Стоик

Теодор Драйзер, 1947

«Фрэнк Каупервуд во время своей длительной борьбы в Чикаго за возобновление концессии еще на пятьдесят лет – борьбы, которая, несмотря на все его усилия, кончилась для него полным крахом, – обнаружил на своем пути два труднопреодолимых препятствия. Первым препятствием был возраст. Каупервуду было под шестьдесят, и, хотя он по-прежнему чувствовал себя полным сил, он понимал, что ему нелегко будет конкурировать с более молодыми и не менее ловкими финансистами и за короткое время существенно увеличить свой капитал, который безусловно достиг бы желанной цифры, если бы ему удалось получить эту концессию. А цифра эта равнялась пятидесяти миллионам долларов…»

Глава V

Тем временем Беренис, слегка попривыкнув к своим отношениям с Каупервудом, начала задумываться над теми препятствиями и опасностями, которыми окружила ее жизнь. Она не обманывалась на этот счет, решив соединить свою судьбу с Каупервудом, но сейчас она чувствовала, что должна незамедлительно подготовиться к ним, чтобы спокойно все выдержать и не спасовать.

Первая и главная опасность — Эйлин, эта ревнивая, эмоциональная женщина, которая, если только узнает, что Каупервуд любит Беренис, конечно, не остановится ни перед чем, чтобы погубить ее. Затем — газеты. Они, безусловно, предадут скандальной огласке ее связь с Каупервудом, если их будут часто видеть вдвоем. И наконец — мать: ведь надо же будет как-то объяснить ей, почему Беренис вдруг решилась на такой шаг; и потом еще брат, Ролфи, которого она теперь надеялась куда-нибудь пристроить с помощью Каупервуда.

Все это обязывало ее быть постоянно настороже, взвешивать каждое свое слово, хитрить, изворачиваться, быть мужественной и готовой на многие жертвы и уступки.

И Каупервуд также частенько задумывался надо всем этим. Поскольку Беренис предстояло теперь занять главное место в его жизни, он не мог не заботиться об ее благополучии и о том, что предпринять, чтобы постоянно быть с нею. Он начал всерьез подумывать о лондонском предложении. В следующее свое свидание с Беренис, едва только она вошла, он сразу заговорил обо всех этих делах.

— Знаешь, Беви, — сказал он, — а эта твоя идея насчет Лондона кажется мне очень заманчивой. Тут, несомненно, заложены интересные возможности.

И он рассказал ей все, что он за это время передумал, и поставил в известность о визите лондонских подрядчиков.

— Вот я сейчас и думаю послать кого-нибудь в Лондон, чтобы узнать, остается ли это предложение в силе. Если окажется, что да, тогда путь открыт и твоя замечательная идея может осуществиться. — Он посмотрел на нее с улыбкой, словно поздравляя с тем, что она так хорошо все придумала. — Однако мы с тобой должны действовать осторожно, нам надо опасаться, во-первых, газетной огласки, а во-вторых — какого-нибудь сюрприза со стороны Эйлин. Это существо эмоциональное, сумасбродное; ее поступками управляют только чувства, а не рассудок. Я много лет пытался объяснить ей насчет себя: как человек, помимо своей воли, может измениться в течение жизни. Но она этого никак понять не может. Она считает, что человек меняется только потому, что сам этого хочет. — Он замолчал и невольно усмехнулся. — Она из той породы женщин, что хранят вечную привязанность: полюбит — и всю жизнь будет любить одного человека.

— А тебе это не нравится? — спросила Беренис.

— Напротив! По-моему, это замечательно. Но только беда в том, что я-то сам до сих пор никогда еще таким не был…

— И, я думаю, не будешь! — поддразнила его Беренис.

— Не говори так, — взмолился он. — Зачем ты меня дразнишь? Ведь я только хочу сказать, что она просто не в силах понять, как это может быть: вот я когда-то был в нее влюблен, а теперь почему-то этого больше нет. И у нее это так наболело, что любовь ее сейчас обратилась в ненависть, или, быть может, она просто старается убедить себя в этом. Но хуже всего то, что у нее все это смешано с чувством гордости: она носит мое имя, она моя жена. Когда-то она мечтала блистать в обществе, да и мне тоже очень хотелось предоставить ей такую возможность: мне казалось, что мы оба от этого выиграем. Но я скоро убедился, что для этого она просто недостаточно умна. А потом я и сам отказался от мысли обосноваться в Чикаго. Меня больше привлекал Нью-Йорк — вот это город для человека с деньгами, решил я. Дай-ка, думаю, попробую там. И тут мне пришло на ум, что, быть может, я не всегда буду жить с Эйлин, но, хочешь верь, хочешь нет, впервые эта мысль промелькнула у меня, когда я увидел твой портрет в Луисвилле, — тот самый, который я теперь всегда ношу с собой. И вот после этого я и решил выстроить дом в Нью-Йорке и сделал из него настоящий музей, надеясь обосноваться в нем. Я думал, что если ты когда-нибудь обратишь на меня внимание…

— Так, значит, этот роскошный особняк, в котором я никогда не буду жить, — задумчиво сказала Беренис, — был выстроен для меня!.. Как странно!

— Такова жизнь! — вздохнул Каупервуд. — Но ведь мы с тобой и так можем быть счастливы.

— Конечно, — отвечала она. — Мне просто показалось это странным. Я не хочу доставлять никаких огорчений Эйлин, ни за что на свете!

— Да, я знаю, что ты умна и великодушна. И может быть, ты даже лучше меня придумаешь, как нам из всего этого выпутаться.

— Наверно, что-нибудь придумаю, — спокойно промолвила она.

— Но, кроме Эйлин, надо еще иметь в виду и газеты. Ведь они мне просто жить не дают. Стоит им только пронюхать про этот лондонский проект, — предположим, что я действительно надумаю за это взяться, — тут такой поднимется звон! А если еще кто-нибудь догадается твое имя к моему приплести — ну, тогда тебя совсем заклюют, налетят, точно коршуны! Я пока что вижу только один выход: либо мне удочерить тебя, либо, если мы поедем в Лондон, выступить там в роли твоего опекуна. Это даст мне право находиться подле тебя под тем предлогом, что я распоряжаюсь твоим состоянием. Что ты об этом скажешь?

— Ну что ж, — помолчав, ответила она, — других возможностей я пока не вижу. А насчет поездки в Лондон нужно будет еще хорошенько подумать. Ведь я забочусь не только о себе.

— Я в этом уверен, — сказал Каупервуд, — но если нам хоть чуточку повезет, то все это мы с тобой преодолеем. Должно быть, надо сделать так, чтобы нас как можно меньше видели вместе. Но прежде всего надо придумать какой-нибудь способ отвлечь внимание Эйлин. Потому что она-то, конечно, знает о тебе решительно все. Ведь я тогда в Нью-Йорке часто бывал у вас, ну и ясно, она подозревала, что мы с тобой в связи. Конечно, я тебе не мог этого рассказать: не слишком-то ты меня тогда жаловала.

— Вернее, не совсем понимала, — поправила Беренис. — Ты был для меня слишком большой загадкой.

— А теперь?

— Боюсь, что и теперь тоже.

— Ну уж этому я не поверю! Однако насчет Эйлин мне что-то ничего в голову не приходит. Она до того подозрительна! Пока я живу здесь и только изредка наезжаю в Нью-Йорк, она как будто ничего — терпит. Но если я уеду надолго и поселюсь в Лондоне, а газеты будут изощряться в догадках… — Он не договорил и задумался.

— Ты боишься, что она будет болтать? Или что она приедет к тебе и устроит сцену?

— Трудно сказать, что ей придет в голову и что она может сделать. Будь у нее какое-нибудь занятие или развлечение, она, возможно, и ничего бы не стала делать. Но, принимая во внимание, что она за эти последние годы пристрастилась к вину, от нее можно ожидать всего. Несколько лет назад она как-то раз напилась с горя и пыталась покончить с собой… (У Беренис невольно сдвинулись брови.) Хорошо, я подоспел вовремя, высадил дверь и поговорил с ней как следует. — И он описал Беренис всю эту сцену, но постарался оставить себя в тени, боясь, что она упрекнет его в безжалостности.

Беренис слушала и только теперь убеждалась, что Эйлин действительно любит его без памяти, а она, Беренис, обрекает ее на новые неизбежные страдания! Но ведь, что бы ни делала Эйлин, Каупервуд все равно не изменится! «А я, — думала Беренис, — для меня самое важное — отомстить светскому обществу…» Ну, Фрэнк ей тоже дорог. Конечно же, дорог. Он действовал на нее словно сильно возбуждающее средство. Ее восхищала его мощь, его неукротимая энергия — в нем было какое-то неотразимое обаяние. Главное сейчас, рассуждала Беренис, так построить отношения с ним, чтобы не причинять дополнительных страданий Эйлин.

Она сидела молча, задумавшись.

— Да, в самом деле трудная задача, — наконец промолвила она. — Но у нас еще будет время подумать. Давай отложим это на день-другой. Не бойся, я о ней не забуду. — Она окинула Каупервуда теплым, задумчивым взглядом. И мягкая, как бы ободряющая улыбка скользнула по ее губам. — Вдвоем мы с тобой что-нибудь наверняка придумаем, — сказала она.

И, встав со своего кресла у камина, подошла к нему, ласково провела ладонью по его волосам и села к нему на колени.

— Оказывается, на свете бывают не только финансовые проблемы, — целуя его в лоб, шутливо промолвила она.

— Да, бывают иной раз и другие, — так же шутливо отвечал он, растроганный ее сочувственным пониманием. — И потом, развлечения ради, поскольку накануне была метель и выпало много снегу, не поехать ли нам прогуляться, чтобы отвлечься от всех этих дел?

Он предложил покататься на санях, чтобы приятно завершить день. Он знает прелестную гостиницу на Северном берегу — можно там поужинать и полюбоваться озером при луне.

Вернувшись довольно поздно, Беренис еще долго сидела у себя в спальне перед камином и снова и снова обдумывала, как все устроить. Она уже послала телеграмму матери, чтобы та, не откладывая, ехала в Чикаго. Она отвезет ее с вокзала в гостиницу на Северной стороне, и они там устроятся вместе… Когда мать приедет, можно будет спокойно поговорить с ней и посвятить ее во все их планы.

Но, раздумывая об этом, Беренис неотступно видела перед собой Эйлин: Эйлин одна, совсем одна в своем громадном дворце в Нью-Йорке. Эйлин — все еще красивая, но уже отцветшая, обрюзгшая, ибо ей все так немило, что не хочется и следить за собой. И одета она безвкусно — слишком роскошно и вычурно. Возраст, внешность, узкий умственный кругозор — все это, конечно, не оставляло Эйлин ни малейшей возможности соперничать с Беренис. И Беренис обещала себе, что она никогда, никогда не будет жестокой к Эйлин, как бы мстительно и враждебно ни поступала та по отношению к ней. Нет, она все равно будет относиться к Эйлин сочувственно, великодушно и со стороны Каупервуда не потерпит никакой жестокости, никакого небрежения к жене. У нее сжималось сердце от жалости, когда она представляла себе, сколько горя выпало на долю этой несчастной женщины. Ибо как ни молода была Беренис, она уже перенесла немало, она видела, как страдает мать, и достаточно выстрадала сама. И эти раны еще не совсем затянулись.

Итак, она решила, что ее роль в жизни Каупервуда должна быть как можно более незаметной для постороннего глаза. Она поедет с ним, куда бы он ни захотел, — она знает, как нужна она ему сейчас, но они должны держать себя так, чтобы их отношения для всех оставались тайной. Вот если бы найти какое-нибудь средство отвлечь Эйлин от ее горьких раздумий, тогда бы она не питала такой бурной ненависти к Каупервуду и даже, если бы узнала все, не так бы уж ненавидела и Беренис.

У Беренис мелькнула было мысль о религии, вернее, не столько о религии, сколько о каком-нибудь пасторе или духовнике, который своими душеспасительными беседами мог бы повлиять на Эйлин. Всегда можно найти такого благорасположенного, хотя на самом деле весьма расчетливого наставника душ, который в надежде на щедрую награду или на то, что его не забудут в завещании, охотно возьмется утешать и наставлять ее. Беренис даже припомнила, что в Нью-Йорке она знала одного такого священника — преподобного Виллиса Стила, настоятеля церковного прихода Сент-Суизина. Она не раз бывала в этой церкви, ее тянула туда не столько потребность молиться, сколько желание помечтать под этими высокими сводами, слушая величественные звуки органа. Преподобный Виллис, человек средних лет и приятной внешности, отличался необыкновенной вкрадчивостью и мягкостью манер; однако при всем его светском лоске денег у него, по-видимому, было немного. Беренис вспомнила, как он однажды попробовал наставлять ее, но это воспоминание только рассмешило молодую женщину, и она оставила мысль о духовном наставнике. А все-таки нужно, чтобы кто-то развлек и занял Эйлин.

И тут ей пришло на ум, что для этой цели можно просто кого-нибудь нанять: в светских кругах Нью-Йорка ей нередко приходилось встречать молодых повес с прекрасными манерами, но без всяких средств. Так вот, если заплатить такому молодому человеку хорошие деньги или предложить солидное содержание, он, безусловно, мог бы создать для Эйлин если и не совсем великосветское, то, во всяком случае, интересное окружение и таким образом хотя бы на время отвлечь ее. Но как отыскать такого молодого человека и как обратиться к нему с подобным предложением?

Беренис сознавала, что ее идея может показаться чересчур хитрой и циничной, особенно если она сама преподнесет ее Каупервуду. Но вместе с тем она считала, что это ценная мысль и пренебрегать ею не следует. Ведь Каупервуду достаточно только намекнуть — это может сделать ее мать, — а уж он сам сообразит, как это устроить.