Кибердемоны 3. Динамический хаос

Татьяна и Дмитрий Зимины, 2023

Киберпанк.Это не то, о чём вы подумали. Не жанр фантастической литературы. Не модная игра.Киберпанк – это наша жизнь.Так распорядилась эволюция.За свой непомерный интеллект хомо сапиенс заплатил колоссальным усложнением мира. Променяв Порядок на Хаос, бездну, из которой явились древние боги, мы обрекли себя на тотальную неопределенность, балансирование на тонком канате между стенами льда и пламени…Как мы, люди, справимся с хаосом? Что принесёт нам завтрашний день? Сможем ли мы когда-нибудь, заглянув в будущее, почувствовать себя в безопасности?

3.1

У гарсона, который принёс кофе, была искусственная рука, оправленная в глянцево-розовую псевдо-плоть.

Мирон сделал глоток из крошечной чашечки — кофе напоминал чёрную грязь, приправленную корицей, и посмотрел сквозь дождь на безлюдную улицу.

Говорят, Париж под дождём пахнет жареными каштанами. Для Мирона этот город навечно приобрёл запах горящей бумаги и дешевого японского табака Мёвиус.

…Появилась, как всегда, с опозданием. Волосы летят по ветру, помада на губах чуть смазана, в руке — сумочка из натуральной кожи.

Сев за столик, она заложила ногу на ногу — чёрная сетка чулок натянулась на коленях — и поправила короткую юбку.

— Беги, — сказала Амели, небрежно закуривая и выпуская дым в промозглый парижский вечер. — Сматывайся, пока не убили.

Он попытался возразить, но Париж раскололся на миллион зеркальных осколков, сквозь которые проступил выгоревший тент палатки.

Мирон поморгал. Что его разбудило? Вспомнив зеркальные осколки — вечная память о Сонгоку — он вздрогнул, откинул тонкую нанопорную плёнку спальника и вылез из палатки в морозное утро.

Что-то изменилось.

На фоне фиолетового, начинающего светлеть неба, очертания высокого комбайна для уборки сои напоминали небоскрёб. Он бесшумно плыл над сонными ещё растениями, стряхивая с листьев ночную росу.

Фактически, это был не комбайн. Настоящая фабрика-кухня, управляемая со спутника. На входе поступают бобовые стручки, прямо с жесткими сухими стеблями, на выходе — готовые обеды в вакуумных упаковках.

Длинные усики-сенсоры комбайна топорщились, как жвалы исполинского насекомого.

В километре от него высился еще один комбайн, дальше — еще один, создавая непрерывную цепочку переработки бобов в условно-съедобные, совершенно одинаковые замороженные обеды.

Мирон вдохнул пряный, наполненный запахами влажной земли и скошенной травы воздух, и застегнул куртку — изо рта при каждом выдохе вылетали облачка пара.

Взяв бинокль, он настроил видоискатель и стал внимательно, сектор за сектором изучать пространство вокруг себя.

Степь. Когда-то выжженная и сухая, как подмётка стоптанного башмака, сейчас она сплошь колосилась зелёными побегами и вибрировала от гула работающих днём и ночью машин.

Пока работающих, — поправился он, наблюдая, как комбайн, раскинув множество щупалец, собирает урожай. За ним оставалась чёрная развороченная земля — с внесёнными во взрыхлённую почву удобрениями и новыми семенами.

Наследие Карамазова, воплощенное в миллионе таких вот комбайнов по всему миру, сокращалось с каждым днём. Как раз вчера Мирон видел мёртвую фабрику-кухню, с развороченными внутренностями, пустую, как скорлупа выеденного яйца. Перед ней расстилалась километровая полоса высохшей на корню сои — в соседние комбайны не была заложена программа прибирать за погибшими…

Вот бинокль зафиксировал движение — вспышки крошечных зелёных огоньков вычерчивали траекторию трассерной пули. Она приближалась с неотвратимостью, к которой Мирон уже привык.

Куда бы он ни скрылся, где бы не спрятался — его всё равно находят. По спутниковым снимкам, по следу покрышек турбо-джета. По тонкому, но неистребимому облачку феромонов.

После того, как покинул Токио, Мирон пытался затеряться в мегаполисах Карачи, Мумбаи, Лагоса и Стамбула — там, где человеческие муравейники достигали исполинских, совершенно абсурдных размеров. Не помогло. Его находили так же легко, как амёба находит единственный источник света в совершенно тёмной среде.

Запомнив направление, Мирон скрылся в палатке, и появился с винтовкой, на ходу настраивая голографический прицел.

Трассерная пуля к этому времени выросла до размеров желудя и продолжала приближаться. Мирон поймал её в прицельный маркер и сделал один глубокий выдох. Нужно подождать еще пару секунд и…

Получается, пустыня тоже не вариант. Степь, где на многие сотни километров нет ничего, кроме автоматических комбайнов, где взгляд уходит за горизонт, так и не встретив ни малейшего препятствия, тоже подвергается тщательному анализу — как и городские трущобы. Каждый её клочок, каждая пядь просматривается со спутников. Чтобы отыскать его, Мирона.

Наконец дрон подлетел на такое расстояние, что можно было стрелять. Мирон закрыл один глаз, нашел пальцем крючок, и…

Дрон рухнул в заросли сои неожиданно, словно камень. Выстрелить он так и не успел.

Из-за спины, оттуда, где находился упакованный в компактное яйцо турбо-джет, раздался сухой смешок. Чувствуя, как съёживается кожа на спине, Мирон медленно повернулся. Глянул поверх поляризованного тента палатки. А затем осторожно разжал одну руку и поднял винтовку над головой.

Кочевники. Слышал о них много, но увидел в первый раз. Бородатые дядьки в малахаях, кожаных костюмах и на совершенно бесшумных электробайках. Вот почему он их не слышал…

В руках одного из них пучилась широким раструбом портативная энергетическая пушка. Это объясняло падение дрона — ему попросту вырубили всю электронику.

Ближайший комбайн, кстати сказать, тоже остановился. Жвалы замерли под нелепыми углами, сенсоры слепо уставились в землю.

— Салам, — поздоровался дядька и убрал пушку за спину. — Твоя добыча — моя добыча?

— Салам, — в тон ему ответил Мирон и опустил винтовку — рука уже стала затекать. — Моя добыча — твоя добыча.

Дядька кивнул джигитам, коих насчитывалось еще трое, и те, пришпорив байки, унеслись в направлении поверженного дрона.

— Хороший софт, хорошее железо, — дружелюбно улыбнулся сквозь усы тот, кто остался. — Ты точно не в обиде?

Говорили на унилингве: смеси русского и японского, им пользовались все в этой части Евразии.

— Да я собирался просто его грохнуть, — пожал плечами Мирон. — Рад, что вам он пригодится. Только распотрошите его хорошенько, лады?

— Не сомневайся, — дядька сощурил узкие глаза. По коричневому лицу разбежались тонкие лучики морщинок.

— Комбайны — тоже ваша работа? — Мирон кивнул на замершую махину. В глубине её что-то потрескивало, остывая.

— Батареи, — мужик похлопал по круглому боку своего металлического жеребца.

— И не жалко? — спросил Мирон. — Они, вроде как, еду делают…

— А, Шайтан-машина, — беззлобно ругнулся мужик. — Это замороженное говно — не еда. Мясо — вот настоящая еда. Хлеб — настоящая еда. А эту дрянь даже овцы не едят.

Мирон бросил взгляд на синеватые, величиной с кукурузный початок стручки генмодифицированных соевых бобов. Они глянцево поблёскивали на ярком уже утреннем солнце и походили на коконы сотен миллионов металлических бабочек.

Он представил, как бабочки вылупляются, прорезая коконы острой режущей кромкой крыльев и содрогнулся.

— Куда путь держишь? — небрежно, глядя в сторону, спросил мужик. Тело его под курткой и малахаем пахло мускусом и железом. Мирон подумал, что так должны пахнуть хищники — кем кочевник и являлся.

— Хочу выехать к Каспию, — ответил он.

Мужик сплюнул в пыль.

— Каспий пересох. Города забрали всю воду.

— Хреново, — посочувствовал Мирон.

— Скоро мы раскурочим все комбайны, — доверительно сообщил кочевник. — Соберем огро-о-омную орду и разрушим все города. Будем пасти овец, растить лошадей и отстреливать дроны. Женщины будут варить шорпо, а мужчины есть мясо. Тогда в Каспий вернётся вода.

— От всей души желаю удачи, — сказал Мирон.

Он заметил, что мужик время от времени бросает задумчивые взгляды на винтовку. Коротко вздохнул, а потом протянул оружие кочевнику.

— Подарок, — пояснил он. — Удобно отстреливать дроны…

— Дело, — дядька вновь залучился улыбкой, осматривая винтовку. — "Сумрак"две тысячи двадцать второго. Раритет, однако. Но состояние отличное… — он закинул ружьё себе за спину. — Парадигма кочевого образа жизни предполагает обмен предметами быта в качестве подарков, дабы закрепить доверительные отношения и упрочить временные союзы, а?

Мирон икнул. А мужик, вынув из багажника на байке лазерный пистолет, небрежно протянул ему.

— Дрон — слишком мелкая цель для винтовки. Это куда эффективнее.

— Спаси-бо, — выдавил Мирон.

Мужик расхохотался, откинув голову, а затем активировал зажигание на байке.

— Доберешься до стойбища — кочевник махнул рукой на восток. — Передай, что тебя пригласил Торгутай-Кирилтух.

Привстав, он дал газу и беззвучно канул в сою.

Мирон остался один.

Одним движением сложив палатку, он запихал её в карман, а затем нажал кнопку брелка, активируя турбо-джет. Металлическое яйцо треснуло по швам, разошлось, выпуская колёса, рулевую колонку и сиденье. Кофр, в котором пряталась походная плитка и два последних питательных батончика, он решил не открывать. Кто его знает: вдруг этот начитанный, но прикидывающийся дурачком кочевник решит, что винтовка — слишком малая цена для закрепления доверительных отношений?

Оседлав машину, Мирон рванул на запад. Его специально предупреждали ни в коем случае не приближаться к стойбищам. Всем известно, что кочевники делают с пленниками…

Выжимая из турбо-джета всю мощность, он думал о том, что в момент опасности ему приснилась Амели. Она превратилась в Сонгоку — зеркального кибер-демона, который пытался убить его в Токио.

Не в первый раз демон прикидывается Амели — понимая, что её образ вызывает у Мирона особые чувства. Он не догадывался, почему: внучка покойного главы Технозон была сумасшедшей на всю голову. Её безумие чуть не погубило его самого и Платона, обрушив им на головы хакеров всего мира.

Технозон рухнул. На его месте образовался новый конгломерат — множество мелких компаний. Эдакий садок с пираньями, которые будут жрать друг друга, пока не останется кто-то один.

Мирон отказался участвовать в кибер-войнах. Хватит с него. Хватит убийств, смертей, хватит покорёженных жизней. Он сам — продукт и жертва стабильной войны, которая тянется с тех пор, как первый кабель соединил в одно целое два компьютера. Если он что-то и понял — так это то, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на виртуальность. Спасибочки, как-нибудь без него.

Пару месяцев он наслаждался покоем: ни Платона, ни Призраков, ни Сонгоку. Затем, мерно покачиваясь на волнах вместе с траулером, который шел через Корейский пролив на материк, он увидел во сне Амели.

В Париже, под дождём, среди цветущих каштанов.

А на следующий день, в Пусане, его настиг первый дрон…

Пристрелив соглядатая и бросив в пустом пакгаузе, из которого только что вытащили сухогруз, он вышел в незнакомый город с твёрдой целью исчезнуть с радаров. Затеряться, осесть на дно, забыть, что в мире есть что-то, кроме простых потребностей: набить брюхо, найти безопасное место для сна, найти сговорчивую девчонку, которая не будет болтать о том, с кем провела ночь, а потом переместиться в следующий город.

И ждать. Ждать, пока его отпустит.

Поначалу он не придавал значения снам. Пару недель провёл в монастыре у профессора Китано. Гонял вместе с Хитокири по ночному Токио, даже работал в саду — что-то такое было в мерном опускании лопаты во влажную унавоженную почву…

Затем ему стало тесно. И скучно. Раньше он компенсировал этот мандраж, этот неприятный зуд под коленками, погружаясь в Ванну — Кровавый Точила всегда приходил на выручку.

Но после странного аттрактора одна мысль о погружении в биогель вызывала тошноту. Даже Плюсы, обычный интерфейс для входа в киберпространство, не хотелось брать в руки.

Профессор говорил, что это — гиперкомпенсация. Состояние перенасыщенности информацией, которую его разум никак не может переварить.

Пройдёт, — успокаивал старик, покачивая белоснежным венчиком волос. — Однажды ты проснёшься, и почувствуешь, что готов.

С памятной атаки на Технозон прошло шесть месяцев. Пока ничего не изменилось. Корпорации делили власть, Нирвана, раздробившись на сотню пользовательских сеток, продолжила принимать посетителей, а Платон, доказав Призракам, что является в Плюсе силой, с которой нужно считаться, занялся обустройством личного пространства.

По словам профессора, он"отделил"часть Плюса, закрыв её непроницаемым файерволлом, и теперь что-то усиленно строил там, за этой новой Великой Китайской Стеной.

Внутрь он никого не пускал.

Мирон был уверен, что для него-то лазейка найдётся — брат неоднократно выказывал стремление к более тесному общению, чем было при жизни.

Но даже ради Платона он не хотел нарушать собственное эмбарго на посещение Плюса. Когда-нибудь. Может быть. Но не сейчас. Однозначно.

Вдалеке появились дымы. Они стелились над горизонтом, как чёрный саван, разделяя сливающиеся в бесконечности землю и небо узкой тревожной полосой.

Поля сои остались позади, а впереди расстилалась желтовато-коричневая степь.

Стойбище, — в первый миг подумал Мирон.

Но дым был слишком чёрным, слишком жирным для мирного костра… Секунду подумав, он направил турбо-джет в ту сторону. Мысленно ругая себя за то, что сам нарывается на приключения.

…Близко подъезжать не стал — не было смысла.

Взобравшись на невысокий холм, он обшаривал в видоискатель обширное пепелище, и взгляд не мог, не хотел ни за что зацепиться.

Оплавленные останки юрт, покорёженные, смятые жестяные цветки ветроловушек, торчащие, как обгорелые деревья, ветряки со сломанными, похожими на лапы пауков, лопастями..

Никого живого он не заметил. Если подумать — мёртвого тоже. Ни скота, ни вечных, сопровождающих любое стойбище, собак, ни людей…

От сердца немного отлегло: внутренне он готовился увидеть обгорелые, почерневшие и застывшие в позах зародышей тела.

Ветер доносил запахи горелых полимеров, нагретого металла и горькой полыни. Больше ничего…

Развернув турбо-джет, он спустился с холма — подумав, что тот слишком симметричен для естественного образования, и скорее всего, является курганом, и припустил в другую сторону.

Было ли это стойбище Торгутай-Кирилтуха, или чьё-то другое, он не знал.

Среди кочевников нападения на соседей были в порядке вещей — как еще разжиться нужными в хозяйстве вещами?

Оставляя пыльный след, Мирон мчался по узкой грунтовке, а мысли вертелись вокруг утреннего происшествия с сонгоку.

Почему раз за разом возвращается сон об Амели? Она не привлекала его, как женщина. Нет, честно… С её закидонами, с её амбициями… Чертовски трудно было представить Амели в домашнем халатике, за чашкой утреннего кофе.

Мирон попытался выбросить её образ из головы. Сонгоку. Вот что сейчас важно.

Он предупредил о том, что опасность уже близко. Наверное, так близко к нему ещё не подбирались — кроме того первого случая в Пусане…

Мирон даже не пытался задумываться над тем, кто посылает дронов. Это может быть любая из нео-корпораций, желающая узнать секрет перемещения сознания в Плюс. Это может быть Амели — живая, настоящая Амели, которая поклялась отомстить ему за убийство Ясунаро. Это мог быть, в конце концов, и сам Платон. Соскучившись по общению, он добивался внимания с деликатностью паровоза.

И всё-таки: почему сонгоку его предупредил?

Призрак, человекообразная фигура с оплывшими плечами и головой, похожей на нашлёпку из грязи, время от времени навещал Мирона в его изоляции. Всегда неожиданно, как чёртик из табакерки. Размахивал руками-полотенцами, гудел, как электрический провод под высоким напряжением. Он будто силился что-то сказать, но не мог.

После того памятного случая на платформе в Токийском заливе Призрак больше с Мироном не говорил.

Он даже стал склоняться к мысли, что и тот разговор ему приглючился. Разум и так был перегружен впечатлениями, вот и оформил появление призрака в знакомую форму."Если мы придём к соглашению, я отвечу на твои вопросы" — сказал тогда Призрак. Но исчез, как только на платформу опустился вертолёт, управляемый Хитокири.

Мирон понимал, что для разговора с Призраком он должен выйти в Плюс. Ведь именно киберпространство — естественная для него среда обитания… В Минусе он почти ничего не может — кроме создания смутных образов на сетчатке глаза.

Может быть, рано еще получать ответы, — решил Мирон. Не пришло еще время. И где-то в самой глубине, в сумрачных уголках подсознания таилась истинная причина: он просто не хочет знать. Не желает взваливать на себя ещё одну обузу, очередной пласт ответственности.

Поиграв с дронами в кошки-мышки в городах, он купил турбо-джет, почти такой, как был у него в Токио, и пустился в дорогу. Он сомневался, что где-нибудь остался хоть клочок земли, не охваченный спутниковой сеткой, но пустые пространства гор, лесов и степей создавали хотя бы иллюзию одиночества, оторванности от технологичных муравейников и их урбанизированных жителей.

Мирон не знал, что будет, если дроны его догонят. Может, вообще ничего. Но проверять почему-то не хотелось.

Замигала красная лампочка — он выжал из турбо-джета почти всю энергию. Мирон свернул с грунтовки в открытую степь, и выбрав относительно ровный клочок травы, остановился.

Как только в ушах перестал свистеть ветер, окружила тишина. Её прорезал неровный стрёкот кузнечиков, тихий шелест травы, пение невидимого в вышине жаворонка… Но всё равно это была тишина.

Без вечного городского гула, производимого миллионами работающих машин, грохота автострад, вечного жужжания дронов, первое время он не мог даже спать. Ветер создавал вокруг палатки иллюзию движения — всё время казалось, что кто-то подкрадывается в темноте…

Тогда Мирон вылезал наружу и смотрел на звёзды. Господи, что это было за зрелище! Он придумал множество метафор, но ни одна даже близко не передавала величественного сияния пустоты, которое каждую ночь дарило звёздное небо.

Со временем он научился ценить эту громкую тишину: журчание ручья, шорох куропатки в зарослях джигиды, шелест сухой травы, пение ковыля… Однообразие солнечных, напоенных ветром дней, пустоту и холод ночей — всё это приносило его душе необходимое умиротворение.

Если бы не сны, и не призраки, которые выводили его из равновесия с завидной регулярностью — всякий раз, как он понемногу начинал забывать.

Вытащив из кофра плитку и всё остальное, Мирон развернул солнечные батареи турбо-джета на всю длину, а сам задумался о еде.

Энергетические батончики, которых осталось всего два, лучше экономить. Отложив их, Мирон проверил заряд дарёного лазерного пистолета, и криво улыбнулся: кочевник ничем не рисковал, отдавая ему оружие с почти разряженной батареей. Заменить её в степи не на что, так что один-два выстрела, и лазерник станет бесполезной игрушкой.

Тем не менее, и он на что-то сгодится.

Достав бинокль, Мирон настроил видоискатель на поиск теплокровных объектов, и вскоре засёк то, на что надеялся: жирного, отъевшегося на весенней траве, сурка. Зверёк сидел у норы, сложив лапки на пузике, покрытом светлым пушком, и негромко посвистывал.

Бесшумно подкравшись сзади — господь знает, сколько изнурительных, голодных часов потребовалось Мирону, чтобы овладеть этим искусством — он выпустил последний лазерный заряд в голову сурка.

Животное юркнуло в нору. Мирон выругался.

Отбросил бесполезный пистолет, и достал из кармана самодельное боло — полиуретановый шнурок, утяжеленный с двух сторон катушками высокого напряжения.

Устроившись как можно удобнее с наветренной стороны, за кустом цветущего саксаула, он приготовился к долгому ожиданию.

Посвистывал негромко ветер. Солнце медленно клонилось к горизонту. В горле образовался жаркий комок, утыканный, казалось, сухими колючками. Но кашлянуть, или просто перевести дыхание, было нельзя.

Наконец сурок, бдительность которого была успокоена тишиной и безмолвием, вновь показался. Понюхал ветер, подслеповато огляделся, и усевшись на толстые задние лапы, принялся высвистывать вечернюю песню.

Мирон молниеносно метнул боло. Полиуретановая нить захлестнула шею и сурок, дёрнув лапами, рухнул у входа в нору.

Когда Мирон, натащив сухого саксаула, запалил наконец костёр, уже стемнело. Разделывая упитанную тушку, он криво улыбался: видел бы его сейчас профессор Китано!

Еще полгода назад он с восхищением следил, как из разрозненных продуктов — хлеба, ветчины, острого соуса — получается произведение кулинарного искусства: свежий сэндвич.

Теперь же Мирон собирался отведать жаркое на вертеле из добычи, которую выследил и убил совершенно самостоятельно.

Времена меняются. И мы меняемся вместе с ними… — непременно сказал бы Платон, узнай он, чем занимается на досуге младший брат.

Мясо был жестким, чересчур жирным и сильно воняло мускусом. Но ничего вкуснее Мирон в жизни не ел. Потому что в этот миг, под высокими белыми звёздами, он был Охотником, а старый толстый сурок — Добычей. Его добычей…

На этот раз не было ни Призрака, ни Сонгоку. Никто не пытался его предупредить или помешать содеянному.

Просто вдруг, совершенно неожиданно, в затылке взорвалась бомба, и Мирон, подавившись костью, повалился лицом в костёр.