Делай деньги!

Терри Пратчетт, 2004

О, Анк-Морпорк, великий город контрастов! Что ты делаешь со своими верными сынами? Мокриц фон Липвиг в тяжких раздумьях. С одной стороны, жизнь честного человека, который (о ужас!) исправно платит налоги, ведет к определенному долголетию. С другой стороны, такая жизнь скучна до зубовного скрежета, что особенно ясно в свете нового предложения патриция Витинари – заняться реформированием банковской системы города. Впрочем, Мокриц слишком хорошо помнит, что жизнь приличного мошенника не только весела и задорна, но и прискорбно коротка. Выбрав путь благочестивого горожанина, главный почтмейстер еще не знает, что ему предстоит стать хозяином очаровательного Шалопая – милого песика, владеющего мажоритарным пакетом акций «Королевского банка Анк-Морпорка». Впервые на русском языке!

Глава 2

Обещание золота — Люди из подсобок — Сколько стоит пенни и зачем нужны вдовы — Накладны́е такие накла́дные — Охрана и серьезный подход к безопасности — Обаяние транзакций — Сын многих отцов — Мнимая ненадежность ввиду воспламенившегося исподнего — Панорама мира и слепота господина Бента — Сводная интерпретация

— Я как-то ожидал чего-то… большего, — протянул Мокриц, заглядывая через железные прутья в небольшое помещение, где хранилось золото. В раскрытых мешках и ящиках металл тускло мерцал в свете фонаря.

— Здесь почти десять тонн золота, — сказал Бент с укоризной. — Ему необязательно выглядеть больше.

— Но все эти слитки и мешки размером выходят чуть больше письменного стола!

— Золото очень тяжелое, господин фон Липвиг. Эталонный металл, и без малейших примесей, — сказал Бент. Левый его глаз дернулся. — Металл, который никогда не утратит своей славы.

— В самом деле? — спросил Мокриц, проверяя, не заперт ли выход.

— И к тому же единственная основа для стабильной финансовой системы, — продолжал господин Бент, а свет фонаря отражался от слитков и золотил его лицо. — В нем ценность! В нем достоинство! Без золотого якоря наступит хаос!

— Почему?

— Кто тогда определит ценность доллара?

— Но наши доллары ведь и так не из чистого золота?

— А, ну да. Цвета золота, если хотите, — сказал Бент. — Так, золотистые, в морской воде золота и то больше. Мы фальсифицируем собственную валюту! Какой позор! Нет более тяжкого преступления, чем это! — Глаз его снова дернулся.

— А… убийство? — предположил Мокриц. Да, дверь по-прежнему была открыта.

Господин Бент только отмахнулся.

— Убийство — вещь однократная, — сказал он. — А когда доверие к золоту оказывается подорвано, воцаряется хаос. Но нам пришлось на это пойти. Пусть эти богомерзкие монеты просто золотистые, зато это прочный символ настоящего золотого запаса. В своем убожестве они хотя бы констатируют главенство золота и нашу независимость от правительственных махинаций! Конкретно здесь хранится золота больше, чем в любом другом городском банке, и я единственный обладатель ключа от этих дверей! Ну и председатель, конечно, — прибавил он запоздало с явной завистью и неохотой.

— Я где-то читал, что монета — это символическое обещание банка выдать в обмен на нее доллар золота, — подсказал Мокриц.

Господин Бент сцепил руки в замок под носом и возвел глаза к небу, словно бы молясь.

— Теоретически да, — ответил он чуть погодя. — Я предпочитаю называть это неписаным соглашением: мы не нарушим нашего обещания обменять монету на золото, при том, конечно, условии, что на деле нас об этом просить не станут.

— То есть… это никакое не обещание?

— Разумеется, обещание, сэр, в финансовых кругах. В конце концов, все дело в доверии.

— То есть как это… у нас высокое шикарное здание — доверяйте нам?

— Вы вот шутите, господин фон Липвиг, но в ваших словах есть доля правды, — вздохнул Бент. — Понимаю, вам еще многому предстоит научиться. Вам повезло, что у вас есть я. Думаю, теперь вам будет интересно взглянуть на монетный двор. Все всегда хотят взглянуть на монетный двор. Сейчас двадцать семь минут и тридцать шесть секунд второго, так что обед уже должен подойти к концу.

Монетный двор напоминал собой пещеру. Это Мокрица порадовало. Монетный двор и должен освещаться живым огнем.

Главный холл был разбит на три яруса, в ряды зарешеченных окон понемногу проникал серый дневной свет. На этом базовая архитектура заканчивалась, и начинались подсобки.

Они были пристроены к стенам, они лепились как ласточкины гнезда к потолку, и к ним были приставлены деревянные лесенки сомнительной прочности. На неровном полу стоял целый поселок из подсобок, расположенных как попало, абсолютно разных на вид, неизменно защищенных крышами на невероятный случай дождя. В густом воздухе мягко струился дымок. У одной стены горел рыжим пламенем кузнечный горн, создавая в помещении аутентичную атмосферу преисподней. Так должен выглядеть посмертный пункт назначения для грешников, совершавших мелкие и скучные грехи.

Но все это отступало на задний план. Центральным предметом интерьера была Мелкая Монета. Колесо было… своеобразным.

Мокрицу и раньше доводилось видеть топчаки. Такое колесо было в Танти — там заключенным, хотели они того или нет, давали возможность укреплять сердечно-сосудистую систему. Мокриц попотел там пару раз, пока не сообразил, как перехитрить систему. То была монструозная штуковина, тесная, массивная и гнетущая. Мелкая Монета была намного больше, но на первый взгляд как будто бы вовсе отсутствовала. Железный обруч издали казался до ужаса тонким. Мокриц сначала силился разглядеть спицы, но сообразил, что их там и не было, а вместо них были натянуты сотни тонких тросов.

— Я вроде и понимаю, что оно в рабочем состоянии, но… — начал он, разглядывая огромную коробку передач.

— Все в отличном состоянии, можно не сомневаться, — ответил Бент. — Там работает голем, который вращает колесо при необходимости.

— Но оно же вот-вот рассыпется!

— Вы полагаете? Я не компетентен что-либо на это ответить, сэр. А, вот и они…

Со всех подсобок и из дверей в хвосте здания к ним начали сходиться фигуры. Они шли медленно, настойчиво, видя перед собой одну ясную цель, как живые мертвецы.

В итоге Мокриц стал называть их про себя «люди из подсобок». Не все они были старыми, но даже самые молодые из них как будто с юных лет приняли обличье среднего возраста. Оказывается, чтобы получить работу на монетном дворе, нужно было дождаться, пока кто-нибудь умрет — подсобки, можно считать, передавались по наследству. Скрашивало такое мрачное положение дел то, что, когда вакансия открывалась, работу мог получить даже тот, кто был лишь немногим живее ее предыдущего обладателя.

Люди из подсобок работали в шлифовальной подсобке, фрезеровочной подсобке, отделочной подсобке, литейном цехе (две подсобки), службе безопасности (одна, но очень большая) и складской подсобке, которая была закрыта таким замком, что Мокриц открыл бы его одним чихом. Остальные подсобки оставались загадкой и, вероятно, были построены на всякий пожарный, вдруг кому-то в срочном порядке понадобится своя подсобка.

У людей из подсобок было и то, что здесь сходило за имена: Альф, Альф Младший, Индюк, Малыш Чарли, Король Генри… но у того, кто служил их посредником для общения с внешним миром, имелось полное имя.

— А это господин Теневик Восемнадцатый, господин фон Липвиг, — представил Бент. — Господин фон Липвиг… с визитом.

— Восемнадцатый? — переспросил Мокриц. — Вас таких еще семнадцать штук?

— Уже нет, господин, — ухмыльнулся Теневик.

— Господин Теневик — потомственный бригадир, сэр, — объяснил Бент.

— Потомственный бригадир… — тупо повторил Мокриц.

— Так и есть, господин, — сказал Теневик. — Господин фон Липвиг желает послушать историю?

— Нет, — заявил Бент категорично.

— Да, — заявил Мокриц, принимая его «категорично» и повышая до «выразительно».

— О нет, он, видимо, желает, — вздохнул Бент.

Господин Теневик улыбнулся.

Это была очень пространная история, и на ее рассказ ушло некоторое время. Мокрицу показалось, что успел бы пройти ледниковый период. Слова сыпались на него, как град, и некоторые, как град, оставляли отпечатки. Должность потомственного бригадира была учреждена сотни лет тому назад, когда распорядителем монетного двора становился по блату собутыльник текущего короля или патриция, и он использовал ее как кормушку и не ударял палец о палец, только иногда объявляясь с большим мешком, похмельем и многозначительным видом. Должность бригадира придумали, когда наконец стало доходить, что кому-то нужно вести дела, и желательно трезвым.

— То есть, по сути, главный здесь ты? — быстро вставил Мокриц, чтобы перекрыть поток ужасно интересных фактов о деньгах.

— Так и есть, господин. Временно. У нас уже сто лет не было распорядителя.

— И кто платит вам жалованье?

Повисла пауза, и потом господин Теневик ответил, обращаясь к нему, как к ребенку:

— Это монетный двор, господин.

— Вы сами изготавливаете себе жалованье?

— А кто ж еще, господин? У нас все официально, правда, господин Бент? У него и квитанции есть. Мы обходимся без посредников, вот и все.

— Зато дело у вас прибыльное, — оживился Мокриц. — Деньги небось лопатой гребете!

— В ноль с горем пополам выходим, господин, — ответил Теневик, как будто это было одно и то же.

— В ноль? Вы же монетный двор! — удивился Мокриц. — Как можно не получать прибыль, делая деньги?

— Да все эти накладные расходы, господин, — объяснил Теневик.

— Что, накладно?

— Не то слово, господин, — сказал Теневик. — Гиблое дело, гиблое. Понимаешь, какая штука, изготовить фартинг стоит полпенни, и пенни — изготовить полпенни. А пенни обходится в один пенни с фартингом. А шестипенсовик идет по два пенни фартинг, так что тут мы с прибылью. Полдоллара стоят семь пенсов, а на один доллар уходит всего шесть пенсов, уже прогресс, но это потому, что мы их прямо тут и чеканим. Самая засада с мелочью, там каких-то полфартинга выходят в шесть пенсов, потому что работа кропотливая, они ж мелкие, заразы, еще и с дырочкой. Трехпенсовики — их у нас только пара ребят чеканит, куча работы, аж в семь пенсов обходится. О двухпенсовиках даже и говорить нечего!

— А что с двухпенсовиками?

— А я тебе скажу, что с двухпенсовиками! Когда сработано на совесть, оно обходится в семь целых и одну шестнадцатую пенса! И да, одна шестнадцатая пенса, бывает и такое, элим называется.

— Впервые о таком слышу!

— Ну откуда бы тебе слышать, такому джентльмену, но и такое бывает, господин. Прекрасная вещичка, филигранные детали! Чеканятся, согласно обычаю, вдовами, стоят по целому шиллингу, потому что работа больно тонкая. У старушек на каждую такую монетку по нескольку дней уходит, сам понимаешь, зрение уже не то и всё такое, зато они пользу обществу приносят, им приятно.

— Но шестнадцатая часть пенни? Четверть фартинга? Что на это можно купить?

— Ты удивишься, господин, но есть места. Огарок свечи, картофелину — почти негнилую, — сказал Теневик. — Может, огрызок яблока, на котором даже что-то осталось. И, конечно, удобно бросать в ящики для пожертвований.

«И золото — это якорь?» — подумал Мокриц.

Он окинул взглядом просторное помещение. Тут работало порядка дюжины человек, если считать за человека и голема, к которым Мокриц научился относиться как к людям «по причине ценности, эквивалентной человеческой», и прыщавого юнца, разносившего чай, — его Мокриц не считал.

— Рабочих у вас совсем не много, — заметил он.

— Ну, тут-то мы делаем только серебряные и золотые…

— Золотистые, — быстро поправил Бент.

–…золотистые монеты. И всякие редкости вроде медалей. Еще делаем заготовки для медяков, а все остальное делают внештатные сотрудники.

— Внештатные сотрудники? При монетном дворе?

— Так и есть, господин. Вдовы опять же. Работают на дому. Ха, ты что же, решил, что эти старушенции будут сюда таскаться? Да им две клюки нужно, чтобы на крыльцо выйти!

— Монетный двор — предприятие, где производят деньги, — обеспечивает население работой на дому? Не спорю, это очень прогрессивно, но… то есть тебе самому это не кажется странным?

— Да боги с тобой, господин, есть такие семейства, которые из поколения в поколение исправно делают по паре медяков за вечер! — рассказывал Теневик со счастливым видом. — Папаша чеканит, мамаша шлифует, детишки зачищают и полируют… таков обычай. Наши внештатные сотрудники — все как одна большая семья.

— Допустим, но каковы гарантии?

— Если они украдут хоть фартинг, то будут повешены, — сказал Бент. — Это расценивается как государственная измена.

— Это в какой же ты семье вырос? — ужаснулся Мокриц.

— Надо сказать, до такого никогда не доходило, потому что они не изменщики, — сказал Теневик, недобро глядя на Бента.

— А раньше в качестве первого предупреждения отрубали руку, — добавил этот семьянин.

— И сколько денег они получают? — спросил Мокриц осторожно, влезая между ними. — В смысле жалованья?

— Около пятнадцати долларов в месяц. Это кропотливый труд, — сказал Теневик. — Старушки, бывает, поменьше. Элимы часто идут в брак.

Мокриц поднял взгляд на Мелкую Монету. Она возвышалась над бетонной коробкой и вопреки своим размерам казалась хрупкой, как паутинка. Внутри колеса мерно шагал одинокий голем с грифельной доской на шее — это значит, он был из тех големов, которые еще не умели говорить. Мокриц задался вопросом, знают ли о нем в «Тресте Големов». Они там неплохо поднаторели в поисках големов.

Пока он смотрел, колесо постепенно остановило ход. Безмолвный голем замер.

— Ответь мне, — обратился Мокриц к бригадиру, — к чему возиться с золотистыми монетами? Почему бы не делать доллары, я не знаю, прямо из золота? Много у вас остается настрига и оплавки?

— Удивляюсь, как это джентльмен вроде тебя знает такие вещи, господин, — ответил тот ошеломленно.

— Меня живо интересует криминальная психология, — ответил Мокриц чуть быстрее, чем рассчитывал. И он не врал. Для самоанализа нужен особый талант.

— Здорово, господин. Ну да, ну да, знаем мы и эти хитрости, и многие другие! Мы это все проходили, вот те слово. И покраска, и наплавка, и забивка. Даже перечеканка с примесью желтой меди — чистейшая работа. Вот клянусь, господин, иной человек два дня будет хитрить и из кожи вон лезть, чтобы заработать столько денег, сколько можно получить честным трудом за один!

— Не может быть! Правда?

— Чтоб мне провалиться, господин, — подтвердил Теневик. — И какой нормальный человек станет этим заниматься?

«Еще совсем недавно — я бы стал, — подумал Мокриц. — Тогда было веселее».

— Я даже не знаю, — ответил он.

— В общем, в городском совете решили, чтобы доллары были золотистыми — ну а так, латунные они по большей части, потому что блестят красиво. Да, и их подделывают, но тут легко ошибиться, а Стража спуска никому не дает, ну, и золото хотя бы никто не таскает, — сказал Теневик. — Вопросы есть, господин? А то, понимаешь, нам тут еще закончить надо до звонка, ведь если мы задержимся, то придется еще наделать денег, чтобы выплатить себе сверхурочные, а парни к ночи уже устанут, вот и выйдет, что мы будем зарабатывать деньги быстрее, чем успевать их делать, что может привести к ситуации, которую я иначе как дилеммой назвать не могу…

— Хочешь сказать, когда вы работаете сверхурочно, вам приходится работать сверхурочно, чтобы получить сверхурочные? — спросил Мокриц, по-прежнему недоумевая, до чего нелогичным может быть логическое мышление, если за ним стоит достаточно большая организация.

— Именно, господин, — ответил Теневик. — И это верный путь к безумию.

— И очень короткий, — кивнул Мокриц. — У меня только один вопрос, если не возражаешь. Как у вас обстоят дела с охраной?

Бент откашлялся:

— На монетный двор невозможно проникнуть снаружи после закрытия банка. По соглашению со Стражей, стражники не при исполнении по ночам патрулируют оба здания вместе с нашими собственными охранниками. Все, конечно, носят банковскую охранную униформу, потому что доспехи у Стражи никуда не годятся, зато их офицеры обеспечивают профессиональный подход, если вы понимаете.

«Ага, — подумал Мокриц, чье взаимодействие со стражами правопорядка было гораздо более плотным, нежели у Бента. — Деньги, возможно, и будут в безопасности, но, бьюсь об заклад, расход кофе и карандашей у них неимоверный».

— Я скорее имел в виду… в течение дня, — уточнил он. Люди из подсобок смотрели на него непонимающими взглядами.

— Ах, это, — протянул Теневик. — С этим мы сами справляемся. Дежурим. На этой неделе за охрану у нас Малыш Чарли. Чарли, покажи ему свой жезл!

Чарли достал из-под шинели большую палку и стеснительно поднял ее вверх.

— Раньше у нас был еще и значок, но мы его потеряли, — сказал Теневик. — Но это мелочи, мы ведь и так знаем, кто у нас охранник. А перед уходом он всегда напоминает нам ничего не красть.

Повисла тишина.

— Что ж, больше вопросов не имею, — сказал Мокриц, потирая руки. — Благодарю, господа!

И они разошлись, все по своим подсобкам.

— Не думаю, что много, — проронил господин Бент, провожая их взглядом.

— Хм? — переспросил Мокриц.

— Вам, наверное, любопытно, сколько денег уходит отсюда вместе с ними.

— Хм, да.

— Не думаю, что много. Говорят, со временем деньги становятся для них просто… вещью, — сказал главный кассир, провожая Мокрица обратно в банк.

— Сделать пенни стоит дороже пенни, — пробормотал Мокриц. — Мне одному кажется, что что-то тут не так?

— Зато когда пенни уже сделан, он продолжает быть пенни. В этом его очарование.

— Разве? Это — медный кругляшок. Какие у него еще варианты?

— Любые, — ответил Бент без запинки. — Он может стать яблоком, оглоблей от телеги, парой шнурков, пучком сена, часом театрального представления. Может даже стать маркой и отправить письмо, господин фон Липвиг. Его могут потратить триста раз, а он — вот оно, самое интересное — так и останется одним пенни, готовым уйти в оборот снова и снова. Это вам не яблоко, которое вскоре испортится. Его ценность стабильна и непоколебима. Его нельзя поглотить. — В глазах господина Бента блеснул опасный огонек, и один глаз дернулся. — А все потому, что если копнуть глубже, то стоит он малую толику того самого вечного золота!

— Но это просто кусок металла. Если бы мы использовали яблоки вместо монет, то яблоки хотя бы можно было есть, — сказал Мокриц.

— Да, но яблоко можно съесть лишь однажды. А пенни — это в своем роде нескончаемое яблоко.

— Которое нельзя съесть. А из яблока можно вырастить дерево.

— И деньги можно использовать, чтобы получить больше денег.

— Да, но откуда получить больше золота? Алхимики разводят руками, гномы не отдают то, что есть у них, агатяне своим тоже не поделятся. Почему не перейти на серебряный стандарт? Так делают в Бангбангдуке.

— Конечно, делают, они же иностранцы, — сказал Бент. — Но серебро чернеет. Золото — единственный нетускнеющий металл. — И снова этот тик: золото явно вцепилось в него мертвой хваткой. — Вы уже достаточно насмотрелись, господин фон Липвиг?

— Даже немного слишком.

— Тогда следуйте за мной, я познакомлю вас с председателем.

Следуя за отрывисто шагавшим господином Бентом, Мокриц поднялся на два пролета мраморной лестницы и пошел за ним по коридору. Они остановились у двойных дверей темного дерева, и господин Бент постучал, и не один раз, а перестуком, похожим на условный знак. Потом он очень осторожно отворил дверь.

Просторный председательский кабинет был неброско обставлен дорогой мебелью. Наличествовали в изобилии бронза и латунь. Не исключено, что последнее из дошедших до наших дней дерево исчезающей экзотической породы было срублено и пущено на председательский стол, таких размеров, что в нем можно было кого-нибудь похоронить. О таком столе можно было только мечтать. Он отливал темно-темно-зеленым и воплощал собой властность и неподкупность. Мокриц ни минуты не сомневался, что стол врал.

В латунном лотке для документов сидела крошечная собачонка, но только после слов Бента «Господин фон Липвиг, госпожа председатель» Мокриц понял, что за столом сидел кто-то еще. Над столом едва виднелась голова миниатюрной престарелой седовласой дамы. На столе по обе стороны от нее сверкали стальным блеском в этой обители золота два заряженных арбалета на шарнирах. Дама только что сняла с рукояток свои худые ручонки.

— Ах, какое счастье, — защебетала она. — Я — госпожа Шик. Присаживайся, господин фон Липвиг.

Он присел, стараясь оставаться за пределами радиуса поражения, и собачонка соскочила к нему на колени с бурным, но небезопасным для его паха энтузиазмом.

Это была самая крохотная и уродливая собачонка, какую Мокрицу доводилось видеть. Она смахивала на аквариумную рыбку с вечно выпученными глазами, которые грозили выскочить из орбит. Нос у собаки, напротив, был как будто вдавлен. Она громко сопела, и у нее были кривые лапы, которые наверняка заплетались при ходьбе.

— Это Шалопай, — сказала дама. — Обычно он не любит посторонних. Впечатляюще, господин фон Липвиг.

— Здравствуй, Шалопай, — сказал Мокриц.

Шавка тявкнула и покрыла лицо Мокрица отборными слюнями.

— Ты ему нравишься, — отметила госпожа Шик с одобрением. — Попробуй угадать породу.

Мокриц вырос среди собак и хорошо разбирался в породах, но в случае Шалопая он не знал, что и сказать. Он решил говорить прямо.

— Все сразу? — предположил он.

Госпожа Шик рассмеялась, и ее смех звучал лет на шестьдесят моложе ее самой.

— Совершенно верно! Его мать была мопстерьером, в прошлом очень популярная порода в королевских домах, но однажды она убежала, всю ночь стоял дикий лай, так что, боюсь, Шалопай, бедняжка, дитя многих отцов.

Шалопай обратил свои проникновенные глаза на Мокрица, и у него на морде появилось напряженное выражение.

— Бент, у Шалопая возникли затруднения, — сказала госпожа Шик. — Будь добр, своди его в сад на прогулку. Мне кажется, младшие клерки уделяют ему слишком мало времени.

Мрачные тучи стремительно промелькнули на лице старшего кассира, но он послушно снял с крючка красный поводок.

Пес зарычал.

Бент взял пару плотных кожаных перчаток и ловко натянул их. Под нарастающее рычание он осторожным движением подобрал собаку и взял ее под мышку. Не проронив ни слова, он удалился.

— Значит, ты и есть знаменитый главный почтмейстер, — сказала госпожа Шик. — Человек в золотом костюме. Но, вижу, не сегодня. Подойди сюда, юноша, дай погляжу на тебя при свете.

Мокриц подошел, и старушка неуклюже встала из-за стола, обеими руками опираясь на тросточки с набалдашниками из слоновой кости. Поднявшись, она отбросила одну трость и ухватила его за подбородок. Старушка пристально вглядывалась в Мокрица, так и эдак поворачивая его голову.

— Хм, — сказала она, отступив назад. — Так я и думала…

Второй тростью Мокрица ударило по ногам и подкосило, как травинку. Он распластался на ворсистом ковре госпожи Шик, которая тем временем торжествующе продолжала:

— Ты вор, жулик, аферист и вообще прохиндей! Сознавайся!

— Вовсе нет! — слабо запротестовал Мокриц.

— И лжец в придачу, — веселилась госпожа Шик. — Еще и самозванец небось! О, избавь меня от этого невинного взгляда. Я назвала тебя плутом, господин! Я бы тебе и ведра воды не доверила, даже если бы у меня исподнее загорелось!

Она с силой ткнула Мокрица палкой в грудь.

— Ну и что ты тут разлегся? — фыркнула она. — А ну-ка подъем. Я же не сказала, что ты мне не нравишься!

Голова у Мокрица шла кругом, но он осторожно поднялся с пола.

— Дай руку, — сказала госпожа Шик. — Господин почтмейстер, ты — настоящая находка! Дай сюда, говорю!

— Что? А… — Мокриц взял старушку за руку. Все равно что обменяться рукопожатием с холодным пергаментом.

Госпожа Шик рассмеялась:

— Да, да! Точь-в-точь решительная и ободряющая хватка моего покойного супруга. Ни один честный человек не может похвастаться таким честным рукопожатием. И как ты до сих пор не открыл для себя финансовый сектор?

Мокриц огляделся. Они были одни, ноги у него болели, а некоторых людей невозможно провести. Понятно, с кем он имеет дело. «Бойкая старушонка», модель № 1, характеристики: гусиная шея, беззастенчивое чувство юмора, азарт при нанесении незначительного физического вреда, склонность прямо выражаться, умение строить диалоги и, что важно отметить, глазки. Ни за что не признает «леди». Попробует все, что не будет грозить падением, и взгляд говорит: «Что хочу, то и делаю, потому что я старая. Питаю слабость к шельмецам». Обмануть таких старушек сложно, но в этом и нет необходимости. Мокриц расслабился. Как приятно иногда просто сбросить маску.

— Во всяком случае, я не самозванец, — сказал он. — Мокриц фон Липвиг — мое нареченное имя.

— Да уж, такое вряд ли добровольно с собой сделаешь, — ответила госпожа Шик, возвращаясь на свое место. — Однако ты как будто дуришь всех сразу и непрерывно. Сядь, господин фон Липвиг, я не укушу, — последние слова были сказаны с видом, сообщавшим: «Но дай мне полбутылки джина и пять минут на поиски вставной челюсти, и там видно будет!» Она указала на стул рядом.

— Как? Я думал, ты выставишь меня за порог! — решил подыграть Мокриц.

— С чего бы это?

— За все вышеперечисленное.

— Я же не сказала, что считаю тебя плохим человеком, — возразила госпожа Шик. — И Шалопаю ты понравился, а он очень хорошо разбирается в людях. К тому же ты сотворил чудеса с Почтамтом, вот и Хэвлок так считает. — Госпожа Шик опустила руку и поставила на стол большую бутыль джина. — Выпьешь, господин фон Липвиг?

— Э, нет, сейчас не время.

Госпожа Шик хмыкнула:

— Ну, времени у меня осталось немного, а вот джина — достаточно. — Мокриц смотрел, как она наливала в стакан дозу джина, граничащую со смертельной.

— Есть ли у тебя дама сердца? — спросила она, поднимая стакан.

— Да.

— Она знает, что ты за человек?

— Да. Я все время ей повторяю.

— Не верит, значит? Таковы они, эти влюбленные девушки, — вздохнула госпожа Шик.

— Я сомневаюсь, что это ее вообще беспокоит. Она не самая типичная девушка.

— Ах, она видит твой внутренний мир? Или тот тщательно выстроенный внутренний мир, который ты позволяешь видеть другим людям, а? Такие, как ты… — Она задумалась. — …такие, как мы, всегда держат наготове как минимум один внутренний мир для любопытных гостей, не так ли?

Мокриц оставил это без ответа. Беседовать с госпожой Шик было все равно что смотреться в волшебное зеркало, которое обнажало тебя до самого скелета. Он только сказал:

— Почти все ее знакомые — големы.

— Да? Большие, сильные люди из глины, которые надежны, как никто на свете, и ничем не могут похвастаться ниже пояса? И что же она находит в тебе, господин фон Липвиг? — Она ткнула в него сухим, как соломинка, пальцем.

У Мокрица отвисла челюсть.

— Очевидно, контраст, — ответила госпожа Шик и похлопала его по руке. — Хэвлок направил тебя к нам, чтобы ты объяснил мне, как управлять моим банком. Зови меня Тилли.

— Ну, я…

Объяснить ей, как управлять ее банком? Такого ему не говорили.

Тилли подалась вперед.

— Я ничего не имела против Карамельки, между прочим, — сказала она, чуть понизив голос. — Славная девочка, правда, тупая, как детские ножницы. Она была у него не первой и далеко не единственной. Я и сама когда-то ходила у Джошуа в любовницах.

— Правда? — Мокриц понимал, что ему придется выслушать все от начала и до конца, хотелось ему того или нет.

— О да, — ответила Тилли. — Люди тогда были понимающие. Все это было вполне приемлемо. Раз в месяц мы чаевничали с его женой, чтобы составить график, и она всегда повторяла, что только рада стряхнуть его со своей шеи. Конечно, тогда от любовницы требовалось иметь какое-никакое образование. — Она вздохнула. — Сейчас, увы, умения кружиться вверх ногами вокруг шеста уже достаточно.

— Стандарты падают во всех отношениях, — сказал Мокриц. Это был безошибочный ход. Стандарты всегда падали.

— С банковским делом примерно то же самое, — проговорила Тилли, как бы размышляя вслух.

— Не понял?

— Сама цель фактически остается прежней, но ведь нужен и стиль, ты не находишь? Нужен хороший вкус. Нужен свежий взгляд. Нужно мастерство, а не банальное выполнение обязанностей. Хэвлок говорит, ты в этом понимаешь толк. — Она посмотрела на Мокрица вопросительно. — В конце концов, удалось же тебе сделать из Почтамта какое-то даже героическое предприятие. Люди часы сверяют по прибытию экспресса из Орлеи. Раньше сверяли календари!

— Клики все еще терпят убытки, — заметил Мокриц.

— Крайне незначительные, при этом всячески обогащая род людской, и сборщики налогов Хэвлока тоже с пустыми руками не останутся, можешь не сомневаться. Ты умеешь воодушевлять, господин фон Липвиг.

— Ну, я… наверное, да, — выдавил он. — Я знаю, что, если хочешь продать сосиску, нужно сперва продать шипение сковородки.

— Верно, верно, — сказала Тилли. — Но ты же понимаешь, что как бы хорошо ни продавалось шипение, рано или поздно придется предъявить сосиску, а? — Она подмигнула ему так, что женщина угодила бы за это под арест.

— В этой связи, — продолжала она, — припоминаю, как боги однажды указали тебе на зарытый клад, благодаря которому удалось восстановить Почтамт. Что там на самом деле произошло? Можешь все рассказать Тилли.

Он решил, что действительно может, и заметил, что хоть ее волосы заметно поредели и почти побелели, в них еще сохранился потускневший оранжевый оттенок, намекавший на более сочную рыжину в прошлом.

— Это был мой схрон со сбережениями за годы мошенничества, — ответил он.

Госпожа Шик захлопала в ладоши.

— Замечательно! Вот тебе и сосиски! Одно удовольствие! У Хэвлока всегда было чутье на людей. У него большие планы относительно города, знаешь ли.

— Подземный проект. Да, я слышал.

— Подземные улицы, доки, все-все-все. А для этого государству нужны деньги, а деньгам нужны банки. Но увы, люди утратили веру в банки.

— Почему?

— Потому что мы все время теряем их деньги. Чаще всего не специально. За последние годы мы пережили много потрясений. Крах 88-го, Крах 93-го, Крах 98-го… Хотя последнее было скорее встряской. Мой покойный супруг был склонен давать необдуманные ссуды, так что мы погрязли в долгах, которые нужно выплачивать, и это далеко не единственное последствие его сомнительного правления. Дошло до того, что деньги у нас теперь хранят одни старушки, потому что они всю жизнь так делали, а молодые кассиры все такие же учтивые, и у входа все так же стоит миска с водой, чтобы их собачки могли напиться. Ты можешь что-нибудь с этим сделать? Запас старушек уже иссякает, об этом я знаю, как никто.

— Хм, ну, у меня есть пара мыслей, — сказал Мокриц. — Но я еще не до конца пришел в себя. Я плохо понимаю, как работают банки.

— Ты никогда не пользовался услугами банков?

— С их ведома? Нет, никогда.

— Как, по-твоему, они работают?

— Ну, вы берете деньги у богачей, одалживаете под процент адекватным клиентам и возвращаете как можно меньше этих самых процентов.

— Да, а кто такие адекватные клиенты?

— Это те, кто может доказать, что деньги им не нужны.

— А ты циник! Но основную мысль уловил верно.

— Стало быть, никаких бедняков?

— Не в банках же, господин фон Липвиг. Только люди с доходом выше ста пятидесяти долларов в год. Для остальных были изобретены чулки и матрацы. Мой покойный супруг говаривал, что единственный способ заработать на бедняках — это не мешать им оставаться бедняками. С ним не всегда было приятно вести дела. Какие еще будут вопросы?

— Как ты стала председателем банка? — спросил Мокриц.

— Председателем и управляющим, — гордо поправила Тилли. — Джошуа любил все держать под контролем… о да, это он любил, — добавила она сама себе. — И теперь я сижу здесь за двоих из-за древнего колдунства под названием «получи в наследство пятьдесят процентов акций».

— Мне казалось, это колдунство составляет пятьдесят один процент акций, — сказал Мокриц. — Разве остальные акционеры не могут вынудить…

В дальнем конце кабинета открылась дверь, и вошла высокая женщина в белом, с подносом в руках, прикрытым салфеткой.

— Пора пить лекарство, госпожа Шик, — сказала женщина.

— Мне от него никакой пользы, сестра! — отрезала Тилли.

— Ты же знаешь, что врачи запретили тебе пить спиртное, — сказала сиделка и укоризненно посмотрела на Мокрица. — Больше ей не наливать, — повторила она, как будто у него с собой было еще несколько бутылок.

— А я говорю, больше никаких врачей! — воспротивилась госпожа Шик и заговорщически подмигнула Мокрицу. — Это мои так называемые приемные детки платят за лечение, можешь себе представить? Они хотят меня отравить! А сами всем трезвонят, будто я сошла с ума…

В дверь постучали — не столько спрашивая разрешения войти, сколько заявляя о намерении. Госпожа Шик двигалась с завидной скоростью: когда дверь открылась, арбалеты уже были нацелены на вход.

Вернулся господин Бент, держа под мышкой Шалопая, который все еще рычал.

— Пять раз, господин Бент, я же сказала! — закричала госпожа Шик. — Я же могла застрелить Шалопая! Ты считать не умеешь?

— Прошу меня извинить, — сказал господин Бент, аккуратно поместив Шалопая на поднос. — И я умею считать.

— Кто тут у нас маленький Шалопай? — спросила госпожа Шик, и песик чуть не лопнул от взбудораженного восторга при виде хозяйки, с которой расстался целых десять минут назад. — Ты был хорошим мальчиком? Был он хорошим мальчиком, господин Бент?

— Да, мадам. Чрезвычайно. — В замороженной змее и то было бы меньше льда и яда. — Могу я теперь вернуться к своим прямым обязанностям?

— Господин Бент думает, что я не умею управлять банком, да, Шалопай? — просюсюкала госпожа Шик. — Глупый господин Бент, правда? Да, господин Бент, можешь идти.

Мокриц вспомнил старую бангбангдукскую пословицу: «Когда старухи что-то зловеще нашептывают своим собакам, собаки становятся ужином». Она показалась ему как нельзя кстати в этот момент, и момент этот был не лучшим для разговоров.

— Что ж, был рад встрече, госпожа Шик, — сказал он, поднимаясь. — Я… все обдумаю.

— Он уже был у Хьюберта? — спросила госпожа Шик у собаки. — Он должен повидать Хьюберта перед уходом. Кажется, финансы его чуть-чуть смущают. Отведи его к Хьюберту, господин Бент. Хьюберт так понятно все объясняет.

— Как прикажете, мадам, — ответил Бент, бросая свирепые взгляды на Шалопая. — Уверен, что после объяснений Хьюберта о денежных потоках он уже не будет чуть-чуть смущен. Ступайте за мной, господин фон Липвиг.

Бент не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Он отрывал свои огромные стопы от пола с такой сосредоточенностью, как будто вокруг были рассыпаны иголки.

— А госпожа Шик — заводная старушенция, да? — начал Мокриц.

— Полагаю, ее можно смело назвать «эксцентричной особой», сэр, — мрачно отозвался Бент.

— Назойливая, наверное?

— Без комментариев, сэр. Госпоже Шик принадлежит пятьдесят один процент акций в моем банке.

«В его банке», — отметил Мокриц.

— Странно, — сказал он вслух. — Она мне только что сказала, что у нее пятьдесят процентов акций.

— Собака, — ответил Бент. — Собака владеет одним процентом, который завещал ей покойный сэр Джошуа, а госпожа Шик владеет собакой. У покойного сэра Джошуа было, что называется, злое чувство юмора.

«Значит, собака — совладелец банка, — думал Мокриц. — Какие, однако, весельчаки эти Шики».

— Я так понимаю, ты вряд ли находишь это смешным, господин Бент, — сказал он.

— Я счастлив сообщить, что нисколько не нахожу это смешным, сэр, — ответил Бент, когда они достигли нижней ступеньки. — У меня попросту отсутствует чувство юмора. Напрочь. Это доказано френологией. У меня синдром Нихтлахена — Кайнворца, который по какой-то непонятной причине считается тяжким недугом. Я же, напротив, считаю его подарком судьбы. Я рад, что вид толстяка, поскользнувшегося на банановой кожуре, кажется мне лишь злополучным происшествием, которое подчеркивает важность грамотного избавления от домашних отходов.

— А ты пробовал… — начал Мокриц, но Бент жестом прервал его:

— Умоляю! Повторяю, я не считаю это проблемой! И, говоря откровенно, меня раздражает, когда люди так к этому относятся! Пожалуйста, не нужно пытаться рассмешить меня, сэр! Не будь у меня ног, стали бы вы уговаривать меня бегать? Я всем доволен, спасибо большое!

Он остановился перед очередными дверями, немного успокоился и ухватился за ручки.

— А теперь позвольте продемонстрировать вам, где вершатся… осмелюсь сказать, серьезные дела, господин фон Липвиг. Раньше это называлось бухгалтерией, но лично я предпочитаю считать это… — он потянул на себя, и двери величественно распахнулись, — …своим миром.

Мокриц был под впечатлением. И впечатление это было: ад в тот день, когда там закончились спички.

Он провел взглядом по ряду согбенных спин. Никто не оторвался от лихорадочной писанины.

— В этих стенах я не терплю счетных досок, палочек и прочих бездушных устройств, господин фон Липвиг, — сказал Бент, ведя его по проходу между столами. — Человеческий мозг способен быть непогрешимым в мире чисел. Мы сами их изобрели, разве может быть иначе? Мы все здесь неутомимы, неутомимы… — Одним ловким движением Бент извлек из лотка с документами на ближайшем столе листок, пробежал его взглядом и, ворча, бросил на место. Это могло означать как одобрение в адрес хорошо постаравшегося клерка, так и разочарование оттого, что он не нашел к чему придраться.

Листок был испещрен вычислениями, уследить за которыми простому смертному беглым взглядом было ну никак невозможно. Но Мокриц не сомневался, что Бент принял в расчет каждую циферку.

— Здесь, в этой конторе, мы в самом сердце банка, — произнес старший кассир с гордостью.

— В сердце, — повторил за ним Мокриц.

— Здесь мы вычисляем проценты, и издержки, и кредиты, и расценки, и… да все на самом деле. И не допускаем ошибок.

— Что, никогда?

— Ну, почти никогда. Некоторые личности иногда и ошибаются, — согласился Бент брезгливо. — К счастью, все вычисления проверяю я. Мимо меня не проскочит ни одна ошибка, уж будьте уверены. Ошибка, сэр, хуже греха, по той причине, что грех нередко дело мнения, или точки зрения, или даже неверно выбранного момента, тогда как ошибка — это факт, и она вопиет об исправлении. Вижу, вы старательно сдерживаете ухмылку, господин фон Липвиг.

— Да? То есть нет. Я? — пролепетал Мокриц. Проклятье. Он забыл об одном из важнейших правил: если ты внимательно за кем-то наблюдаешь, будь осторожен, чтобы за тобой столь же внимательно не наблюдали в ответ.

— И все же вы в замешательстве, — сказал Бент. — Вы орудуете словами и, говорят, хорошо с ними управляетесь, но слова податливы, и, если язык у вас хорошо подвешен, в них можно уложить любой смысл. А цифры непоколебимы. Да, их можно подтасовать, но их суть останется неизменной. Три — это три. Вы не уговорите тройку побыть четверкой, даже если осыпать ее поцелуями.

Откуда-то из глубины зала послышался тихий, сдавленный смешок, но господин Бент не обратил на него внимания.

— И они не прощают. Мы работаем не покладая рук, делаем нужное дело, — сказал он. — И вот здесь мое место, в самом центре…

Они подошли к высокой ступенчатой платформе в центре зала. В этот момент мимо них уважительно проскользнула худая женщина в белой блузе и черной юбке и бережно положила стопку бумаг в уже переполненный лоток. Она бросила взгляд на господина Бента, который сказал: «Спасибо, госпожа Драпс». Он был слишком увлечен описанием прелестей площадки, на которой полукругом громоздился рабочий стол сложной конструкции, чтобы заметить выражение, промелькнувшее на ее бледном личике. Но Мокриц заметил и прочитал там тысячу слов, которые наверняка были записаны в ее дневнике и никогда-никогда не произносились вслух.

— Видите? — спросил старший кассир нетерпеливо.

— А? — переспросил Мокриц, наблюдая, как женщина убегает прочь.

— Вот здесь, видите? — Бент присел и указал вниз с выражением лица, подозрительно похожим на воодушевление. — С помощью этих педалей я могу передвигать стол так, чтобы видеть любую точку в зале! Всю панораму моего маленького мирка. Ничто не останется незамеченным!

Он стал яростно крутить педали, и вся платформа затряслась, поворачиваясь вокруг своей оси.

— Работает на двух скоростях, как видите, потому что здесь совершенно гениальное…

— Действительно, мало что останется незамеченным, — сказал Мокриц, когда госпожа Драпс села на свое место, — но мне жаль, что я отрываю тебя от работы.

Бент бросил взгляд на кипу бумаг на столе и отрывисто пожал плечами.

— Это? Это много времени не отнимет, — сказал он, поставив платформу на ручной тормоз, и встал с места. — К тому же мне было важно сначала показать вам, что мы в действительности собой представляем, потому что теперь я должен отвести вас к Хьюберту. — Он кашлянул.

— Хьюберт — не то, что вы собой представляете? — догадался Мокриц, и они отправились обратно в центральный холл.

— Уверен, намерения у него самые лучшие, — ответил Бент, позволяя словам повиснуть в воздухе, как петля.

В холле царило благородное затишье. Несколько человек стояли у окошек, пожилая дама смотрела, как ее собачка пьет воду из медной миски у входа, и все сказанные слова произносились, как подобает, вполголоса. Мокриц ничего не имел против денег, он их очень даже любил, но не тогда, когда о них можно было говорить только тихонько, чтобы случайно не разбудить. Здесь когда деньги говорили, то шепотом.

Старший кассир открыл маленькую и отнюдь не парадную дверь под лестницей, почти незаметную за горшками с растениями.

— Будьте осторожны, здесь вечно мокрый пол, — предупредил он и спустился по широким ступенькам в самый роскошный подвал, который Мокрицу доводилось видеть. Величественные каменные арки подпирали мозаичные потолки, убегавшие во тьму. Повсюду были свечи, а в отдалении что-то сверкало и заливало колоннаду синевато-белым свечением.

— Это место было криптой храма, — сказал Бент, указывая дорогу.

— То есть банк неспроста похож на храм?

— Да, здание было построено под храм, но никогда не использовалось с этой целью.

— Серьезно? — сказал Мокриц. — Какому богу он был посвящен?

— Как выяснилось, никакому. Почти девятьсот лет назад король Анка просто велел построить храм, — сказал Бент. — Полагаю, это был пример спекулятивного строительства. Иными словами, с богом он не определился.

— Он надеялся, что какой-нибудь да объявится?

— Именно, сэр.

— Как синица, что ли? — спросил Мокриц, озираясь. — И все это сооружение было у него вроде божественной кормушки?

Бент вздохнул:

— Вы образно выражаетесь, господин фон Липвиг, но думаю, в ваших словах есть доля правды. Ничего не вышло. Потом здание использовали под склад на случай осады города, потом под крытый рынок, и далее по списку, пока здание не перешло Йокателло Ла Виче после того, как городские власти не вернули кредит. Все это записано в городских анналах. Не правда ли, совокупления восхитительны?

После долгой паузы Мокриц осмелился спросить:

— Да?

— А вы не согласны? Здесь их больше, чем во всем городе.

— Правда? — Мокриц нервно оглянулся по сторонам. — Э, сюда приходят в какое-то определенное время?

— Как правило, в часы работы банка, но мы пускаем группы и по особой договоренности.

— Знаешь, — сказал Мокриц, — мне кажется, я где-то утратил нить беседы.

Бент взмахом обвел потолки.

— Я говорю об этих изумительных сводах, — сказал он. — Слово образовано от «совокупность» и «скопление».

— А! Да? Ясно! — сказал Мокриц. — Не удивлюсь, если немногие об этом знают.

И тогда Мокриц увидел мерцающего под сводами Хлюпера.