Хаозар

Татьяна Шуран

Я стала лепить, стараясь распределять жар так, чтобы камень светился изнутри и застывал снаружи. У меня получилось что-то вроде распятия из женской фигурки. Ноги у неё были огненные, с яркой кровавой нотой, середина – как остывающая лава, а верхняя часть – как нежная молочная река.

V. Око будущего мира

5

Я приехала в аэропорт поздно и, главное, непонятно зачем. Вообще-то я не люблю аэропорты, потому что тут никто ни на кого не обращает внимания. А уж аэропорты на Бетельгейзе — отдельная история. У нашего народа какое-то особое пристрастие к летательным аппаратам — наверное, потому, что наземный транспорт у нас всё время ломается. Не успеваешь провести монорельс, глядь — он уже уплыл, вместе с остальным континентом, на другое небо, а то и вовсе исчез — пространство у нас капризное, короче, аэропорт возле Инфанты — континента, где я родилась — это определённо крик души. Гигантская воронка альрома занимает все небеса, до которых может дотянуться, вот уж поистине — транспортный узел. Даже просто толкаться на прилегающей территории, среди кипящих облаков — сплошной стресс для психики, а уж о том, чтобы зайти внутрь, я и думать не хочу. Не люблю путешествовать. К чему, когда всё под рукой.

В общем, не знаю, зачем я тогда пришла. Мне всего-то надо было проводить подругу, даже не подругу, так, случайную знакомую, и я частью души держалась рядом с ней, а в остальном бессмысленно скиталась от платформы к платформе. У меня было такое ощущение, словно я кого-то ищу. Знаете, так бывает, делаешь что-то, а потом только понимаешь, зачем ты это сделала. Когда моя подруга уехала, я окончательно поняла, что должно случиться что-то важное, собралась и решительно пошла прямиком к монорельсу, потому что ни с того ни с сего решила, что мне надо немедленно уезжать, и вот тут-то дорогу мне преградил шумный поток пассажиров из только что прибывшего альрома. Я остановилась и от нечего делать стала разглядывать толпу.

Тот, кто мне был нужен, вышел последним. Я его сразу узнала, хотя и не сообразила сначала, что это он, да и вообще я раньше его никогда не видела. Но он был похож на потерявшегося ангела, и пересечение лучей в его светимости напоминало склонённые крылья — два, четыре… шесть. Они то появлялись, то исчезали, эти гигантские протуберанцы. Когда он взглянул на меня, у меня возникло странное впечатление, что лоб у него горит звёздным светом — говорят, такой ореол бывает у провидцев и сновидящих, хотя никакого третьего глаза в буквальном смысле у них, конечно, нет, это всё предрассудки… Я невольно пошла ему навстречу. Он брёл с рассеянным видом, разглядывая паутину платформ и монорельсов, а в руке у него был такой огромный чемодан, каких мне ещё не приходилось видеть, прямоугольный, с железными застёжками на винтах и в общем похожий на гроб. Тут между нами как раз завис вагон монорельса, я залезла в него со своей стороны и спросила через окно:

— У вас там что, зимний гардероб?

На его лице появилась ласковая улыбка, по которой, впрочем, трудно было понять, относилась она к кому-то или чему-то вовне или к его собственным мыслям, потому что он молча запихнул странный чемодан в вагон, потом поднялся сам и только после этого обратил на меня свой взор.

— Это краски, — сказал он с улыбкой, на этот раз определённо предназначавшейся мне. — Попрошу на этот ящик не покушаться и вообще не дышать…

Я, конечно, знала, что краски у художников летучие и частично взрывоопасные, но не представляла, что их перевозят в таких вот громоздких агрегатах. Мне немедленно захотелось заглянуть под крышку и перерыть все отсеки, футляры и донышки. Наверное, именно от таких, как я, там и вбиты железные скобы. От любопытства я даже засунула палец в рот — дурацкая привычка — и сказала:

— Я никогда раньше не видела настоящих художников!..

Он взглянул на меня своими пронизывающими глазами — словно две серебряные реки потекли мне прямо в душу — и сказал:

— Я тоже вас никогда не видел.

Я вынула палец изо рта и стала придумывать, что бы ещё спросить.

— А куда вы едете? — сказала я после паузы.

Он обратил свой ослепительный взгляд за окно и ответил:

— В Юну, — причём чувствовалось, что это название ему ровно ни о чём не говорит. Я оживилась: как раз Юну-то я знала неплохо. На Бетельгейзе города то появлялись, то исчезали, как впрочем и континенты, — очень нестабильная атмосфера, но кое-какие уровни реальности держались относительно надёжно, и Юна ещё пока существовала.

— Я знаю этот город! — радостно сообщила я.

— А я не знаю, — равнодушно отозвался мой собеседник и опять смолк.

«А чего ж вы туда едете», — подумала я, но решила больше не донимать его расспросами. У нас многие ездили неизвестно куда, неизвестно зачем. Просто обитатели звезды иногда слышали что-то вроде зова — где они должны быть — потому что атмосфера сама привлекала души туда, где они могли пригодиться, а потом отпускала. Если души куда-то перемещались, значит, что-то собиралось произойти, ну а у нас всё время что-нибудь происходило: то ураган, то потоп — каждый раз ужасно интересно. На самом деле, однообразных метеорологических явлений у нас не наблюдалось — при нашем-то обилии стихий, так что метеорологическая служба не дремала, а вместе с ней постоянно бодрствовало и министерство транспорта. Требовалось с удовлетворительной вероятностью предсказать очередную погодную аномалию, а потом ликвидировать последствия. Иногда приходилось вручную восстанавливать чуть ли не целые континенты, так что народу на этих работах занято немерено. Я и сама, случалось, на стройке работала. Это ужасно забавно, потому что всё время приходится придумывать что-нибудь новенькое. Наверное, если бы кто-нибудь составил полную карту географии наших реальностей, разрушенных, исчезнувших и отреставрированных, этим свитком можно было бы обмотать всю звезду, как плотным коконом. Что касается транспортной сети, наши монорельсы имеют дурную привычку куда-то частично исчезать даже в хорошую погоду, вместе с поездами (и пассажирами), и потом их совершенно невозможно отыскать, либо они сами возвращаются, когда их уже никто не ждёт. Поэтому, отправляясь куда-то, никогда не знаешь наверняка, куда попадёшь. Это было бы очень неудобно, если бы мы не могли находиться в нескольких местах одновременно. А так можно быть уверенной, что уж какая-нибудь часть тебя добралась туда, куда планировала, а остальные по мере возможности к ней подтянутся, если только не найдут для себя что-нибудь более подходящее.

Занятая такими мыслями, я выглянула в окно и убедилась, что мы пока находимся в более-менее известной мне части неба, где-то шестого или пятого, и снова взглянула на незнакомца, а он сидел, опустив глаза, и, кажется, рассматривал свой драгоценный ящик, а может, думал о чём-то своём. В нём была какая-то исключительность, и держался он замкнуто, и мне сразу понравился, потому что я люблю всё особенное, всё, чего я не понимаю, и поэтому хочу заполучить. Я поёрзала на сидении, не зная, как к нему подступиться. И вдруг он поднял глаза и улыбнулся мне так ласково. У меня сразу потеплело на сердце, что я ему не надоедаю. И я стала строить планы, как бы мне повернуть дело. Я вообще-то легко схожусь с людьми, и все всегда делают то, что я хочу. Наверное, это мой дар, хотя я особо не задумывалась над тем, есть ли у меня какой-нибудь дар. По большому счёту, я бесталанная, но все всегда как-то мне подчиняются. И я стала думать, чего я хочу. И поняла, что ничего. Это был какой-то особый момент. Хотя мы не знали друг друга, я вдруг почувствовала к нему вечную любовь, и поняла, что она всегда была в моём сердце. Я как будто увидела себя со стороны.

5

Она была такой красивой, как алый водопад, и мы заметили, что остались одни, только когда поезд остановился. Тогда мы поняли, что вагон давно опустел, а мы заехали так далеко, что поезд дальше не идёт. Тогда мы вышли там, где пришлось, хотя она, наверное, тоже проехала свою остановку, а я и понятия не имел, где вообще эта Юна. Платформа была безлюдна, а поезд, естественно, исчез, как только вышли последние пассажиры.

— А что вы делали в аэропорту? — спросил я, немного смутившись, так как чувствовал себя виноватым, что она попала вместе со мной непонятно куда. Вообще-то у меня было свойство затягивать чужое сознание, и наверное поэтому я старался поменьше общаться, так как чьё-то присутствие рядом было мне вовсе ни к чему. Я уже догадывался, что город, в который мы приехали, совершенно пустой, а вот ей, похоже, такое было в диковинку.

— Я?.. Ах, я провожала подругу… на… корабль… — рассеянно отозвалась она, озираясь по сторонам. Мы сошли с платформы на небольшую площадь. — Вы не волнуйтесь, я вовсе не собиралась непременно возвращаться домой, — добавила она, словно прочитав мои мысли, — но… я никогда здесь не была!..

— Здесь никто ещё не был, — вздохнул я. — Это пустой город.

— Правда? — она вскинула на меня горячий винно-красный взгляд и пробежала немного вперёд по ближайшей улице. — Вы уверены?..

— Мне часто такие попадаются.

На Бетельгейзе с уровнями реальности был швах, и меня почему-то постоянно заносило в какие-то совершенно не тронутые цивилизацией глубины. Нередко мне доводилось бывать на небесах значительно ниже нуля, что для большинства кэлюме скорее исключение, чем правило, а моя теперешняя спутница и вовсе была похожа на столичную барышню — что она тут же и подтвердила, охнув:

— Я никогда ещё не видела пустых городов! Только слышала, что такие бывают!..

Города на Бетельгейзе росли, как грибы, и хотя обитатели обжитой части об этом не подозревали, большинство из них пустовало. Географические карты метеоцентра, хоть и обновлялись почти непрерывно, всё же учитывали меньше половины поверхности звезды, хотя какое кому, в сущности, дело до небес, на которых нет никого или почти никого. Моя спутница подбежала к одному из домов и заглянула в пустую комнату через окно. На крыльце возле двери стояла бутылка свежего молока. Я знал по опыту, что все вещи настоящие, такие, как будто здесь правда кто-то есть. Возможно, звезда создавала пустые города для будущих детей, или детей, о которых мечтала.

— Ужасно интересно! — воскликнула моя спутница, пощупав резную, нагретую солнцем раму. Я вздохнул. Мой интерес в настоящий момент сводился к тому, чтобы поставить куда-нибудь чемодан, а самому лечь спать.

— Мы можем переночевать в каком-нибудь из этих домов, — сообщил я, машинально двигаясь за ней вдоль улицы, пока она разглядывала каждый дом, как музейный экспонат. Она оглянулась на меня, опалив багряными глазами, — похоже, такое будничное предложение в отношении первозданных окраинных пространств поразило её воображение.

— А потом?.. — неуверенно спросила она. Я пожал плечами.

— Потом появится, наверное, какой-нибудь монорельс. Надо же нам будет как-то отсюда выбираться. — Звезда обычно следила за тем, чтобы транспортная сеть была доступна всем желающим.

— Так вот куда они пропадают!.. — она зачарованно обвела глазами небесный свод, словно ожидая, что прямо сейчас, просто потому, что мы об этом заговорили, оттуда вынырнет какой-нибудь комфортабельный поезд. Как бы не так.

— Вы, наверное, из Ситы?

— Да, а как вы догадались?.. — простодушно удивилась она, снова оглянувшись на меня через плечо. Я вздохнул.

Между тем дома вдруг расступились, и улица оборвалась — похоже, материковая часть подошла к концу. Перед нами открылось небо — глубокое, безбрежное, оно восходило, слой за слоем, от густо-фиолетовых тонов на самом дне, до мягких синих, и лёгких сиреневых, и молочно-голубых, и почти прозрачных — всё выше и выше. Далеко внизу под нашим летающим островом, в почти неразличимой тьме слышался шум серебряных волн. Как я и думал, мы оказались довольно близко к ядру звезды. Моя спутница, казалось, не почувствовала близость океана — она застыла, поражённая открывшейся панорамой атмосферы.

Я молча поставил чемодан на обочину, понимая, что у неподготовленного зрителя созерцание небесных красот непременно займёт приличное время. Впрочем, вид с обрыва неизменно волновал и меня, особенно если открывался так, вдруг, разбивая скучную путаницу улиц и улочек… В такие мгновения понимаешь, что лучшая часть души каждого из нас всё же остаётся там, на дне, в океане…

Только я об этом подумал, мельком глянув вниз, как буквально не поверил своим глазам. Океан поднимался к нам. Только что был слышен лишь отдалённый шум его брызг, а теперь он разливался бесшумными, сверкающими волнами прямо под островом, приближаясь, как вторая земля от горизонта до горизонта. Такого ещё не видел даже я. Моя спутница продолжала смотреть в небо, я тронул её за рукав, чтобы привлечь внимание, она опустила взгляд и тоже увидела. Она отступила на шаг от края, коснувшись меня плечом, и я невольно обнял её. Волны поднимались прямо к нам, потом вдруг остановились. Тёмное серебро монолитом простиралось во все стороны. А потом вдруг океан начал проседать, словно бы раскрываться. Серебряные стены обрушились в неведомую глубь, и я почувствовал, что наш остров тоже затягивает в разверстую пропасть, что он летит всё быстрее и кружится, кружится…

Земля дрожала от шума волн. Вокруг носились тучи брызг. Потом пенные потоки расступились, и океан стал опадать, разливаться, а из бурлящих волн поднялся новый континент — не исполинский, но больше среднего, со свежей, юной атмосферой, в зелёных кудрях пронизанных светом лесов, почти без построек, в паутине облаков, слегка подкрашенных розовым заревом.

Сейчас, когда океан схлынул, можно было оценить расстояние, и новая земля находилась, конечно, очень далеко от нас, и всё же была достаточно хорошо видна. Шипение волн растаяло где-то в фиолетовой дымке. Остров, занесённый штормом на более глубокий уровень, чем прежде, занял, похоже, место на орбите вокруг нового континента и теперь начал плавное движение по дуге. Небо просветлело.

Мы наконец заметили, что всё ещё держим друг друга в объятиях, и разжали руки. Она отошла на несколько шагов и села на камень с краю обрыва.

— О, боже, это было так… чудесно… — в волнении проговорила она, снова всматриваясь вдаль. — Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее!..

— Я тоже, — сказал я больше из вежливости. Вообще-то, мне даже трудно было говорить. Мы помолчали. Она сцепила руки и подтянула колени к груди.

— У нас на Инфанте… говорят… что те, кто видел рождение континента, муж и жена перед звездой… их души навечно вместе… — она произнесла это словно в забытьи, всё ещё очарованная величественным зрелищем, и как будто вовсе не применяла этого давнего поверья — известного, конечно, и мне — к настоящей ситуации. Однако мне, кажется, впервые пришли на ум некоторые невысказанные вопросы.

— Я не верю, что мне суждено быть с кем-то, — неуверенно сказал я. — Я всегда один.

— Ну, это ведь только примета, — насытившись впечатлениями, она, похоже, пришла в своё обычное деловитое расположение духа и, сбежав с края обрыва на улицу, окинула наконец трезвым взглядом дома. — Экзотика экзотикой, а где мы будем ночевать?..

0

Я ехала в поезде и заснула, а когда проснулась, оказалось, что проехала свою остановку. Я поняла, что скоро конечная, все вокруг вставали и шли к дверям. Я выглянула в окно и увидела большой указатель, на котором было написано: «Край».

Мимо прошёл проводник, и я спросила:

— Как, уже край?

— Да!

— И мне теперь придётся возвращаться?

— Да…

— А дальше поезд куда идёт?

— Мы сейчас меняем колёса и отправляемся на Рею!

Я не знала, что такое Рея, но тут как-то сразу поняла, что это на удивление светлая и красивая страна; когда я думала о ней, то видела нечто просторное. Не знаю почему, но мне тогда и в голову не пришло, что я могу отправиться туда; я поспешно собралась и вышла из вагона.

Возле кассы вокзала собралось довольно много людей, так же, как я, попавших на край случайно. Я подошла поближе к толпе и услышала, что все возмущаются дороговизной обратного билета. Мне тоже захотелось поскандалить, но я поняла, что сама виновата.

Потом вдруг стемнело, и я оказалась уже на улице. Вернуться можно было только по океану. Здание вокзала стояло на краю суши. Я шла вместе с остальными пассажирами по влажной земле, сжимая в руках билет, и глядела вокруг. С одной стороны бархатно-синее небо стелилось почти вровень с прохладным тёмным морем, а вдалеке, на противоположном берегу, теснились дымчатые силуэты гор. С другой стороны сплошной стеной поднимался океан серебра, и у него не было краёв. По нему проходили исполинские, от земли до неба, тени волн. Мы смотрели на него как бы издалека и сверху, потому что он располагался в другом измерении относительно всего. И оттуда к нам плыл корабль.

5

Я не сразу сообразила, где я и что со мной. Потом я почувствовала, что обнимаю моего вчерашнего незнакомца; его грудь горела светом, как серебряный щит, мои руки обвивали его узкую талию, и всю меня пронизывали его ищущие лучи. Я вспомнила о нашей встрече перед рождением континента… Вообще-то в пустом доме над обрывом, где мы в итоге временно поселились, хватало свободного места, но, похоже, я как-то незаметно для себя залезла к нему в постель.

— Мне снился такой необычный сон… — пролепетала я, чуть приподнявшись на локте, чтобы немного прийти в себя, — его близость действовала на меня немного оглушающе, прикосновение его кожи так и гудело в пальцах. Мой нечаянный спутник не отвечал и вообще не открывал глаз, но я отлично чувствовала, что он меня слышит. — Но это была не совсем я!.. Я никогда ничего подобного не видела… Это был твой сон!..

Его тяжёлые матовые веки чуть дрогнули, и он наконец медленно, словно неохотно поднял длинные серебристые ресницы, хотя я была уверена, что он уже давно не спит.

— Сновидение может быть совместным, — буднично проговорил он, как справочник. Я пошевелила мозгами, всё ещё переживая восхитительное ощущение чужих фантазий. Самой мне если что и снилось, то почти всё то же самое, что и наяву.

— Ты, должно быть, очень сильный сновидящий, — мечтательно заметила я. Он неуверенно отвёл глаза, но потом всё же решил ответить.

— Слишком сильный, чтобы это афишировать… — На Бетельгейзе не принято было хвалиться успехами: чем выше личная сила, тем тщательнее душа оберегала свой труд от ненужного внимания. — Я работаю почти исключительно со звездой. То есть непосредственно с ядром и больше ни с кем.

— Некоторые сновидящие сотрудничают с правительством, — задумчиво заметила я. Он равнодушно усмехнулся, и на его лице появилось выражение вроде: «А что ещё с них взять?»

Тут я осознала, что держу редкостное сокровище буквально в руках, а стало быть, просто обязана этим воспользоваться.

— Значит, мне повезло, что мы встретились, — деловито подытожила я, — и теперь я не выпущу тебя.

Я почувствовала, что он улыбается.

— Сначала сама выберись отсюда, а потом меня не выпускай, — провокационно предложил он.

— Ах, не о том речь, — возразила я, решительно взмахнув кудрями, чтобы откинуть их с лица, — тебе придётся остаться в зоне моего влияния!..

Он озарил меня своим бездонным взглядом, поразмыслил и сказал:

— Ужасно мило.

0

И, надо сказать, корабль назывался очень странно: «Аура». Я почему-то думала, что Аура — это страна. Но, как мне объяснили, именно в честь страны корабль и назван, и вообще всё тут — Аура: и живописные берега с какими-то удивительно просторными и нарядными городами, которые мы проплывали, и бездонные гранитные русла, по которым разливался разбитый на отдельные потоки океан, и наш замок, вместе со скалой, на которой когда-то стоял, отколовшийся от суши и теперь плававший под видом корабля.

Мы ныряли с крепостных стен, любовались открывающимися пейзажами, а вот внутрь заходить никто не решался. Мне сказали, что существует легенда о хозяйке этого замка — тоже Ауре. Как будто она когда-то пропала там, внутри, и если встретишь её — она сделает тебе опасный подарок, который лучше оставить там же, в замке. Ну, я тут же поняла, что это-то и есть самое интересное, и отправилась её искать.

Я долго ходила по замку, и в нём не было ни души, зато было много удивительных предметов. Наконец я встретила женщину, чьи волосы цвета белого вина светились в темноте, и сразу поняла, что это Аура.

Она взяла меня за руку и дала мягкий горячий камень опалового цвета. С одной стороны он горел, а с другой тёк. Аура сказала, что это — огонь души, и из него можно лепить интересные сувениры.

Я стала лепить, стараясь распределять жар так, чтобы камень светился изнутри и застывал снаружи. У меня получилось что-то вроде распятия из женской фигурки. Ноги у неё были огненные, с яркой кровавой нотой, середина — как остывающая лава, а верхняя часть — как нежная молочная река. Аура сказала, что это преображение. Я подарила статуэтку ей, она повесила светящееся распятие на тёмную стену, и получилось очень красиво.

5

Я снова проснулась — надо же, не заметила, как заснула! Или это был не сон, а что-то вроде видения?.. Или продолжение предыдущего сна? Я взглянула на своего спутника — он улыбался как-то немного лукаво… похоже, для него это всё шутки!..

— Я вас попрошу вылезти из моей души! — официальным тоном заявила я, слегка отстранившись; он рассмеялся, и я вдруг сразу почувствовала, что на самом деле мне никогда не было так хорошо, как с ним сейчас. Наши души были созданы друг для друга, его холодные лучи, как прозрачный туман, и мои, как горячее красное вино, соединяясь, они кипели, и это было так восхитительно… Я снова обняла его.

— Меня раньше никто не брал в сновидение… — мечтательно вздохнула я. — Правда, я раньше никого об этом и не просила…

— Ты и меня не просила, — тихо возразил он.

— Ах, но как-то же ведь я оказалась в твоей постели, — пояснила я.

— Если честно, я сам тебя позвал, — пряча улыбку, признался он.

— Что?.. Ах ты, хитрюга! — я поискала поблизости какое-нибудь подходящее оружие и хлопнула его подушкой. — А я-то мысленно упрекаю себя в нескромности!.. — я бросила подушку и снова обвила его руками. — А почему ты меня позвал?..

— Не знаю, — он улыбнулся мне своей обычной ласковой улыбкой, которая так странно сочеталась с мягким серебром его печальных глаз. — Мне никогда не было так хорошо, как с тобой сейчас. Ты как горячее крепкое вино.

Я рассмеялась; признаться, мне не в первый раз приходилось слышать нечто подобное.

— Ах, ты мне тоже сразу ужасно понравился!.. — заверила его я.

5

Кажется, я снова задремала, а когда проснулась и выглянула в окно, обнаружила, что наш дом бессовестно откололся от острова и теперь как ни в чём не бывало летает где-то в небе сам по себе. Мой спутник сказал, что ничего, раз уж дом куда-то полетел, то, скорее всего, рано или поздно куда-нибудь да прилетит, и тогда нам не придётся самим искать выход отсюда. Я согласилась (ничего другого-то не оставалось) и вышла на веранду пить люмэ.

С веранды открывался потрясающий вид на обширное небо, внизу безоблачное, а вверху залитое гладкими волнистыми облаками. Нижний край терялся в густой фиолетовой дымке, как и вчера (пока оттуда не поднялся океан). Вспомнив рождение континента, я в очередной раз мысленно изумилась: сколько приключений на мою голову всего за два дня! Везёт же некоторым, кто часто такое видит!.. Тут я украдкой покосилась на моего спутника и заметила, что всё это время он смотрел на меня.

— Ах, — упрекнула я, — что ты меня разглядываешь?.. Такая красота кругом!..

Он рассмеялся и ничего не ответил, а я глотнула люмэ и стала смотреть на проплывающий мимо континент. В некоторых местах на нём как будто виднелись полуразрушенные постройки, что было необычно: на обитаемых землях города быстро восстанавливали, а в незаселённых местах нечему было и ломаться, так как там не строили коммуникационных сетей.

— Странно! — воскликнула я, подойдя с чашкой к балюстраде, окаймлявшей веранду. — Выглядит так, как будто оттуда одновременно исчезли все жители!..

— Эта земля была раньше обитаема, — поколебавшись, ответил он. — Но её путь уже закончен, и скоро она вернётся в океан. Мы последние, кто её видит.

— Потрясающе, — прошептала я и даже свесилась с балкона, чтобы как можно больше приблизиться к этому эксклюзивному зрелищу. Он засмеялся.

— Смотри не свались, — предупредил он. — Удар об землю, какой бы эксклюзивной она ни была, не самый безболезненный, а сила притяжения здесь знаешь, какая?

Я покраснела и поспешно отошла от перил. Излишне было признаваться ему, но летала я, действительно, не очень хорошо. То есть я, конечно, умела кое-как держаться в воздухе, но только в самых, самых высоких слоях атмосферы.

— А ты хорошо умеешь летать? — полюбопытствовала я, вернувшись за стол.

— На нижних небесах никогда не пробовал, — признался он.

— Почему?

— Не знаю… — он, в свою очередь, поднялся и задумчиво прошёл до края балкона и обратно. — Мне кажется, меня может затянуть в океан. Тут только начни спускаться — уже не остановишься.

Я примолкла. Я о таком и не думала; в самом деле, неужели возможно вот так запросто спуститься в океан?..

— Я думаю, к океану невозможно настолько приблизиться, — неуверенно произнесла я.

— Я не проверял, — неохотно ответил он и больше ничего не добавил. Я взглянула на него с беспокойством; мне отчего-то показалось, что он не раз думал о возвращении в океан, о развоплощении — вместо того, чтобы покинуть звезду тем, кто он есть, но я не стала об этом говорить. Большинство рождённых на Бетельгейзе продолжали жизненный путь где-то на просторах мерцающего мириадами других звёзд космоса, и лишь очень немногие возвращались в океан по причинам, которые обычно никто не мог толком понять. Возможно, в случае с моим спутником дело было отчасти в том, что его, провидца, соединяла со звездой особенно глубокая связь, не знакомая нам, рядовым жителям, топчущим облака, ни о чём не задумываясь. Но у меня сжалось сердце при мысли о том, что он, может быть, однажды покинет небо, и меня заодно, таким странным способом. Поэтому я тихонько подобралась к нему поближе и покрепче обняла. Он, казалось, удивился, а я сказала, может быть и не очень в тему:

— Я согрею тебя. Тебе будет хорошо со мной.

5

Когда я вспомнила о своих снах, оказалось, что он видел совсем не то же, что и я.

— Я всего лишь взял тебя в сновидение, — мягко пояснил он, — но сны, которые ты видишь, — только твои.

Я застопорилась; признаться, я-то рассчитывала, что он объяснит мне, что это я такое увидела.

— Расскажи, — с ласковой улыбкой предложил он, и я, размахивая руками от недостатка слов, сообщила о крае и о корабле. Он слушал, задумчиво устремив на меня безмолвный взор; я сперва даже решила, что он в затруднении, но оказалось, затруднение у него вызвала моя непонятливость.

— Если честно, символы довольно прозрачные, — с лёгким удивлением пояснил он. — «Край» значит, что некий период твоей жизни подошёл к концу. Распятие значит испытание.

— Испытание?! — обрадовалась я. — Поскорее бы! Это, наверное, ужасно интересно!

— Обычно те, кому приходится проходить испытание, мечтают только о том, чтобы оно побыстрее закончилось, — улыбнулся он.

— Вот чудаки! — я всплеснула руками. — Так ты, значит, провидишь будущее?..

— Реальность многомерна. События могут располагаться так, что будущее становится прошлым и наоборот… Предсказание может сбыться, но при этом остаться тайной.

— Как сложно, — протянула я, с усилием вникая в его объяснения… возможно, потому, что по большей части следила за движением его красиво очерченных губ и мечтала, как он снова обнимет меня. — А я… как-то… работала на стройке… потом ещё диспетчером на монорельсе, чуть-чуть… — Мне стыдно было признаться, что и там, и там я проработала всего несколько дней: в первом случае согласилась помочь приятелю, а во втором это вообще была обязательная практика по окончании общеобразовательного курса… Только сейчас я с ужасом поняла, что, похоже, совершенно ничего не умею!.. Всю жизнь я только и кочевала с вечеринки на вечеринку. — Кажется, у меня талант к ничегонеделанью… — растерянно признала я.

— Это самый полезный талант из всех, что я знаю, — серьёзно заметил он, и я сразу почувствовала себя незаменимой.

5

Вернувшись в его спальню, я чуть не споткнулась о неподъёмный ящик с красками; странно, прошлой ночью мне удалось как-то безболезненно его миновать, но уж теперь я вцепилась в него намертво. Перво-наперво я покрутила винты, потом подёргала скобы. И только после того, как ни одна из моих манипуляций не увенчалась успехом, я выглянула в окно и елейным голосом сообщила:

— У меня что-то не открывается твой ящик с красками.

— А зачем ты хочешь его открыть?.. — елейным голосом возразил он, уклонившись от прямого ответа не менее виртуозно, чем я уклонилась от прямого вопроса.

— Я хочу посмотреть на краски, — призналась я.

— Они находятся в герметичных вакуумных колбах под замками, код от которых известен только мне.

— А зачем ты тогда запираешь ещё и сундук? — поразилась я. В жизни не видела столько запертого сразу в одном месте!

— Чтобы сэкономить время любопытствующих, — пояснил он. — То бы ты зубами каждую колбу в отдельности грызла, а то остановилась на крышке сундука.

Я насупилась.

— Ты всё знаешь заранее, — грустно подытожила я, вернулась несолоно хлебавши вниз и хотела было запить досаду люмэ, а то и чем-нибудь покрепче, но он поймал меня и усадил к себе на колени. Я хотела немножко рассердиться, но он поцеловал меня в лоб и сказал:

— Чтобы открыть краски, нужно соблюдать технику безопасности. Существуют специальные формулы. Если хочешь, я как-нибудь научу тебя.

— Конечно, хочу! — оживилась я. — Это, наверное, ужасно интересно!

— Да, — сказал он и поцеловал меня в ухо. Я вздохнула и поёрзала. Мне хотелось непременно всё о нём разузнать и всем завладеть.

— Боже мой, у тебя сразу две опасных профессии!.. — мечтательно простонала я.

— Дар сновидения — это не профессия, — мягко возразил он.

— Всё равно… А что ты рисуешь?..

Он, как обычно, поколебался прежде, чем отвечать.

— Да в основном то, что вижу, вернее, предвижу… — неуверенно сказал он. — Здесь, на Бетельгейзе, очень много стихий. Очень много уровней реальности. И далеко не все из них открываются… ну… для общего доступа. Это потому, что звезда сама точно не знает, хочет она, чтобы кто-нибудь там жил, или нет. Когда я рисую что-нибудь, она обдумывает то, что видит… видит в будущем… или прошлом… и решает, скрыть это или нет. Поэтому большинство своих картин я, честно говоря, прячу. Хотя всё равно многое, что на них изображено, сбывается. Они не для просмотра. Они просто для размышления… реальности… о самой себе. Я, наверное, неубедительно объясняю?

— Не знаю… — растерялась я. Мне казалось, нет ничего лучше, чем быть художником. Публика! Выставки! Успех!.. А он, выходит, свои картины прячет?.. Зачем же тогда рисовать?

— Я думаю, что картины нужны обществу, — неуверенно протянула я, — а уж предсказания — тем более…

— Когда я пишу, я разговариваю со звездой, — терпеливо попытался объяснить он. — А через неё — со всеми душами. Они всё равно увидят то, что я нарисовал. В реальности.

Я поёжилась. Всё это казалось ужасно грандиозным. Я-то, наоборот, думала, что картины — это как раз способ отвлечься от реальности…

— Послушай, а что, если… если бы ты увидел… или нарисовал… что-то, что тебе не понравилось бы? — смутилась я. — Получается, ты бы всё равно знал, что это случится? Ты не смог бы… отказаться? Или бросить?..

Мой вопрос, похоже, привёл его в мрачное настроение, он нахмурился и прикусил губу, словно и сам боялся чего-то подобного; хотя, по правде сказать, только я могла сморозить такую глупость. Ну где и когда может случиться что-нибудь страшное?.. Смешно даже думать об этом.

— Тогда, наверное, пришлось бы переделывать уже в реале, — через силу ответил он и умолк.

5

К вечеру на горизонте собралось ржаво-багровое марево, подозрительно похожее на отсвет извержения какого-то пожелавшего остаться неизвестным вулкана.

— И ни одного телефона, чтобы позвонить в метеорологическую службу! — я шутливо закатила глаза. Средства связи и транспорта никогда не появлялись в пустых городах; их приходилось настраивать своими силами, если, конечно, знаешь, как. Одна моя подруга как-то пыталась научить меня проводить интернет, но я ничего не запомнила — возможно, потому, что связь у меня ещё ни разу не пропадала.

— На уровнях ниже минус четвёртого сигнал не проходит, — машинально возразил он.

— Ты на нижних уровнях как дома, что ли?.. — только и всплеснула руками я. Он смутился.

— Да, часто приходится бывать, — признался он.

— Ну надо же, а, — слегка позавидовала я. Большинству кэлюме не приходится и мечтать, чтобы звезда вот так запросто посвящала их в тайны чуть ли не ядра. Так, клубимся где-то на поверхности. Но потом я подумала: а что бы я сделала, если бы увидела нечто особенное, попала в грозу, например? Побежала бы звонить подружкам?.. (Как только восстановилась бы связь, разумеется). Сейчас я поняла, что для звезды это было чем-то очень личным. Наверное, и для моего возлюбленного это было чем-то личным. Так они и помалкивали друг о друге. Я тоже решила молчать.

5

И только решила, как облака в небе неподалёку прорезал гигантский лавовый гейзер. Он вырвался откуда-то из-за ближайшего континента и хлынул вверх. Воздух так и задрожал, а по густому белому мареву над головой разлились яркие алые отсветы. Я невольно вздрогнула и прижалась к своему спутнику; не знаю, почему, но он и сам как-то незаметно стал ассоциироваться у меня с неведомыми стихиями, хотя, наверное, это было глупо, — ведь он, в конце концов, такой же кэлюме, как я. Он тоже смотрел на огонь, хотя я чувствовала, что он-то, в отличие от меня, и раньше видел гейзер не только в учебнике по природоведению… Воздух стал накаляться, светлеть, а облака над головой, клубясь, таяли и расступались — слой за слоем, открывая небо всё выше… Мне казалось, я смотрю в какой-то волшебный перевёрнутый колодец.

— Я никогда ничего подобного не видела! — вырвалось у меня, хотя я, наверное, уже успела утомить его этой фразой.

«Я никогда ничего подобного не чувствовал», — подумал он, и я услышала эту мысль. Я взглянула на него, и тут в небе возникла ещё одна вспышка — появился новый столб лавы, далеко, за горизонтом. Я обернулась.

— Теперь… это значит, где-то сейчас происходит землетрясение, да?.. — сказала я, собрав в кучку все свои скудные знания по метеорологии.

— Да, — глухо сказал он. И, помедлив, прояснил картину: — Сейчас раскололся континент Рута. По линии 4, 5, 6. На две самостоятельные тектонические плиты и архипелаг островов… — у меня на Руте жили дальние родственники. То-то они, должно быть, обрадуются: такое событие! Столько новых энергий!.. Вот им и повод превратить свою аграрную провинцию во «вторую Инфанту», как они всё давно обещают. — И… ещё… раскололось несколько других областей пространства, — скомканно заключил он, по-видимому, решив не нагружать мою бесталанную голову своими неизмеримыми знаниями из сновидческих глубин.

— Ты всё это видишь прямо сейчас?.. — наивно удивилась я.

— Нет… я видел это раньше… — Тут гигантский лавовый поток с рёвом ударил в небо прямо возле нас — наш дом плавно обогнул столб, и огненная стена вспыхнула сразу за лёгкой полукруглой балюстрадой. У меня прямо дух захватило, да, признаться, в раскалённом добела воздухе уже и трудно было дышать. Я подбежала к краю веранды и краем глаза заметила, что мой спутник тоже протянул руку к огню. Потоки пурпурово-красных туч клубились над головой, расходясь. Я обернулась к нему.

— А меня ты тоже видел в своих снах? — смеясь, спросила я. Он медленно покачал головой. — Почему? Я не настолько важная персона? — пошутила я.

— Просто… Провидец не может предсказывать своё будущее… зачем, если это всё равно произойдёт… — неосторожно обронил он и тут же добавил: — Я, кажется, глупости говорю. Я хотел сказать: я же вижу не всё на свете.

— Ну уж нет! — перебила я, возмущённая его покушением на такую заманчивую перспективу. — Ты сказал: я твоё будущее, я прекрасно слышала!..

Он вздохнул.

— Да это с самого начала было понятно, — признался он. Я подбежала и схватила его за руки — возможно, слишком крепко, так что он даже отшатнулся: ничего, он ещё привыкнет мне принадлежать.

— Но это же чудесно, — сказала я, не в силах сдержать улыбку: ужасно люблю, когда мне достаётся что-нибудь особенное!.. Дом, медленно кружась, отплывал от огненного столба, и воздух темнел; дышать стало легче, только я, кажется, разрумянилась от жары.

— Ой, я чуть не задохнулась, — засмеялась я, приложив к щеке тыльную сторону руки.

— Я тоже, — сказал он.

5

— Скажи мне твоё имя, — попросила я.

— Сорвахр, — ответил он.

Вообще-то у нас не принято спрашивать имя у каждого встречного-поперечного. Тот, к кому ты обращаешься, и так поймёт, потому что ясно же, куда направлены мысли. А имя содержало в себе уникальный код, оно произносилось не так, как другие слова. По имени можно было понять предназначение, то, какой видела душу сама звезда, породившая всех нас, ведь это от неё мы получали имена. Изначально, при рождении, имя знали только сама душа и предвечный океан. Некоторые кэлюме всю жизнь проводили, так никому и не назвав своего имени.

— «Око будущего мира», — вслушавшись, медленно разобрала я. — Как интересно, должно быть, жить с таким именем!..

— Думаю, примерно так же, как и с любым другим, — неуверенно возразил он.

— А я — Аллат!.. Ну, что это?.. Совершенно несерьёзно!..

Моё имя означало «первый луч летней зари», и, хоть убейте, я не представляла, о какой такой особой миссии в жизни оно могло говорить. По-моему, выходило, что моя душа на удивление бесполезна. Надо же мне было родиться с таким обыкновенным именем! А ведь в числе моих родителей был, если мне не изменяет память, даже кто-то из рудокопов, не говоря о нескольких министрах, — люди, можно сказать, самых творческих профессий… Правда, ни с одним провидцем я и близко в родстве не состою. Поэтому я думала, что мой спутник будет разочарован моим скучным именем, но он смотрел на меня со своей ласковой улыбкой, в которой — как мне в последнее время казалось — порой мелькала необъяснимая боль, а потом сказал:

— Может быть, это и не очень серьёзно, зато так тепло…

— О, некоторым со мной бывает не то что тепло, а и ужасно горячо!.. — не подумав, брякнула я, и он рассмеялся.

5

Как-то раз, проснувшись без причины среди ночи, я заметила в окно, что дом медленно плывёт среди прозрачных золотистых облаков, поднимаясь куда-то вверх. Я почувствовала, что пустые земли остались позади. Мы возвращались в обитаемую часть. Мой спутник, вопреки обыкновению, спал крепко и, казалось, без сновидений, и я тоже погрузилась в дрёму, обняв его. Когда я проснулась в следующий раз, дом уже стоял на шумной, оживлённой улице, а мой спутник опять притворялся спящим, в действительности просто лёжа с закрытыми глазами. Мне показалось, что ему не хочется никуда уходить; похоже, в пустых городах он чувствовал себя лучше. Мне тоже не хотелось, чтобы он куда-нибудь ушёл от меня, так что наши интересы совпадали, и я покрепче обвила его руками.

— Это Юна, — сказала я шёпотом, чтобы не нарушать очарование наших воспоминаний. — Я чувствую землю, особенно если уже была там… Я училась на «отлично» по географии! — я рассмеялась, вспомнив, как на общеобразовательных курсах, на которые я зачем-то записалась, из меня безуспешно пытались сделать вдумчивую особу. Мой спутник улыбнулся, но глаз так и не открыл, и, кажется, рассеять его тревожное настроение мне не удалось. Тогда я решила попробовать другую тему и сказала:

— Мне кажется, я люблю тебя. То есть я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

Это сообщение вызвало более живой отклик, он раскрыл глаза и посмотрел на меня с надеждой, что я приняла за «да», и тут спохватилась:

— А зачем ты, собственно, сюда ехал? — напомнила я ему.

— Я всю жизнь искал только тебя, — ответил он. Тут я окончательно успокоилась: значит, мне не придётся ему разъяснять, что мы созданы друг для друга. Я умиротворённо опустила голову ему на грудь.

— В таком случае… где мы будем жить?.. — элегическим тоном продолжила я, как мне казалось, ту же самую тему, однако у него практический вопрос, похоже, вызвал затруднение. — Может, здесь и останемся?.. — подсказала я, так и не дождавшись предложений. Он кинул за окно опасливый взгляд и молча кивнул. Похоже, он взял себе за правило во всём, что ему не интересно, соглашаться со мной. Это меня устраивало, поскольку я уже успела заметить, что его не интересовало практически ничего. — Мне нравится этот дом, только он тесноват. Я его слегка перестрою, — осмелела я, и он снова молча согласился.

5

Рассеянно кивнув в ответ на предложение Аллат перестроить дом, я и не подозревал, какие это будет иметь последствия. Улице пришлось изрядно потесниться. Дом быстро разросся ввысь, вширь и даже вглубь, поскольку под полом обнаружилось большое месторождение полудрагоценных камней, так что Аллат присвоила и шахту заодно, а первым гостям было предложено поработать старателями, а потом и дизайнерами. Ещё некоторое время и количество фантазии ушло на строительство многоярусной системы искусственных водопадов. Блуждая по дому, можно было обнаружить несколько пиршественных и бальных залов, чтобы те, кому нечем заняться, могли что-нибудь выпить и заодно познакомиться друг с другом, а также отягощённые пышными садами обширные ступенчатые террасы, с которых открывался прекрасный вид на оставшийся далеко внизу континент. Несколько недель спустя после начала косметического ремонта можно было уже с уверенностью сказать, что это не дом стоит на краю улицы, а улица идёт где-то с краю дома. Когда Аллат вызвала меня из спальни посмотреть на нововведения, я чуть в обморок не упал и задал, как я теперь понимаю, самый риторический вопрос на свете:

— Зачем тебе столько места?

Аллат даже руками развела и пояснила:

— Да ведь надо ж как следует гульнуть!..

Если бы я лучше знал её, то, конечно, ничему бы не удивился. Впрочем, удивлялся я недолго. Аллат позвала на новоселье своих друзей, знакомых и знакомых их знакомых, и вскоре в доме яблоку негде было упасть. На всех этажах, кроме верхнего — моего — всё гудело, галдело и всячески получало удовольствие от жизни. Если такие, как Аллат, и населяют Ситу, понятно, почему этот город стал бессменной столицей развлечений всея Бетельгейзе. Как-то я раньше об этом не задумывался. Когда Аллат наконец поднялась ко мне после интенсивной вечеринки, длившейся несколько месяцев, растрёпанная, раскрасневшаяся и довольная, и я с ужасом спросил её, нормально ли она себя чувствует, она искренне распахнула свои глаза цвета тёмного вина и горячо заверила меня:

— Что ты, Хору! Я в жизни не выпивала скромнее!..

5

Признаться, поначалу я не спешил влиться в беспечную толпу многочисленных отдыхающих в нашем доме, поскольку опасался, что меня затопчут, но в принципе законы гравитации на Бетельгейзе таковы, что кэлюме затоптать физически невозможно, даже такого неискушённого, как я. Таким образом, моё уединение постепенно нарушилось, а кстати и выяснилось, что моё имя здесь уже окутано легендами, потому что один из гостей, посмотрев на меня с опаской, сказал:

— Так это ты — тот самоубийца, который согласился жить с Аллат?

Мне показалось странным, что он так говорит о своей же знакомой, — сам-то он, можно подумать, был при смерти? — и я рассеянно сказал:

— Она ужасно милая, — а он обрадовался, словно услышал правильный ответ, и согласился:

— Точно, она предупреждала, что ты немного сумасшедший.

Я любил наблюдать за гостями, а особенно за самой Аллат. Ей всё было интересно, она так живо расспрашивала других, а о себе почти не говорила. Мне кажется, рядом с ней каждый чувствовал себя значительнее, талантливее, сильнее, чем на самом деле, но я-то отлично видел, что именно от неё исходило это головокружительное желание жить, творить, радоваться свету. Это она была источником вдохновения и любви, правда, дерзкой и дикой, не знающей удержу, которая при других условиях могла бы, наверное, и смутить, и напугать… Впрочем, нет таких условий. Это всё моя фантазия художника.

В массовых оргиях я участия не принимал — достаточно того, что я не мешал Аллат их устраивать — зато, когда она, подустав от веселья, сама поднималась ко мне, то принадлежала мне одному, и я всегда наслаждался её пьянящим, горячим светом, как в первый раз. Она, хихикая в подушку, рассказывала заплетающимся языком всякие забавные истории. Она казалась осенней розой, источающей самый крепкий и пряный аромат в последние дни, навстречу сумеркам и прохладе. Я, конечно, понял, да и с самого начала догадывался, что её легкомыслие было показным. На самом деле она чувствовала одиночество оттого, что не знала, к чему применить свою странную силу, хаотическую, не признававшую оков, планов, целей. Думаю, она любила меня потому, что я лучше других понимал её.

5

Иногда, пока её не было, я брался за свой «ящик с секретом», как она говорила. Вообще-то никакого секрета не было, просто Аллат я до всего этого хозяйства так и не допустил. Чтобы открыть краски, требовалось знание специальных формул, которые переключали сознание между уровнями реальности; взявшись за картину, надо было соблюдать дисциплину — как раз то, чего Аллат совершенно не умела — и внимательно следить за всеми оттенками сразу, иначе они могли разлететься по атмосфере, выпасть где не надо в виде радиоактивных осадков или устроить пожар.

Если получалось как следует сосредоточиться, и освещение ложилось удачно, то в результате определённой духовной работы краски сгущались в кристаллы, многослойные, живые и наполненные светом пойманных лучей — зрелище, которое Аллат находила завораживающим. Она была убеждена, что если бы я выставлял свои картины, публика бы просиживала бы в моих галереях веками. Надо признать, в этом я с ней соглашался и как раз поэтому старался убрать свои произведения сразу после их создания, хоть и знал, что Аллат считала мою привычку прятать картины немного странной.

Большинство художников на Бетельгейзе — по совместительству галеристы. В картинных галереях всегда толпится народ, хотя смотреть на картину — трудная работа. У нас даже есть специальные практики концентрации, рассчитанные на то, чтобы удалиться с картиной в медиторий и там её созерцать — меньше, чем на неделю, картину никто не берёт, поэтому на посещение выставки, а тем более музея, записываются заранее, иногда за несколько лет. Впрочем, абонемент в некоторые галереи входит в общеобразовательную программу. Но, честно скажу, всё это всегда было мне чуждо, потому что есть знания, которые существуют сами по себе, которым даже лучше без постороннего внимания. В общем, я свои картины обычно замуровываю в пол или стены. Поскольку раньше я жил в пустых городах, вряд ли кому попадались мои произведения, и даже если пустой город позже становился населённым, с какой стати новым жильцам ломать дом? Поэтому я надеюсь, что мои картины достаточно надёжно спрятаны, и только Аллат считает, что это напрасно, тайком извлекает их и смотрит. Но, мне кажется, для неё можно сделать исключение.

5

Как-то раз во время создания картины — получалось несколько фигур, сидящих вокруг небольшого круглого стола — я без особой причины выглянул в окно и увидел на веранде точь-в-точь то же самое зрелище. Не знаю, что меня подтолкнуло, наверное, это совпадение, но я зачем-то спустился вниз и прислушался к их разговору, хотя вообще-то редко выходил к гостям. Аллат была с ними, тоже навеселе, но трезвее остальных. Речь шла об альрома.

— Почему бы нам не прогуляться? Давайте куда-нибудь слетаем.

— Только не по стандартным экскурсионным маршрутам. От соседних звёзд у меня уже зубы сводит.

— Тогда надо брать небольшую туристическую лодку.

— На ней особо не разгонишься.

— А зачем выезжать на трассу? Отплывём подальше от цивилизации.

— Придётся спуститься как минимум до планетарного уровня.

— На некоторые планеты невозможно приземлиться.

— Есть мнение, что альрома на самом деле способны спускаться и подниматься куда угодно, только это скрывают.

— Где ты это читал? В жёлтых газетах?

— Нет такого понятия «невозможно»!

— У меня родственница работала в обсерватории, пыталась наблюдать альрома. Так вот, до сих пор никто не знает, откуда они растут. Они ужасно хитрые.

— А по-моему, все эти разговоры о какой-то там собственной воле альрома — сплошная провокация! Совершенно антинаучно! Это придумывают технократы, пытающиеся пересадить доверчивое население Бетельгейзе на неповоротливые космические корабли из ртути.

— Покажите мне альрома, который будет за мной наблюдать!..

После этого гениального предложения разговор надолго выпал из конструктивного русла, потому что гости пустились фантазировать на заданную тему, а потом ещё и изображать свои озарения в лицах, так что на и без того тесной веранде образовалось нечто вроде небольшого светомузыкального бедствия, и я вернулся к себе. Я странным образом никогда не думал об альрома. И почему мне пришло в голову нарисовать эту бестолковую компанию именно сейчас? Обычно сюжеты моих картин приходили из будущего — наша звезда пыталась таким образом что-то решить. Я поймал картину, летавшую по комнате, и попытался вглядеться в неё с помощью фильтров. Но чем больше линз я выставлял, тем более странным становилось изображение. Фигур становилось больше, а краски становились темнее. Мне показалось, что так, в принципе, можно довести до ровного чёрного фона, и я бросил это бесполезное занятие.

Гости частью разошлись, частью завалились отдыхать от радостей жизни в складках местности. Поднялась Аллат и сказала, что они — то есть те, кто был на картине, хотя сейчас их уже трудно было узнать, — договорились покататься на лодке, и она дала согласие за нас обоих. Это напомнило мне об альрома — я попытался представить наш будущий корабль, и по картине разлился цвет красной тени — никогда таких не видел. Я поспешно припрятал все последствия творчества под пол и не хотел ничего говорить, но как-то само собой вырвалось:

— Я видел… что-то, чего не понял, но по-моему это относилось не к Бетельгейзе. Мы должны быть осторожнее в этом путешествии, — я неуверенно взглянул на Аллат, по привычке ожидая от неё слов утешения и поддержки; она рассеянно улыбнулась.

— Ну что ж… мы будем осторожнее… хотя что может быть опасного в космосе, я даже не представляю?.. — она рассмеялась и обняла меня, игриво склонив голову к моему плечу. — Хору, ты слишком многого боишься. Иногда мне кажется, что ты боишься несуществующих вещей. Что бы ни случилось, нужно просто быть собой. Гармония, она в душе, а не снаружи.

— Что значит быть собой, — возразил я, невольно вздрогнув, словно речь шла о чём-то неприятном.

— Значит радоваться жизни, — сказала она.

1

Диана была для него богиней, вообще всем, что в его мечтах составляло образ «идеальной женщины». Возможно, Люк думал так потому, что ему едва исполнилось семнадцать лет. Наверное, на самом деле так не бывает, но Диана как будто читала его мысли и предугадывала желания. Они познакомились, когда Люк, любивший одинокие прогулки, в очередной раз отправился в горный лес и, немного заплутав, вышел на шоссе ближе к полуночи — тут к обволакивающей темноте прибавился ещё и обильный, буйный дождь. По счастью, погода стояла тёплая, и Люк апатично побрёл вдоль шоссе сквозь серебрящиеся прохладные струи, сильно сомневаясь, что даже если мимо пронесется какая-нибудь припозднившаяся машина, водитель заметит голосующего на обочине туриста. Он периодически оглядывался в надежде увидеть свет фар, но замысловатое спортивное купе вырвалось из мглы и водной пыли молниеносно и практически бесшумно, и затормозило возле юноши, не успел он и подумать. Ему даже неловко было поместить свою мокрую насквозь персону в объятия роскошного кожаного сиденья, но эффектная дама за рулём так непринуждённо хохотала, что, среди прочего, стало ясно: дорогие спортивные машины — привычная маленькая безделушка в её жизни, не более.

Сама Диана выглядела, наверное, лет на двадцать семь — двадцать восемь и вся казалась роскошной, блестящей, шелковистой и в общем вышедшей из другого, сияющего и благополучного мира. Люк никогда в жизни не встречал таких женщин, и дело было не в красоте, а в какой-то необъяснимой, великолепной беспечности, с какой Диана держалась, причём естественно, без малейших усилий — казалось, так могут вести себя только особы королевской крови. Люку доводилось встречать миловидных и обеспеченных женщин, державшихся, как ненужное приложение к собственным претензиям на «красивую» жизнь, ещё одним предметом чужого интерьера; в общем-то, на всех женщинах, с которыми Люк был сколько-нибудь знаком, независимо от их социального и семейного положения, возраста, привычек, внешних данных, лежала печать суетливости, униженности, обиды — даже на тех, кто пытался спрятать свою неуверенность в будущем за фальшивой бравадой. Диана была не такой; она не смотрела дорогой игрушкой, она была хозяйкой — себя самое и всего, что её нравилось. И хотелось нравиться ей.

Люк не удивился, что она стала с ним флиртовать: одного взгляда на Диану было достаточно, чтобы понять — она выше мещанских предрассудков и стереотипов, движения её души непостижимы. Она выбирает не из соображений престижа, не из страха перед мнением знакомых, не из желания себе что-то доказать. Она явилась в его жизни кометой и сожгла всё мелкое, второстепенное. Они вместе катались на её невероятной машине по ночным дорогам — Люк никогда в жизни не видел такого вождения на такой скорости. Смеясь, Диана призналась, что даже участвовала пару раз в профессиональных гонках. Она была дочерью одного из австрийских аристократов, любила путешествовать, сменила несколько университетов, но так и не нашла себе занятие по вкусу, вследствие чего пришла к выводу, что жить надо просто для собственного удовольствия.

— Знаешь, почему-то принято считать, что у человека в жизни должна быть цель, — беспечно усмехалась она, изящно вписываясь в повороты горной дороги на гудящей и воющей скорости, не включая фар. — Вроде как меня самой в этом мире недостаточно. Нужно ещё что-нибудь сделать, чтобы оправдать факт моего появления на свет — как будто меня спрашивали перед тем, как зачать! — она залилась мелодичным смехом — если бы Люка попросили назвать в личности Дианы что-либо искусственное, то это был бы её смех: звонкий, он всё-таки таил в себе жёсткие, жестяные нотки; впрочем, безупречная женщина просто обязана иметь какой-нибудь маленький недостаток, ведь это означало бы, что у неё действительно есть абсолютно всё. — Ты — это то, что ты делаешь… По-моему, если думаешь так, то тебя как будто нет. И вот я решила, что мой особый талант — это искусство быть, — она снова рассмеялась. Люк улыбнулся. Что ж, с этим её выводом трудно было спорить. — Кстати, ты не против, если мы заскочим ненадолго к одному моему знакомому? — в разговоре Диана обычно поворачивала так же круто, как на серпантине.

— Он что, живёт в горах? — удивился Люк.

— Родовое поместье, — подтвердила Диана и прибавила скорости.

Люк рассеянно смотрел на проплывавшие мимо тёмные массивы леса, на поднимавшиеся к смутно-серебристому небу неожиданно-близкие горные вершины. Он думал о том, что раньше он, в сущности, уже несколько раз был уверен, что влюблён. На самом деле, ему было лет девять, когда он восхищался соседской девочкой лет восьми — чьей-то дальней родственницей, приехавшей на лето погостить, — и в некотором смысле действительно глубоко любил, хотя они так и не сказали друг другу ни слова — она, кажется, даже и не смотрела на него. Странно, именно это полузабытое, тайное впечатление детства теперь в чём-то напоминало ему его отношения с Дианой. Потом, конечно, были интрижки, флирт, всё, как полагается у подростков, и секс был, но… это вспоминалось сейчас как нечто постороннее, не имеющее отношения к истинной любви, какой она открылась ему с Дианой — безмолвной, всеобъемлющей, которая просто есть. Хотя он знал, что между ним и Дианой никогда не будет сказано об этом ни слова. Просто он понял, что любовь может быть первой не по счёту, а по глубине. Диана была его первой любовью, а всё остальное рядом с ней казалось ничем.

Тут он заметил, что машина въезжает в подземный гараж — это была настоящая автостоянка в несколько этажей; Люк смутился и предложил:

— Может, я подожду в машине?

— Ты с ума сошёл! — всплеснула руками Диана, доставая с заднего сиденья свою похожую на кожаное ювелирное изделие сумочку. — А вдруг тебя кто-нибудь украдёт? — Она расхохоталась. — Здесь просто. Хозяин любит большое общество.

— Заметно, — неуверенно согласился Люк, ловя краем глаза блики ламп на обтекаемых формах роскошных автомобилей, выстроившихся длинными рядами. Диана поспешила к выходу.

Спускаясь за ней куда-то по коридорам обширного, судя по всему, особняка, Люк заметил ещё одну странность: женщины здесь, похоже, не слишком обременяли себя одеждой, во всяком случае, возле лифта им попалась потрясающей красоты молодая дама в весьма причудливом полупрозрачном наряде, с самым невозмутимым видом разговаривавшая по мобильному телефону.

— Не обращай внимания, — шепнула ему Диана, войдя в лифт, на приборной панели которого, к удивлению Люка, значилось «минус сто восемьдесят девять» этажей. — Здесь сегодня вечеринка.

К тому моменту, как они приехали на последний этаж, Люк понял, что хозяин поместья, должно быть, большой оригинал.

— Это что, все жилые? — потрясённо уточнил он.

— Чейте — это небоскрёб наоборот! — засмеялась Диана.

Наконец они куда-то пришли — именно куда-то, потому что на этаже и в комнате было абсолютно темно; о присутствии хозяина Люк догадался только по алевшему где-то чуть дальше и выше огоньку сигареты, и ещё удивлял странный запах — сладковатый, невероятно тяжёлый; казалось невозможным долго находиться в такой духоте. Впрочем, Диану как будто ничего не смущало; судя по звукам, она обо что-то споткнулась и воскликнула:

— Господи, Дьёрке, ну и бардак у тебя! — зашелестела, нащупывая кресло, и упала в него. Люк, опасаясь сделать неловкое движение, остался стоять неподвижно. Дверь закрылась. Диана блаженно вздохнула где-то в стороне, потом зазвенела какими-то стаканами.

— Ужас, как я намаялась с этим Вейерштрассом! — сообщила она куда-то в темноту. — Ты знаешь, они ни под каким видом не хотят отдавать нам часть аэропорта. Придётся туда внедрять кого-то из наших.

Огонёк сигареты невозмутимо промолчал, но Диану это, похоже, не удивило. Люк чувствовал себя дураком. Или здесь так принято?!

— Эрика предлагает выкупить этот аэропорт однажды и навсегда, но это же такой геморрой! — невидимая Диана возмущённо зашевелилась; её чрезвычайно молчаливый, а может, и не слушавший вовсе собеседник никак не отреагировал, если не считать ответом затушенную сигарету. Люк, переминаясь с ноги на ногу, оглянулся на невидимую дверь.

— Мрак! Вот так скучаешь целый вечер на каком-нибудь приёме, уламываешь без результата какого-нибудь самовлюблённого придурка, да ещё синоптики обещают дождливую неделю, и после этого страшно хочется кого-нибудь убить, — пожаловалась Диана; молчание в ответ затягивалось.

— Я думал, тебе нравится дождь, — негромко возразил Люк просто для того, чтобы что-нибудь сказать, или хотя бы обозначить своё присутствие. Со стороны Дианы, кажется, задумались.

— Нет, — наконец честно призналась она, и в этот момент чья-то невидимая рука схватила его за горло.

Он совершенно не ожидал такого поворота событий и потому не сразу начал сопротивляться, а когда начал, то быстро понял, что это бесполезно: противник был выше, явно сильнее и действовал чётко, как по отлаженной схеме. Пока он волок Люка через всю комнату, то успел его порядком придушить, так что когда Люк упал на что-то мягкое, по-видимому на кровать, и железные пальцы на мгновение отпустили горло, он первым делом закашлялся; перед глазами плыли цветные круги, да и куда было бежать? Не видно же ничего! Зато Люк заорал как резаный, когда незнакомец начал стаскивать с него штаны, но тут горло ему снова что-то сдавило — на этот раз, похоже, железная проволока с шипами. Он снова закашлялся и больше не смог выдавить ни звука. Он просто поверить не мог, что такое бывает. Он читал в криминальной хронике о глупых мальчиках, которые вот так попадают в притоны, но Диана…

От удушья в голове у него мутилось, и вообще он не чувствовал ничего, кроме боли, и даже не сразу сообразил, когда именно незнакомец его отпустил, — казалось, мучение продолжалось бесконечно. Правда, удавка на шее так и осталась, но насильник куда-то отбыл, а потом всю комнату залил яркий свет. Люк не нашёл в себе сил повернуть голову и так и лежал, уткнувшись лицом в смятую простыню, зато услышал укоризненный голос Дианы:

— Здесь что, неделю не убирались?..

Её собеседник с завидным спокойствием хранил молчание, зато тонкие женские пальцы обхватили запястье Люка, и в следующее мгновение он почувствовал укус — такой болезненный, что, не будь удавки на шее, снова заорал бы во всё горло; затем он, кажется, на короткое время потерял сознание.

Когда он медленно и с перебоями вернулся в реальность — всё виделось словно сквозь толщу воды — то понял, что висит вверх ногами, а кровь капает вниз с пальцев рук. Перед глазами покачивалась очень большая и светлая комната и, приглядевшись, Люк понял, что ему не показалось: вдоль стены были свалены мёртвые тела, а через пол тянулись кровавые разводы. Диана и хозяин как ни в чём не бывало сидели посреди этой живодёрни в креслах, причём Диана расслабленно сняла туфли и поставила их рядом с собой на стол, а хозяин положил на стол голову и, казалось, дремал. Даже после всего происшедшего зрелище произвело на Люка впечатление, хотя ему всё равно почему-то не верилось, что его вот так убьют.

— А ты что думаешь по поводу этого аэропорта? — озабоченно поинтересовалась Диана. — Может, забить на него вообще?

— Мне похер, — наконец подал голос незнакомец, не поднимая головы, и Диана, удовлетворённо вздохнув, встала, словно получила обнадёживающий ответ.

— Ладно, я тогда переговорю об этом с Арманом… Если найдутся желающие там работать… Посмотрим, как пойдёт, — она сняла свои туфли со столешницы и, не надевая их, направилась к двери; на пороге обернулась и окинула задумчивым взглядом комнату. — Хочешь, пришлю тебе уборщиков?

Мужчина так долго думал, что Диана, не дождавшись ответа, вышла; через некоторое время после того, как за ней закрылась дверь, незнакомец откинулся в кресле и как ни в чём не бывало сказал:

— Нет.

Потом рассеянными движениями вытряхнул сигарету из пачки, закурил и подошёл к Люку, который пытался всмотреться в своего, судя по всему, убийцу, но запомнил только тёмный силуэт — сознание расползалось и ускользало.

— Знаешь, что меня больше всего смущает в классическом психоанализе? — вдруг поинтересовался незнакомец, в котором, как видно, проснулось желание поговорить. — Считается, что сын, в тайниках своей так сказать души, не предусмотренных патриархатом, непременно хочет убить отца и изнасиловать мать. И никто странным образом не обращает внимания на другую, не менее блестящую возможность, но я, честно признаться, не вижу причин, почему бы сыну не хотеть убить мать, чтобы изнасиловать отца? — мужчина сделал глубокомысленную паузу. — А ты, будь у тебя сын, что бы предпочёл? — поскольку Люк, естественно, не ответил, незнакомец продолжил рассуждать сам с собой. — Знаешь, у меня дочь, и я даже подумать боюсь, что бы предпочла она, — признался он, — особенно если учесть, что моя жена уже несколько веков как умерла и, выходит, за обоих родителей остался я один. Трудно представить, какие бы опасности мне грозили, если бы моя дочь не умерла тоже… — мужчина задумчиво затянулся сигаретой. — Можно, конечно, искать утешение в мысли, что всё это: фигура отца, фигура матери — чисто символические понятия, абстракции, архетипы, — он недоверчиво покачал головой, явно сомневаясь в такой прекраснодушной трактовке. — Но всё же… Кто их знает, эти цветы жизни. Не исключено, что дети всё воспринимают всерьёз! — мужчина затушил сигарету, улёгся в кровать и, зевая, подытожил: — У самого меня был, дай бог памяти, восемьдесят один родитель, и я, честно говоря, ни разу в жизни не задумался о том, кого из них убить, а кого изнасиловать. Но, будь я человеком, сказал бы, что Фрейд без причины поскромничал.

3

Потом яркий свет ламп, и тёмные лохмотья мёртвых тел, и бурые пятна завертелись и смешались, он увидел куб комнаты глубоко под землёй, и твердь породы, и синюю атмосферу вокруг — и не сразу понял, что видит это уже в окне, а не в мыслях. Корабль приближался к планете. Сорвахр отвернулся от окна и хотел сказать, что эта поездка ему не нравится, но не решился. К чему, если остальные считают, что всё в порядке?..

— Тебе что-то не нравится? — мягко спросила Аллат, очевидно, верно истолковав выражение его лица. Сорвахр поколебался.

— Я… вижу… — он запнулся, не испытывая особого желания переводись в слова картины, которые не хотел понимать, — тьму…

— Но что это значит? — ласково спросила Аллат, глядя на него со своим обычным заинтересованным, воодушевлённым выражением. Сорвахр отвернулся.

— Это значит, что надо немедленно убираться отсюда, — хмуро пояснил он. — Передай всем, что лучше не приближаться к этой планете и вообще выйти из Солнечной системы.

Аллат недоверчиво покачала головой, хотя простодушно озвучила его совет. Вообще-то Сорвахр мог бы и сам говорить с остальными в пространстве общего сознания, но он предпочитал отделять свои мысли от чужих и приближать к себе только тех, кому особенно доверял. Привычка общаться через Аллат образовалась ещё на Бетельгейзе, но сейчас у него были особые причины избегать мысленной связи.

— Но всё-таки, что ты видишь? — деликатно подступилась к нему Аллат. — Скажи хотя бы мне.

Сорвахр поморщился.

— Н-нет… У нас и слов таких нет. — Он снова встревожено выглянул в ночь. Местная звезда сияла жёлто-красными огнями. Может быть, он преувеличивает опасность? — Они сочтут, что я их разыгрываю, — вслух добавил он, и в этот момент голубая планета вспыхнула и снова расплылась…

1

Вообще-то в нашем баре и раньше случались заварушки — район неблагополучный. Хорошо ещё, что сама забегаловка небольшая, так что для массового побоища просто не наберётся народу. Я на всякий случай держал при себе пистолет — не настоящий, просто чтобы припугнуть, если потребуется, но он так ни разу и не понадобился — наверное, я слишком привык полагаться на кулаки, всё-таки вырос на этих улицах. Но в тот вечер я почувствовал, что такое настоящая беспомощность и роковая встреча.

Ещё когда на улице раздались выстрелы, меня как будто паралич хватил. Я сразу понял, что это к нам. Потом дверь распахнулась, и я увидел мужчину — в полумраке трудно было разглядеть лицо, я заметил только, что он был в тёмной спортивной куртке и с длинными чёрными волосами, падавшими на плечи. Он сразу молча принялся методично расстреливать всех, кто находился в баре — где-то человек пятнадцать или чуть больше. Он двигался так буднично, самоуверенно, что сразу было ясно: здесь можно не суетиться понапрасну. Многие, конечно, попрятались под столы, но фактически все те, кого он не застрелил сразу, просто ждали своей очереди. А я так и вообще застыл на месте, как будто сон смотрю. Достаточно сказать, что когда у него кончились патроны, в живых оставались ещё три человека, а он спокойно перезарядил пистолет и добил их, и выбежать никто не пытался. Кажется, некоторых он не убил, а только тяжело ранил, потому что как раз тогда, в наступившей по техническим причинам паузе, я расслышал стоны и какую-то возню в отдалении — он не обратил внимания, да и стрелял особо не целясь, просто трудно было не попасть с такого расстояния. Когда он вышел на свет, под лампу, я лучше разглядел его, впрочем к первому впечатлению почти ничего не прибавилось — он так и остался для меня тёмным силуэтом, потому что у него было на удивление правильное, какое-то нечеловечески красивое лицо. Он деловито застрелил оставшихся, прошёл к стойке походкой мечтателя на прогулке, сел на высокий табурет и дружелюбно посмотрел на меня.

— Слушай… плесни-ка мне чего-нибудь, а?.. — он неопределённо помахал пистолетом.

— Чего? — спросил я, хотя самое тупое в этой ситуации было поддерживать разговор. Гость скосил глаза на прейскурант.

— Маргариту с клубникой, — сказал он серьёзным тоном, хотя глаза его смеялись. Я полез за проклятой текилой, чувствуя, что он предоставляет мне время, которое мне совершенно некуда девать. О чём полагается думать перед смертью? Можно ли, в принципе, умереть достойно, когда тебя просто давят, как крысу в подвале? Лучше бы застрелил сразу, как всех.

— Люблю клубничку, — светским тоном пояснил он, наблюдая за тем, как в шейкере измельчаются ягоды. Я не ответил. Мне лично казалось, что в голове у меня не осталось ни одной мысли, но он вдруг заговорил, и фразы его, похоже, были ответом как раз на то, что я успел подумать.

— Знаешь, эта твоя Илона… Она давно уже спит с Янку — ты не знал?.. А они между прочим поженятся в следующем месяце, и у них родится самый тупой ребёнок во всём Бухаресте… Нет, на математический ты бы в жизни не поступил, и вообще, мне кажется, программирование — это не твоё. Зачем мы живём на этом свете?.. Что ж, интересный вопрос! И сдаётся мне, ты узнаешь ответ значительно раньше, чем я… Почему я это делаю? — тут он внимательно рассмотрел ногти на свободной от пистолета руке и признался: — Хочу выпить. — С этими словами он взял давно стоявший перед ним бокал и сделал глоток, но сразу же подавился, прижал к губам пистолет и помотал головой.

Конец ознакомительного фрагмента.