Паучиха. Книга I. Вера

Татьяна Владимировна Фильченкова (2023)

Человек — творец и хозяин своей судьбы. Или же он ресурс для Ирия, чьи смотрители маргасты неусыпно следят, чтобы тонкие миры получали причитающуюся им дань из людских переживаний? Как сложится судьба советской женщины, если на пути к простому человеческому счастью ей повстречается демон и скажет, что теперь её жизнь принадлежит потусторонним силам?

Глава 5. Саратов

«Милая, дорогая моя бабушка! Вот уже почти год прошёл с твоего последнего письма. Надеюсь, что писалось оно в миг отчаяния, ты жива и здорова, а причина молчания в том, что почта не проходит сквозь блокаду.

Сейчас я в госпитале в Саратове. Родная, только не волнуйся: ранение лёгкое, первое за десять месяцев войны, и то — в ногу. Пришлось, правда, оперировать, но скоро снимут гипс. И будет решаться вопрос о моём возвращении в строй. Возможно, комиссуют. Есть в этом и хорошая сторона: папа несказанно обрадуется, узнав, что с балетом покончено навсегда.

В госпитале меня наградили медалью «За отвагу». Да-да, я продолжаю славную традицию нашей семьи.

Саратов — удивительный город. Он словно Рим, куда ведут все пути. Здесь одномоментно собралась вся культура страны: Киевский, Харьковский, Полтавский и Московский театры, Московская консерватория, наш Ленинградский университет… Всего и не перечислить.

Бабушка, как же я скучаю! Береги себя. Горячо целую. Твоя Вера

16 ноября 42».

Вера свернула письмо треугольником. Она не будет тревожить бабушку тем, что потребовалась повторная операция. И если бы не комбат, она могла бы лишиться ноги. Когда их доставили в полевой госпиталь, майор пришёл в себя и услышал приговор врача:

— Ампутировать! Кость раздроблена, больше суток прошло, гангрены не избежать.

— Это будет последнее, что ты сделаешь. Расшибись, но ногу Верочке спаси! За эту девчушку я тебя из-под земли достану. — На врача смотрело дуло пистолета.

Больше комбата она не видела: когда очнулась после операции, того уже отправили в тыл.

Веру тоже доставили в тыловой госпиталь санитарным поездом. В Саратов она приехала с жаром и в бреду. Швы на колене лопались от гноя.

Повторная операция. Наркоза нет. Вера нырнула в кокон: «Мне не больно».

После недели лечения солевыми примочками рана очистилась, жар понемногу спал. Наложили гипс.

Здесь же, в госпитале, Вере вручили медаль за проявленную отвагу и мужество при спасении командира и важных секретных документов.

В крохотной женской палате их было двое. На соседней койке лежала обожжённая Лида, скрытая под бинтами. Она не разговаривала, лишь иногда тихонько стонала.

Вошла медсестра, баба Валя. В этой больнице она проработала лет пятьдесят.

— Вера, ты что же всё лежишь? Ослабнешь! — Баба Валя дала таблетки и отошла к Лиде.

— Я встану. Позже.

— Скоро гипс снимать, заново учиться ходить непросто. Тебе тряпочки нужны?

— Нет.

— Опять нет? Ты уже третий месяц у нас, а всё не нужны… Вер, ты не беременная?

— Нет. Мне вообще не нужны.

— Как так? У тебя что, никогда месячных не было?

— Были, но кончились. Четыре года назад.

— Бедная девка, — покачала головой баба Валя.

Вера не считала себя бедной: хоть одной извечной женской проблемой меньше. А когда она захочет детей, кокон снова всё исправит. Теперь она всецело ему доверяла, ведь он говорил с ней в те самые тяжёлые дни после ранения. Она и сейчас слышала его вкрадчивый голос, полный сожаления:

— Верочка, зачем же ты усомнилась? Всё для спасения было устроено: и умирающий с гранатой очнулся, и отступившие бойцы возвращались за вами…

Действительно, когда застонал комбат, Вера испугалась, что их заметят. Нет, она не вылезла из кокона, но вдруг ослабла вера в его защиту. В тот момент в её колено впился крошечный осколок гранаты.

Вера всё-таки потянулась за костылями и села на койке.

— Баба Валя, у меня нога стала короче сантиметров на десять. Это навсегда?

Медсестра меняла Лиде повязки.

— Это из-за гипса: накладывают в слегка согнутом положении. Как снимут, так распрямится. Сходи-ка на пост, попроси мне бинтов ещё.

Утро выдалось солнечным, что для Санкт-Петербурга в конце ноября — явление редкое и удивительное. Станислав Иванович, осанистый старик с выправкой бывшего военного и пышными бакенбардами, заехал за Верой в одиннадцатом часу. Кажется, он приходился ей пра-пра-прадедушкой.

— Графиня готова к прогулке? — раздался в прихожей его густой баритон.

Вера, одетая в английский костюм, ждала родственника в гостиной. Правая нога — в высоком ботинке со шнуровкой, левая — в гипсе. Станислав Иванович помог внучке накинуть шубку, вывел из парадной и устроил в открытой коляске. Сам сел рядом.

Они ехали по Университетской набережной.

— Верочка, зачем ты пошла на войну?

Вера смутилась, но призналась:

— Чтобы обрести свободу.

— И как? Обрела?

— В какой-то мере…

— Ты воевала за страну, уничтожившую дворянство?

— В этой стране живут мои родители, бабушка и брат. А ещё Ольга и майор, похожий на отца. Дедушка, лучше спроси, против кого я воевала.

— Против кого же?

— Против захватчиков. Против фашизма!

Станислав Иванович пожевал ус:

— Фашизм? Кто это?

— Не кто, а что. Это система, которая хочет убить либо поработить всё человечество, кроме себя, арийцев. И наш мир они бы тоже не пожалели!

— Наш мир… Да что ты знаешь о нём!

— Мне бабушка рассказывала, какой Россия была до революции.

— Россия? Ну уж нет! Ты не заметила, что здесь нет черни? Тех умников-нищебродов, что уничтожили державу.

— Но… — Вера указала на возницу.

— Ах, это, — рассмеялся Станислав Иванович, — это обслуживающий персонал. У них даже лиц нет!

Возница обернулся. На месте лица была натянутая кожа без отверстий для глаз, рта и ноздрей. Вдруг под ней задвигались челюсти и глухо донеслось:

— Вера-Вера-Вера…

Она в ужасе отпрянула…

— Вера, да проснись же ты! — Баба Валя трясла её за плечо, — Вставай! Лида умерла! Иди погуляй, пока мы тут уберём.

Вера взяла костыли и вышла в коридор. За ночь что-то изменилось за окном. Первый снег! У входной двери висели шинели. Бывшая графиня Шувалова накинула одну из них на плечи, сунула правую ногу в валенок и вышла наружу.

Тихо. До рассвета ещё далеко. Но мир уже приготовился, нарядился и замер в ожидании.

Дедушка не успел рассказать о мире. Или не хотел? Оставил загадку? Какой он, идеальный мир? Как зовётся? Вера глубоко вдохнула морозный воздух, будто в запахах пыталась распознать имя.

Левая нога так и осталась короче правой. И ступить на неё не получалось: непослушная стопа норовила вывернуться вовнутрь. Врач заверил, что проблема в атрофированных мышцах. Прописал зарядку. Баба Валя подобрала Вере валенки потолще и отправила одного из выздоравливающих к сапожнику приделать к подошве левого несколько слоёв войлока. После того, как зафиксировали голеностоп валенком, дело тронулось с мёртвой точки.

Место Лиды заняла Стеша с багровым шрамом на щеке.

— Ерунда, по касательной задело. В госпиталь меня по другой херне услали. Во, глянь! — Стешка задрала рубашку, показывая фиолетово-чёрные бедро и ягодицу, исполосованные грубыми швами. — Это мне осколком кусок жопы выдрало. Еле шкуру натянули. Теперь сидеть нельзя, чтоб не лопнула.

Пока Вера разрабатывала ногу, новая соседка пыталась закрыть шрам волосами. Длинные пряди никак не хотели лежать на щеке. Стешка швырнула расчёску:

— А, ну его к бесу! Как нитки вытащут, в паликмахерску схожу, стрижку сделаю как у Орловой. И на передовую!

— Зачем тебе стрижка на передовой?

— Как зачем? Мужика найти!

— Мужика?!

— Ну да. Нам с мамкой без мужика нельзя, дом совсем развалится. Батя-то наш ещё до войны утоп. А после войны мне с такой харей ловить нечего: мужиков поубивают, а на оставшихся с тылу столько красивых баб понавылезет.

— Что же ты в тылу не осталась?

Стеша посмотрела на Веру, как на неразумное дитя:

— Я у мамки единственная дочка, кормилица и опора в старости. И на войне! Ей недавно, как матери фронтовички, колхоз крышу перекрыл, а то ж текла, зараза. И козу с курями для войны не заберут.

Стешкина практичность поражала: собственная жизнь и крыша казались ей равнозначными.

Вера гуляла по заснеженным улицам Саратова. Уже стемнело, но в палату не хотелось: Стеша трещала не замолкая, всё делилась планами, как заживёт после победы.

Вера тоже стала задумываться о послевоенной жизни. Конечно, если СССР победит — после победы Германии жизни уже не будет. Через неделю комиссия решит Верину судьбу. Наверняка признают непригодной: нога почти не сгибалась, да и стопа никак не слушалась. Придётся ехать в тыл. А дальше? Куда возвращаться, когда война кончится? Письма к бабушке остались без ответа. Возможно, Елизаветы Денисовны нет в живых. О родителях тоже ничего не известно. Значит, жить в Ленинграде негде: квартиру отца забрали, имущество конфисковали, а на бабушкину комнату прав нет. Можно поступить в ремесленное училище и устроиться в общежитии. Есть же профессии, для которых хромота не помеха. Дорога в институт закрыта: десятилетку Вера так и не окончила. А дальше что? В Ленинграде после училища вряд ли оставят, распределят в захолустье. Там, если очень повезёт, она выйдет замуж за грубого рабочего парня, нарожает ему детей, если сможет. По выходным будет бита мужем, а по будням занята грызнёй с соседками по коммуналке.

Вера заглянула в свой мир: как ему такая перспектива? Он потерял краски и опустел, как город перед эвакуацией.

Станислав Иванович давал бал в честь возвращения своего сына с Отечественной войны 1812 года. Дедушка встретил Веру у подножия парадной лестницы и помог подняться. Наверху подвёл к молодому человеку в драгунской форме:

— Верочка, ты же помнишь Николеньку? Он погиб, и этот радостный приём в его честь! — Станислав Иванович обратился к сыну: — Николя, только не говори по-французски: твоя кузина воспитывалась в варварской стране и не понимает этого языка.

Молодой человек сделал шаг навстречу Вере и поклонился:

— Сударыня, вы восхитительны! Я был наслышан о вашей красоте, но реальность превзошла все ожидания. Как жаль, что я не могу ангажировать вас на мазурку. — Юноша опустил взгляд на Верину тросточку.

Станислав Иванович увлёк их к креслам:

— Ну-с, Верочка, как твои успехи на полях сражений?

— Для меня война закончилась.

— Значит, вы победили фашизм?

— Увы, ещё нет. И не могу с уверенностью сказать, что победим.

— Почему же ты оставила борьбу?

— У меня серьёзное ранение.

— Ах, скажите, пожалуйста! Ранение! Значит, ты решила сдаться и позволить фашизму и… этому, кто у них главнокомандующий?

— Гитлер.

— Ты позволишь фашизму и Гитлеру уничтожить наш мир?

— Дедушка, но что же я могу? Как я остановлю Гитлера?

— А как сражался Николенька, когда его рубили французы? Он не сдался и остановил Наполеона!

— Меня не пускают на войну, у меня ранение!

Пролетающие мимо них в туре вальса дамы бросали своих кавалеров и подбегали к Вере:

— Ранение? Покажите ранение!

— Я тоже хочу видеть!

— И мне!

— Пропустите меня! Мне не видно ранения!

Дамы задрали на Вере юбки и стянули панталоны. Напирали следующие, желающие посмотреть на ранение. По лоскутку сорвали платье и расступились. Графиня Шувалова стояла посреди бального зала в одном лифе, нагая ниже пояса.

Оркестр смолк. В наступившей тишине раскатился голос Станислава Ивановича:

— Вот настоящее ранение, а не эта твоя жалкая куриная лапка! — Он указал на сына.

От шеи до паха Николя зияла глубокая рана.

— Смотрите, кузина Вера! — прошептал он и распался на две половины.

Графиня проснулась от собственного крика.

— Верка, хватит орать! — пробормотала разбуженная Стеша.

Веру бил озноб, и в то же время по телу струился холодный пот. Она надела шинель, сунула ноги в валенки, взяла тросточку и вышла на воздух. Колени дрожали. Опустившись на ступеньку крыльца, Вера зачерпнула пригоршню снега и вытерла им лицо.

«Как мне остановить Гитлера? Как понять, что движет этим маньяком? Ради чего он затеял уничтожение всего живого?»

И вдруг Вера поняла, что у Гитлера тоже есть свой мир. Жадный и жестокий, он уже выбрался из своего кокона и требовал еды. Поэтому фюрер собирал адептов по всему свету, чтобы те приносили в жертву его детищу целые народы, утоляли его голод смертями, кровью и страданием.

Но как защитить свой мир? Как собрать армию, способную противостоять этому чудовищу?

Так ведь армия есть, и она давно борется. Каждый боец в ней воюет не только за общую идею, но и за собственный мир. Так же, как Стеша готова принести себя в жертву ради ветхого домика в захолустье. Она тоже спасает свой крошечный мирок. Только победив общего врага, можно сохранить личное, дорогое. А для этого надо влиться в противостояние, стать частью его силы.

Вера вскочила со ступеньки. Ей во что бы то ни стало надо вернуться на фронт. Она не позволит кому-то решать её судьбу. В Саратове есть женская лётная школа. А в самолёте не важны ноги. Утром она запишется на курсы.

И лётная школа, и курсы радистов вынесли приговор — непригодна. Вера долго бродила по улицам Саратова. Вернулась в госпиталь уже ближе к полуночи.

Медсестра-старожилка сидела в процедурной и сворачивала выстиранные бинты.

— Баба Валя, давай помогу!

— Помоги, коль не спится. А ты чего такая поникшая?

— Да не берут меня никуда. У всех всё считанные секунды решают, а я со своим увечьем только проблемы создавать буду.

— Ты чего, девка, не навоевалась?

— Надо мне, баба Валя. Не смогу я в тылу сидеть. Неужели никакого дела не найдётся? Руки-то с головой у меня на месте!

— А тебе прям воевать надо? А то у нас при больнице курсы операционных сестёр открывают, для отправки в полевые госпиталя. Всё ближе к фронту, раз уж тебе так неймётся.

Вера бросила бинт и расцеловала старенькую медсестру.

Свою пригодность к работе в операционной пришлось долго доказывать. Вера и сама не понимала, откуда у неё вдруг взялось красноречие. В результате комиссия согласилась, что в этом деле важна не скорость, а выносливость, и ни один человек на войне не лишний.

Вера заглянула в свой мир: он снова переливался красками.