Искусство быть португальцем

Тейшейра де Пашкуайш, 1915

Тейшейра де Пашкуайш (1877–1952) – португальский писатель и поэт, родоначальник и самый известный представитель направления португальской литературы саудоизм (Saudosismo). «Искусство быть португальцем» – книга о здоровой португальской доктрине, о традициях, сформировавших Португалию как нацию, как логос, как страну. Честная, непредвзятая книга, подробно рассказывающая обо всех сторонах и оттенках жизни португальского сообщества. Рассмотрены также уникальность и некоторые сходства этой страны с Россией. Книга иллюстрирована фотографиями изразцов традиционной португальской плитки азулежу, без которой невозможно представить архитектуру страны. Данное издание является благотворительным и печатается с целью распространения португальской культуры и философии, а также сохранения культурного наследия Тейшейры де Пашкуайша и передачи его потомкам.

Глава VIII

Проявления наших жизненных сил, в которых наилучшим образом раскрывается душа Отечества

Литература

«Тот, кто читает кого-то из наших великих писателей — Камоэнса, Бернардина, Антониу Феррейру, Жила Висенте, Виэйру, Камилу^[52] и Антониу Нобре, видит, что их восприимчивость отличается дуализмом: у неё есть сущность и форма, но ещё до них она звучит с достаточной силой. Этим я хочу сказать, что их эмоции рождаются из соприкосновения их человеческой души с материальной и духовной составляющей вещей и разумных существ. И из этих двух соприкосновений появляется единое впечатление, которое даёт жизнь и энергию литературному гению»^[53].

Я говорю «литературный гений», потому что португальский писатель гораздо больше спонтанен и эмоционален, нежели интеллектуален^[54], что вызывает подлинное восхищение его сочинениями, рождёнными непосредственно из Вдохновения и всегда оживлёнными внутренней теплотой. В живой выразительности они получают то, чего им недостаёт в диалектической и конструктивной силе мысли. И поэтому в Португалии так мала дистанция между высокой литературой и литературой народной.

Португальский писатель имеет врождённое восприятие Ландшафта, потому что тот отвечает его внутренним национальным качествам. В романах Камилу, например, персонажи находятся со своей родной землей в отношениях родства, подобных отношениям земли и деревьев… Мариана из «Amor de perdição» (Гибельная любовь — прим. переводчика) — вот наиболее чистый дикий цветок, тёмный цветок жертвы, рождённый для того, чтобы быть тропинкой, примером: маленькая Богородица наших сельских жителей, обладающая в своём прекрасном смирении той целомудренной и молчаливой любовью, которая таится в сердце и живёт там, чтобы не умереть…

Этой божественной девственнице Камилу отвечает песней народ:

Если я тебя не буду любить по-настоящему,

Бог небес меня не услышит,

Звёзды мне не будут светить,

А земля меня не упокоит.

Я была той, кто мог бы сказать:

Или с тобой или с землёй!

Если не выйти за тебя,

То хотела бы умереть девственницей.

Самое худшее для моего сердца

Удалиться от твоего.

Оно как душа,

Когда Бог хочет её унести от тела.

Жуанина писателя Алмейды Гарретта напоминает Цветок, распустившийся в тот момент, пока он слушал соловья.

И «История молодой девушки» Бернандина — как сумеречная пустынь, жалоба осеннего ветерка… Это возвышенная душа пустыни вокруг человеческой прелести…

В национальном романе выделяются женские типы, потому что наше пантеистическое восприятие создаёт в своей мечте творение посредством Природы, а это и есть женщина.

Но в поэзии возникает более глубокая и таинственная душа Народа.

Именно через поэтов народный гений становится с каждым разом всё более совершенной и живой фигурой.

Поэт — духовный скульптор Отечества, открыватель-создатель его характера в вечном мраморе гармонии.

Миссию поэтов нужно считать божественной, если они не изменяют своему высшему предназначению.

Если Наука — это реальность вещей вне нас, то Поэзия — их реальность внутри нас. Наука видит, поэзия предвидит, делает трансцендентным рассматриваемый объект, поднимает реальное до идеального; она творец, и её творения живы, они принадлежат Природе, которая в них превосходит себя и возрастает в своих объективных формах от владычества Науки к духовной красоте.

Поэзия превращает материю в дух, и поэтому она участвует в создании души отечества, определяя и возвышая её качества и делая их в то же время универсальными и долговечными.

Наиболее репрезентативное произведение для Нации и при этом наиболее стихийное — Сборник Народных Песен. В нём восхитительно просвечивает слияние двух контрастов: горя и веселья, жизни и смерти, духа и материи, а также обожествление Саудаде.

Каким бы образом ты ни существовал,

Ты всё равно божество.

Счастье — когда тебя вижу.

Если тебя не вижу — саудаде.

Народный Песенник^[55] — это не только сатирическое или любовное произведение, как принято обычно считать, прежде всего, — это религиозное произведение, возвещающее о нашем пантеистическом мистицизме^[56].

Солнце, возвращайся завтра.

Хочу видеть, как ты восходишь!

Только Вас я обожаю,

Только ради Вас хочу умереть!

Я — сын звёзд,

Также для неба был я создан,

Потерялся я тёмной ночью

И нашёлся в твоей груди.

Моё сердце — река

Полноводная, внушающая страх.

Засыхает моё сердце,

Орошается твой лес!

Стихи, подобные последнему четверостишию в его космическом величии, сложно встретить у большинства поэтов; они превращают страсть любви, проходящую через человеческое сердце, в полноводную реку. Воды сердца сравниваются с источниками! Любовь и боль спорят с тучами, оплодотворяя и украшая цветами землю!

В Песеннике есть также и трагедия Тайны:

О, ночь, которая возникнет,

Полная тьмою,

Ты самый красивый цветок

В глубине моего сердца!

В этой песне раскрывается возвышенное качество народной души, которое соединяет лузитанскую боль с болью вселенной: и это еще один аспект её саудоистической силы или её внутреннего родства с вещами.

Бог Пан, весёлый старый бог лесов, укрывается в тени и показывается душе Народа. Есть глубокий и мистический Страх, обитающий в ночи Видения, невероятно драматизирующий Природу. Есть страх, который делает нас живущими рядом с другим Миром — с любимыми душами, которые ушли в ночи, отпетые в Великий Пост, от высоких одиноких вершин:

Братья! Тревога! Тревога!

Смерть достоверна,

А час неопределён.

И этот саудоистический лузитанский страх, неиссякаемый источник Поэзии, достигнувший в творении Бокажа^[57] одного из своих прекраснейших лирических выражений, но не получивший ещё своей истинной формы — формы драматической и трагической; и поэтому мы считаем его первой фигурой великого португальского театра.

Этот Страх, эта вымышленная Боль, ужасная в своей неопределённости и желанная из-за своей непостижимости, ещё не нашли своего Эсхила.

Народный Песенник очень беден в поэтическом плане, но он представляет собой главное богатство народного духа, которым мы обладаем. В нём живёт полнота души отечества, изучая которую можно духовно реконструировать Португалию. В нём может родиться и роман, и стих, и трагедия, и драма, и философия, и скульптура, и Закон.

Песенник и творение Камоэнса составляют два нерушимых основания нашей Нации. Как только Молодёжь поймёт их, подчинив им свой дух, совершив глубокую политическую, экономическую, религиозную и литературную реформу, в которой нуждается Отечество, чтобы воспрянуть живым и определённым от иностранной тошноты, в которой оно увядает и теряет рассудок, тогда мы снова станем Кем-то…

И наши поэты находятся в согласии с народной поэзией. Их элегический лиризм, начиная с Бернардина и до Антониу Нобре, является отстранённым и туманным: себастьянистким. Внутри него парит тень Моря, Приключение в своём рассвете печали, искушение Дальним и Тайной.

И его любовь — это саудоистическая любовь, мучительный культ женщины, обожествляемой в отсутствии^[58], о которой размышляют сквозь слёзы, которые преобразуют материальное тело в образ памяти. Португальское сердце обожает изображение возлюбленной. Во внутреннем мистическом стремлении снимает с женщины покров материального и смертного и восхищается ею в душевном экстазе или в состоянии саудаде.

Меня зовёт твоя жизнь,

В твоей душе хочу я быть!

Этот любовный платонизм, это смутное возвышенное понимание вещей в их нематериальной первичной чистоте придаёт божественную тонкость лирическому произведению Нации и является знаком её саудоистической религиозности. Поэтому все наши настоящие лирики являются одновременно и мистиками. Они обожествляют Любовь, дематериализуя её объект посредством его изъятия из чувственной реальности.

Это понимание Женщины одушевляет наш культ Богородицы, которая очеловечивается и становится ближе к нам, когда держит Младенца Христа на руках или же когда окаменевает в горе у Креста. Она — целомудренная Жена и самая любимая Мать, душа Семьи, духовный человек от Бога:

Твой сын, мать и жена

Прекрасный сад, цветок небес,

О Дева Мария.

Кроткая и славная голубка,

Которая так плакала,

Когда твой сын и Бог

Страдал!

Жил Висенте

Что было с тобой, Дева, когда видела,

Как отвратительной желчью и горьким уксусом

Убивают жажду Сына, которого ты родила!

Камоэнc

Саудоистический идеализм, в котором укореняются дух и материя, жизнь и смерть — это и есть наш подлинный мистицизм.

Прощай, моя саудаде,

Зеркало моего чувства^[59].

Это — сущность нашего Христианства.

Народный язык

В народном языке естественно расцветает союз души и её чувств с ландшафтом. Этот союз столь живой, что в выражениях живы ещё некоторые слова, полные ощущения детства и умершие уже в словарях.

Поэтому народный язык обладает большим родством с божественным Словом, чем язык образованных людей. Это голос крови и земли. Красочные выражения простых людей полны характерных вещей, которые они выражают! Как всё живо в их фразах! Как плачут виноградные лозы, когда их ранят, как смеются цветы в апреле, как парят туманы над гаванью в декабре!

Народный язык чаще использует слово «удалённый» (remoto), чем «находящийся на расстоянии» (distante); не знает слова «уединение» (solidão), но знает «отшельничество» (ermo). Его высочайшая чувствительность к Тайне, создательнице подлинной тёмной Мифологии, у которой, как у Юпитера, есть Страх, предпочитает слова туманные, потому что идея отшельничества — это затенённая идея уединения, а идея нахождения на расстоянии — идея более ясная, чем удаление.

Бездна реки, уста долин, мёртвые часы ночи, утренний туман — таковы народные выражения таинственного и драматического мироощущения, и они легко понимаются в сути себастьянистской легенды^[60].

Мёртвые часы ночи имеют очертания: они мертвенно-бледны, их лики молчаливы, они проходят мимо нас, одетые в тень. И вызывают страх!

И так же бездна и уста тут же рисуют нам мрачную и тёмную душу рек и долин.

Так обнаруживает себя власть воплощения, создающая облик Сокрытого, и в то же время возносящаяся через своё спасительное предназначение.

Саудоистическое понимание, чувствование вещей^[61] шепчет разные выражения на народном Языке, раскрывая исходную материю нашего гения.

Непереводимые слова, или гений языка

Гений языка есть духовная сущность, исходящая из его непереводимых слов. Ее можно передать лишь в более или менее определённых выражениях.

В португальском языке есть некоторое количество очень выразительных и поэтому непереводимых слов, отражающих то самое интимное и характерное, чем обладает наша восприимчивость.

Но мы знаем ещё и известное слово, живущее благодаря религиозным началам, определяющим душу отечества.

Нам нет необходимости соединять разные обычные чувства португальцев для того, чтобы ими обрисовать их преходящий характер. Есть одно, которое определяет всё. Я говорю о Саудаде (Saudade).

Проанализируйте его, и вы сразу увидите элементы, его образующие: желание и память, в соответствии с Дуарте Нунешем де Леаном^[62]; удовольствие и огорчение, следуя Гаррету^[63].

Желание — это чувственная и весёлая часть Саудаде, а память показывает его духовный и скорбный лик, поскольку память включает в себя отсутствие чего-то или любимого существа, которое обладает духовным присутствием в нас.

Скорбь и боль одухотворяют желание, а желание, в свою очередь, материализуется в боли. Память и желание смешиваются, проникают взаимно друг в друга, образуя новое чувство, которое и есть Саудаде.

Через желание и через боль Саудаде представляет собой кровь и землю, из которых произошла наша Нация.

Так две этнические ветви, давшие начало латинским народам, встретились в Саудаде и, следовательно, в португальской душе в своём божественном духовном синтезе.

Посредством желания (желать — значит хотеть, а хотеть — значит надеяться) Саудаде — в силу природы желания — является также и надеждой, а посредством боли — также и памятью.

Но за рамками этого ясного и определённого аспекта Саудаде существует ещё его таинственный облик, смутный и неопределённый, который мы должны тщательно исследовать в других непереводимых словах, таких как remoto (отдалённый, дальний), ermo (уединённый, отшельнический), oculto (неведомый, таинственный, скрытый), luar (лунный свет), nevoeiro (туман, мгла), medo (страх), sombra (тень, мрак, тайна) и т. п.^[64]

Гений нашего Языка — это особый дар, которым он должен выразить саудоистическое понимание живой и неживой Природы.

Философия

Лузитанский гений больше эмоционален, чем интеллектуален. Я утверждаю это и не обсуждаю. Когда какая-либо идея трогает, диалектика остается в стороне, она есть и не нуждается в доказательстве своей истинности.

Эмоция приглушает ум, превышая его по творческой силе. Таким образом, нашему поэтическому превосходству соответствует приниженность философии. Португалец нисколько не философ, свет его взгляда освещает гораздо больше, чем он видит, ему не хватает при видении только человеческих знаний, и он подчиняет их совершенной и новой логике, которая интерпретирует их в гармонии со всем. Португалец не желает понимать ни мир, ни жизнь, довольствуясь лишь тем, чтобы жить в них внешне, и поэтому его охватывает подлинный ужас от Философии, так как он готов найти её во всем, что он не понимает.

Отсюда вытекает и его неспособность к созданию новых истин, которые являются двигателем Прогресса.

Но возникнет ли португальская мысль? Или же душа отечества, которую мы знаем в её непосредственном чувственном и поэтическом выражении, уже стала сознательной, формулируя свою идею Жизни и Универсума? Можем ответить, что такая идея начала зарождаться у Оливейры Мартинша^[65] и Антеру де Кентала^[66], экстрагируясь из нашего натуралистического мистицизма (лиризма народного и лиризма Камоэнса).

Антеру в своих философских работах предвидел брак Эллинизма и Христианства; Оливейра Мартинш, в согласии с великолепным поэтом Сонетов, в своих сочинениях по Антропологии выдвинул гениальную теорию творящей эволюции, присваивая человеку особое (sui generis^[67]) нравственное качество, которое ламаркианская или механистическая эволюция существ не объясняла.

В этом критерии существует натуралистический идеализм (поскольку он признаёт результатом жизненных сил феномен сверхъестественного), который и есть источник некоторых современных философских исканий, среди которых выделяется Креационизм Леонарду Коимбры.

Уже отчётливо видится рассвет португальской мысли, представляющей сияющую кристаллизацию чувственных сумерек и возникающей из непосредственного религиозного и саудоистического лиризма нашего народа.

Юриспруденция

Очевидно, что наша юриспруденция происходит из готских и римских законов, и до настоящего времени она была не более чем очень слабой копией иностранных законов, которые полностью разрушают природу юридического тела Государства.

Но в нашем старинном законодательстве есть и законы, защищающие морскую торговлю (совет Атогия) и развитие сельского хозяйства, которые родились непосредственно из инстинкта защищаться и консолидироваться, которым Португалия обладала после того, как она установилась как Отечество. Она начала создавать сельскую семью, связывая её длительным правом собственности на землю. Таким образом, наследование^[68]между нами имело своим источником закон (родовой закон 1-й Династии).

У нас есть ещё указы и основы политического права, установленные древними кортесами, которые обнаруживают дух независимости и свободы, всегда придававший жизнь народной душе. Он вмешивался в правление Страной, в наследование престола, во все действия Короля, затрагивающие всеобщие интересы, в войну и мир, сбор налогов и т. п.

А также оказывал неусыпное влияние на поведение чиновников, некоторые из которых были обвинены и осуждены!

Все Средние Века, пока другие Народы стонали под грузом абсолютной власти, мы придавали нашей Монархии относительную форму: Король будет править, если будет достоин править, и будет править в соответствии с нашей волей, которая выражается общими кортесами, собираемыми ежегодно.

У нас есть ещё разные древние законы, произведённые из Обычая, они получили от него отличительные черты, которые также характеризуют португальский гений.

Искусство

Нуну Гонсалвеш (художник), Суареш душ Рейш (скульптор), а также другие художники выражали в цвете, мраморе, звуке саудоистическое чувство вещей и жизни. Они показали свет подлинной красоты, внутреннее очертание нашего духа.

Легенда

См. Себастьянизм, Явление при Оурике и другие народные легенды, также раскрывающие душу отечества.

Знаменитые выражения

Есть фразы некоторых героев, произнесённые ими в возвышенные моменты жизни перед лицом смерти, в которых человеческая душа достигает наиболее чистого и трансцендентного выражения.

В них мы стремимся познать, как и в творениях Гения, глубинное содержание человека, а также и его нации.

«Трепещешь, скелет? Что бы ты сделал, если бы знал, куда я тебя отнесу!» — воскликнул Тюренн^[69] во время битвы.

В этих словах мы понимаем суть галльского гения, иронию души, сверкнувшую как божественным лучом над слабостью тела. Это самосоздание героя, в котором он сам на себя смотрит и с болью смеётся над своим страхом…

Мак-Маон^[70], англичанин по происхождению, стоял во главе штурма Севастополя в Крымской войне. Когда солдаты преодолевали первые укрепления, он был среди них, стоял лицом к вражеским пулям. И на совет поберечься от огня он ответил: «Я там, где остальные!»

Эта фраза, в которой сосредоточена высшая смелость, открывает гений Севера в его героическом проявлении.

При Алфаррубейре^[71] наш Герцог де Авраншеш, увидев своего брата по оружию мёртвым и чувствуя, что устал сражаться во имя верности, воскликнул, отдавая себя копьям негодяев: «О, тело, ты не в силах больше! А ты, душа, медлишь!»

Тюренн перед Смертью насмехался над страхом своего тела; Мак-Маон поставил перед лицом Смерти своё холодное безразличие; Алвару Важ де Алмада призвал смерть как освободительницу души, а своей человеческой слабости послал печальные слова прощения.

Если эта фраза возвещает желание покинуть место, где празднует триумф невежественный плебс, то она показывает также религиозную сущность души отечества, находя в Боге движущую силу своей энергии. Также и Дон Себастьян при Алкасере, потеряв всякую надежду, обратил взор к Небу. И та же самая безнадёжность сказала позднее в Лиссабоне устами Эркулану^[72]: «Это даёт волю к смерти!»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

52

Имеется в виду Камилу Каштелу Бранку (1825–1890) — один из наиболее известных португальских писателей XIX века, который создал около 200 романов и повестей. Он популярен настолько, что когда о нем говорят, часто опускают фамилию, и называют только имя — «Камилу» (прим. переводчика).

53

«Espirito Lusitano», стр. 9 и «Génio Portugues». Renascença Portuguesa. Porto, 1913. p. 17.

54

Вот почему предполагаемая в Нации идея, наш «коллективный идеал» как производная от нашей нравственной природы, живет рассыпанным в облаках чувств и бескрайнего света инстинкта нашей Литературы и Искусства. Отсюда и его непознаваемая и непонятая сущность, которая подвергает опасности нравственный прогресс Отечества, колеблется на своём пути, сбиваясь с него.

55

Цит. мою статью «Камоэнс и народная Песня» в журнале Águia, т. III, с. 117.

56

Есть португальцы, которые называют этот врождённый мистицизм нашей нации «германской туманностью».

57

Мануэл Бокаж (Manuel Maria de Barbosa du Bocage) — португальский поэт, один из главных представителей лузитанского неоклассицизма.

58

Вот наше донкихотское «ребро». На самом деле, Дон Кихот у своего божественного создателя Мигеля Сервантеса принадлежал галисийской душе, нашей сестре у древних кельтов. Отсюда и то, как его ценят на полуострове. Саудаде не чужое Дон Кихоту, а Сервантес любил Камоэнса.

59

Цит. по «Народный песенник» («Cancioneiro Popular»).

60

Есть и другие, гораздо более изысканные выражения в творениях наших великих авторов, такие как «интимное солнце» Жуана де Деуш.

61

Если существует «романтическое чувство», «реалистическое чувство» и т. п., то есть также и «саудоистическое чувство», которое объясняет нашу любовь, идеализм, мистицизм; это наша позиция перед лицом Природы. Если Дух происходит из рефлексивного движения Жизни над самой собой и своими внешними или материальными формами, то это движение — это действие «жаждущей памяти». Дух, таким образом, есть «саудоистическое состояние» Материи, а сознание также является феноменом саудаде и надеждой, наделенной памятью…

Это чувственное состояние достигает странного раскрытия в лузитанском гении вследствие этнических причин и причин среды, которых мы уже касались.

62

Дуарте Нунеш де Леан (Duarte Nunes de Leão, 1530?–1608) — португальский юрист, грамматик.

63

Алмейда Гарретт (João Baptista da Silva Leitão de Almeida Garrett, 1799–1854) — португальский писатель и политический деятель. Родоначальник романтизма в Португалии (прим. переводчика).

64

Цит. по «О Génio Portugues», pp. 27–33.

65

Оливейра Мартинш (Joaquim Pedro de Oliveira Martins, 1845–1894) — историк, политик, социолог. Ключевая фигура в португальской историографии своего времени.

66

Антеру де Кентал (Antero Tarquínio de Quental, 1842–1891) — португальский поэт, публицист, основатель португальской секции первого Интернационала.

67

Sui generis — своеобразный (лат.).

68

В Португалии существовал особый порядок наследования — Morgadio, по которому земельная собственность семьи не могла быть разделена, отчуждена, и, таким образом, сохранялась и передавалась из поколения в поколение в целостности, несмотря на экономические или семейные обстоятельства (прим. переводчика).

69

Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (Henri de La Tour d’Auvergne, vicomte de Turenne), (1611–1675), известный под именем Тюренн, — знаменитый французский полководец, маршал Франции (1643), главный маршал Франции (с 1660 года). Представитель рода Латур д’Овернь (прим. переводчика).

70

Мак-Маóн (Marie Edme Patrice Maurice, Count de MacMahon, Duke de Magenta, 1808–1893) — французский военачальник и политический деятель, сенатор. По убеждениям монархист, согласился стать временным президентом Франции (Третья республика, 1873–1879 годы), но остался у власти и после принятия республиканской конституции (прим. переводчика).

71

Алфаррубéйра — битва при Алфаррубейре (batalha de Alfarrobeira, 20 мая 1449 года) — сражение между войсками португальского короля Афонсу V и армией регента — герцога Коимбрского Педру близ реки Алфаррубейра. Сражение было недолгим, но жестоким. Королевские войска одержали победу, герцог Педру и многие его сторонники погибли в бою (прим. переводчика).

72

Алешандре Эркулану (Alexandre Herculano de Carvalho e Araújo), (1810–1877) — писатель, историк, журналист, поэт эпохи романтизма. По политическим убеждениям принадлежал к партии либералов. В молодости Эркулану подвергся гонениям и ссылке. Когда он смог вернуться на родину, его ожидали почести и значительные должности, но он отказался почти от всего (прим. переводчика).