Как найти Феникса

Татьяна Форш, 2016

Вот так и бывает в жизни! Не угадаешь, за кого замуж угодишь! Вроде и богатый, и красивый, и положительный, а чуть копни – тайн по жизни больше, чем у меня в шкафу платьев! Но не будь я настоящей принцессой Василисой Премудрой, если не узнаю, как моего дорогого супружника по-настоящему кличут-величают, как он, в конце концов, действительно выглядит и чего от него ждать. Правда, для этого его, в одночасье пропавшего в какой-то Тьмутаракани, сначала надо найти. А может быть, даже и спасать придется. Но что не сделаешь во имя любви! Ну и… для удовлетворения любопытства.

Глава 3

В доме и впрямь было куда уютнее и теплее. Свечи сквозь матовые стекла светильников заливали комнату мягким, молочно-белым светом, отгоняя разглядывающую нас в окна ночь. Мне на миг даже показалось, что темнота за окнами плотная и живая.

— Вот тут я, сколько себя помню, век и коротаю. А раньше еще батька и мамка жили с братовьями. — Дед Олесь, сообразив, что гроза пронеслась мимо, теперь трещал без умолку, расхаживая по комнате. — Да только чума всех забрала в лихую годину. Теперь вот мы с внучком, да племяш иногда заходит… Жинка еще была, да сгинула. Говорят, призрак в Лиходеевском озере утопил. Правда аль нет, не знаю, до сих пор не нашли!

— И не найдут, если ты сам в это веришь. — Мафаня, довольно прицокнув, оценила котелок с картошкой, шмат сала, тарелку с огурцами и миску помидоров, щелкнула острым ногтем по стеклу наполовину пустой бутыли и недолго думая уселась во главе стола. Я под шумок примостилась сбоку. — Кто такой бред придумал? Призрака еще доказать надобно! А на бесплотное нечто — каждый грешить мастак!

— За призрака точно не скажу, он грех на душу принял али нет — не знаю. Но в том, что такое в наших местах имеется — побожусь! — Дед Олесь убежденно блеснул глазами. — Эта нечисть в нашем селе как раз незадолго перед исчезновением супружницы завелась!

— Почем знаешь? — недоверчиво буркнула тетя, сцапала кругляш уже остывшей картохи, наколола на вилку огурчик и аппетитно захрустела.

— Дык знаю, и все. На то мы и ведуны. — Хозяин подбоченился, хотел сказать что-то еще, но его перебил мальчишка, от нетерпения уже подпрыгивающий рядом:

— Вот! Я же говорил, что волчий призрак у нас на озере озорничает! Дед соврать не даст! Он как раз в тот год появился, когда жинка Головы укатила с полюбовником!

— Угу. — Тетя похрустела огурцом и подтянула к себе бутыль с… молоком? — Тогда вот вам сразу несколько вопросов. Отвечать на них надо быстро и доходчиво! Что случилось после бегства супружницы вашего Головы? Если вы — род ведунов, то как проморгали налет Пепельного на деревню? И как ты, старик, коли ты ведун, можешь не знать об участи собственной жены?

Последний вопрос задел деда Олеся за живое. Он нахмурился, ногой выдвинув из-под стола табурет, тяжело опустился на него. Взял нож и отточенными движениями прямо на дощатом столе принялся кромсать сало. Как только от шмата остались одни ломти, он начал резать красные бока помидоров. Наконец, когда кромсать оказалось больше нечего, он обвел нас ясными, совсем не старческими глазами.

— Значит, поговорить хотите, госпожа заезжая волшебница? — Он уставился на Мафу так, словно она сперла у него рубль в праздничный день, и угрюмо усмехнулся. — Что ж, можно и поговорить, раз хочется. Только не думай, что ты способна эти проблемы решить! Хотя… Чего уж тут… — Старик опустил глаза и, разглядывая изрезанную столешницу, вздохнул. — Не колдуны мы… С даром предвидения не больно-то с призраками повоюешь!

— Ладно, забыли. — Мафа тоже перестала изображать крутого спецмагагента. Тихо откупорила бутыль и, нюхнув левой ноздрей, опознала содержимое, чем и была несказанно обрадована. — Олесь, ты того, не серчай! Спасибо за хлеб да соль. Давай, может, по чарочке? Мне после баньки так самое то!

Дед задумчиво пожевал усы, с сомнением покосился на бутыль, нежно прижимаемую тетей к необъятной груди.

— А по чарочке не великовато ль будет? Все-таки на меду настоянная! Может, стопками обойдемся? Это я не оттого, что жадный, это я к тому, что побеседовать бы надобно, а разговор долгий намечается…

— Хочешь сказать, что я пить не умею? — Тетя заняла наступательную позицию. — Да я, если хочешь знать, такое экспериментальное пойло употребляла, ради прогресса науки, естессно, тебе и не снилось! И ничего! Жива!

— Это ты сейчас про почечуйник? — уточнила я, жуя уже остывшую картошку, не забывая макать ее в свежайшую сметану.

— И про почечуйник тоже! — кивнула тетя и приказала Митяю: — Давай, малец, метнись за стаканами!

Пацан покосился на деда, дождался кивка и бросился в сени.

— Ну, стаканы так стаканы! — Олесь вдруг усмехнулся в усы и неопределенно буркнул: — Может, так даже и лучше.

— Так всяко лучше! — Тетя не стала вдаваться в расспросы. Только уточнила: — Может, еще и квасок найдется?

Дед Олесь с тяжким вздохом поднялся…

Вскоре на столе появились запотевший кувшин с квасом и три стакана. Митяй уселся рядом с дедом и принялся уплетать нехитрый ужин. Тут скрипнула входная дверь, впуская убитого горем Афанасия. Оглядев нашу честную компанию, он скорбно поинтересовался:

— Я тут случайно услышал что-то про стаканы… и картошку… и квас… и вообще… — Он всхлипнул. — Вот вы, значит, как? Поизгалялись, чуть не убили и бросили ночью одного, холодного и голодного! Хорошо хоть, друг верный овсом поделился. Или думаете, что раз я снова Змеем стал, так, значит, не вашего поля ягода и могу овсом перебиться?

Я всмотрелась в печально выпученные глазищи Афона и пристыженно вскочила с места:

— Так мы думали, что ты сам решил пока в дом не заходить! Иди, садись на мое место!

— Кто думал, а кто рядом с такими друзьями на одном поле и… клад не закопает! — Тетя невозмутимо наполнила доверху два стакана, покосилась на шмыгавшего носом Змея и милостиво плеснула в третий. — Ладно уж, недоразумение ходячее, иди, выпей с нами чарку примирения, и забудем все наши разногласия. Все равно стаканов три, а Васька горюче-смазочные материалы у нас пока не употребляет!

— О, миль пардон, мадам! — Афанасий перестал стонать, прошел к столу и, плюхаясь рядом со мной прямо на пол, зло уточнил: — А о каких разногласиях идет речь? Может, об этих глазах или хвосте чешуйчатом? Или о зеленом цвете кожи?

— А что тебе не нравится? — мило улыбнулась ему тетя. — Могу сделать тебя желтым или красным. О, а может, лучше серо-буро-малиновым? В крапинку!

— Издеваемся? — Афон сгреб когтистой лапой пузырь самогонки и надолго припал к широкому горлышку. Когда белесой жидкости изрядно поубавилось, он громко рыгнул и отставил бутылку. — А мне все равно! Ну не быть мне человеком — и ладно! И не такое переживал! Да и тебе, мамаша, покоя больше не предвидится! Это я, ведьма страшная, как Змей Подгорный говорю!

— Вот таким ты мне больше нравишься, парниша! — Тетя никак не отреагировала на его угрозу, подняла стакан и, чокнувшись с дедом Олесем, сделала пару глотков. — Будешь достоин стать человеком по нутру, а не по ситуации — подмогну. А теперь сиди и помалкивай! Требуху набивай. — И кивнула притихшему деду Олесю: — Рассказывай, уважаемый, все, что ты хотел, чтобы мы знали.

Хозяин не спеша откусил огурчик, сосредоточенно им похрустел и в замешательстве пожал плечами.

— А чего рассказывать? Все и так всем известно, и в народе молва до сих пор ходит, успокоиться не может. Другое дело, вы-то не местные… Эх, не хотел бередить старые раны, да, видать, придется…

— Деда, а может, я начну? — Митяй под шумок слупил полкотелка картофана и теперь ерзал на стуле так, что явно рисковал нашпиговать свой тощий зад отборными занозами. — Ну можно?

— А, начинай! — Дед, как мне показалось, с облегчением махнул рукой и заново наполнил стакан. — А я пока посижу, подумаю.

— Ну вот, значится! Дело было пять лет назад. Я не больно-то помню, но говорят, в тот год засуха случилась, не вышептать какая, — затарахтел Митяй, словно опасаясь, что его остановят. — И цирк бродячий к нам пожаловал. А жинка Головы заприметила среди циркачей одного трюкача. Только это потом стало известно. Когда цирк уехал, хватились, а ее тоже след простыл. Голова любил ее сильно, ну и знамо дело — двоих детей одному-то на ноги поднимать несладко! Вот и запил.

Я едва сдержала усмешку. Надо же, такой маленький, а рассуждает так, будто ему сто лет в обед. И покосилась на тетю, но та предельно серьезно ему внимала:

— Ага. И цирк уехал, и клоунов не осталось. А Голову, я так понимаю, другого выбрали?

— Та не, тот же остался. Так-то он мужик толковый: ежели какие неприятности случатся, вмиг все наладит. Грех другого выбирать, — включился в беседу дед Олесь. — Что только наши поселяне ни делали, какими только травами его ни лечили — а все одно. Грусть-тоска съедает нашего Василя Силыча. И вот уж не знаю, откель сельчане узнали о знахарке пришлой, но решили, что с ее помощью вылечат нашего Васю от тоски. Да только еще хуже сделали.

— Потребовала в уплату эта ведьма заморская души детей его, — снова встрял мальчонка, но дед так цыкнул на него, что тот обиженно замолчал, а после и вовсе залез на печь.

— Цыц, мелюзга! Негоже байки чужие пересказывать. Скажу, как увидел все сам, а после решайте, правда это или ночное видение. — Олесь обвел нас взглядом и продолжил: — И впрямь та ведьмачка в уплату потребовала у Головы его деток, не то жизни, не то души, не то в услужение к себе. Голова, ясен перец, был под ентим делом и знахарку ту, вместе с советом старейшин, что ее привели, чуть с крыльца высокого не спустил. Отвоевал, значит, ребятишек своих, да чуть погодя сон его сморил. В общем, что произошло той ночью у него в доме — не знаю. Да только утром детей и след простыл. Впрочем, как и ведьмы. А с той поры объявился у нас на озере волк, как ночь черный, да русалка. Те, кто видел ее, говорили, что лицом утопленница на Анну похожа, дочку Василь Силыча. Вот и весь сказ.

Старик снова разлил самогон. Тетя и Змей подняли стаканы, звонко чокнулись стеклянными боками, осушили и дружно захрустели соленьями. Наконец Змей выдвинул свою гипотезу:

— Значит, как я полагаю, таинственный волк — это брат Анны?

— По всему выходит так, — осоловело кивнул старик, бросил взгляд в темноту, что плескалась за окнами, и затейливо обмахнулся кулаком, зигзагообразно начертав в воздухе знак оберега. — Вот эту ночь переночуем, и год можно жить да не тужить! А то, что племяш мой с невесткой именно накануне, это не просто так… Эх…

Из уголка его глаза скатилась слеза, да так и исчезла в морщинках, оставив лишь блестящий в свечном свете мокрый след.

— Так-так!

— Поподробнее, милейший! — Змей с тетей сказали это почти одновременно, переглянулись и снова разом заговорили: — Что не так с этой ночью?

Снова посмотрели друг на друга и хором рявкнули:

— Цыц!

Затем одинаково удивились:

— Это ты мне?

— Слушайте, а может, хватит говорить одни и те же фразы в унисон? Ну, честно, даже неинтересно стало. — Я сцапала пузырь с самогонкой и демонстративно спустила его под стол. — Вот когда снова научитесь внятно излагать мысли, тогда и получите назад!

— Ладно. Ты права, племяшка. Сначала дело, потом отдых. — Тетя хлопнула по столу рукой и наставила палец на Змея. — А ты даже не пробуй со мной бодаться!

— А я и не бодаюсь! Как бодаться с тем, у кого рогов по природе своей нет? — запальчиво выдал Афон и тоном работника царских спецслужб заявил: — Но я слежу за тобой! И твой провал станет моей победой!

— Да ради бога, — отмахнулась тетя и посмотрела на Олеся. — Так что не так с этой ночью?

Тот снова покосился в окно, посмотрел ей в глаза и пробормотал:

— Сегодня та самая ночь, когда свершилось черное колдовство Кудыки!

— Куды-куды… Чего?! — Услышав знакомое до боли имечко, я тоже заговорила так, словно перепила самогонки. — Чего-чего?! Как?!

— Ведьму звали — Кудыка! — подтвердил мои худшие опасения Олесь. — Не ахти, конечно, имечко, но зачем так реагировать? Так вот, рядом с ней я всегда чувствовал присутствие какой-то темной силы. Даже силы не из мира сего!

Значит, здесь были Кудыка и Пепельный! Куда ведет этот след?

— А как отработать это колдовство, ты не знаешь? — Мафа чуть прищурилась, и на дне ее глаз, блестящих огоньками свечей, зажегся азарт. Она, словно батюшкина гончая, взяла след.

— Если бы я точно знал, что дети мертвы, — я бы мог отпустить на небеса их души, а так… — Старик качнул головой и снова тяжело вздохнул. — Не знаю я такой волшбы. Правда, вычитал в свитках похожее колдовство, так там черным по белому сказано, что надо найти то место, где произошло такое колдовство, и просидеть там ночь, ничего не боясь! Ибо даже собственную смерть будешь ты переживать и, не убоявшись, — жить останешься.

— А чем мне в эту ночь грозит, например, прогулка до отхожего места? — влез в разговор Змей. Тетя, может, и хотела его осадить, но приняла уместность вопроса и посмотрела на деда Олеся.

Тот поморщился, словно ему только что нанесли тяжелую рану.

— В эту ночь происходит нечто нехорошее. Сегодня все селяне сидят дома и носу боятся высунуть в темноту, а я вот с вашими превращениями и перемещениями даже ставни не закрыл! А вдруг они сейчас стоят под окнами и смотрят на нас? — Старик снова обмахнулся защитным знаком.

Я почувствовала, как у меня по спине пробежался холодок. А вдруг на нас и впрямь кто-нибудь из темноты таращится?

— Ой, да ладно тебе переживать! — отмахнулась Мафа и снисходительно бросила: — Никто под окнами не стоит и не смотрит! Я на твою халупу заклятие одно хорошее наложила. Так что ты, вместо того чтобы страшилками заниматься, лучше покажи, где нам с пути-дороги кости бросить. Спать хочется — аж жуть! А вот завтра и подумаем, как беде вашей помочь!

Дед Олесь со Змеем смерили ее разочарованным взглядом, а высказываться пришлось, естественно, мне:

— Тетя, но ведь именно сегодня особая ночь. Может, попробовать, воспользоваться советом дедушки?

— И что ты хочешь? Прийти без спросу в дом Головы и переночевать там? Вот мужик удивится! — Тетя усмехнулась. — Нет, нет и нет! Мы не можем так рисковать! Тем более все это вилами на воде писано! К тому же слышали? Опасно сегодня в темноте гулять! Быстро спать! — Она поднялась и мило улыбнулась все еще недоверчиво пялящемуся на нее хозяину. — Так не найдется ли для гостей какой овчины?

Старик нехотя кивнул. Поднялся. Прошел к печи. Встал на табуретку и, по пояс забравшись на полати, чем-то там пошуршал и под недовольное бурчание уже прикорнувшего внука скинул на пол две подушки и два овчинных одеяла.

— Чем богаты! — А сам полез на печку под бок к Митяю.

— Сгодится! — Тетя подошла, прихватила одеяла, подушки и принялась сооружать постель в двух шагах от печки. Причем одно одеяло она использовала как матрас, а второе по его прямому назначению. Затем обратилась ко мне: — Ну, доня, чего сидишь, точно медом к табуретке примазана? Иди, ложись. Утро вечера мудренее! Это вас всех касается!

— Раскомандовалась! — Змей зевнул во всю пасть и растянулся прямо на полу.

— А тебя никто и не заставляет! — тут же отреагировала тетя. — Домашним животным место на улице!

— Это… что же получается? — Змей даже с кряхтением поднялся. — Это значит, после всех твоих неудачных магических опытов я еще и домашнее животное? И долго я буду терпеть такое поведение от престарелой злопамятной «бабы-яги»? А все из-за того, что я тебя с Васькой перепутал? Да?

— Не-е-ет! Что ты! Я не злопамятная! Просто злая и у меня память хорошая! — звонко расхохоталась тетя. Я заметила на дне ее зеленых глаз разгорающееся свечение и мысленно пожелала Змею удачи. — Обожаю, знаешь ли, когда кудрявые толстяки называют меня старухой. Прям тащусь, как питон по гвоздям!

— Фу! Мадам! Откуда у колдуньи с таким известным именем такой портовый лексикон? — Змей явно рисковал. Причем сильно! — Теперь понятно, в кого пошла Василиса с ее-то воспитанием! И это, прошу заметить, она сейчас на порядок воспитаннее вас будет. А все потому, что те несколько недель наших совместных путешествий не прошли для нее даром.

— Ах, значит, я не умею детей воспитывать?! — Тетя подбоченилась, а ее глаза и вовсе превратились в два горящих мертвенным светом фонаря. — Отлично! Вот заодно и проверим на тебе! Путь наш будет долог… Кстати, команда была спать! И… закрой за собой дверь с той стороны!

— Не дождешься, ведьма злая! Я тебе не жертва, типа Василисы! Я ухожу! — Змей развернулся на сто восемьдесят градусов, тяжело протопал к двери и так жахнул ею, что с притолоки отвалилась прибитая подкова.

Мы с тетей услышали, как под лапами Афанасия захрустели старые ступени крыльца и глухо хлопнула калитка.

— Будет знать, на кого свою клыкастую пасть разевать! — наконец отмерла она. Улеглась на импровизированную кровать и, сложив руки на одеяле, посмотрела на меня. — Ну а тебе чего, особое приглашение нужно?

— Знаешь… — Я покусала губы, пытаясь сдержать все то, что рвалось из меня наружу. Не получилось… — Ты не права! Ты не имела права обижать моих друзей! И я тебя сюда не звала! И… да! Из тебя плохой воспитатель!

На тетю было жалко смотреть. Ее ведьмин взгляд потух, и она часто-часто заморгала. Так, словно собиралась заплакать. Только в ее голосе по-прежнему оставались командные нотки.

— Доня! Немедленно скажи, что твои слова следствие нервного переутомления. Или я…

— Или ты — что? — Я прищурилась, чувствуя, как раздражение, обида сменились гневом. Вот почему? Зачем она так со мной?

— Или я… Боженьки ты мой! — Тетя вытаращилась на меня так, словно увидела призрака. — Это чего такое? А? Ну-ка быстро говори — чего это такое, а?

Плавали, знаем! Тетя — актриса от бога! Виновата, а признаться невмоготу! Вот и устроила цирк!

— Самогонка это, на белене настоянная! Пойду прогуляюсь! — и, не слушая угроз тети по поводу ремня, угла, гороха, я прошагала к двери, распахнула ее и вышла в ночь.

Никакой жути во дворе меня не поджидало. Просто ночь. Ароматная от скошенной травы и летнего зноя, теплая, как бархат папенькиного одеяла, мелодичная от оркестра сверчков, лягушек и ветра в камышах, разноцветная от огоньков светлячков и рассыпанных щедрой рукой по небу самоцветов-звезд.

Просто ночь!

За спиной послышались вопли Мафани, и я, дабы не усугублять нашу ссору, бросилась бежать по невидимым в темноте, но таким ощутимым под ногами грядкам, к распахнутой настежь калитке. Вдруг получится догнать Афона?

Отбежав к деревьям, я остановилась. Я видела, как по двору ходит Мафаня. Уже не ругаясь, она только просила меня вернуться, но я не вняла просьбам. Постояв немного, развернулась и пошла вперед куда глаза глядят.

Я не хотела этой ссоры. Не хотела того, что произошло. Я понимала, тетя переместилась ко мне, чтобы помочь. Чтобы в тяжелые для меня дни я была не одна. Чтобы я чувствовала поддержку. Но! За то время, пока мы с Ником и Афоном искали кольцо, я незаметно для себя изменилась. Я стала взрослой, я научилась отвечать за принятые мной решения, и мне больше не нужны были няньки.

А еще — мне очень не нравится, когда обижают моих друзей! Тем более что их так мало!

Село и впрямь точно вымерло. Может, жители действительно боялись выйти на улицу из-за «страшной ночи», а может, мы настолько увлеклись ссорой, что совсем позабыли о времени и селяне уже попросту спят.

Я прошла по главной улице, сопровождаемая редким бреханьем собак, постояла у большого дома (надо полагать, Головы) и, не заметив ничего подозрительного, уже собралась вернуться в избу деда Олеся, как вдруг над головой что-то просвистело, клинком разрезав ночной воздух. Чувство, что за спиной кто-то стоит, пришло внезапно, заставив меня поспешно развернуться.

— Афанасий! — облегченно выдохнула я. — А я думала, что не найду тебя!

— А ты действительно искала? И не по тетиной наводке? — Змей заложил лапы за спину и, не мигая, уставился на меня желтыми выпуклыми глазищами.

— Я с ней поссорилась. Не хочу, чтобы за меня решали, как жить! Я не маленький ребенок! — И, заметив его недоверчивый взгляд, даже притопнула ногой. — Больше нет! В конце концов! Где она была, когда мне действительно нужна была ее помощь?! Почему не переместилась ко мне, если это так легко? А сейчас пришла и считает, что может распоряжаться мной, как своей собственностью?! Обижать моих друзей?

— Ну… это ты погорячилась! — Афон подошел ближе и неловко обнял меня за плечи. — Я это… того… скажу, что права была твоя премудрая тетушка, когда говорила об истинности намерений.

Ой, что-то я слышу в его голосе нотки вины… И с чего бы это?

— Ты сейчас о чем? — Я отстранилась и заглянула в его желтые глаза. Он отвел взгляд.

— Я ведь с вами с самого начала тоже не бескорыстно поперся. Думал облик свой вернуть.

— Ну, так вернул же! — Я нахмурилась. Коню понятно, что все «поперлись» ради какой-то первоначальной выгоды. — Главное-то не в том, из-за чего ты пошел, а почему остался! Ведь ты остался!

— Ага… — Змей вздохнул. — Только благодаря твоей тетушке выяснили, что я снова остался из-за корысти. Облик-то человечий теперь снова возвращать надо!

— А что за любовь у тебя большая, про которую тетя говорила? Ну, что, мол, сначала стань человеком на делах, тогда человеком к зазнобе своей придешь… А?

Змей вдруг смутился и решительно сменил тему.

— Вот что я скажу тебе, Василиса! Надо Ника выручать. Я обещал — я сделаю! А когда выручим, тогда обо всем и поговорим! Коли живы будем!

Ой, не к добру такие заявления! Честно — больше всего на свете не любила разочаровывать хороших людей. Точнее, друзей. Короче, змеев! А ну как решит он мне в любви признаться? И что я ему скажу? Хотя тут и говорить особо нечего. Он и так все прекрасно понимает и даже знает, кем отныне и довеку занято мое сердце!

А может, все же не признается? Или не мне?

— Ладно. — Не зная о чем говорить, я покосилась на обступающие нас почти исчезнувшие в темноте дома и предложила: — Может, вернемся?

— Вообще-то я хотел на озеро слетать. Помыться. А то из-за твоей тетушки, чтоб ей так всегда везло, не довелось мне в баньке попариться. Дымом даже от змеючьей кожи тянет! — Змей неловко оскалился.

— Ну так пойдем! — Я пожала плечами. Это же здорово! Всегда мечтала искупаться при свете луны! И запоздало испугалась: — Стоп, а как же призрак?

— Ха-ха! — Змей заколыхался от смеха. — Да в таком обличье я не только призрака — Пепельного напугаю!

— И то верно! — согласилась я. — Только больше не упоминай при мне это имя. Идет?

— Идет! — Змей протянул мне когтистую руку, и я солидарно хлопнула по ней ладонью.

Где-то в Пекельном мире…

— Василиса! Васька, Василек! — Как же хорошо быть рядом с любимой! С подаренной ему судьбой красавицей! Взбалмошной выдумщицей, веселушкой! Василисой! Он мог придумать ей сколько угодно ласковых прозвищ просто потому, что ему нравилось ее так называть. Ему нравилось видеть, как она млеет от его ласк, смущается от его силы, загорается страстью от его слов. — Как же я схожу с ума, когда тебя нет рядом. Умираю, представляя тебя одну, без помощи и защиты! И некому отогнать ночной кошмар! Василек!

Ее веки дрогнули, а губ коснулась игривая улыбка. Она его! Его на веки! И никто ее не сможет у него забрать! Потому что он… он… Кто он?

Ник стиснул руками виски, спасаясь от пронзающей боли. А действительно, кто он? Пленник? Раб? У него даже нет будущего! Совершенно неясно, зачем Пепельный держит его в клетке. Не как раба — как узника! Почему не убил его еще той ночью, в пустыне, когда нашел его и свое заговоренное колечко? Ведь такое не прощают! Он, Ник, совершил святотатство! Похитил у владыки Пекельного мира перстень власти, перстень силы! Если знать как, он мог бы легко захватить власть в этом сумрачном государстве. В мире боли и отчаяния! Ну, по крайней мере как считали живущие под ясным небом да жарким солнышком. А так мир как мир! Не хуже и не лучше.

Он не раз с высоты своей клети видел тех, кого Пепельный называл слугами, а чаще рабами. Кто-то был похож на него — обгорелое подобие хозяина! Кто-то напоминал страшных чудищ из легенд, а кто-то выглядел как простой смертный.

Обычный мир!

Василиса потянулась, сладострастно выгнулась на его руках. Тихонько застонала. И не открывая глаз — улыбнулась.

— Боги мои, как же ты прекрасна! И как же ты сводишь меня с ума!

Ник не утерпел и коснулся губами ее губ. Таких сладких… Таких влажных… Таких… холодных?

Глаза Василисы распахнулись, наполненные призрачным светом небесной лазури. Она вдруг открыла рот, и ее мягкий, чуть шершавый язык… принялся умывать его не хуже заправского банщика!

— Василиса! Вася?! — Шок сменился удивлением, из темного омута памяти родились образы, которым послушно придал звучание его голос. — Фу! Место, Феликс, Закир!!! Фу! Лежать, мальчики!

Он еще выкрикивал непонятные команды, а глаза уже распахнулись, вырывая сознание из пут колдовского сна.

Пятиглавые собаки Пепельного?! Значит, он умудрился уснуть, нежно обняв прутья решетки, и теперь две здоровенные, черные, с красными подпалинами пятиглавые твари пытались его освежевать! Причем через прутья решетки, слюнявыми, колючими, будто терка, языками!!!

Мозг еще пытался справиться с накатившим, обездвиживающим ужасом, а тело уже успело среагировать, каким-то неведомым кульбитом перенеся его к дальней стене и буквально вдавив спиной в острые камни.

С губ сорвался хрип. Не в силах пошевелиться, Ник смотрел, как дьявольские собаки, не получив добычи, потыкались носами в решетку, обиженно коротко тявкнули и, привлеченные зычным криком хозяина, будто на крыльях сиганули вниз.

Вот так поспал!

Да еще этот сон — будь он неладен! После таких снов как никогда остро начинаешь понимать безысходность, одиночество и катастрофу, которую не отменить и не исправить! Табун уже мчится, набирая скорость, к пропасти. И не затормозить, не остановиться и уж тем более не повернуть назад!

Зря он тешил себя надеждой. Он — мертвец! Пепельный скормит его этим зубастым тварям, как только получит то, что хотел!

А что он хочет?

Василису?

— Ну что? Как прошел сеанс лечебного сна? — От писклявого, знакомого до боли в подмышках голоска Кобылки-горбылки Ника передернуло. Так вот, значит, кому он должен быть благодарен за свое испорченное настроение! — Самооценка поднялась?

— Не опустишь! — рыкнул он. Оттолкнулся от стены и встал на ноги, с опаской поглядывая вниз, туда, где в пелене не то дыма, не то тумана слышалась собачья грызня. Небось уже делят чью-то плоть! Как же вовремя он проснулся! Но даже не это главное, а то, благодаря кому он уснул! — Спасибо за помощь!

— Ой, да не за что! — Но кобылка, кажется, не заметила недовольство, прозвучавшее в его голосе. — А я тебе весточку с воли притаранила! Угадай от кого?

Сердце бешено заколотилось, отдаваясь молотом в висках. Губы сами шепнули имя любимой.

— От Василисы?!

— Ха, размечтался! — Крылатая бестия даже показала язык, а когда он попытался ее как муху прихлопнуть, исчезла и бесстрашно появилась перед глазами. — От нее ты долго приветов еще не дождешься! Обидел ты ее, Ник! Сильно обидел!

— Да чем?! — не выдержал он, рявкнув на свою мучительницу в полный голос. — Чем я ее обидел?

— Недоверием! Обманом! Зачем таился от нее?

— Хотел, чтобы и она влюбилась в меня так же, как я в нее!

— Верю! Шикарный план! Только надо было молчать до последнего!

— А я ничего ей и не сказал! — Губы Ника искривила горькая усмешка. — Не успел!

— Ты — нет! А вот кореш твой с соломенными мозгами — так очень! А все потому, что сам клинья к принцессе подбивает! И поверь, пока ты тут баланду хлебаешь да псов местных развлекаешь — подобьет! — Хлоп! Горбатый призрак рассеялся под его ладонью струйкой дыма и снова появился у него перед глазами. — А и еще! Привет тебе от Борюсика-рыжусика. Снова заговорил! Правда, говорит, такого натерпелся — в страшном сне не увидеть.

Как объяснить этой мучительнице, что в данную минуту ни о ком, кроме Василисы, ему думать не можется? Сказать — значит обидеть Борьку. Ведь эта тварь летучая обязательно передаст коняге его слова, да еще и смысл извратит!

— И что с ним произошло? — Ник изобразил искренний интерес.

— А ничего особенного! Просто пообщался с Мафаней — тетей зазнобы твоей. Говорить — заговорил, но после того как увидел, что та сделала с Афанасием, — начал заикаться! Так-то!

— И что она такого сделала? — Мафаня? Мировая колдунья! Они знакомы с тех пор, как она нашла его лежащим под кустиком без чувств после бегства из царства Пепельного и выходила. Совсем еще девчонка, подросток. Василисы тогда и на свете не было… — Послушай… А может быть, она мне поможет? Если только Василек додумается обратиться к ней за помощью!

— Э… не! Думай сам, как выбираться! — Горбатая бестия кувыркнулась в воздухе и пропала. Лишь остался звучать ее голос. — Вот тебе домашняя работа: вспоминай, как ты отсюда сбежал! Ну и самооценке не давай опускаться! Держи планку! А мне к душам заблудшим надо!

— Чтоб и тебе вместе с ними заблудиться! — в сердцах пожелал ей вдогонку узник.

За что ему все это?!