — и это важно, это магия и есть — травинками, выполотыми для того, чтобы обнажился белый мел.

— Положите его нынче ночью под подушку, и суженый приснится, — промолвила Бекки Пардон очень серьёзно.

Тиффани осторожно взяла из рук девочки чуть подвядший букетик.

— Ну-ка, посмотрим… что у нас тут? — анютины губки, лопотушки душистые, семилистный клевер… это на счастье! — стебелёк львиного зада, отец-и-отчим, ой, и разбитое сердце, и… — Тиффани неотрывно глядела на крохотные бело-красные цветочки.

— Что с вами, госпожа? — встревожились девочки.

— Позабудки![9] — отозвалась Тиффани резче, чем собиралась. Но девочки ничего не заметили, так что она с напускной весёлостью продолжила: — Нечасто их здесь встретишь. Должно быть, из чьего-то сада сюда попали. И ещё вы перевязали букетик ситником, сердцевинки которого встарь использовали как фитили для свечей, — ну да вы наверняка это и без меня знаете. Какой чудесный сюрприз! Спасибо большое вам обеим! Надеюсь, вы славно повеселитесь на ярмарке…

Бекки подняла руку.

— Простите, госпожа…

— Что-то ещё, Бекки?

Бекки зарумянилась и торопливо пошепталась о чём-то с подружкой. И вновь обернулась к Тиффани: раскрасневшись ещё ярче, но тем не менее, твёрдо намеренная узнать правду.

— Спрос не грех, верно, госпожа? Ну, то есть если я просто спрошу, мне ведь ничего не будет?..

Сейчас последует: «А как мне стать ведьмой, когда я вырасту?» — подумала Тиффани, потому что именно об этом её обычно и спрашивали. Девочки помладше видели, как она летает на метле, и думали, что ведьмы только этим и занимаются.

— От меня — точно нет, — заверила она вслух. — Спрашивай на здоровье.

Бекки Пардон уставилась в землю.

— Госпожа, а у вас любовные части есть?

Ещё один талант, ведьме совершенно необходимый, — это ничем не выдавать своих мыслей и, в частности, ни при каких обстоятельствах не каменеть лицом. Недрогнувшим голосом и без тени смущения Тиффани ответила:

— Это чрезвычайно интересный вопрос, Бекки. А можно я полюбопытствую, почему он возник?

Теперь, когда её вопрос был озвучен и перешёл, так сказать, в открытый доступ, девочка явно почувствовала себя куда счастливее.

— Понимаете, госпожа, я спросила бабушку, можно, я стану ведьмой, когда вырасту, а она сказала, ничего хорошего в том нет, что мне самой не понравится, потому что ведьмы — они не по любовной части.

Под прицелом двух серьёзных, испытующих взглядов Тиффани лихорадочно размышляла. Это ведь фермерские дочки, они наверняка видели, как на свет появляются котята и щенята. Они и окот овец видели, и, скорей всего, как корова телится, — это дело шумное, его не пропустишь. Они знают, о чём спрашивают.

В этот миг вмешалась Нэнси:

— Просто, госпожа, если всё так, можно, мы заберём цветочки, вы ж на них уже посмотрели, а жалко, если они пропадут, не в обиду будь сказано. — И девочка на всякий случай отскочила.

Тиффани расхохоталась, сама себе удивляясь. Как же давно она не смеялась! Люди с интересом заозирались, а Тиффани успела-таки схватить обеих девчушек, не дав им сбежать, и развернула лицом к себе.

— Вы обе просто молодчины, — похвалила она. — Приятно видеть, что не все разучились думать. Никогда не стесняйтесь задавать вопросы. А вот и ответ на ваш: в том, что касается любовных частей, ведьмы устроены точно так же, как и все прочие люди, вот только у ведьм обычно столько дел, что им просто не до того.

Девочки с облегчением выдохнули: выходит, их труды не пропали даром; а Тиффани мысленно подготовилась к очередному вопросу. Задала его снова Бекки:

— Стало быть, у вас есть жених, госпожа?

— Нет, прямо сейчас — нету, — коротко отозвалась Тиффани, овладев собою настолько, чтобы в лице её ровным счётом ничего не отразилось. И повертела в руках букетик. — Но как знать, если вы всё сделали правильно, может, я найду себе кого-нибудь, вот и выйдет, что вы лучшие ведьмы, чем я. — Обе девочки просияли от такой откровенно вопиющей лести, и новых вопросов не последовало.

— А теперь вот-вот начнутся сырные гонки, — напомнила Тиффани. — Вы же не хотите их пропустить!

— Не хотим, госпожа, — хором отозвались девочки. И, уже уходя, исполненная облегчения и сознания собственной значимости Бекки потрепала Тиффани по руке. — С женихами оно всегда непросто, — объяснила она с убеждённостью человека, прожившего на свете (как совершенно точно знала Тиффани) целых восемь лет.

— Спасибо, — поблагодарила Тиффани. — Буду иметь в виду.

Что до ярмарочных развлечений — например, корчить рожи, просунув голову в лошадиный хомут, или там подраться подушками на скользком бревне, или даже вылавливать ртом лягушек — что ж, Тиффани могла в них поучаствовать, а могла и нет, на своё усмотрение; и, по правде сказать, предпочитала последнее. Но вот полюбоваться на старые добрые сырные гонки она любила — ну то есть посмотреть, как старый добрый сыр катится себе вниз по склону холма, хотя и не по изображению великана — иначе сыр потом никто и есть бы не стал.

В гонках участвовали твёрдые сыры, иногда сделанные специально для такого случая, а победителю-сыровару, чей сыр скатывался к подножию холма целым и невредимым, доставался пояс с серебряной пряжкой — и всеобщее восхищение.

Тиффани была настоящим мастером-сыроваром, но в гонках никогда не участвовала. Ведьмам в таких состязаниях выступать нельзя, ведь если ты выиграешь — а Тиффани знала, что один-два её сыра непременно победили бы, — все скажут, что это несправедливо, она же ведьма; ну то есть так все подумают, даже если скажут — единицы. А если не выиграешь, люди зафыркают: «Как так, чтоб ведьма — и не умела сварить сыр, который обставил бы самые обыкновенные сыры, сваренные самыми обыкновенными людьми вроде нас?»

В преддверии начала сырных гонок толпа чуть всколыхнулась, хотя аттракцион с лягушками по-прежнему собирал огромное количество зрителей — это ведь развлечение смешное и беспроигрышное, особенно для тех, кто сам не участвует. Ко всеобщему сожалению, фокусник, запускающий себе в штаны хорьков (его личный рекорд составлял девять штук), в этом году не явился; люди прямо забеспокоились, уж не утратил ли он былую хватку. Но рано или поздно все постепенно сойдутся к линии старта сырных гонок. Уж такова традиция.

Склон здесь очень круто уходил вниз, а буйное соперничество между владельцами сыров приводило к предсказуемым последствиям: слово за слово, а там, глядишь, начинают друг друга отталкивать, и отпихивать, и лягаться, и не обходится без синяков; а порою и сломанной руки-ноги. Словом, всё шло своим чередом, участники выстраивали свои сыры в одну линию, но тут Тиффани заметила (и, по-видимому, заметила только она одна), как какой-то рисковый сыр сам по себе вкатился вверх по склону: весь чёрный под слоем пыли и обвязанный клочком грязной сине-белой тряпки.

— Ох, нет! — воскликнула она. — Гораций! Где ты, там жди неприятностей!

Тиффани стремительно обернулась, зорко высматривая хоть малейшие признаки того, чего рядом быть не должно.

— А ну-ка послушайте меня, — прошептала она чуть слышно. — Я знаю, что по крайней мере один из вас где-то рядом. Ярмарка не для вас, это людские дела! Понятно?

Но поздно! Распорядитель Празднества, увенчанный громадной широкополой шляпой с галуном вдоль полей, засвистел в свисток, и сырные гонки, как он выразился, «стартовали» — это ведь звучит куда более торжественно, чем просто «начались». А распорядитель в шляпе с галуном ни за что не воспользуется простым словом, если можно подыскать подлиннее и повнушительнее.

Тиффани боялась даже глядеть в ту сторону. Бегуны не столько бежали, сколько катились кубарем за своими сырами, то и дело оскальзываясь. Но уши-то не заткнешь: оглушительный крик поднимался всякий раз, когда чёрный сыр не только вырывался вперёд, но порою разворачивался и снова вкатывался вверх по холму, чтобы с разгона врезаться в какого-нибудь обыкновенного, ни в чём не повинного собрата. Слышно было, как Гораций тихонько урчит, взлетая на вершину.

Сырные гонщики осыпали его проклятиями, пытались его схватить, колотили по нему палками, но сыр-разбойник пулей пронёсся сквозь толпу и снова приземлился у подножия холма, чуть обогнав жуткую кучу-малу из людей и сыров, что громоздилась всё выше; а затем неспешно откатился обратно наверх и скромно угнездился там, всё ещё возбуждённо подрагивая.

Внизу, у подножия, то и дело вспыхивали драки между гонщиками, у которых ещё оставались силы ткнуть кого-нибудь кулаком, а поскольку внимание зрителей сосредоточилось на этих потасовках, Тиффани, улучив момент, схватила Горация и затолкала его в свою котомку. В конце концов, это её сыр. Ну, то есть она его сделала, хотя в варево, должно быть, попало что-то странное, поскольку Гораций был единственным на её памяти сыром, который жрал мышей и если не приколотить его к полу гвоздями, то и другие сыры тоже. Не диво, что он так славно поладил с Нак-мак-Фиглями[10], которые приняли его в почётные члены клана. Такой сыр им прямо родственная душа.

Украдкой, надеясь, что никто не заметит, Тиффани поднесла котомку к губам и прошептала:

— Разве можно так себя вести? Тебе не стыдно?

Котомка качнулась взад-вперёд, но Тиффани отлично знала, что понятие «стыдно» в активный словарный запас Горация не входит, как, впрочем, и любые другие слова. Девушка опустила котомку, отошла немного в сторону от толпы и промолвила:

— Явор Заядло, я знаю, что ты тут.

Он и впрямь был тут — восседал у неё на плече как ни в чём не бывало. Тиффани почуяла знакомый запах. Несмотря на то что Нак-мак-Фигли мыться не привыкли, разве что под дождём, пахли они всегда как слегка поддатые картофелины.

— Кельда послала мя позырить, как те поживается, — сообщил вождь Фиглей. — Ты в курганс к ней вот уж две недельи как не суйносилась, — продолжал он, — я так думкаю, кельда волнуецца, не стряслонулось ли с тобой каких злей, уж больно непосильно ты трудягаешься.

Тиффани застонала, но про себя. А вслух сказала:

— Очень мило с её стороны. Дел всегда невпроворот; уж кому и знать, как не кельде. И сколько бы я ни работала, работе конца-края нет. Всю не переделаешь. Но беспокоиться не о чем. Со мной всё хорошо. И пожалуйста, не бери больше с собой Горация в людные места — сам видишь, он перевозбуждается.

— Ваще-то вон там, на вывешалке, грится, что эт всё для народа холмьёв, дык мы ж народ холмьёв и есть! Мы — фольхлорный елемент! А фольхлор — эт святое! А ишшо я думкал зайти поздоровкаться с верзуном без штаньёв. Он у нас мил громазд мал-малец, точняк! — Явор помолчал и тихо добавил: — Так мне ей сказануть, что с тобой всё типсы-топсы, ах-ха? — Фигль явно нервничал, как если бы очень хотел сказать больше, да только знал, что добра с того не будет.

— Явор Заядло, я буду очень признательна, если именно так ты и сделаешь, — отозвалась Тиффани, — потому что, если глаза меня не обманывают, мне нужно срочно заняться пострадавшими.

Явор Заядло с видом мученика, взявшегося за неблагодарное дело, лихорадочно выпалил те роковые слова, что велела ему сказать жена:

— Кельда грит, в море рыбсов ишшо навалом!

На мгновение Тиффани словно окаменела. А затем, не глядя на Явора, тихо произнесла:

— Поблагодари кельду за ценные сведения о рыбной ловле. А у меня срочная работа, извини. Пожалуйста, не забудь поблагодарить кельду.

Почти все зрители уже спустились к подножию склона — поглазеть, помочь, может, даже неумело подлечить стонущих сырных гонщиков. Для зевак, понятное дело, всё это было очередным развлечением: в самом деле, часто ли полюбуешься на такую славную кучу-малу из людей и сыров. И — как знать? — вдруг там есть по-настоящему интересные увечья.

Тиффани, радуясь, что ей нашлось дело, поспешила к месту событий; ей даже не пришлось проталкиваться — остроконечная чёрная шляпа заставляла развесёлую толпу расступиться быстрее, чем святой — неглубокое море. Одним взмахом руки девушка пролагала себе путь; подпихнуть пришлось разве что пару тугодумов. Собственно говоря, выяснилось, что урон в этом году невелик: одна сломанная рука, одна нога, одно запястье и огромное множество синяков, царапин и ссадин, ведь гонщики бóльшую часть пути вниз проехались на чём пришлось, а трава не всегда дружелюбна. В результате несколько явно страдающих юношей со всей категоричностью отказывались обсуждать свои телесные повреждения с дамой — спасибо за заботу, но мы уж как-нибудь сами! — так что Тиффани велела им приложить дома холодный компресс к пострадавшей части тела, уж где бы она ни находилась, и те неверной походкой побрели прочь. Девушка проводила их взглядом.

Она ведь всё правильно сделала, так? Показала своё искусство перед любопытствующей толпой и, судя по тому, что ей довелось услышать краем уха от стариков и женщин, справилась очень даже неплохо. Возможно, ей просто почудилось, что один-двое смущённо замялись, когда старик с бородой до пояса, усмехнувшись, заметил: «Девчонка, которая умеет кости вправлять, без мужа всяко не останется». Но это всё было и минуло, и за неимением других дел люди неспешно побрели вверх по длинному склону… и тут мимо проехала карета, и, что ещё хуже, остановилась.

На дверце красовался герб семьи Кипсек. Из кареты вышел юноша. Он выглядел по-своему привлекательно, но держался чопорно и неестественно прямо — хоть простыни на нём гладь. Это был Роланд. Он не успел сделать и шагу, как довольно неприятный голос из глубины кареты отчитал его за то, что не подождал, пока лакей придержит дверцу, и велел поторапливаться, не до ночи же тут прохлаждаться.

Молодой человек быстро зашагал к толпе, и все тут же встрепенулись, выпрямились, оправились, потому что, в конце концов, это же сын барона, которому принадлежат почти все Меловые холмы и почти все дома на них, и хотя барон, конечно, очень даже порядочный старикан — по-своему, по-старикански, — выказать толику уважения его семье — идея, безусловно, не из худших…

— Что тут случилось? Все ли целы? — осведомился юноша.

Жизнь в Меловых холмах обычно текла довольно благостно, и господа и подданные относились друг к другу со взаимным уважением; однако ж фермеры унаследовали мысль о том, что с власть имущими разговоры лучше не разговаривать: вдруг ляпнешь что-нибудь не к месту. В конце концов, в замке и по сей день есть пыточная камера, пусть даже ею не пользовались вот уже много сотен лет… ну, это, лучше поостеречься, лучше отойти и не отсвечивать, пусть ведьма объясняется. Она, если что, всегда может улететь прочь.

— Боюсь, на ярмарке без мелких травм не обойтись, — отозвалась Тиффани, остро осознавая, что она единственная из присутствующих женщин не присела в реверансе. — Несколько переломов быстро срастутся, а кто-то просто запыхался. О пострадавших уже позаботились, спасибо за беспокойство.

— Вижу, вижу! Отличная работа, юная барышня, браво!

На мгновение Тиффани так стиснула зубы, что едва их не разжевала. Услышать «юная барышня» от… него? Такое лишь самую малость до оскорбления недотягивает. Но никто, похоже, ничего не заметил. В конце концов, благородные именно так и изъясняются, когда хотят выказать дружелюбие. Он пытается разговаривать с нами, как его отец, подумала Тиффани, но его отец делал это инстинктивно, сам того не сознавая, — и у него отлично получалось. Нельзя говорить с людьми, точно на общественном собрании.

— Покорно благодарю, сэр, — отозвалась она.

Ну что ж, пока всё шло не так уж и плохо… но тут дверца кареты снова распахнулась, и беленькая изящная ножка ступила на кремневый склон. Это она: не то Настурция, не то Форзиция, не то Летиция, какое-то там имечко прямо с клумбы. На самом деле Тиффани отлично знала, что девушку зовут Летиция, но неужто она не может позволить себе крошечку вредности внутри собственной головы? Летиция! Тоже мне, имечко! Не то разновидность салата, не то кошка чихнула! И вообще, кто она такая, эта Летиция, чтобы не пускать Роланда на расчисточную ярмарку? Его место — там! Его старик-отец был бы там, если бы ему хватило сил! И вы только гляньте! Крохотные беленькие туфельки! Надолго ли таких туфелек хватит, если делом заниматься? Тут Тиффани оборвала себя: повредничала — и хватит.

Летиция оглядела Тиффани и толпу едва ли не в страхе и вымолвила:

— Поедем, пожалуйста, хорошо? Мама уже нервничает…

И вот карета уехала, и шарманщик тоже, к счастью, ушёл, ушло и солнце, а кое-кто остался в тёплой сумеречной тени. И Тиффани полетела домой одна-одинёшенька, на такой высоте, что заглянуть ей в лицо могли только летучие мыши да совы.

Примечания

1

Потому что проделывали это с завязанными глазами. (Здесь и далее, если не сказано иного, примечания автора.)

2

1 фут равен примерно 0,3 метра. (Примеч. ред.)

3

1 миля равна 1609 м. (Примеч. ред.)

4

Будучи ведьмой, она их всех знала как облупленных.

5

Эта фигура со всей определённостью изображала мужчину без штанов и уж всяко не женщину.

Этот гигантский геоглиф в Меловых холмах Плоского мира, точно так же, как и Белая Лошадь во втором романе цикла («Шляпа, полная неба»), списан Терри Пратчеттом с действительно существующей достопримечательности — с Великана из Серн-Эббаса (Cerne Abbas Giant), меловой фигуры на западном склоне крутого Великаньего холма (он же — холм Трендл) поблизости от деревушки Серн-Эббас в английском графстве Дорсет. Иногда фигуру называют просто Великаном, или Сернским Великаном, или — Невежей (и есть за что!). Изображён Великан нагишом, в высоту достигает 55 м, в ширину — 51 м, в руке сжимает шишковатую дубинку (37 м длиной), и, скажем так, отсутствие на великане штанов и наличие того, что красуется вместо штанов, — едва ли не самая примечательная деталь этого изображения. (Считается, что открытки с изображением Великана — это единственные «неприличные» картинки, которые разрешено посылать по английской почте.) Контур фигуры вырезан в дёрне и почве, а канавки глубиной 0,6 м заполнены меловой крошкой. Изображение слегка менялось с течением лет: так, археологи установили, что некогда через левую руку Великана был переброшен плащ (или звериная шкура). А в 1993 году Национальный трест подновил Великану нос, почти стёршийся за многие годы.

Происхождение геоглифа и его точный возраст неизвестны. Как и в случае некоторых других английских меловых фигур, считается, что Великан был вырезан в глубокой древности, однако самые ранние упоминания о нём относятся лишь к концу XVII века, и доказать, существовал ли Великан во времена кельтов, римлян или хотя бы в раннем Средневековье, затруднительно. Если Уффингтонская Белая Лошадь была создана в 800–700 гг. до н. э., чему есть неоспоримые подтверждения, то Великан, возможно, появился только в XVII в. как политическая сатира на Оливера Кромвеля (ведь Кромвеля в насмешку называли Английским Гераклом, а Геракла часто изображали с плащом из шкуры Немейского льва). Впрочем, некоторые исследователи считают, что Великан восходит к эпохе римского владычества и является изображением римского героя Геракла как такового. По ещё одной версии, Великан представляет собою некое кельтское божество и создан между 10 и 51 г. н. э.

А вот холм Трендл, несомненно, существовал задолго до появления меловой фигуры и сам по себе является исторической достопримечательностью. На нём сохранились остатки романо-бриттских земляных укреплений под названием Трендл, или Сковородка: бриттское поселение и, по-видимому, погребальный курган железного века, где, возможно, похоронен некий герой, впоследствии изображённый на склоне в виде нагого Великана.

В начале XX в. и Великан, и склон холма, на котором он изображён (4 000 кв. м), были подарены Национальному тресту тогдашними землевладельцами; сейчас это — исторический памятник, охраняемый государством. Раз в 25 лет Национальный трест проводит «прополку» и «расчистку» Великана, а при необходимости в канавки подсыпают мела. Во время «расчистки» геоглифов (не только Великана, но и Белой Лошади) действительно устраиваются «расчисточные ярмарки», и развлекаются на них примерно так же, как и в мире Пратчетта (включая сырные гонки и вылавливание ртом яблок).

Каково бы ни было его происхождение, Великан из Серн-Эббаса прочно вошёл в культуру и в фольклор Дорсета. Точно так же, как и его «двойник» в мире Пратчетта, он ассоциируется с культом плодородия и с плодовитостью; с ним связан целый ряд обрядов, церемоний и поверий. В прошлом местные жители устанавливали майский шест посреди земляных укреплений, и бездетные пары танцевали вокруг него: считалось, это поможет им обзавестись потомством. Согласно местному поверью, если женщина, страдающая бесплодием, заснёт на меловой фигуре, то излечится от своего недуга.

Великан из Серн-Эббаса не единственный в своём роде. Есть ещё Верзила из Уилмингтона, или Уилмингтонский Великан: фигура на склоне холма Уиндовер, 72 м в высоту, с двумя палками в руках. Неолитическое происхождение этого Великана не подтвердилось — геоглиф был создан в XVI–XVII вв., но и с ним тоже связаны языческие обряды: так, на рассвете первого мая у основания фигуры танцуют моррис. Были и другие сходные изображения — например, Великаны из Плимут-Хоу, изображения Гога и Магога. Их тоже время от времени расчищали, но до сегодняшнего дня они не сохранились. Наряду с Уффингтонской Лошадью, Великан — самая известная из меловых фигур Англии и одна из популярнейших английских достопримечательностей.

6

Разумеется, думала про себя Тиффани, если уж прыгать вместе через костёр, то надо заранее позаботиться о жаростойкой одежде и чтобы рядом стоял кто-то с ведром воды, просто на всякий случай. Ведьмы, конечно, дамы разносторонние, но прежде всего они практичны.

7

Не исключено, что романтическим устремлениям Петулии очень помогло то, что свиньи милого юноши то и дело самым загадочным образом заболевали и их срочно требовалось лечить от диареи, запала, отвердения шеи, блуждающего зуба, косоглазия, свинской рожи, жжения, вертежа, вертлюга и смещения коленной чашечки. Это было просто ужасно, ведь больше половины этих болезней у свиней обычно не встречаются, а одна вообще диагностирована только у пресноводных рыб. Но Петулия трудилась не покладая рук и производя самое благоприятное впечатление на соседей. Её метла летала туда-сюда в любое время дня и ночи. В конце концов, что в ведьме главное? — самоотверженность!

8

Умение видеть с Первого Взгляда — это когда ты видишь то, что есть на самом деле; а умение думать Задним Умом означает задумываться о том, что ты думаешь. А в случае Тиффани иногда ещё давал о себе знать Дальний Умысел и Ещё Более Дальний Умысел: вот с ними управляться было куда как непросто, того и гляди в дверь врежешься.

9

Позабудки — миленькие красно-белые цветочки; юные барышни обычно дарят их своим ухажёрам в знак того, что больше не хотят их видеть, по крайней мере, до тех пор, пока те не научатся основам личной гигиены и не найдут работу.

10

Если вы не знаете, кто такие Нак-мак-Фигли, 1) будьте благодарны за то, что жизнь ваша скучна и бедна событиями; и 2) будьте готовы уносить ноги, если существо не выше вашей лодыжки заорёт: «Раскудрыть!» Они, строго говоря, одна из разновидностей фейри, но им об этом лучше не напоминать, если вы предпочитаете сохранить все зубы.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я