Конь Огненный

Татьяна Матуш, 2018

В 140 году н.э. был написан Апокалипсис, мрачное пророчество, от которого вздрогнуло человечество. В 1902 году Григорий Гершуни создал террористическую организацию эсеров-бомбистов, поставивших целью дать человечеству счастье путем уничтожения его отдельных представителей. В 2020 году Глеб Самара и Женя Кореец остались без увольнительных. Что между ними общего? Может быть, и ничего. Но уже скачет красный конь апокалипсиса, которого решили оседлать полковник фон Шромберг по прозвищу "Дьявол в пенсне" и никому доселе неизвестный львовский изобретатель Иван Семчин. Ждет в тюрьме смертного приговора графиня-революционерка Мария Адонаньева и плетет свои невидимые сети Пятый Департамент (контрразведка). Что-то будет?..

2. Господа офицеры

«У самовара я и моя Маша,

А за окном совсем уже темно».

— Госпожа Петухова, утро доброе, — пожилой импозантный господин в солидном костюме, с неизменной тросточкой, чуть приподнял котелок, приветствуя даму в бледно-желтом платье.

Та кивнула, подарив ему сердечную улыбку. Пожилой господин проводил даму долгим взглядом — она этого вполне заслуживала, курпулентная была дама, и, помахивая тросточкой, двинулся вдоль по Садовой. У мостика через канал Грибоедова томился в ожидании молодой щеголь с букетом астр. Томился, видимо, уже давно: букет выглядел так, словно им пытались вымести пол в трактире, а перед этим долго несли под мышкой. Ветреная красотка, похоже, пообещала — и не пришла.

Солидный господин остановился у перил и обратил скучающий взгляд на воду, неторопливо бегущую под мостом.

— Не подскажете, который сейчас час? — обратился к нему несчастный кавалер, уставший ждать.

Пожилой господин неторопливо достал из внутреннего кармана дорогой швейцарский брегет на цепочке, откинул крышечку.

— Четверть одиннадцатого, сударь, — вымолвил он, покосился на букет и в сомнении добавил, — похоже, ваша дама забыла о свидании.

— О, нет, — возразил кавалер, — она обязательно придет. Должно, не сумела поймать извозчика…

Эту фазу он произнес как-то странно, словно не отстаивал достоинства свой возлюбленной перед незнакомым пожилым занудой, который влез, куда не просят, а отрабатывал некий обязательный ритуал, который давным-давно навяз у него в зубах. Точно так же как и ожидание на этом мосту, лениво бегущая вода и этот трижды клятый букет.

Пожилой господин в солидном английском костюме смотрел на воду так строго, словно она была проштрафившимся чиновником в его департаменте.

— Вы вызвали меня так срочно, — негромко проговорил он, — означает ли это, сударь, что вы готовы отработать, наконец, вознаграждение, пересланное вам авансом?

— Гельсинфорс, — бросил кавалер.

Господин смерил его недоверчивым взглядом.

— Рискованно, — пояснил он, — приграничная область. Там просто кишат агенты всех мастей.

— Русак сообщил, что они забрались в жуткую глушь. Несколько миль глухого высокого забора, утыканного предупредительными табличками: попытка проникновения карается десятью годами отсидки.

— И на этом заборе гроздьями висят англичане, французы и наши ребята из приграничного округа! — с досадой сказал пожилой.

— Русак сообщил, что пока никого не видел.

— Хорошо, — кивнул господин, — допустим. Жизнь — странная штука, иногда в ней такое случается, что никакой романист не придумает. Может быть и так. А кроме забора Русак что-нибудь видел?

— Слышал, — кавалер понизил голос и невольно оглянулся.

— Прекратите, — поморщился пожилой, — вы ведете себя как шпион в дешевой театральной постановке. Здесь никого нет. Так что ж такого услышал Русак?

— Там работает плавильная печь. Причем, если судить по тому, сколько топлива ей требуется, она работает сутками.

— Плавильная печь? — по-настоящему удивился пожилой господин, — за каким чертом им понадобилась плавильная печь? Я мог бы понять, если бы там взрывали или стреляли — но это?!! Русак не ошибся?

— Не думаю, — покачал головой кавалер, — он был довольно близко.

— Был? А где он сейчас?

— Пришлось срочно удирать.

— Черт! — несолидно выругался его собеседник, — ваша веселая компания хоть что-то может сделать хорошо, чтобы не пришлось потом исправлять?

— Губернатор Нижнего не жаловался, — бросил кавалер.

Пожилой господин сморщился, словно раскусил лимон.

— Помощь нужна? — спросил он, явно через силу, — или сами справитесь?

— Помощь… в чем? — уточнил кавалер.

— В том, чтобы туда вернуться и выяснить подробнее, какие черти там веселятся, и для чего им плавильная печь.

— Э, нет, — решительно мотнул головой кавалер, — уговор был — только отыскать, где эти ребята свили новое гнездо. Мы его выполнили.

— Если вы не ошиблись, и это и в самом деле они.

— Здесь ошибка исключена. Русак хорошо запомнил полковника. Больше мы ни о чем не договаривались. Надеюсь, вы тоже сдержите свое слово, господин Соболев? И нам не придется напоминать вам об уговоре… в нашей манере?

Тот недовольно поджал губы.

— Угрозы излишни, господин Энгельгард. Я — офицер. Пока смертная казнь отложена. В течение месяца будет либо Высочайшее помилование… что сомнительно и крайне нежелательно…

— Нас вполне устроит побег, — пожал плечами кавалер и, бросив надоевший букет в воду, коротко поклонился.

Пожилой господин внимательно наблюдал, как пересекает трамвайные пути и, заслышав колокольчик, ловко прыгает на подножку, и исчезает в сутолоке столицы Павел Энгельгард, профессиональный революционер, убежденный враг престола, заочно приговоренный к десяти годам каторги… и, похоже, только что оказавший неоценимую услугу Российской Империи.

…Глеб открыл глаза и с удовольствием потянулся. Просыпаться не «по звонку», а вот так, когда сам захочет, и твердо знать, что «губы» за это не будет, а, наоборот, будет завтрак: крепкий чай из самовара с хрустящими французскими булками, маслом и медом — до сих пор было для него чем-то диким и нереальным. Более нереальным, чем это невероятное происшествие с ним и Корейцем и весь этот мир вокруг.

Мужчина огляделся. Его обступало прошлое. Бревенчатые стены, не заделанные никакими панелями, не оклеенные обоями, а оставленные так, в своей первозданной красоте. Две высокие железные кровати «с шариками», а между ними расписанный в красно-зеленые узоры сундук с огромным языком замочной петли. Над соседней кроватью, где все еще дрых Кореец — явно самопальный, но очень аккуратный коврик — картина Шишкина «Утро в сосновом бору». Рядом — светлый квадрат. Возможно, от разбитого зеркала. Согласно примете, разбитые зеркала в доме не держали. На полу — пестрые дорожки. В уголке здоровенный, украшенный резьбой комод с гнутыми медными ручками. И — круглая печь, сейчас, понятно, холодная. Вообще-то, если, как призывал незабвенный Козьма Прутков «зрить в корень», ничего шокирующего в этой обстановке не было. В отдаленных деревушках, забытых Богом и дорожными строителями, до сих пор встречались такие комнатки с точно такими же кроватями и печками. Да и в музеях Глебу подобное «зрить» доводилось не раз. Но эти вещи не были отгорожены красным бархатным шнуром. На кроватях они с Корейцем спали, в комоде были аккуратно разложены их вещи. А расписной сундук был приглашающее пуст — приходи кто хошь и клади что хошь…

В первые дни Глеб, просыпаясь, искал мобильник, чтобы посмотреть, который час. Сейчас он почти привычно взглянул на старинные часы-ходики и так же почти привычно чертыхнулся — ходили они по забору. Аня забыла подтянуть гирю. Вернее, не забыла. Девчонка… горничная, или кто она тут… в общем, «принеси, подай, поди на фиг не мешай», откровенно побаивалась странных пришельцев и лишний раз в их комнату старалась не заходить. Что не мешало ей так же откровенно стрелять глазами в Корейца.

С наслаждением ступая босыми ногами по теплому дереву, Глеб подошел к окну и, отодвинув легкие занавески, распахнул приоткрытую форточку настежь. В окно тут же ворвались звуки и запахи, закружившие голову: скрипел колодезный журавль, беззлобно перекрикивались мужички, кажется, чинившие телегу. Или, что вернее, пытавшиеся ее доломать, чтобы с чистой совестью отчитаться перед хозяином, что сделать, мол, ничего нельзя, машина ремонту не подлежит… и пойти пить водку. Все как везде. От реки, прятавшейся в камышах, тянуло сыростью. А еще пахло дымком. Глеб уже научился выделять этот запах — на террасе Андрей растапливал шишками огромный самовар. Значит, проснулся Самара в аккурат к завтраку.

— Женя, — тихонько позвал он, — спишь?

— Нет, — буркнул напарник.

— А что делаешь?

— На горных лыжах катаюсь, — буркнул напарник и рывком сел на кровати, — по-моему, это очевидно.

— А, по-моему, у тебя отвратительное настроение, — заметил Самара, — интересно, кто успел тебе его испортить? Я не мог, потому что ты только что проснулся. Похоже, кто-то это сделал во сне?

— Еще бы, — Кореец поежился, — такая дрянь приснилась! Будто сижу я в каком-то подвале без окон без дверей. Почему-то в белой рубахе, зеленых штанах и старых кирзачах, навроде тех, которые у моего дедушки в чулане хранились. Я связан по рукам и ногам и какая-то фашистская рожа в золоченом пенсне склоняется надо мной и так, знаешь, спокойно, уверенно спрашивает… где стоит часть генерала Звоницкого, сколько у него бойцов, лошадей и фуражу… А если я не отвечу, говорит, меня будет спрашивать другой «специалист», и у него я буду говорить. Правда, сначала я буду кричать, а потом — стонать, но в промежутке я скажу все, что интересует этого придурка. Так что лучше мне сделать это прямо сейчас, тогда меня быстро и без затей расстреляют! — Женя возмущенно фыркнул.

— Да-а, заманчивое предложение, — усмехнулся Глеб, — должен сказать, этот твой, в пенсне… как менеджер мог бы сделать неплохую карьеру. Как его, бишь?

— Да никак! — зло отозвался Кореец, — и вообще, это всего лишь дурацкий сон… Но он почему-то здорово подпортил мне жизнь, — помолчав, признался он.

— Не переживай. Моя бывшая жена говорила, что сны сбываются только по средам и пятницам, а сегодня четверг. И нас ждут круассаны. Хотя я предпочел бы чашку кофе и сигарету.

— Попроси у графа, — буркнул Кореец, — думаю, у него найдется и то и другое.

— Как-то неудобно…

Господа авиаторы неторопливо одевались.

— Интересно, — сказал вдруг Женя.

Проследив за его взглядом — от светлого пятна на стене до темного угла рядом с комодом, Глеб заметил, что из-за тяжеленной деревянной дуры высовывается уголок деревянной рамы.

— Очень интересно, — повторил Женя. Он присел рядом с комодом и осторожно вытянул за угол фотографию.

— Ого! — вырвалось сразу у обоих.

— Вот это девочка, — добавил Женя, рассматривая портрет, так странно обретенный за комодом. С листа плотного картона на них смотрела девушка. Вернее, совсем еще девочка, подросток. Лет пятнадцати, не больше. В симпатичном беленьком платье, с черными кудряшками, взбитыми и уложенными в совсем взрослую прическу. Узкое лицо было неправильным, но привлекательным, возможно, благодаря яркому рту, сложенному в дежурную «фотографическую» улыбку. А вот взгляд был совсем не детским: твердым, властным и настолько внимательным, что от него хотелось спрятаться под кровать.

— Ну и глаза, — проговорил Глеб, — не хотелось бы мне стать врагом этой малышки.

— Точно, — согласился Женя, — порвет на тряпки. Как ты думаешь, кто она? И почему ее фотография валяется за комодом?

— Валяется? — усомнился Глеб, — скорее, спрятана.

— От нас? — поразился Женя.

— Нет. Просто с глаз долой.

— Из сердца — вон?

— Думаю, это родственница нашего гостеприимного хозяина. Скорее всего — дочь. Или племянница.

— Почему ты так решил? — улыбнулся Женя.

— Ну, во-первых, они похожи. Во-вторых, это фото, а не картина. Значит — сравнительно недавнее.

— Не скажи, — запротестовал Женя, — фотография в России появилась в 1840, так что это вполне могла быть матушка хозяина. Или его тетушка.

— Фотография не старая, — возразил Глеб.

— Да иди ты, — решительно не согласился Женя, — это наши фотки из автомата через три — пять лет уже годны только в помойку. А раньше фотографии качественными делали. Бумага плотная, серебра много. Они знаешь как хранились?! У нас в семейном альбоме есть фото моего прадеда в форме царской армии со всеми регалиями. В 1904 году сделано. Так даже не пожелтело!

— Хорошо, уел, — согласился Глеб, — не знал, что ты так разбираешься в фотографии. А на счет того, почему портрет спрятали, версии есть?

— Ну… — протянул Женя. Было видно, что ему приятна похвала старшего товарища и очень хочется с разгону выдать что-то этакое, чтобы закрепить свои достижения на ниве дедукции. Только его гений, похоже, взял отпуск.

— Может быть, она умерла. От чахотки или пневмонии. Раньше от этого часто умирали.

— И любящий отец немедленно поспешил избавиться от всех ее вещей? — Глеб покачал головой, — Брось. В этом случае он скорее соорудил бы ее мавзолей, и каждый день ходил к нему с цветами. Нет, приятель. Чует мое сердце, что здесь совсем другое что-то…

В этот момент в дверь постучали негромко, деликатно, но как-то очень по-хозяйски.

— Да! — подал голос Глеб, увлеченно рассматривая портрет так поразившей его девочки.

— Господа, — послышалось из-за двери, — вы уже проснулись?

— Заходи, Анюта, — по-простецки бросил Женька, которому все эти сословные заморочки были до одного места, — Мы оба уже в штанах.

За дверью хихикнули. Потом она все же приоткрылась на одну створку. Глеб обернулся.

— Ой! — испуганно пискнула Аня, увидев, что гость вертит в руках, — Как вы это?.. Простите… Я забыла убрать портрет из комнаты, когда готовила ее для вас. Если хозяин узнает об этом…

— У тебя будут проблемы?

— Что у меня будет? — не поняла Аня.

— Ну, неприятности. Он будет тебя ругать? Успокойся, мы не скажем, что нашли портрет. Но… кто это?

— Это? — девушка широко распахнула удивленные глаза, — Это Мария Даниловна. Ой! — Аня испуганно зажала рот ладонью, — но вы ведь и сами догадались, правда?

— Ну, почти, — дипломатично ответил Женя, — так что, нас ждут у самовара?

Аня торопливо кивнула и исчезла, не забыв послать Женьке весьма горячий взгляд.

С открытой веранды большого особняка господ Адонаньевых открывался изумительный вид на заливные луга и крутой изгиб реки. На дальнем берегу стеной стоял небольшой, но коварный лес, где в прошлом году пропали двое крестьян… правда, оба по пьяному делу, но, как справедливо рассудила народная молва, без нечистой силы тут тоже не обошлось.

Самовар царем стоял в самой середине большого круглого стола, покрытого белой скатертью, аж хрустевшей от крахмала. Булки лежали горой на большом плоском блюде, а в добавок к меду и маслу были и тонко нарезанная ветчина, и колбаска, и два или три вида варенья. Компания красных чашек с петухами толпилась на краю стола. Блюдца к ним были попроще, тоже красные, но без петухов. А ложечки — серебряные.

— Милости просим, ваше превосходительство, откушайте с нами, что бог послал.

— Благодарствую, — степенно ответил солидный мужчина в темном двубортном костюме, откладывая в сторону английскую трость.

— Какими судьбами в наши края? Просто повидаться, или… — граф Данила Адонаньев недоговорил, с сомнением глядя на своего старинного приятеля.

— Повидаться, — охотно подтвердил генерал Соболев, подвигая к себе чашку с ароматным чаем, — новостей для вас у меня нет. И от вас, дорогой мой, никаких новостей по этому делу я не жду. Чай, не японцы какие, понимаем.

— Да какие там новости, — огорченно махнул рукой Данила Афанасьевич, — как прошлой весной была в последний раз, так и сгинула. Ни весточки, ни слова. Верите, лишь из газет и узнаю, что жива. Хотя, там такое пишут, что иногда думаю, может лучше и не знать совсем…

— И хорошо, что жива, — гость с удовольствием пригубил чаек, и впрямь великолепный, Наталья заваривала его с травами по своему собственному рецепту, — будет жива, даст бог, будет когда-нибудь и умной.

— Ох, я уж и не надеюсь.

— И напрасно, — убежденно возразил Соболев, — необратима только смерть. А все остальное может в один миг перемениться так, что и не придумаешь.

Граф покачал головой. И верить хотелось. И, вроде бы, умные и правильные вещи говорил старый друг семьи Адонаньевых. А здравый смысл протестовал. Ведь Данила Афанасьевич знал Марию лучше всех. И знал, какой она может быть упрямой. Особенно, если чувствует за собой правду.

Только вот откуда могло взяться это чувство? Ведь никакой правды за ней не было и быть не могло. Однако поди ж ты… Или он слишком стар и чего-то не понимает?

— Данила Афанасьевич? — деликатно напомнил о себе гость.

— Ох, простите… Что-то я задумался. А вы, Петр Андреевич, о чем-то спросили? Я и не услышал.

— Спросил о том, не скучно ли тут, в деревне, столь блестящему уму?

— Ну, не Париж, конечно, и не Берлин. Да что там! Вы пробуйте варенье, яблочное в этом году особенно удалось.

— Варенье обязательно, — согласился генерал, — и яблочное, и клубничное.

— Хм, — «блестящий ум» с сомнением поглядел на генерала, с энтузиазмом налегающего на его простые, деревенские угощения. И это после Кюба и Англетера, — Сдается мне, друг мой, приехали вы все же не просто с визитом.

— Вас не проведешь, — сдался Соболев и с облегчением отодвинул от себя вазочку с вареньем, которого с детства терпеть не мог, — Действительно, приехал я к вам с делом.

— Маша, — ахнул Данила Афанасьевич.

— Да нет же, — досадливо поморщился гость, — Маша тут совершенно не при чем. Дело совсем другое. И вы нужны мне как консультант.

— Как? — поразился граф, — Но, позвольте… Я ведь ровным счетом ничего не понимаю в ваших э… э… жуликах. Я получил несколько другое образование.

— Вот как раз оно-то мне и нужно. Вы ведь в свое время блистали на математическом отделении физико-математического факультета Крымского университета. Я не ошибся?

Данила Афанасьевич застенчиво улыбнулся.

— На счет «блистал» — не знаю. Но то, что я учился математике и физике у Френкеля и Йоффе, это правда. Не вижу только, чем это-то может вам помочь.

Соболев поморщился, вздохнул. И подвинул к себе тонкий кожаный портфель.

— Хочу, чтобы вы, Данила Афанасьевич, взглянули вот на это. Уж не побрезгуйте…

На стол легла пачка толстой бумаги, вдоль и поперек исчерканная странными рисунками, больше похожими на детские каракули, но сделанными твердой, уверенной и, определенно, взрослой рукой. Рисунки там и тут пересекали торопливо выведенные формулы и столбики вычислений.

— Что вы об этом думаете? — генерал ткнул пальцем в один из рисунков, больше всего напоминающий трамвай… летевший над землей. Точнее, над рельсом. Одним.

— Бред. Кокаиновые грезы, — бросил хозяин, надо сказать, довольно резко и хотел уже, было, отставить всю пачку… Но что-то зацепило его внимание. Он аккуратно отслюнил один листок и поднес к глазам.

Соболев терпеливо ждал.

— Ага… А вот тут… Хм… Знаете, а в этом что-то есть. Теория гравитационного элемента… с привлечением законов термодинамики… Довольно любопытный математический расчет электродвижущей силы, возникающей под действием силы тяжести… Не скажу что он верен… Но что-то в нем есть…

— То есть, вы хотите сказать, что вот это… — за неимением нужных слов генерал обрисовал в воздухе незаконченный эллипс, — оно возможно? И оно будет двигаться? С той скоростью, какая тут обозначена?!! — в голосе Соболева, по-прежнему спокойном явно послышались сомнение и, пожалуй… некоторая оторопь.

— Двести верст в час? — Данила Афанасьевич улыбнулся, не прерывая чтения. Ему было совсем не трудно одновременно разбирать каракули неведомого Кулибина, поддерживать светскую беседу и отдавать должное варенью, — нет. Конечно, нет. Это невозможно. Такая скорость в принципе недостижима, ведь воздух, как вы знаете, сам по себе является субстанцией, способной создавать сопротивление. И это сопротивление делает мечту о подобных скоростях несбыточной.

— Вы уверены? — переспросил генерал.

Граф Адонаньев отложил занимательное чтение на край стола и сделал это с заметной неохотой. Было видно, что «столь блестящий ум» и в самом деле соскучился по серьезной работе, и с удовольствием оставил бы эти каракули у себя, почитать на сон грядущий. Но и специфику работы своего гостя он тоже прекрасно понимает, и, посему, не смеет просить. Соболев, знавший своего старого приятеля как облупленного, без труда уловил все эти нюансы и, улыбаясь про себя, предложил.

— Оставьте. Просмотрите на досуге более внимательно и напишете свое заключение по каждой из представленных э…э… штук. Разумеется, ваши услуги будут должным образом оплачены моим ведомством.

— Пустое, — отмахнулся Данила Афанасьевич, расцветая, как роза.

— А вот и мы, — провозгласил Женя, вступая на террасу, — Утро доброе, Данила Афанасьевич. Где моя большая кружка?

Самара появился гораздо тише, поприветствовав хозяина мягкой улыбкой и, увидев незнакомца, послал графу вопросительный взгляд. Граф вежливо встал. Поднялся и гость, неторопливо и с большим достоинством.

— Позвольте представить вам, ваше превосходительство, моих гостей: Глеб Николаевич (тот коротко кивнул) и Евгений Алексеевич. Генерал Соболев, Пятое Делопроизводство, — и, сообразив, что сия загадочная цифра ни о чем не говорит его гостям, добавил, — Военная разведка, господа офицеры.

Те немедленно подобрались, позабыв о булках.

— Не знаю, стоило ли… — в сомнении проговорил генерал.

— Эти господа смогут помочь вам гораздо больше, чем я, — сказал граф и, подавая знак, первым опустился на свое место, — Они… Дело в том, дорогой друг, что они прибыли к нам… из будущего.

В тишине раздался громкий звук: генерал Соболев поперхнулся чаем.

Не вставая с места, Женя постучал его по спине.

— Благодарю вас, молодой человек, — прокашлялся Соболев. Обведя всю компанию внимательным взглядом, он был вынужден признать, что никто тут не намерен смеяться над ним, и никто не был похож на умалишенного. Он требовательно посмотрел на своего старого приятеля.

— У меня есть основания им верить, — развел руками Данила Афанасьевич.

— Позволите узнать, какие?

— Мои крестьяне помогли им вытащить из болота их э… аппарат. Он стоит в сарае. Изволите взглянуть?