Цыганское проклятье

Татьяна Форш, 2015

Какие мрачные тайны скрывает полуразрушенный монастырь? Говорят, с ним связано страшное проклятье, а спрятанный в его стенах клад безуспешно пытались найти многие. Федор, приехавший в эти дикие места в составе съемочной группы, вначале рассматривает поиски клада как забавное приключение. Но чем дальше, тем серьезнее игра. И вскоре становится понятно, что молодой человек оказался здесь не случайно.

Глава 1

1989 год. Москва.

Н астойчивая телефонная трель заставила мутный, тревожный сон растаять утренним туманом. Федор нащупал онемевшей от неудобного лежания рукой стоявший на тумбочке телефон и снял трубку.

— Алле? — Витой шнур скользнул по лицу змеей и замер, опоясав шею.

— Алле? Какое «алле»? Ты хоть помнишь, что мы сегодня выдвигаемся? Ты где, мать твою так! Поезд через полчаса, а тебя и на горизонте не видно! — Виктор Михайлович Пальцапупа (непосредственный и главный начальник Федора, а по совместительству — главный режиссер съемочной бригады, где ему выпала честь трудиться на благо советской киноиндустрии вот уже два года) плевался и орал в трубку так, что Федя поморщился.

Подумаешь, задержались вчера в ресторанчике на Москве-реке всей съемочной бригадой… а он один виноват?

Подумаешь, не помнил как домой добрался… Так ему никто не указ! Ни жены, ни детей… мог бы вообще к Максу завалиться переночевать, и правильно бы сделал. Единственное, что заставило его прийти в эту конуру — сегодняшняя поездка, к которой он, естественно, ни черта не подготовился!

Другая рука коснулась задравшейся футболки и жесткой ткани джинсов, что ему по великому блату достала мать. Черт! Даже не разделся! Н-да… может, и прав Михалыч? Что-то вчера было слишком весело… Но это еще не повод орать с утра на страдающего от жестокого похмелья сотрудника!

— Ну, и чего ты гоношишь, Вить? — попробовал отбиться Федор. — Да в сторону нашего Мухосранска электрички ходят каждые четыре часа! Успеем!

— Какие четыре часа, Идиотов? Какой Мухосранск, Забулдыгин? До обозначенного тобой пункта нам еще как минимум день лесом ехать! И скажи спасибо, если не на своих двоих! — Голос режиссера сорвался в крик и тут же перешел в прокуренный кашель. Наконец, прокашлявшись, он угрожающе прохрипел: — Если через полчаса тебя не будет на перроне — считай, что ты уволен, Романов! Операторов в Москве — как грязи!

В трубке послышались злые гудки.

Федор вздохнул и нехотя открыл глаза. Яркое июньское солнышко тут же ослепило его пушистым рыжим лучом, заставив снова зажмуриться.

А может, и вправду? Пошло оно все!

Жизнь не задалась с самого начала. Еще лет в десять он твердо решил, что станет режиссером и будет снимать фильмы, которые принесут ему мировую славу, ну и заодно все прилагающееся к ней. Ради своей мечты он в восемнадцать лет даже поругался с родителями, которые хотели, чтобы он учился в медицинском, съехал из трехкомнатной квартиры почти в центре города к другу и начал готовиться к экзаменам.

Вот только где-то в книге судеб кто-то что-то напортачил. На режиссерский факультет он не поступил. Не хватило всего одного балла! Еще не стерлись воспоминания, когда солнечный день, такой же, как сегодня, поблек, будто выцвел. Федор пришел за результатами экзаменов и не увидел в числе победителей свою фамилию. Он стоял, смотрел на списки счастливчиков и понимал, что его мир рушится. Вот и как теперь жить дальше? Отказаться от мечты? Может, это знак, что не в коня овес?

Мысль о том, что придется сдаться на милость родителей, показалась ему невыносимой. Он даже представил картину своего возвращения в отчий дом: мама возьмется за валерьянку, изображая, как должен выглядеть человек с порванным в клочья сердцем, а отец сдвинет брови и будет неделю молчать, а потом поговорит по-мужски.

Едва этот ужас промелькнул у него перед глазами, Федор понял — надо что-то делать! Хоть дворником, только не с позором домой! Ничего, выдюжим! А там, через год, можно будет попытаться снова…

Но судьба распорядилась иначе. На факультет кинооператоров оказался недобор, и Федор уцепился за эту соломинку, как утопающий.

А дальше завертело, понесло. Новые друзья, новые победы…

Окончив институт по операторскому делу, он устроился вместе с тремя закадычными друзьями в кинобригаду Виктора Михайловича, уже немолодого, но упорного, сделавшего себе имя на съемках документальных фильмов режиссера, и принялся колесить по миру, снимая материал.

Мечта синей птицей все еще иногда манила Федю вернуться и закончить режиссуру, но стабильность в жизни, не самая плохая работа и лень кандалами скрутили руки, и все глубже засасывала его трясина быта. А вот Михалыч в свое время не поленился осуществить мечту, рискнул, и теперь именно он будет снимать научно-популярный фильм о заброшенном Русалочьем монастыре, а Феде останется довольствоваться малым, послушно записывая на камеру все, что режиссер посчитает нужным запечатлеть.

Ну и ладно! Мы люди не гордые! Но и не последние в мировом кинематографе! Операторы — это же… сила!

Ха, сила! Для кого?

Припомнилось высказывание Пальцапупы: вас же как грязи…

У Федора невольно сжались кулаки. Нет! Он поедет, чтобы доказать этому бездарю, что без профессиональной съемки все собранные Михалычем материалы не стоят и гроша! А потом, после хорошо выполненной работы, он напишет заявление и уйдет! Он не грязь! Он заставит себя уважать! Он…

На тумбочке диким голосом заверещал будильник.

Черт!

Время!

Поезд!

Федор подскочил и заметался по комнате. Благо жил он в пятнадцати минутах ходьбы от вокзала и успел бы на поезд без звонка шефа, но вчерашний сабантуйчик выбил его из колеи. Он начисто забыл и о сборах, и о поездке.

Покидав в спортивную сумку какие-то вещи, Федя — как был в джинсах и футболке — впрыгнул в любимые модные кроссовки, тоже купленные мамой, и, ради собственного интереса, заглянул в висевшее в прихожей зеркало. Хм, а не так уж и плохо! Породистое лицо, доставшееся ему в наследство от отца, не пропьешь! Высокий лоб, прямой нос, четко очерченные губы. Вот только желто-зеленые мамины глаза портили весь аристократический вид, но действовали на женщин как валерьянка на кота. Пригладив слегка вьющиеся темно-русые волосы, Федор почесал заросший подбородок и только вздохнул. Вернется домой, надо будет подстричься и побриться. Недельная щетина, может, и украшает мужчину, но Федор начинал чувствовать себя снежным человеком.

Бросив взгляд на часы, он вышел из квартиры, захлопнул дверь и побежал вниз.

На перроне он был за минуту до отправления поезда.

— Вот он! Иди сюда, Упырев, мать твою разэдак! — раздался гневный вопль режиссера. Федор с печальным вздохом обернулся и, разглядев лысую голову начальника, метнулся к последнему вагону, арендованному их съемочной бригадой.

— Тут я, Вить!

— Да всяко тут, куда ж тебе деваться! — фыркнул тот и, что-то черкнув в блокноте, посторонился, запуская Федора в вагон.

— Это все ваши? — Молоденькая проводница заметно нервничала.

— Все! Еще чайку бы нам, голубушка! — распорядился Михалыч, поднялся вслед за Федей и уточнил: — Литра два.

Свое купе Федор нашел сразу.

— О! Романов! Живой! — раздались вопли друзей, едва Федор открыл дверь.

— А что со мной будет? — ухмыльнулся тот, закинул сумку под столик и уселся рядом с Максимом, черноволосым, ярким парнем, явно имевшим в роду горячую цыганскую кровь. — Други, а есть чего живительного?

— Оживительного? — уточнил Макс и заговорщицки подмигнул Кирюхе и Петру. — Найдем?

Те будто только этого ждали и полезли в сумки. Вскоре столик стал напоминать скатерть-самобранку. Едва парни уселись, как поезд дернулся и, неохотно постукивая колесами, принялся набирать скорость.

— Красота! — поглядывая в окно, довольно вздохнул Максим. Вечный романтик, он всегда придумывал какие-то поездки, походы, шашлыки на природе, лишь бы вытащить друзей на денек из города.

— Не то слово! — поддакнул Кир, балагур и шутник, любитель женского пола. Невысокого роста, тощий, с совершенно неприметной внешностью, он умудрился в свои неполные двадцать восемь три раза развестись и четыре раза жениться.

— И чего красивого? Дома как дома. Вот выедем за город, тогда и повздыхаете! — Петр, коренастый, темноволосый, красивый яркой и даже опасной красотой, был единственным из их компании, кто знал, чего хочет, и никогда не терял головы. — А еще лучше, приедем, возьмем аванс — и на неделю к реке. Рыбу половим, отдохнем.

— А тебя жена пустит? — недоверчиво прищурился Макс.

— Сначала я жену отпущу. К теще в Орехово-Зуево, — хмыкнул тот, отрезая колечко колбасы.

— Логично! — посмеялись парни и принялись строить планы на предстоящую поездку.

День пролетел незаметно. Вечером в купе заглянул Михалыч.

— Ну что, братцы-тунеядцы? Подъезжаем! Через пять минут чтобы были в коридоре! Выгружаться будем!

— Есть, шеф! — гаркнул Кирилл.

Михалыч даже вздрогнул.

— Дебилов! — рявкнул он в ответ, и дверь захлопнулась.

— Что-то наш Витюша на фантазию слаб стал, — трагично поджав губы, покивал Макс.

— А может, потому что ему свою фамилию переплюнуть слабо? — усмехнулся Федор и, подхватив на плечо сумку, с наслаждением произнес: — Паль-ца-пу-па, дал же бог!

— Кстати, а ты в курсе, почему монастырь, куда мы едем, назван Русалочьим? — Петр вышел в коридор и, дождавшись друзей, пояснил: — Все дело в том, что построен он был на деньги генерала Русалова рядом с его поместьем еще в тьму-лохматом году, задолго до революции. А потом пришли большевики и… вроде как монастырь разломали.

— А! Понятно, — насмешливо фыркнул Кирюха. — Богатые тоже плачут. Ты-то откуда узнал?

— Порылся в архивах. Меня же этот «Крикунов» заставил перерыть все данные по заброшенным монастырям и церквям. И по каждому написать короткую историю. Я, кстати, нашел с десяток таких раритетов.

— А чего мы именно сюда приехали? — Федор посмотрел в окна на пустой, покрытый щебенкой перрон и одинокую будку, заменяющую вокзал.

— Выбор Пальцапупы, поди разбери! — Петр пожал плечами и начал пробираться к выходу, где оживленно гомонили коллеги, со сноровкой вытаскивая из вагона реквизит и технику.

— И разберемся! — Кир, а затем Макс потопали следом.

Федор задержался, глядя на начинающийся сразу у платформы лес, синий в подступающих туманных сумерках, и поежился. Если Михалычу придет в голову топать к монастырю в ночь, Федя точно пошлет всех куда подальше и вместе с друзьями останется здесь в надежде на какую-нибудь припозднившуюся электричку. Но на платформе его ждал приятный сюрприз. Маленький «пазик» весело подмаргивал разноцветными фарами, терпеливо дожидаясь, когда реквизит и люди найдут себе место в его небольшом салоне.

Уже легче!

— Мрачно тут, — поежился Петр. — Как будто на сто миль ни единой живой души!

— Скажешь тоже! — осадил его Макс и махнул рукой куда-то в сторону леса. — Там районный центр. А рядом с монастырем, километрах в двух от него, довольно большая деревня. Я слышал, как Михалыч вчера договаривался о «подсадочных» местах.

— И к кому нас в той деревне «подсадят»? — подскочил Кирюха. — Я бы не отказался подселиться к дояркам. И молоко, и эстетическое наслаждение!

— Все бы тебе… — хохотнул Федор, но его перебил Гена, здоровенный детина, а попросту прихвостень Михалыча, получивший за это гордое звание помрежа.

— Заканчивай перекур, Северин! Быстро садимся! Романов, Зотов, Ковалев — тоже особое приглашение требуется? Еще ехать и ехать!

— Началось! А чего сразу мы? — совсем по-ребячьи возмутились друзья.

— Да! Мы ждем, когда другие усядутся. Женщин и инвалидов вперед! — с невинным видом подначил Федор.

— Ты кого инвалидом назвал, инвалид? — тут же возмутился Михалыч. Вот и как услышал? Носится где-то рядом с автобусом, создает видимость деятельности.

— Ну, точно не тебя, Вить! — Федя подхватил стоявшую неподалеку треногу и заговорщицки подмигнул пытающимся скрыть улыбки парням. — Ты у нас босс!

— Значит, ты меня приписал к бабскому роду? — окончательно взбесился тот.

— Вить, ты же знаешь, что не можешь составить конкуренцию нашей дражайшей Альбине! — отмахнулся Федор и направился вместе с товарищами к автобусу, оставив Михалыча возмущенно орать ему вслед.

Что поделать, если он действует на него как красная тряпка на быка?

В салоне было тепло, пахло бензином и табачным дымом.

Их небольшая группа, за исключением Михалыча и Гены, уже расположилась на протертых до дыр сиденьях, ничуть не смущаясь спартанских условий. И правильно! Чего смущаться? За два года где они только не побывали! Куда только не забрасывало их небольшую съемочную группу! Зато добились! Выслужились! Теперь снимают короткометражные фильмы для одной научно-популярной передачи.

— Вот они! Мускулы нашей компании! — поприветствовала их Альбина, рыжеволосая толстуха с прокуренным голосом и с рельефно выступающими частями дородного тела. В их команде она не занимала какой-то особенной должности. Иногда читала за кадром текст, иногда варила походную кашу, а некоторым, говорят, даже скрашивала долгие ночные часы. В общем, если говорить честно, Альбина была в их группе едва ли не важнее начальника. — Феденька, паразит! Будешь должен мне тридцать рублей!

— За что?! — Федя даже остановился, но тут в спину толкнулся Кир. Пришлось пробираться дальше, перешагивая через коробки с реквизитом. Заметив свободное место у окна, он уселся и подколол: — Альбиночка, моя любовь для тебя бесценна!

— А такси с рестораном — нет! — отрезала та и тут же переключилась на Гену и Михалыча. — Ну и что ходим? Ждем, когда совсем стемнеет? Чтобы в ров упасть? А? Начальники? Мать вашу за руку, да в хоровод!

Михалыч с Геной заметно вжали головы в плечи и заторопились по местам, отбрехиваясь только по привычке.

— Ну чего говоришь? Никуда мы не свалимся! Водитель из местных, враз домчит!

— Да! Не каркай! Беду накаркаешь!

— Домчу! Ух, как домчу-у-у! — подвыл за компанию водила и даже высунулся из кабины, чтобы всем было видно исполнителя.

— Стартуй, командир! — Михалыч, наконец, дал добро, с кряхтением усаживаясь рядом с враз подобревшей Альбиной. — Только мимо Сухаревки не провези!

— А мне за «мимо» и не заплачено! — расплылся в щербатой улыбке шофер. Скрылся в кабине, и оттуда донесся его бодрый до отвращения голос: — Сухаревка — первая деревня на нашем пути!

Пазик вздрогнул, издал уж очень неприличный звук и покатил.

Вскоре Федор устал слушать анекдоты, отвечать короткими фразами на вопросы друзей. Отвернувшись, он немигающе уставился в окно, пыльное, располосованное дорожками капель бесшумно начавшегося дождя, разглядывая подступивший вплотную лес. Теперь он не казался ему синим. Он был черным! Черные исполины стояли на обочине давно не латанной дороги и тянули к нему свои руки-ветки.

И тут он услышал колокол. Мощный, спелый звук ворвался в открытое окно, заставив Федора замереть и покрыться мурашками. И были в том звоне и неведомые страдания, и тоска, которую не забыть, от которой не убежать! И любовь — такая, что хочется почувствовать себя мальчишкой и вперед автобуса кинуться навстречу долгожданному счастью!

Ой, мамочка! Что это с ним?! Вроде всегда был атеистом, ни в Бога, ни в черта не верил. Да сколько он уже переснимал этих церквей, и ничего не шелохнулось, а тут…

Он поднял к глазам трясущуюся мелкой дрожью ладонь, поизучал ее несколько секунд, а когда снова уставился в окно, чуть не заорал. Из темноты, прижавшись к стеклу, на него смотрела женщина, точнее сказать — девушка. Да-да! Как будто по ту сторону стекла тоже находится салон автобуса, и она сидит в том автобусе совсем одна и смотрит на него. И ее губы шевелились, словно она что-то ему говорила.

Когда он об этом задумался, в голове, словно по волшебству, зазвучал ее голос, и Федор понял, что она не говорила, она пела:

Жизнь поросла быльем-травинушкой.

Боль породнилась с тишиной.

Все отболело вслед за сынушкой,

Его унес вдаль ветер луговой.

Все поросло полынью горькою,

Все отсмеялось по весне.

И только вера за иконою

Осела пылью на стене.

Мне отчим домом стало прошлое,

Мне так приятен дым надежд.

Что ж ты не вспомнишь, не поможешь мне?

Я так устала от одежд, от траурных одежд.

Я так устала биться чайкою,

Я так хочу к себе домой.

Дверь распахнуть, пойти встречать тебя,

А после возрасти быльем-травой.

Девушка улыбнулась, коснулась рукой стекла, там, где по другую сторону находились его губы, и Федор даже не услышал, понял:

— Где ж ты, Алешенька? Где ж ты, ро́дный мой?

Федор заставил себя сглотнуть колючий комок, намертво застрявший в горле, и, с трудом оторвав взгляд от лучистых девичьих глаз, беспомощно обернулся к сидевшим рядом друзьям, но тут его поджидала вторая странность. Автобус оказался пуст!

И тут Федор не стерпел и заорал. Но ни звука не вырвалось из его пересохших губ!

«Впору перекреститься!» — подумалось ему, и тут прямо в ухо раздался хохот, а ехидный голос Макса пропел:

— Вставай, спящая красавица!

— Слабак! Водки больше не получишь! — поддержал его Петя.

— Отстаньте от мужика! Он во сне так сладко стонал, что даже я обзавидовался! — А это, конечно, Кирюха.

Федор дернулся, вырываясь из странных, тоскливых пут сна, точно из паутины, и растерянно похлопал ресницами, оглядывая счастливых, пахнущих поездом и перегаром друзей. Остальные — кто спал, кто разговаривал.

И хорошо! Хорошо, что на него не обратили внимания. Только друзья, но это ерунда. Чай, не первый год вместе.

— Я уснул?

— Не! Это тебя от запаха Петькиной самогонки таращит! Конечно, уснул! — ухмыльнулся Кир и подмигнул. — А кто такая Маша? Вчера небось склеил, когда из ресторана умотал?

Федя вытаращил глаза:

— Никого я не клеил!

— Ну конечно! С чего бы ты тогда во сне так томно постанывал и так нежно говорил: Машенька!

— Да ты бредишь или шутишь? — Федор отпихнул его масляную рожу и для наглядности и серьезности своих намерений даже покрутил пальцем у виска. — У меня даже знакомых с таким именем нет!

— Как же! А баба Маруся? Уборщица из студийной мастерской? — заржал в голос Макс. — Уж не по ней ли сохнешь? Маруся — Маша — и не отвертеться. А? Федь?

— Интересно, а твоя пассия на пенсии? — подхватил эстафету Петр.

— Вопрос в другом — сколько уже лет! — Ну, и Кир, естественно, не отставал.

Началось! Иногда компания выбирала для здорового стеба объект и проверяла его на прочность. И самое главное в такой ситуации — подольше продержаться, не показать, насколько тебя что-то из этого задевает. А лучше всего перевести все в шутку. Но стоит только дать маленький намек — заклюют!

— А что? Завидно стало? Небось сами хотели к ней подъехать? — Федор изобразил бесстрастный взгляд и равнодушную улыбку. — Но с ней вы, парни, не угадали! Помните секретаршу Михалыча? Кажется, ее тоже зовут Мария… Вот думаю, по приезде не пригласить ли ее в ресторан?

Макс помрачнел:

— В глаз получишь!

Кирилл с Петькой оживились, переключаясь на него:

— Да ты че, реально?

— И ничего не сказал?

Федор расслабленно выдохнул. Быстро он стрелки перевел! Пусть теперь Максим расхлебывает! А пока парни будут его донимать, надо подумать! Очень хорошо подумать…

Сон странный! Ему такие сны не снились с тех пор, как он ушел из дома. Переехав в общагу, он несколько раз видел такие же яркие, изломанные сны с участием умерших знакомых. Они пытались ему что-то советовать, куда-то звали, что-то дарили. Где-то в глубине души Федя знал, что такие сны не простые. Как говорила бабушка, «кто-то с того света пытается достучаться».

Но здесь все было иначе! Во-первых, яркие звуки: он действительно слышал и колокол, и песню! Во-вторых, образ девушки! Более чем неординарный! Голубоглазая красивая блондинка с короткими волнистыми, цвета спелой пшеницы волосами, одетая в какой-то странный мешковатый балахон. В-третьих, имена! Он действительно не знал ни одной Марии, и ни одного знакомого Алексея у него тоже не было. Ладно, надо подумать об этом, но завтра! Сегодня у него это плохо получается!

Отобрав у Макса, все еще пытающегося отвертеться от «порочащих его связей», бутылку с булькающей на дне кристально чистой жидкостью, Федор сделал большой глоток, поморщился и с опаской снова посмотрел в окно. На этот раз никаких девушек он не увидел, а от того, что увидел, сердце замерло в восторге. Яркое темно-фиолетового цвета небо усыпали неправдоподобно большие самоцветы звезд.

Не-е! Такого в Москве точно не увидишь!

Остаток пути он провел, лениво прислушиваясь к спору друзей, и время от времени с опаской поглядывал в темное окно. Наконец, водитель лихо затормозил и высунулся в салон.

— Приехали, товарищи туристы! Выгружайтесь вон, к клубу. — Водила указал в лобовое стекло на одиноко болтающийся на длинном шнуре фонарь. Тот избирательно освещал то дерево, то брусчатую стену с заботливо взращенным возле нее кустом пиона. — А я сейчас за участковым сбегаю. Он велел мне его разбудить, как только вы прибудете.

Открыв вручную створки дверей, он выскользнул в темноту.

— Это ж в какое же Кукуево нас занесло… — Кир с кислой миной поглазел по окнам автобуса, разглядывая треугольные очертания крыш редких домов, темнеющих на фоне чуть посветлевшего неба.

— Ты еще поговори мне! — тут же сонно откликнулся Михалыч. — Как за зарплатой стоять, так все вы первые! А ее еще заработать надо…

— Так вот! Зарабатываем уже! — поддержал друга Макс. — Но есть одна претензия! Темно уж больно…

— Ты у нас осветитель? Осветитель! — пробасил Гена, заискивающе покосился на Михалыча и, ободренный молчанием начальства, продолжил: — Вот и свети!

Больше никто в диалог вступить не рискнул. Молча похватали сумки, рюкзаки, коробки с реквизитом и гуськом направились из душного автобуса.

Федор с тоской посмотрел в окно на потускневшие звезды, подхватил сумку и, чтобы не попасться под руку быстрому на расправу Михалычу, последним вышел в темноту. Но едва он спрыгнул со ступеньки в густую щетку травы, как понял, насколько ошибался. Самое темное время уже прошло, и восток светлел с каждой минутой, приближая рождение нового дня. Где-то брехали собаки, трещали, устроив концерт, сверчки, и первые петухи загорланили хриплыми голосами гимн приближающемуся утру.

— Парни, вы чуете? — Федя подошел к тихо переговаривающимся друзьям. — Здесь все настоящее! Живое!

— Ага! — покивал Кир. — И только мы тут — как козе саксофон!

— Ну почему? Думаю, местные будут очень даже рады новым клоунам, — сплюнул под ноги Петр.

— Если все местные будут такими, как вон тот, не хотелось бы мне быть клоуном! — Макс сложил руки на груди, разглядывая приближавшиеся к ним два силуэта. Один — широкоплечий здоровяк, высокий настолько, что второй, семенивший рядом с ним, сперва показался всем подростком.

— Здрасте! — Голос такой низкий, что похож на хрип. — Это вы приезжие артисты из Москвы? Я Степан. Участковый местный.

А вот Михалычу, похоже, было плевать на рост местного «дяди Степы».

— Артисты? Мы?! — Он грозно шагнул к нему навстречу, а следом за ним, как привязанный, двинулся Гена, тоже, в общем, детинушка еще тот. — Сами вы, гражданин начальник, артист! Мы не артисты! Мы творцы! Мы те, кто дает, как вы выразились — артистам, возможность самореализоваться!

— Это как? — озадачился местный представитель власти. Подошел и пожал руки сперва Михалычу, потом Гене. Смерил взглядом притихший народ и решил со всеми не ручкаться, а вести знакомство на расстоянии.

— А так! Фильм мы приехали снимать! Про ваши красоты, а особенно про монастырь. Есть он у вас?

— А… — Верзила ненадолго задумался и кивнул, одновременно указав на темнеющий вдалеке лес. — Там! Марьин монастырь.

— А мы слышали — Русалочий, — подал голос Петр, первый боец за правду.

— Та не! Русалочьим его, конечно, зовут, но все из-за прежнего хозяина этих мест, генерала Русалова. А так он Марьин!

— Женский, значит? — ухмыльнулся Кир.

— Та не… Не совсем. В нем любой страждущий может найти заботу, работу и кров. — «Дядя Степа» безошибочно нашел взглядом говорившего. — Да и заброшен он сейчас. Почти заброшен. Остались только те, кому просто податься некуда. Ну, да что я вас тут байками развлекаю? Вы, считай, сутки в дороге. Пойдемте, пока размещу вас в отделении, поспите, а днем познакомлю с председателем, и определим вас на постой. Вы к нам надолго?

— Пока не отснимем материал, — пафосно заявил Михалыч и уточнил: — Может, на неделю, а может, на две.

Пока они шли в местное отделение милиции, Федор без устали крутил головой, разглядывая белеющие в тусклом свете занимающегося утра домики, окруженные садами. А еще он услышал шум воды и… колокол!

Снова!

Удар, еще удар. Низкий, цепляющий душу звук проник в сознание нежданно, возвращая привидевшийся ему сон. Затем, словно отгоняя тяжелые мысли, зазвенели хрустальным перезвоном другие колокольчики. Сразу стало легче, но вопрос остался.

Он обогнал Альбину, шагающего рядом с ней Кира и тронул за рукав участкового:

— У вас есть церковь?

— Была. — Участковый придержал шаг и, поравнявшись с ним, смерил Федора цепким холодным взглядом, заставив того пожалеть о своей не вовремя проснувшейся любознательности. — При монастыре. Колокола услышали? Они теперь в монастырской часовне висят.

— Тебе, Романов, что, помолиться захотелось? — обернулся к нему шагавший впереди Михалыч.

— Я думаю, Вить, еще успеется! — отмахнулся Федор, уже порядком уставший от его дурацких шуток.

— Часовня у нас хорошая! — Степан то ли не заметил назревающий конфликт, то ли, наоборот, решил его сгладить. — Колокола — слышите? Им сто лет в обед будет! Чугун с серебром! Говорят, их еще сам генерал Русалов заказывал в Москве на свадьбу дочери.

— Так это же находка! — оживился Михалыч.

Они вскоре подошли к длинному деревянному дому. Милиционер нырнул в распахнутую дверь, а следом за ним потянулись нагруженные уставшие люди.

Федор шагнул в вотчину местного участкового, оглядел казенный длинный и широкий коридор с окнами по одну сторону и шеренгой запертых дверей по другую.

— Сейчас я вам выдам матрасы. Располагайтесь в коридоре. — Участковый Степан козырнул и, побренчав ключами, исчез за одной из дверей. Вскоре он появился, груженный тонкими тряпичными матрасами, и, скинув их в угол, снова скрылся за дверью. Во вторую очередь съемочная группа получила крошечные подушки, каждая с казенным номером. — Сожалею, что вам приходится так неудобственно, но, как говорится, чем богаты…

Впрочем, уставшим людям было уже все равно на чем спать и где. Все расхватали матрасы с подушками, как горячие пирожки, и только Альбина, недовольно повертев в руках серую подушку, даже принюхалась к ней:

— А она чистая?

— Да что вы, дамочка! — Милиционер даже обиделся. — Ею уже лет пятнадцать как никто не пользовался. Как тюрьму отсюда перенесли в Кольцово, так и не пользовался!

И, козырнув, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Тюрьму?! — Толстуха сперва посмотрела на подушку, точно держала мышь, а затем швырнула ее к стене с такой скоростью, точно эта мышь в секунду издохла и завоняла. — Я к этим подушкам с матрасами даже не притронусь!

— Давай мне, все мягче будет, — обрадовался Михалыч, устраиваясь вместе со всеми на боковую. — А ты, Аль, если спать не хочешь, реквизит посторожи!

Альбина задумалась, нехотя подняла подушку и направилась к единственному оставшемуся свободным матрасу.

Федор не помнил, как уснул. Вроде только что слышал, как переговариваются Кир с Петро, и оп — его уже нет. Точнее, он есть, но совсем не в том ветхом строении, носящем гордое звание участка милиции деревни Сухаревка.

1868 год. Силантий Русалов.

— Вот ведь занесла нелегкая. Для того ли я из отчего дома ушел служить, чтобы теперь в этой глуши отсиживаться? Отец так хотел, чтобы я дело его перенял. — Поручик Русалов лениво сорвал травинку и сунул ее в рот. — А чего тут говорить, и там скукота, и тут!

— Не блажи, Силантий, время мирное, все лучше, чем война. А к батюшке под крылышко вернуться никогда не поздно.

Антон, рыжеволосый улыбчивый паренек в расстегнутом кителе, похлопал друга по плечу и удобнее устроился на дровянике, подставив ласковому солнышку веснушчатое лицо.

В деревеньке и правда была тоска. Из всех развлечений — пара трактиров да убогий дом терпимости. Только девицы там настолько страшны, что доплати они сами, в койку к ним соваться никто не решился бы.

Погода в этот день стояла замечательная. Летний зной спал, радуя прохладным ветерком, а пролившийся с утра дождь прибил к земле пыль. По проселочной дороге бегали ребятишки, за невысокими заборами лениво тявкали собаки. Все в этом захудалом селении было как-то уж слишком размеренно и уныло.

Случилось же так, что полк, в котором служил молодой поручик Силантий Русалов, пригнали для учений именно сюда. Да только вскоре командующего отозвали в Петербург, потому как прошел слух о готовящемся покушении на царя, а солдаты и офицерье получили внеплановое увольнение, только покидать пределы деревеньки строго запрещалось, вот и развлекались все как могли.

— Здорово, служивые. — Крепкий старик, местный староста, подошел так тихо, что Силантий вздрогнул от неожиданности.

— Принесло же старого черта, — сквозь зубы процедил его товарищ. — Опять начнет про внучку свою убогую талдычить. А я ее пальцем не тронул, только воды попросил, вот ей-богу.

— Здравствуй, Егор Кузьмич, — поприветствовал старосту Силантий, — подсобить чем или просто от скуки к нам заглянул?

— Да некогда мне скучать, сынки, забот полон рот. А от помощи не откажусь. Повадились к нам цыгане шастать. Все бы ничего, чай, тоже люди, да ведь тащат все что ни попадя. Подмогнете?

— А чего делать-то? Они пташки вольные. Сегодня тут, завтра там… Сами уедут!

— Когда рак на горе свистнет! Они у нас уже год табором живут. Недалеко, у речки остановились. Вроде и жалко их, да своих жальче. Вроде у них там ведьма имеется. Молодая, а гадает всем, как видит. И болезни лечит. К ним даже из других селений едут.

— Так хорошо же! — Силантий улыбнулся, выплюнул травинку.

— Хорошо, да не очень! Наши лекари жалуются, что хлеб отбивает! Да и так, неспокойно от пришлых. Может, попросите их подальше от нашей деревни убраться?

— Нам за это не платят, дед. Пусть полиция твоих цыган гоняет. — Веснушчатый демонстративно отвернулся.

— Да какая полиция? Я тут, можно сказать, один за всех отдуваюсь, — охнул староста. — Что за молодежь пошла непочтительная.

— Погоди, Антон, — одернул друга Силантий. — Я схожу к ним. Приструню, чтобы покой не нарушали.

Это был шанс хоть немного развеяться. Гонять воров на самом деле он не собирался, но скуку разогнать — точно.

— Вот это разговор, — заулыбался староста, бросив хитрый взгляд на паренька, теребившего медную пуговицу на расстегнутом кителе. — А я вам за работу самогону своего поставлю.

— Да тут на каждом углу наливают, — снова влез Антон. — Табаку достать сможешь? Страсть как курить охота, а табаку и нет. Тогда и я схожу, раз такое дело. — Но как только староста ушел, набросился на друга. — Нельзя нам из деревни уходить, слышь, Силантий?

— Я один пойду. Если что, прикроешь меня, а табак поделим.

— Даже не знаю… нечестно как-то, — почесал вихры друг, но было видно, что такой расклад его устраивает.

— Решено, иду один. — Силантий спрыгнул с бревна. — К вечеру обернусь.

Антон проводил его задумчивым взглядом. Может, и было бы все иначе, если бы не она… Не Софья… Почему она выбрала не его, а Силантия? И точно кошка пробежала между друзьями…

Снова вспомнилась его последняя встреча с Софьюшкой. Ледяной королевной с ним была, а сердце рвалось от боли. Не пара ей Силантий! Не любит он ее и никого не любит! Весь в отца своего пошел, армия ему мать, сестра и невеста.

Даже если руки придется его кровью омыть, он пойдет на этот грех! Все одно без Софьи жизнь смысла не имеет никакого.

Силантий табор нашел быстро. Вышел к реке и направился к поднимавшимся за жидким пролеском струйкам дыма. Вскоре из-за деревьев послышался разноголосый гомон, гитарные переборы и ржание коней. Потянуло запахами костра и жареного мяса.

Тропинка привела Силантия к небольшой поляне, на которой стояли шатры и кибитки, горели костры. На них жарилось мясо, готовилась похлебка. У костров сидели смуглые люди. Звучала гитара, и приятный женский голос выводил куплет о несчастной любви и горячей цыганской крови. Поляну огибала мелководная речушка, в которой плескались чумазые ребятишки.

Увидев военного, цыгане насторожились, но враждебности не выказали. Девушка отложила гитару и посмотрела на Силантия:

— Что нужно тебе, красивый? Погадать пришел или хворь вылечить?

— Не верю я в гадания, — буркнул Силантий, подойдя к костру.

— Тогда зачем явился?

— Жалоба на вас поступила. Надо бы разобраться.

— И кто жалуется? — Из шатра вышел высокий плечистый мужик в простой холщовой рубахе. За вихрастой шевелюрой и густой черной бородой его лица было не рассмотреть, только глаза горели, что уголья. — Если цыгане, значит, сразу воры? А ты за руку нас ловил?

— Отчего же воры? — хмыкнул поручик. — Говорить я такого не говорил, но по закону проверить обязан.

— Мы твоим законам не подчиняемся. Цыгане — народ свободный. Шел бы ты отсюда подобру-поздорову. А то места глухие, ведь и не найдут.

— Мне бояться не с руки, иначе в армию не взяли бы. — Силантий положил руку на эфес сабли. — К тому же мои друзья знают, где я. Не вернусь до заката — искать придут.

— Видели мы твоих друзей, Силантий. — Девушка поднялась.

— Откуда ты меня знаешь? — опешил поручик.

— Дым сказал, — улыбнулась цыганка.

— Дарина, подай гостю похлебки, — сказал бородач, — не откажешь, служивый?

— Конечно! — Девушка налила в деревянную миску похлебки, взяла ложку, ломоть хлеба и подошла к Силантию. — Угостись, красивый.

Силантий посмотрел на девушку, взял предложенное и понял, что пропал. Большие черные глаза, смуглая кожа, брови вразлет и пухлые, манящие губы.

Дарина тряхнула гривой кудрявых волос и призывно улыбнулась. Как бы невзначай оголилось круглое плечо, на котором алел розовый бутон. Рисунок был настолько искусным, что казалось, бутон вот-вот раскроется. Силантию нестерпимо захотелось припасть к цветку, ощутить его аромат, коснуться лепестков. Но внезапная робость сковала его.

— Боишься меня? — Дарина вдруг звонко рассмеялась. В черных очах отразились солнечные блики. — А я ведь не кусаюсь. Если только приворожу ненароком. Садись, Силантий, в ногах правды нет.

Она уселась на траву и похлопала рядом с собой.

— Я в бесовщину не верю, — с трудом отведя взгляд, ответил Силантий, присаживаясь рядом с девушкой. Она едва успела одернуть цветастую юбку, расстелившуюся по земле.

— Раз не веришь, то и опасаться тебе нечего.

Силантию показалось, что теперь в ее голосе прозвучала настоящая угроза, но решил не обращать внимания.

Похлебка показалась ему безвкусной. Да и самое изысканное кушанье сейчас не принесло бы наслаждения. Взгляд Силантия не отрывался от Дарины. Казалось, что она все понимает и намеренно дразнит его.

— А хочешь, я спою тебе, служивый? — неожиданно предложила она. — Тебе одному петь стану.

— Спой, — хрипло выговорил Силантий, отставив миску. Язык вдруг стал тяжел, перед глазами поплыл туман. Неужели отравили?

Дарина взяла в руки гитару и коснулась изящными пальчиками струн, извлекая грустную, берущую за душу мелодию.

На руке три линии

Лепестками лилии:

Это жизнь, а это я,

А вот там — судьба твоя.

Чему быть по линиям —

Все покрыто инеем…

Зорче под ноги смотри,

А не то споткнешься,

Уходи — не уходи,

Все равно вернешься…

А легко ли будет нам,

То сама не знаю.

Я гадаю по рукам,

Счастье призываю…

Как только отзвучал последний аккорд, с Силантия как наваждение спало. Силы вернулись, а вместе с ними — ясность ума. Мысль вспыхнула в голове яркой вспышкой.

— Пойдем со мной, — выпалил он, глядя прямо в глаза цыганке.

— И куда же ты меня зовешь, поручик?

— В имение свое, к матушке с батюшкой, в жены тебя возьму. Не посмотрю, что цыганка.

Дарина рассмеялась ему в лицо. Зло, обидно. Ярость темной волной накрыла Силантия.

— Не пойдешь, силой заберу. Все одно — моей будешь! — Силантий вскочил на ноги.

— Полегче, служивый! — раздался за спиной предупредительной окрик.

Цыганка поднялась, махнула сидевшим у костра цыганам, давая понять, что ей ничто не угрожает, и улыбнулась Силантию.

— А давай я тебе сперва погадаю, красивый. Денег не возьму, за так погадаю.

Как зачарованный, Силантий протянул ей ладонь. Дарина долго всматривалась в переплетение линий, а потом вдруг резко оттолкнула его руку.

— Все, поручик, уходи. Жизнь ты проживешь долгую, больше не вижу ничего.

— Обещала, так гадай, — настаивал взбудораженный Силантий.

— Уходи, поручик, пока на своих ногах еще ходить можешь.

— Хорошо, — неожиданно согласился он, — уйду. Но не надейся, что навсегда. Еще свидимся.

Развернулся и направился прочь.

Дарина догнала его у подлеска.

— Стой, поручик.

Силантий обернулся и сжал цыганку в объятиях. Впился в губы жадным поцелуем. Она вырвалась и отпрянула. Оглянулась на кусты орешника. Силантию показалось, что за ними он видит какую-то тень.

— Не здесь, — выдохнула она едва слышно, — приходи, как стемнеет, к излучине реки, я там тебя дожидаться стану. А сейчас ступай. И никому обо мне ни слова. Понял?

— Понял. — Силантий кивнул. — Позволь лишь еще раз уст твоих коснуться.

— Не спеши, поручик, все получит лишь тот, кто ждать умеет. — Она снова оглянулась на кусты. Если там кто-то и был, то ушел, и теперь только ветер шелестел листьями. Настороженность покинула ее лицо, и на нем снова заиграла надменная улыбка, а роза на плече от серебринок пота будто вспыхнула алым пламенем.

В часть Силантий вернулся сам не свой. Встретивший приятеля Антон сразу потащил того в трактир.

В заведении было пусто, несмотря на белый день. Пахло прокисшим пивом и подгорелой едой. Трактирщик, красномордый дядька с круглой лысиной, лениво поглядывал в почти пустой зал. Двое целовальников стояли у грубо сколоченной стойки. Вошедших гостей они окинули ленивым взглядом и снова принялись о чем-то разговаривать.

Силантий вспомнил столичный трактир, в который его два года назад возил отец. То была его первая поездка далеко от дома. И разница между тем заведением и здешним была как между замком и развалившейся избушкой. В столичной ресторации целовальники были одеты в белую одежду, без единого пятна, аккуратно подстрижены и выдрессированы, как медведи на ярмарке. Здесь же на него смотрели два молодца не первой свежести, в застиранных серых рубахах и залатанных портках. Волосы взлохмачены и давно не мыты.

Антон провел Силантия в самый дальний угол и жестом подозвал прислугу. Заказали квас и соленых груздей.

— Рассказывай, что стряслось, приятель. Как сходил?

— С чего ты решил, что стряслось? — Силантий мыслями еще оставался с Дариной и почти не слышал, что говорил ему Антон.

— Я же не слепой. Ты вернулся чернее тучи. Как я понимаю, цыгане не ушли и табака нам не видать?

— Я их предупредил. Теперь все будет хорошо. Иди к старосте и доложи, что задание его выполнено.

Антон стукнул боком кружки о кружку Силантия.

— Пива нельзя, так хоть квасом чокнемся. Ну, рассказывай, как прошло? Припугнул ты их?

— Припугнул. Только… — Силантий замялся. — Дело у меня там осталось. Сегодня ночью прикроешь?

— Не вопрос. А что за дело? — Антон сально улыбнулся.

— Встреча у меня. С цыганкой одной. Обещала погадать, коли приду. — Силантий посмотрел на него.

— Ты смотри. Еще приворожит. А когда встретиться-то собрался?

— На закате. Так прикроешь?

— Конечно, друг.

— Вот и славно!

Силантий одним глотком осушил кружку, грохнул ею об стол. Затем резко поднялся, едва не опрокинув тяжелый стул, и вышел прочь. Антон посмотрел ему вслед, и на тонких губах появилась злая улыбка.

Или сегодня, или никогда!

План он вынашивал долго, да только военных действий не намечалось, чтобы оправдать смерть дорогого друга. А тут… сам Бог велел! Как только он узнал о цыганах, сразу понял — это шанс! Спланировать нападение на табор помог староста. Он прям аж весь засветился, когда Антон сказал, что не доверяет мирным переговорам и хочет выжить цыган с этих мест. А коли не послушают, сжечь пару кибиток.

Но с условием!

На помощь его нескольким лихим товарищам, истосковавшимся в мирной глуши без ратного дела, староста пошлет с десяток крепких парней. Чтоб наверняка убедить кочевое племя убраться.

То, что Силантий отправился бы с ним выгнать цыган, Антон не сомневался. Тот всегда принимал его сторону. Сперва Антон гордился такой преданной дружбой, пока ее на корню не сожгла безответная любовь к Софье…

Хорошо, что вышло иначе. Силантий отправился на встречу с Дариной. Это как пить дать. Видать, сдержала цыганка слово. Но рисковать нельзя! Даже если Силантий забудет о Софье, о ней не забудут его родители, устроившие этот брак.

А в сваре многое может случиться. Был Силантий — нет Силантия…

Дверь открылась, и в трактир шагнули пятеро сослуживцев. Увидев Антона, они направились к нему:

— Ну что, когда выступаем?

Антон сделал глоток и с улыбкой указал на свободные табуреты.

— Пропустим пару кружечек, господа. Надо дождаться деревенских.

Ночь была теплой, напоенной ароматом цветов и свежескошенной травы. В прозрачном небе висели крупные звезды, а в спокойной глади реки отражалась почти полная луна, оставляя на поверхности серебряную дорожку…

Дарина обманула. Не явилась. Силантий прождал ее до полуночи и только потом решил вернуться в деревню. Но прежде захотел хоть одним глазком взглянуть на НЕЕ. Шел и думал, как сейчас придет в табор и скажет все как есть. Пусть даже цыганка его не любит, только он теперь не отступится и за счастье свое бороться станет.

Родители, конечно, будут против такого брака. Они уже сосватали ему невесту, на которую засматривались все, даже Антон, но он все для себя решил. Служба идет хорошо. Годок, другой — и в звании повысят, да заживут они душа в душу.

Яркие сполохи Силантий заприметил задолго до подхода к табору.

Пожар?

Ноги сами понесли его по знакомой тропинке. Да только поздно было. Из трех шатров два выгорели полностью, кибитки полыхали, вздымая к небу рыжие языки. Лошади разбежались, испугавшись пламени. Повсюду крики, плач и ругань. Среди обожженных мертвых тел бегали вооруженные топорами да вилами рослые мужики, сгоняя оставшихся в живых цыган в освещенный пожарищем круг, да гарцевали на жеребцах драгуны.

— Силантий?

Знакомый голос заставил его обернуться. Он узнал в подъехавшем драгуне Антона. Тот спрыгнул с жеребца и направился к нему:

— Где тебя носит? Пропустил все веселье! Старосте твой мирный подход не понравился, и он отправил своих выселять это воровское племя, а мы с ребятами за ними поехали. Чтобы до смертоубийства дело не дошло, да как видишь — опоздали. Видать, сильно это ворье деревенским докучало. Не рассчитали силенок… — Он почти кричал, но поручику словно шапку на уши натянули, звук доходил до него глухо, как сквозь толщу воды.

Силантий не желал верить в происходящее. Как теперь смотреть в глаза Дарине? Как вымолить прощение за такое? Господи, да о чем он думает? Жива ли она?

Оттолкнув Антона, он бросился вперед, вглядываясь в тела раненых и убитых, заглядывая в горящие ненавистью глаза оставшихся в живых. Силантий нашел ее не сразу. Она сидела рядом с телом убитого чернобородого цыгана, что угощал его давеча похлебкой, и, прижимая к себе какую-то картину, выла, точно раненая волчица, запрокидывая голову к небу. Силантий рванулся к ней, но остановился, наткнувшись на черный, полный невысказанной боли взгляд.

Слова покаяния, что он хотел ей сказать, встали в горле колючим ежом:

— Прости…

— А все эти смерти, загубленные души моего рода — кто простит? На беду я встретила огневолосого и тебя! Позарилась на счастье!

— Прости, Дарина!

— Кровь… Слишком много крови пролито. Она не даст прощения ни тебе, ни мне! Дарине все видит! Она поможет мне… Но ни тебе, ни огневолосому помощи от нее не сыскать! — Она снова завыла как помешанная. — Смерть! Я вижу смерть вас всех! Смерть и проклятие!

— О чем ты? Что ты такое говоришь?

— Мой отец убит. — Голос ее стал тише, но от него мороз шел по коже, пробирая до самых костей. — Скоро умру и я, только не познать ни жизни, ни счастья ни тебе, ни детям твоим. Все, кто будет с тобой рядом, умрут. Это я увидела сегодня на твоей ладони. Я готова принять свою судьбу, только расскажу тебе все, о чем умолчала!

Дарина положила картину на грудь мертвого отца, поднялась и, точно пьяная, шагнула к нему, все повторяя: «…готова принять судьбу».

— Силантий! — Окрик Антона заставил Силантия посмотреть в сторону. Друг шел к нему, держа в руках залитую кровью саблю, в лезвии которой отражались блики затихающего пожара. — Куда ты снова делся? Помощь твоя нужна, чтобы оставшихся ворюг с конвоем проводить подальше от деревни. А местные пока пожар потушат. — Заметив цыганку, не сводящую с него глаз, прибавил шагу. — А она что тут делает? Гони в шею эту воровку!

Вдруг Дарина вцепилась в руку Силантия и торопливо заговорила:

— Это он, твой друг и твой враг! Он любит твою нелюбимую и потому заставил меня-а-а…

Антон не дал ей договорить. Послышался хруст. Черные глаза девушки широко раскрылись, а руки сжали пробившее грудь окровавленное лезвие сабли.

Тонкая струйка крови побежала изо рта. Девушка рухнула на колени. Роза на ее плече вспыхнула и словно сгорела, стала черной, как уголь в костровищах. Но она улыбалась.

— Короткая у нас была любовь, поручик, — выдохнула она. — Только все в жизни повторяется. Не трогай Дарине, иначе тоже будешь стоять на коленях и тоже потеряешь все, как и я сегодня…

Безжизненное тело девушки рухнуло к ногам Силантия. Тот поднял глаза на Антона:

— Зачем? Что ты наделал?

И встретил его взгляд, злой, полный ненависти. Тот промолчал. Выдернул саблю, отер лезвие о цветастую юбку цыганки и шагнул было к Силантию, но тут послышался шорох, и из кустов показалась вихрастая голова одного из сослуживцев:

— Вот вы где! Антон, там тебя наши ждут. Командуй, куда ворюг вести?

Антон еще какое-то время буравил взглядом ничего не понимающего Силантия, одним движением вернул саблю в ножны и скомандовал:

— Пошли.

Русалов проводил их взглядом, возвращавшихся на пожарище, и опустился рядом с Дариной. Такая красивая… За что? Зачем небесам было угодно свести их на день и разлучить навсегда?

И тут его внимание привлекла икона, что она успела положить отцу на грудь. Подойдя ближе, Силантий присел рядом с мертвым цыганом, поднял ее и едва сдержал стон. С темной отполированной до блеска гладкой деревянной поверхности на него печально, но с бесконечной любовью смотрела она! Дарина!

Повинуясь тому, что сейчас творилось у него в душе, Силантий с силой прижал к себе икону, точно в последний раз обнимая несбывшуюся любовь. Вот и все, что ему осталось от нее…