Последняя истина, последняя страсть

Татьяна Степанова, 2020

Большие деньги рождают большие неприятности… На свалке обнаружен труп молодого мужчины в дорогом костюме. Алексей Кабанов, сын прокурора, намерен был построить в городе опасное предприятие – мусороперерабатывающий завод. По злой иронии судьбы, его тело оказалось на свалке как ненужный мусор. К расследованию столь резонансного преступления подключается Екатерина Петровская, криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД. Она должна войти в группу, возглавляемую начальником отдела полиции майором Ригелем. Алексея Кабанова многие ненавидели, ведь свалка стала причиной конфликта бизнесменов и местных жителей. И даже после его смерти противостояние разделяет родных, разводит в разные стороны влюбленных, разбивает сердца. В поисках убийцы Катя сорвет множество масок, услышит шокирующие признания, откроет страшные тайны. И все же найдет… последнюю истину.

Глава 7

Amour amour

На несостоявшейся свадьбе майора Ригеля Катя присутствовала в качестве гостя вместе с коллегами из Главка. Так что все происходило на ее глазах. В тот солнечный теплый августовский день три недели назад в Малом Харитоньевском переулке, когда ничто вроде не предвещало катастрофы.

В Главке весь июль и август циркулировали слухи: «Наш Вилли» (пусть он и сидит теперь начальником в своем Староказарменске) наконец-то женится на женщине всей своей жизни Лизе Оболенской. Якобы все-таки отбил ее у мужа, с которым хотел даже стреляться на дуэли насмерть. Про дуэль, конечно, врали — в полиции любят этакие романтические байки. И увести Лизу Оболенскую, которую Катя знала лично, от кого-то к кому-то было сложно, потому что она сама обладала харизмой, характером и решительностью почти мужской. Была крайне независима и свободолюбива.

Преуспевающий адвокат и писательница Елизавета Оболенская с самого начала протестов против строительства в Староказарменске мусорного завода активно участвовала в протестном движении, как адвокат оказывала юридическую помощь Экологическому Комитету Спасения, который возглавляла ее подруга Герда Засулич. За три дня до свадьбы в городе произошли известные события — митинг, который на этот раз власти решили «не санкционировать», собрал рекордное число горожан. Почти все вышли протестовать против строительства мусорозавода. Митинг закончился столкновениями с полицией и массовыми задержаниями. Приехали автозаки, росгвардейцы действовали без оглядки и жалости. В маленьком городе, насчитывающем всего несколько десятков тысяч человек, задержали триста митинговавших.

Лиза Обленская в тот день находилась в суде в Москве, где как раз подавала иски к компании, возглавляемой Алексеем Кабановым. Она приехала в Староказарменск уже вечером, когда автозаки переполнились людьми и в камерах УВД яблоку было негде упасть. Оболенская снова отправилась уже в местный суд, как адвокат задержанных, оспаривала административное задержание.

Это было все, что Катя знала о ней в связи с ситуацией. Знала она и то, что Вилли Ригель, получив приказ начальства о силовом разгоне митинга, его исполнил. И сам участвовал во всем — как командир Староказарменских полицейских.

И вот настал день свадьбы. Они все — почти три десятка гостей — собрались в Грибоедовском Дворце бракосочетаний. Вилли хотел жениться только там, при полном параде. Весь Малый Харитоньевский переулок заполонили машины — и личные, и полицейские с мигалками. Приехало из ГИБДД с цветами немало приятелей Ригеля и его поклонников на ралли.

Полицейский женится! Вилли, давай! Вилли, братан, держись! Силен мужик! Счастья жениху и невесте!

Бракосочетание назначили на одиннадцать часов. Гости ждали в знаменитом Красном зале Грибоедовского дворца, толпились на не менее знаменитой его лестнице, отделанной дубом. Вилли Ригель в черном костюме с иголочки с белоснежной гарденией в петлице светился от счастья. Катя была за него очень рада. Она нарядилась на свадьбу и предвкушала веселье и танцы до утра.

Но к одиннадцати часам невеста не явилась. Не явилась она и к половине двенадцатого. Гости начали перешептываться. Вилли Ригель звонил по мобильному — Лиза Оболенская не отвечала. В Красном зале было трудно дышать от букетов, принесенных гостями. Открыли окна. Без четверти двенадцать к ним вышла представитель Дворца и сказала: раз у вас все задерживается, надо уступить место следующим парам. Пройдите все в холл и на лестницу.

В полдень в Малом Харитоньевском взвизгнули тормоза — Лиза Оболенская, прекрасная, как белая роза, в пышном свадебном платье с кринолином и фате невесты, с букетом фрезий, с цветами в рыжих волосах, выпорхнула из своей машины и вошла во Дворец. Одна — без друзей и родителей.

Она появилась среди взволнованных гостей. Вилли устремился к ней навстречу, но она даже не взглянула в его сторону.

— Дорогие друзья, прошу меня извинить, но свадьба отменяется! — громко объявила невеста. — Говорю при свидетелях — я никогда не выйду замуж за Сорок Бочек Арестантов. Кто из вас потратился на подарки нам — вот моя визитка, звоните мне, я лично возмещу расходы. Удержите его, чтобы не вздумал сейчас за мной гнаться. И — прощайте!

Все замерли. Воцарилась гробовая тишина. Вилли стоял, как громом пораженный. Лиза Обленская очень аккуратно положила свой букет невесты на стул, повернулась к выходу.

Катя видела, как она скользит по грибоедовской лестнице, подобрав свои пышные кружевные юбки.

Сбежавшая невеста…

Она уже садилась в машину — в свадебном платье, фата из окна — словно белый флаг, когда Вилли, наконец, опомнился, растолкал приятелей-полицейских и бросился за ней — по лестнице вниз.

Вылетел из Дворца — машина невесты уже скрылась из вида. Он кинулся к первой попавшейся патрульной с мигалкой. К счастью, его удержали гаишники — Вилли, остынь, погоди, не надо, приди в себя, братан.

Теперь, оглядываясь на все эти грустные дела, Катя понимала — ей известно не все. Есть в этой истории свои подводные камни. Их предстоит достать из темной воды.

— Вилли, мне надо номер снять в гостинице. Какая здесь у вас самая близкая к отделу? — спросила Катя, когда они покинули булочную.

— Подруга мамы сдает свою однокомнатную квартиру, сама сейчас живет с дочерью и ее семьей, им помощь нужна. — Вилли Ригель кивнул на машину. — Заедем ко мне домой, мама ей позвонит — вы там лучше устроитесь, чем в гостинице.

Катя согласилась. Они ехали по Староказарменску, который к вечеру вообще словно вымер, будто объявили комендантский час. Фонари на площади, освещенные витрины, торговый центр… А людей на улицах — шаром покати.

Жилые кварталы — старый микрорайон из четырехэтажных послевоенных домов на несколько семей. Возле одного из них майор Ригель остановился.

Они вышли, Вилли открыл подъезд, поднялись на второй этаж. Катя знала по сплетням — Ригель время от времени снимал квартиры, но в свои тридцать четыре все возвращался к матери под крыло (отец его давно умер). Он позвонил в дверь — мама, это я.

Дверь распахнулась.

Катя увидела Марту Морицовну — его мать. Бледная и решительная, в глазах — молнии. В прихожей чемодан и две набитые спортивные сумки.

— Мама, я…

— Убирайся прочь! Вон с глаз моих! — Мать наклонилась и выбросила один за другим чемодан и сумки на лестничную клетку.

— Да что случилось? Ты что? — Вилли опешил.

— Прочь отсюда! Не желаю тебя больше видеть!

— Да что я такого сделал?!

— Что ты сделал? А ты не знаешь? Весь город знает это, а ты нет? — Мать жгла его взглядом. — Ты кем стал? В кого ты превратился? В жандарма? В опричника?! Сорок Бочек Арестантов!

— Мама, я тебе сказал — я не допущу здесь гражданского противостояния, не будет массовых беспорядков в моем городе!

— А их и не было, этих массовых беспорядков! Пока вы все не начали, вы сами все устроили! Это был мирный палаточный лагерь. Что вы сделали с теми, кто там был? Бросили в тюрьму! — Она кричала на него. — Что ты с ними сделал? Мой сын — жандарм!

— Не кричи на меня. Я исполнил свой долг. Я полицейский.

— Ты мерзавец! Бездушный робот — солдафон! — закричала на Вилли мать. — Что ты с Анной Сергеевной сделал?! Я тебя спрашиваю?

— Ее сразу отпустили, мама.

— Ей семьдесят три. Она моя подруга. Она с тобой, мерзавцем, нянчилась в детстве, гланды твои лечила! Она врач! Она к внуку пришла в их палаточный лагерь у свалки, принесла ему обед горячий. А тут вы явились, набросились на них, все там разрушили, всех скрутили. Ее, старуху, швырнули в автозак!

— Ее доставили в отдел, проверили документы и сразу отпустили.

— Сразу отпустили? Такая у вас инструкция, да? — Мать схватила его за бронежилет. — Она вернулась из этой вашей жандармерии, и ее «Скорая» сразу увезла! Мне позвонила ее дочь только что. Мы надеялись все эти дни, что все обойдется, а у нее инфаркт обширный случился, она сейчас в реанимации! Она умирает… Если она умрет… Ты, ты в этом виноват! Ты, негодяй, бездушный, бесчеловечный! Прочь с моих глаз! Не смей сюда являться! — Она отшвырнула от себя сына. — Явишься, когда изменишься. Когда снова станешь человеком нормальным, а не роботом-полицейским!

— Марта Морицовна, вы не правы! — воскликнула Катя, которая сначала дар речи от этой сцены потеряла. — Как вы можете? Он… да Вилли… что вы такое ему наговорили сейчас?!

— Не смейте его защищать! Знаешь, сын. — Мать смотрела на майора Ригеля. — Я Лизбет осуждала, гневалась на нее за то, что она тебя унизила публично. Так с тобой поступила. А сейчас я скажу — права она. Так тебе и надо. Может быть, хоть она научит тебя смотреть на мир и на нас всех по-другому. Не так безжалостно, бессердечно, как ты смотришь сейчас.

Она захлопнула дверь. Майор Ригель наклонился, забрал чемодан и сумки, начал медленно спускаться с грузом по лестнице…

— Вилли! — Катя бежала за ним следом.

Он швырнул вещи в багажник. Сел в машину. Внешне бесстрастный — только правая щека дергается в нервном тике.

— Немец все делает по инструкции, — сказал он хрипло Кате. — С апартаментами ничего не выйдет. Придется вам пожить в гостинице.

— Вилли, я… о, боже…

Катя и слов не находила. Он отвез ее в местную гостиницу. У него было такое лицо, словно он шел под водой и у него воздух кончался. Катя боялась его отпускать одного назад в отдел.

— У меня вещи в машине, а она на вашей стоянке, я с вами еду. — Она вернула ключ от номера на ресепшен. — Вилли, надо успокоиться.

— Непробиваем, как танк. — Он в машине глянул на себя в зеркало. — Слышали, как она про меня? Робокоп! — И врубил магнитолу.

Грянул Rammstеin — Amour Amour.

Словно кто-то там, на небесах, ехидный, столь не любящий и презирающий нас, специально сидит и подкарауливает момент, чтобы поставить самый убойный саундтрек.

Amour Amour — дикий зверь, он тебя подстерегает, отсиживаясь в логове разбитого сердца… И во время поцелуев при свечах выходит на охоту…

В отделе полиции Вилли Ригель сразу прошел к себе в кабинет, бросил вещи там, расстегнул, сдернул с себя бронежилет, форменную рубашку, оставшись только в серой футболке. Вышел, наматывая на кулаки черные ленты.

И в этот миг произошло одно событие, на которое взволнованная до предела Катя не могла не обратить внимания.

К Ригелю подошел тот самый мужчина, которого она видела на месте убийства в черном стильном плаще. Сейчас он был без плаща, в элегантном синем костюме и дорогом галстуке цвета палевой розы. Этакий восставший из гроба Носферату, разочарованный жизнью вампир. На лице — печать глубокой меланхолии. Голос негромкий, однако мужественный, низкий баритон.

— Она в пикете на площади, задержите ее. Привезите сюда.

— Пикет официально разрешенный, — бросил в ответ Вилли Ригель.

— Плевать. Задержите, привезите… Парень, уж ты-то должен меня понять. Сам такой же, как я, — импозантный Носферату обращался к майору по-свойски, на «ты», может, потому что был старше его лет на двадцать. — Хоть здесь с ней поговорю.

— Улаживайте ваши дела с ней сами. Езжайте туда, на площадь.

— Она отворачивается. И говорить со мной не желает.

— А если мы ее задержим и в отдел доставим, она что, с вами любезничать станет?

— Парень, ну войди в мое положение. Я должен с ней объясниться!

Катя вспомнила имя этого поразительного типа — Тимофей Кляпов. Вилли Ригель молча прошел мимо него, продолжая обматывать свои кулаки черными эластичными лентами.

— В спортзал? — спросил его дежурный Семен Семенович Ухов. — Это… а что случилось?

— С печки азбука свалилась, Семеныч, — ответил ему Ригель и свернул по коридору.

— Что с ним такое? Лица на нем нет, — тихо и тревожно спросил дежурный Ухов у Кати.

Семена Семеновича Ухова Катя тоже отлично знала — он работал в дежурной части и был бессменным и верным механиком Вилли Ригеля на всех полицейских ралли. Его другом — а после смерти Ригеля-старшего сам стал Вилли как отец. Кате они оба всегда чем-то напоминали героев Ремарка.

Шепотом она рассказала Ухову о том, что произошло только что у Ригеля дома.

— Мать его выгнала? — Дежурный схватился за сердце. — Она что, с ума сошла? Не понимает? Он и так со дня свадьбы по краю ходит. А теперь и мать на него ополчилась. Да я сейчас сам к ней поеду! Скажу ей!

— Семен Семеныч, погодите, не порите горячку. — Катя ухватила его за рукав. — Так только хуже сделаете. Надо подождать, пусть оба остынут. Он в спортзале?

— Он всегда, как у него на сердце камень, раз — и в спортзал, бокс, карате. Перчатки специально не надевает, чтобы боль чувствовать. Раньше на машине гонял на полной скорости по бездорожью, пар выпускал, сейчас отлучаться нельзя, мы же тут все как на казарменном.

— Что здесь стряслось у вас? Почему Вилли хотел Алексея Кабанова избить? — Катя решила наконец узнать самое главное на данный момент.

— Когда насчет митинга приказ пришел, — дежурный Ухов наклонился к самому уху Кати, — у нас здесь в отделе смятение возникло. Тогда Вилли сам бронежилет на себя надел, всю амуницию, шлем, щит, дубинку — для него приказ, сами понимаете. Мол, если что, сам первый за все и всех отвечу, как начальник, вас не подставлю. За это и любим его, за честность. Даже в таких делах, до которых мы дожили. — Дежурный скрипнул зубами. — А потом свадьба его через три дня. Вы сами знаете, как там все было. Я в Грибоедовский не смог приехать, у нас Армагедец с утра настал полный — из судов задержанных все привозили, привозили. Я думал — поеду прямо в ресторан на Чистые пруды. И вдруг звонит мне Кукушкин из розыска — в шоке, мол, сбежала от нашего невеста прямо в ЗАГСе! Кричит мне в телефон — наш-то уехал то ли за ней вдогонку, то ли в отдел. Если в отдел, прячь ключи от оружейной комнаты, скажи, что я их забрал с собой, а дубликат ключей хоть проглоти, но чтобы он их не нашел, не добрался до пистолета в таком состоянии. Я все ключи спрятал. Вилли приезжает — в черном костюме своем с цветком в петлице. Мимо меня — в кабинет и заперся там. Сутки не выходил. Я ночью ему стучал, просил — опомнись, сынок, мало ли что в жизни бывает… А он мне — Семеныч, уйди. Оставь меня. А на следующий день в одиннадцать принесла вдруг этого Кабанова нелегкая. Явился и сразу права качать — недостаточно жестко с митингующими! Они не угомонились — палаточный лагерь вон за ночь построили у свалки, технику не пропускают для расчистки стройплощадки. Жесткие меры надо принимать немедленно, а не миндальничать. Где начальник ваш Ригель?

— И что дальше? — спросила Катя.

— Вилли на крик его вышел. А этот хмырь ему — вы потворствуете хулиганам. Мер не принимаете никаких! Вилли ему сначала спокойно — мы меры принимаем, а они не хулиганы, а горожане, земляки. А этот Кабанов ему с такой наглой ухмылочкой — какие они вам земляки? Между прочим, прадед мой Берлин брал, а где ваша-то тевтонская родня тогда была, в каком концлагере, в какой зондеркоманде служила? Вы понимаете, что он ему сказал? В глаза — такое. Сейчас развелось этих гнид — ведут себя, словно сами воевали… Ну, Вилли ему и… Хальт ди фотце! — заорал. И переводить не стану вам, что это, плохое слово, вроде нашего «заткни хлебало», только совсем нецензурно. Он когда волнуется сильно, на немецкий переходит, он же двуязычный. А Кабанов фразу не понял, но смысл уловил и опять подло так — а, значит прав я, судя по вашему возбуждению. Ну, Вилли тут и бросился на него — Шайскерль! Тоже переводить не буду вам, совсем нецензурно… И потом по-русски — ЖАБА! Выкинул бы он его из отдела, дверь бы им вышиб, только мы все его удержали… еле удержали… Кабанов этот ноги в руки. Орет — я этого так не оставлю! Вас уволят!

— Семен Семенович, плохо все это. Слухи об этом уже и до Кабановой дошли. А в таком деле, как убийство…

— К черту слухи. Я за него горой буду, он мне как сын. Пусть эти — невеста и мать — от него отказались, так я за него встану, заступлюсь. — Дежурный Ухов глянул на Катю. — А вы, если по своей журналисткой привычке ради «полной объективности» что-то напишете против него, так, клянусь — на одну ногу вашу наступлю, за другую возьмусь и раздеру пополам, как лягушонка. Даром, что славная вы и мне симпатичны. Но за него, Вилли, я и вас… Поняли меня?

— Поняла, Семен Семеныч., — Катя кивнула. В полиции с некоторых пор весьма черный, мрачный юмор.

Она хотела спросить дежурного еще о том конфликте, но внезапно они услышали это.