Лунная дорога. Часть 1

Татьяна Герцик, 2019

Как все непросто в этой жизни! Сложные отношения родителей оставляют в душах детей боязнь предательства и измены. А так хочется, чтоб любовь была настоящей, крепкой и счастливой, но все получается вовсе не так, как мечталось…

Глава четвертая

Повесив тяжелую корзину на сгиб локтя, я шла по тропке вдоль гравийной дороги, связывающей наше садовое товарищество с ближайшей к нам деревней — Ясини. Было уже часов пять, стоило поторопиться домой к приходу родителей.

Вспомнив о том, что произошло вчера, печально вздохнула и уточнила — к приходу мамы. Вряд ли отец появится так быстро. Он будет злиться где-то неделю, как минимум, прежде чем явится с повинной.

Позади раздался треск мотоцикла. Я вздрогнула. Вот ведь гадость! Ладно, если это кто-то незнакомый, а если нет? Если из наших парней, то могут до дачи подбросить, но какое-то шестое чувство мне говорило, что это чужак.

Я отошла подальше в стерню. Среди деревенских есть такие придурки, что могут на полном ходу по спине шлепнуть, типа в шутку. От такого «приветствия» запросто умереть можно, особенно если удар по сердцу придется.

Байк подъехал поближе, затормозил и раздался удивленный голос Красовского:

— Райка, это ты, что ли? Чего так вынарядилась?

Интересно, и что сейчас будет? Очередное соблазнение? Этот тип, похоже, времени даром не теряет.

Он объехал меня вокруг и вынес:

— Да ты классно выглядишь в джинсах! И чего в них раньше не ходила? Попа такая соблазнительная, аж мороз по коже прошел!

Я молча пошла дальше, упрямо вздернув подбородок.

Он сделал еще круг.

— Что, сердишься, что я к этой садоводке клеюсь? Да не сердись, это я так, шутя! Ты ее куда краше, чес-слово! Вот те крест! Клянусь своим зубом! — и он сверкнул острыми зубами.

Так-так, надо понимать, «садоводка» — это я? И почему я даже не рассердилась? Да потому что сразу поняла, что он собой представляет — балабол и бабник. Но неужто есть девчонки, клюющие на эту лабуду?

Упрямо иду дальше, уже с интересом ожидая продолжения. Он несколько раз объехал меня по какому-то странному эллипсу. Потом заявил:

— В кино сегодня пойдем? В зале темно, на задний ряд сядем. Никто ничего не увидит. Пошли? Вспомним молодость…

Ух-ты, ух-ты! И чем же они там на заднем ряду занимаются? Как-то не верится, что обходятся одними поцелуями…

— Так ты придешь?

Презрительно фыркаю и молча иду дальше.

Это его задело, и он перерезал мне дорогу. Остановился, оперся на одну ногу. Ветер трепал его каштановые волосы, длинные, чуть не до плеч. Шлема он не носил, видно, ГИБДД здесь никого не тревожило. Чуть прищурился, разглядывая меня. Неужто до сих пор не понял, что ошибся?

— Райка, что-то в тебе не так, но никак не могу понять, что именно. Это вообще ты? — тревожно спросил, с опаской.

Молча обошла его по кривой и спокойно пошла дальше. Но тревожно как-то. На всякий случай перевесила корзину на другую руку, освобождая правую для шокера.

— Не-а, это точно ты! — с облегчением постановил Красовский. — Но я так и не пойму, чего ты злишься? В первый раз, что ли? Мы же с тобой старые друзья… — это прозвучало как-то на редкость похабненько, и мне захотелось посмотреть на эту самую Райку. Странная она какая-то. Ее откровенно используют, можно сказать, ноги об нее вытирают, а ей это нравится?

Красовский снова обогнал меня и встал на дороге, преграждая путь. А у меня, между прочим, корзина тяжелая! Вот предложить корзину донести до него не доходит, а приставать — всегда пожалуйста!

— Я бы тебя до дому подбросил, но ведь откажешься, — помолчав, он добавил: — Как-то не нравится мне все это, на душе что-то противно стало. Это ты обо мне так плохо думаешь, или тут что-то другое?

Вот ведь какой телепат выискался! Мысли мои он чувствует, это ж надо!

Вдалеке послышался шум мощного мотора, и я с надеждой посмотрела назад. Может, кто-то из соседей едет? Прихватили бы меня, а то и тяжело, и неприятно.

На мое счастье, это впрямь оказались соседи из пятого участка. И не одни. На заднем сидении сидела мама. Увидев меня, она что-то сказала дяде Саше, управлявшему Тойотой, и он притормозил как раз рядом со мной. Мама открыла дверцу и скомандовала:

— Маша, садись скорей! Устала, наверное, до чертиков!

Я с облегчением подала ей корзину, села рядом и радостно вздохнула. Повезло. И корзину одной не тащить, и с этим ловеласом не объясняться.

Когда мы повернули на дорогу к товариществу, я увидела Красовского. Он сидел на байке, сложив руки на руле и безнадежно уронив на них буйную голову. И что это с ним? Расстроился, что я не Райка и теперь ему в кино делать нечего? Так пошел бы к ней, поговорил, глядишь, и проблема бы утряслась.

Приехали к даче, нас высадили возле нашего участка и на прощание пожелали мне расти большой и здоровенькой. Ох уж эта тетя Клава! Она меня все малышкой считает. У нее пожелания вот уже семнадцать лет не меняются. Стабильность, однако.

На часах было ровно четыре. Я вопросительно посмотрела на маму. Она кривовато улыбнулась.

— Вот и первый плюс от отсутствия Антона. Теперь я смогу приезжать пораньше, я же в три часа работу заканчиваю. Раньше приходилось его ждать, а теперь никого ждать не надо. Три часа личной жизни. По-моему, неплохо.

Слегка перекусив, мы сели перебирать грибы. Мама лучше меня в грибах разбиралась, и пару сомнительных она выбросила. Потом мы грибы промыли, часть поставили варить, часть замочили в рассоле.

Мама была несколько рассеянна, но крепилась. Молодец она. Стойкая. Зря папашка это все затеял, ох, зря. Потом я кое-что вспомнила и задала не очень приятный вопрос:

— Ты отцу сказала, что точно знаешь, что дядя Вася жене изменял. Это тебе тетя Тоня сказала?

— Нет, Тоня о таких вещах никогда не говорила, мы с ней не настолько близки.

Она замолчала, а до меня враз все дошло:

— Это он тебе интим предлагал, да?

Мама рассмеялась.

— Как у вас все просто, молодежь! — и нехотя подтвердила: — Да. Но он не мне одной предлагал этот самый интим. Я знаю пару дам, которые ответили согласием.

Я вспомнила неприличную поговорку: «женщины делятся на «дам» и на тех, кого просто плохо попросили». Похоже, мама это слово именно в таком контексте и использовала.

С улицы раздался громкий условный посвист. Мы одновременно повернули головы к окну.

— Иди, это наверняка тебя. Я все сама доделаю, — я колебалась, не желая оставлять ее одну. Мама погрозила мне пальцем: — Иди давай! Наслаждайся молодостью, пока никому ничего не обязана. А то, не дай Бог, выскочишь по глупости замуж за ревнивца и будешь ходить с вечно опущенной головушкой, камешки на дороге пересчитывать.

Пораженная ее словами, а особенно тоном, каким они были сказаны, я вышла за порог и увидела Вадьку. Он был без байка и одет прямо как в городе — джинсы и белая рубашка в мелкую серую полоску.

Я удивилась:

— Это что такое с тобой?

Он нахмурился, но потом широко улыбнулся.

— А это я тебя на свидание хочу пригласить. В кино сходим?

Я вспомнила предложение Красовского и провокационно уточнила:

— На задний ряд?

У него вспыхнул взгляд, и он с напрасно скрываемой надеждой протянул:

— А ты хочешь?

Пришлось остудить его горячую голову:

— Нет. Не хочу. Ни в кино, никуда вообще.

Интересно, что там парочки на заднем ряду делают, если все парни после этого предложения от восторга замирают?

— Значит, мне восвояси отправляться? — голос у него обидчиво дрогнул, и мне стало не по себе.

Ужасно не люблю обижать людей. Пришлось предложить:

— Можно на качелях посидеть, если уж тебе вовсе некуда пойти.

Он уточнил:

— Не некуда, а не с кем. Ты же все понимаешь, чего прикидываешься?

И чего я должна понимать? Все-таки парни существа странные, до чертиков непоследовательные. Говорят вечно какими-то недомолвками, обиняками, типа «догадайся сама». А я загадки не люблю. Я их принципиально не разгадываю.

Открыла калитку, почему-то вспомнив, что Красовскому никакого позволения не надо. Он сам ходит, где вздумается. Надеюсь, после сегодняшнего прокола он больше здесь не появится. Ни один нормальный человек не сможет прямо смотреть в глаза другому после подобного.

Вадька прошел в калитку, подождал, пока я ее запру на засов, внимательно на меня посмотрел, обычно мы среди бела дня ее на засов никогда не запираем, хватает и обычного английского замка, но промолчал. Эта деликатность мне понравилась. Иначе как бы я смогла объяснить свою излишнюю предусмотрительность? Боязнью Красовского? Это уже фобией называется.

Я пошла за дом, Вадька за мной. И чего он так миндальничает? Прекрасно знает, где у нас качели, многократно на них качался. У него на даче, кстати, ничуть не хуже. Как-то раз он меня с них чуть не перевернул, они меня тогда с парнями на прочность испытывали. Качели чуть «солнце» не сделали.

Помню, боясь улететь в крапиву, я так в поручни вцепилась, несколько дней потом ладони болели. Я с мальчишками все лето не разговаривала, но в ту пору их мое молчание не волновало. Ведь кто я для них была? Просто мелкая соседская девчонка, над которой можно и поиздеваться втихаря.

Это теперь все изменилось. Но все равно детский страх перед соседскими мальчишками остался где-то глубоко в душе, и сейчас я на Вадьку смотрела не как на друга по проказам, а как на старого обидчика.

И с чего бы это? Обычно я не помню ничего плохого, но после родительской размолвки в голову полезла всякая чушь. Когда, где и как он меня обидел. Хотя это глупо. Но почему-то старая обида весь белый свет застит. Мамины эмоции на меня транслируются, что ли?

Уселись на качели, принялись молча раскачиваться. Особо-то на них не раскачаешься, они тяжелые, но все равно приятно.

Молчание затягивалось. Я посмотрела на Вадьку. Он был мрачен и сосредоточен, будто перед трудным экзаменом. Вот блин! Он мне сейчас в любви начнет признаваться, точно! Опыт есть, мне с такими серьезными мордами уже человек пять поведало о высоких и чистых чувствах.

А потом сразу шло стандартное предложение интима. А чего резину тянуть? Типа это так положено. Если тебе парень в любви признался, ты просто обязана с ним переспать.

После того как я этим сопливым мальчуганам популярно разъясняла, что секс и любовь совершенно разные вещи, они почему-то сильно обижались. Для них это было одним и тем же. Молокососы, одним словом. В общем, всем им пришлось искать себе другие постельные игрушки, я от этой почетной роли категорически отказывалась. И больше ни с кем из них не встречалась.

— Ты же знаешь, Маша, что давно мне нравишься…

Продолжать я ему не дала. На кой ляд мне эта дешевая патетика?

— Знаю. А так же знаю, что тебе нравится и Дашка с пятого участка, и Серегина сестра Ленка, и одноклассница бывшая, как ее, Лилька?

Вадька застыл. Конечно, застынешь тут, когда ты в любви до гроба клясться собираешься, а тебя в свои же старые увлечения тычут по самое не хочу.

— Маша, это все глупое детство…

— А сейчас ты вырос, стал большим и умным, ага?

Он с опаской на меня посмотрел. Потом выдал:

— Мне уже девятнадцать. Я скоро инженером стану…

Я так от смеха и покатилась.

— Скоро? Ты сейчас всего-то на второй курс политеха перешел, тебе еще пять лет учиться! Это, по твоему, «скоро»?

Он увял. Мне его стало жаль, но что делать? Если на чувства каждого встречного-поперечного отвечать, никакой жизни не хватит.

— Я понял. Я тебе не нравлюсь.

Я дернула плечом.

— Я не знаю, нравишься ты мне или нет. Так ты вроде парень неплохой, но как вспомню твои надо мной издевательства, сразу в этом сомневаться начинаю.

— Ты мне за мою глупость мстишь? — он подтянулся и с негодованием на меня посмотрел.

— Мстить я тебе еще и не начинала. А вот мнение о твоем характере у меня сложилось стойкое. Ты из тех, кто любит покуражиться над тем, кто тебя слабее. Помнишь, как ты меня в компостную яму толкнул? В новом платье, между прочим. Просто для того, чтобы с дружками надо мной посмеяться. Ты думаешь, я это забыла? Мне обидно до сих пор. Платье, кстати, пришлось выбросить. А мне его бабушка на день рождения подарила.

У него округлились глаза. Нервно облизав пересохшие губы, он хрипло проговорил:

— Ты никогда мне раньше об этом не говорила…

— Конечно, не говорила. Но это не значит, что я все забыла и простила. Для меня ты, наверное, всегда останешься не слишком хорошим человеком, уж извини.

— Давай я тебе новое платье куплю? — он исподлобья посмотрел на меня, уже догадываясь, что откажусь.

И я не обманула его ожидание:

— Не надо, вот еще! Мне семнадцать, скоро будет восемнадцать. Но та маленькая обиженная девочка, что живет глубоко во мне, просто вопит: держись от него подальше, он плохой! Надеюсь, я тебе все доступно объяснила? — это было неправдой, вернее, не совсем правдой, но надо же мне как-то от него отбиться? Пусть обижается, это лучше, чем напрасно вздыхать под луной.

Он поднялся. Постоял передо мной с опущенной головой, потом сдавленно проговорил:

— Прости меня. Я не думал, что тебе было так больно и обидно.

Я усиленно закивала:

— Да, ты очень редко думал о чувствах других людей. Особенно тех, кого обижал и над кем откровенно издевался. Главное, чтоб тебе было хорошо и весело. Так что лучше иди своей дорогой. Встретишь еще ту, которой ты никаких гадостей не делал, вот для нее и станешь самым лучшим. А я вот такая. Злопамятная.

Он потеряно посмотрел на меня, потом повернулся, весь как-то поникнув, и вышел. Мне было его жаль, все-таки дружим мы давно, но что делать? Надеюсь, этот разговор заставит его хоть о чем-то задуматься, а то идет этаким победителем по жизни, по сторонам не глядит, а уж под ноги и подавно.

Немного подождав, встала, прошла к калитке, снова основательно ее закрыла и вернулась в дом. Мама была на кухне. Едва я зашла, она воскликнула:

— Доча, так это он испортил твое платье! А ты сказала, что упала! Я еще на тебя так сердилась, а это вовсе и не твоя вина была! Почему же ты ничего мне не сказала! Я бы этого охламона!.. — и она многозначительно посмотрела на веник — опасное оружие в руках разозленной женщины.

Эх, что же это я! Ведь если я слышала разговор родителей, сидя на качели, то и на кухне слышно все, что говорится там! Пришлось срочно искать отмазки:

— Мама, ты мне сама с младенчества внушала, что ябедничать нехорошо! Вот я и не ябедничала!

— А рассказать о том, что тебя обижают, это вовсе не ябедничество!

— А что же это? — я обняла маму за плечи и потерлась щекой о ее плечо.

— Откровенность, — она погладила меня по голове, как маленькую.

— Извини, мама, но огорчать тебя для меня хуже горькой редьки. Да и вряд ли ты стала бы портить отношения с соседями из-за такой ерунды.

— Если мою дочь обижают, это вовсе не ерунда! — твердо заявила любящая мамочка.

— Мама, уверяю тебя, Вадька уже горько о том времени пожалел. Думаю, сейчас он бы согласился быть в свое время многократно поротым, чем выслушивать от меня упреки в давно прошедших шалостях.

Она грустно усмехнулась.

— Да, это так. Наверняка он сейчас проклинает свое глупое озорство. Но тебе его вовсе не жаль?

— Нет, — я активно потрясла головой. — Он мне не нравится. Он чужой. Он неплохой в целом парень, но совсем чужой. За тобой ведь многие ухаживали, у тебя такого чувства не бывало?

Мама чуть сдвинула свои красивые ровные брови.

— Не помню. Никогда парней не делила по столь странному принципу. Мне было как-то ближе «нравится — не нравится». Чужой? Не помню.

— Ну, вот дядя Вася — он тебе чужой?

— Он не чужой, он противный.

— Это да, — я замолчала, не понимая, как еще можно объяснить свои ощущения. — Ну, это что-то вроде «мое — не мое».

— Поняла. Вадим — это не «твой». А кто тогда «твой»?

Конец ознакомительного фрагмента.