Циклоп и нимфа

Татьяна Степанова, 2020

Эти преступления произошли в городе Бронницы с разницей в полторы сотни лет… В старые времена острая сабля лишила жизни прекрасных любовников – Меланью и Макара, барыню и ее крепостного актера… Двойное убийство расследуют мировой посредник Александр Пушкин, сын поэта, и его друг – помещик Клавдий Мамонтов. В наше время от яда скончался Савва Псалтырников – крупный чиновник, сумевший нажить огромное состояние, построить имение, приобрести за границей недвижимость и открыть счета. И не успевший перевести все это на сына… По просьбе начальника полиции негласное расследование ведут Екатерина Петровская, криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД, и Клавдий Мамонтов – потомок того самого помещика и полного тезки. Что двигало преступниками – корысть, месть, страсть? И есть ли связь между современным отравлением и убийством полуторавековой давности?..

Глава 8

«Мутно небо, ночь мутна…»

19 февраля 1861 г. 3 часа ночи

Бронницкий уезд

Кровь — на вытертом ковре, на обоях с виньетками. Кровь на скомканных простынях.

Клавдий Мамонтов и Александр Пушкин-младший на мгновение потеряли дар речи. Застыли на месте как вкопанные. Затем Пушкин-младший резко обернулся к двери, куда уже пыталась пролезть любопытная гостиничная прислуга, слетевшаяся на крик, несмотря на поздний час. Он высунулся в коридор и снова четко по-военному приказал:

— Никому сюда не входить. Сейчас же пошлите человека домой к предводителю дворянства. Разбудите его. Скажите — я послал и прошу его немедленно снарядить нарочного к графу Свиты Его Величества фон Крейнцу. Полицмейстеру. Слышали о таком? Пусть нарочный по пути заедет сюда, в гостиницу, я передам с ним полицмейстеру письмо. А теперь все вон отсюда. Коридор освободить. Сидеть в людской. Не шляться по дворам. Языками не молоть. Сплетен не распускать.

Он плотно закрыл дверь и…

— Ключ-то в двери, Саша, — тихо молвил Клавдий Мамонтов. — Вроде как они заперлись здесь, а дверь-то сейчас открыта.

Он тихонько повернул ключ, замок клацнул, снова повернул, отпирая. Приоткрыл дверь и, наклонившись, начал осматривать замочную скважину снаружи. В свете сальных свечей, что горели в коридоре, видно было плохо, но он все же кое-что разглядел.

— Царапины вокруг скважины. Может, отмычку использовали или какой-то штырь как рычаг.

Затем он снова захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.

Они заперлись с ЭТИМ внутри.

С тем, что предстало их взору и внушало ужас.

Рядом с разоренной кроватью на залитом кровью ковре лежала Меланья Скалинская. Обнаженная. Ее темные волосы разметались. В свете чадящих свечей ее тело отливало перламутром — полные руки, совершенная линия бедер. В свои последние мгновения она словно пыталась перевернуться на бок, чтобы доползти до кровати.

Клавдий Мамонтов отвел взгляд от ее искаженного мукой боли лица…

У нее была страшная рана на спине — между лопаток. И еще более ужасная рана спереди, которая начиналась от горла и захватывала верхнюю часть груди. А ладони сильно порезаны.

На кровати лежал крепостной лакей Макар. Тоже полностью обнаженный. Руки закинуты к спинке кровати и привязаны к прутьям черными шелковыми лентами. Он был похож на античную статую — нет, не на прикованного Прометея, а на связанного Вакха. Торс, точно изваянный из мрамора. Глаза закрыты. Выражение лица такое, словно он пытался сдержать свой последний крик. У него была лишь одна рана — в верхней части живота, там, где солнечное сплетение.

— Барыня и ее дворовый человек, крепостной, — тихо сказал Александр Пушкин-младший. — И в таком виде, который не оставляет сомнений о том, чем они занимались. Они убиты во время акта страсти. Она играла роль амазонки-наездницы, а он… Он, как видите, в путах любви. Кто-то вошел и стащил барыню на пол… Рубленые раны, Клавдий. Я такое на войне видел. Ее зарубили саблей. Она пыталась схватиться за клинок, поэтому и порезы на ладонях.

Он, стараясь не наступить на пропитанный кровью ковер, приблизился к кровати.

— Этот актер… или он ее лакей, или все вместе… он ее любовник. Даже смерть не отняла у него красоту. Я еще тогда заметил на музыкальном вечере — парень был слишком уж хорош для холопа. И метил явно выше. У нас бы в полку его оценили, да…

Клавдий Мамонтов вспомнил столичные сплетни о лейб-гвардии Конном полку, где офицеры — по общему признанию самые красивые мужчины двора и армии — одинаково ценили пыл стихов римского поэта Катулла и грезы и пристрастия «Пира Тримальхиона» Гая Петрония Арбитра.

— У него не рубленая рана, а колотая, — Пушкин-младший внимательно осмотрел рану. — Это тоже сабля. Но удар наносился сверху вниз. Вот так.

Он вскинул сомкнутые руки и резко опустил, словно вгоняя невидимый кол.

Мамонтов тоже подошел к кровати. Его внимание привлекли узлы на черных шелковых лентах.

— На его правой руке узел то ли ослаб, то ли… — присмотревшись, проговорил Клавдий. — Нет, он почти развязан. Саша, смотри — он пытался высвободиться. Развязать себя. Чтобы прийти ей на помощь. Но ему освободить даже одну руку не удалось.

— А как он мог это сделать? — разглядывая узел, спросил Пушкин-младший.

— Дергал, пытался вырваться.

— Тогда бы он затянул узел еще крепче. А здесь распутано, но не до конца.

Они переглянулись.

— Может, это Меланья его так небрежно привязала, — предположил Клавдий Мамонтов, — тоже часть любовной игры, чтобы он в какой-то момент мог сам освободиться из пут.

— Чувствуешь, как здесь холодно? — поежился Мамонтов.

— Да.

Пушкин-младший сосредоточенно смотрел на участок паркета возле столика, где стоял подсвечник. Мамонтов увидел это тоже — кровавый отпечаток.

— След сапога, — сказал он и отвернулся. — Саша, а на подоконнике кровь!

— Тот, кто их убил, должен сам весь в крови вымазаться, — Пушкин-младший подошел к окну. — Да, это, несомненно, кровь. А окно…

Он потянул на себя створки, и они легко распахнулись.

— Убийца ушел через окно, отсюда и кровь на подоконнике. Клавдий, мы сейчас оставим дверь запертой изнутри. А сами давай-ка пройдем тем же путем, что и убийца, — он нагнулся, поднял с пола одну из простыней и накрыл ею подоконник, словно хотел сохранить кровавые следы. — Снег все идет, и, возможно, все замело, но мы должны проверить.

Он забрался на подоконник и вылез из окна. Хотя это был и первый этаж, но флигель обладал высоким фундаментом, так что ему пришлось прыгать в снег. Клавдий Мамонтов последовал его примеру. Громоздкая шуба сковывала движения. Мамонтов снял ее и выбросил в окно, затем вылез сам. Напялил шубу снова.

Крепчающий ветер безжалостно ударил в лицо.

— У нас даже фонаря нет. В комнате лишь свечи, они бесполезны при таком ветре, — Мамонтов огляделся по сторонам, увидел над входом в людскую тусклый фонарь, подошел и сорвал его.

Пятно света выхватило цепочку следов на снегу — от окна через двор гостиницы в сугробы и…

— Это могут быть следы того мужика, трактирного слуги, — сказал Мамонтов, размахивая фонарем. — Но проверить все равно стоит.

Они, отворачиваясь от ледяного ветра, побрели по следу. Он вел не к площади, не к какому-то из строений трактира и гостиницы, а туда, где не было ни сараев, ни изб — ничего. Если во дворе цепочка следов еще как-то просматривалась, то чем дальше, тем сильнее снег заметал ее. Сугробы… И впереди сугробы… Но внезапно…

— Черт возьми, овраг! — Пушкин-младший не удержал равновесие и скатился на спине в этот самый овраг. — Клавдий, давай сюда. Здесь какие-то пятна на снегу, посвети мне!

Мамонтов тоже съехал в овраг, встал на ноги, вскинул фонарь, и в его свете они увидели на обледенелой кромке что-то черное.

— Кровь. Убийца дошел до оврага, возможно, упал, как и я. У него одежда в крови, и он здесь катался в снегу, пытаясь очиститься, снегом смыть эту кровь с себя… А где он выбрался? Куда направился?

Они пытались осмотреть склоны оврага. Однако снегу намело столько, что понять что-либо было уже невозможно.

— Когда их убили, как ты думаешь? — спросил Клавдий Мамонтов. — Они же наверняка кричали. Почему ни мы и никто в гостинице и в трактире их криков не слышали?

— Фейерверк. Помнишь, как громыхало, полыхало? Тела еще не успели остыть. Часа не прошло с момента их смерти. И кровь не свернулась еще, — Пушкин-младший выбрался из оврага, наклонился и протянул руку Мамонтову, вытаскивая и его.

Они побрели уже наугад. Никаких следов. Все замело.

Снег, снег, снег…

Мамонтов поднял взор к небесам: мутно небо… ночь мутна… невидимкою луна освещает… страшно, страшно поневоле средь неведомых… в беспредельной вышине… надрывая сердце мне…

Он дотронулся до лица, стирая с него пот и талый снег.

Ничего, кроме снега и тьмы. И вроде как бескрайнее заснеженное поле. Как они здесь очутились в одночасье? Неужели заблудились?

Но, оглянувшись, он увидел на фоне мутного неба темную громаду. Это была колокольня собора Михаила Архангела. Выходит, они отошли совсем недалеко от гостиницы.

— Все, здесь мы больше ничего не найдем, — сказал Пушкин-младший, отворачиваясь от ветра. — Пошли назад — мне надо собрать солдат пожарной команды. Прочесать здесь все с фонарями и факелами.

— А в полковые казармы пойдем?

— С казармами и офицерами мы пока погодим, Клавдий.

И Мамонтов покорно кивнул.

Сабля… те страшные сабельные удары…

Он вспомнил музыкальный вечер в Москве. Меланья с ее виолончелью. Макар — ее крепостной актер в образе Вакха с тирсом, читающий стихи. И другие крепостные актеры в своих париках и масках. Тогда это все казалось нелепым и забавным. А сейчас откровенно пугало.