Основа жизни

Татьяна Анина

– Лесь, скажи мне, что ты хочешь? – Тихо прошептал Сева, глядя на меня потемневшим взглядом полным какой-то тоски. – Я ухожу из школы через три месяца, ищу работу и уезжаю. – Ты думаешь… Я отпущу тебя? – Что? – сорвалось с моих губ, а сердце забилось в груди. Мне стало жарко и невероятно неудобно находиться с ним наедине в пустом классе. – Я никуда тебя не отпущу, – он улыбнулся. – Будем вместе. Теперь это основа твоей жизни.

2

Химер, он же Серёжа Часов, старший брат моей подруги Любки Часовой. Это её третировали носороги, когда в девятом классе она осталась единственной девчонкой.

По девичьей, детско-юношеской сопливой фантазии остаться одной в толпе носорогов — это так здорово и романтично! Столько внимание тебе одной. Только вот было Любе совсем невесело, потому что трое штанов попу от синяков не спасали, её постоянно щипали. Зажимали, домогались. Она никогда не красилась, одевалась как чучело на поле, а прохода всё равно не давали.

«А что такого?! — кричала дура Лерка Ложкина. — Девочки созданы для любви».

И завидовала Любе.

Если так посмотреть, то не для такой любви, которую все массово нам подсовывают, созданы девочки. Это настоящее насилие, после которого девочка резко портится и превращается в какую-нибудь Соньку Лядину.

Разве этого хочется?

Мне нет.

Я хочу, чтобы за ручку по школе и до конца дней вместе. Хочу тихо, скромно, без страстей и скандалов, я с маминой пьянкой насытилась этим добром.

Но куда ни сунься, «девушка-создана для любви» — означает разврат.

До этой мысли я дозрела не сразу. Когда Химер вышел из тюрьмы и вернулся в посёлок, я хотела пойти именно по стандартному развитию сюжета. А когда нескольких носорогов из Любкиного класса увезла скорая, я влюбилась в такого геройского героя и защитника.

Химер гулял с одной бабой, избивал её, потом другую заводил. А я влюбленно на него смотрела и считала, что меня он точно бить не будет. Сказала ему, что хочу с верным мужчиной быть, и мне скоро восемнадцать.

Это был первый раз, когда Химер меня чуть силой не взял. Ещё я от него получила пару раз именно за то, что сопротивлялась.

Как же быстро ушла моя любовь. Прибавить к этому страшные истории его подружек, и я только окольными путями до школы и домой, на тусовках не бывала.

Встретить Химера на школьной дорожке было для меня настоящим кошмаром.

И если б он был трезвый, я бы ещё поговорила с ним издалека, но вид у него был бледный, а походка макаронной. Он долговязый, уродливый и нет нескольких зубов в улыбке. Бывало, он ездил в город, пропадая на несколько недель, потом возвращался с деньгами, красиво одетый. Первым делом он появлялся у меня, пытался соблазнять шмотками и сытой жизнью и, получив отказ, сваливал по девкам.

Так что с одеждой у него было всё в порядке. Шёл в осеннем пальто, джинсах и белой рубахе, что уже была заляпана.

— Камора! Любовь моя! Иду тебя встречать со школы, детка!

— Химер, не пугай меня! — я стала пятиться назад.

— Папочка с лаве приехал, пошли подарки распаковывать!

Я, вцепившись в свою сумку, рванула в обратном направлении со всех ног через ворота. Резко остановилась, потому что на пятачке у школы стояло трое одноклассников.

Сашка Верещагина от парней ничем не отличалась: она крепкая, с короткой стрижкой и морда кирпичом. Васин умиротворённый, словно дзен поймал. И Сева Бычков, уже приметивший взглядом меня, потом Химера.

Гражданин бывший уголовник, которому я не так давно пригрозила статьёй за связь с несовершеннолетней, подумал, что я одна у лесочка, и решил меня догнать.

Но ему наперерез кинулся Бычков. Рванул так резко, что я ахнула. Мигом оказался возле меня, я ничего сообразить не успела. Только испугалась ещё сильнее. Мозг не сразу сообразил от кого я бегу. Уже дёрнулась в сторону входа в школу, но Сева… Руками горячими взял меня за плечо и медленно стал перемещать моё напряжённое тельце за свою широкую спину.

Химер тоже остановился. Он пьяно смеялся, чуть наклоняясь вперёд. Заметил Васина, и улыбка сползла с физиономии.

Тут нужно сказать пару слов о том, кто такой Лёша Васин. Его отец, бывший спецназовец, учился в нашей школе в своё время, и «Васин» стало почти именем нарицательным и означало что-то вроде «пришёл, увидел, навалял». И Лёха папину традицию продолжил. В свои семнадцать мог уложить толпу народа, потому что во время драк превращался в зверя. В такие моменты от него исходила дикая ярость. Все носороги его побаивались и не только они.

Было тихо. Мы все не двигались.

Стеклянными глазами Химер посмотрел на Севу. Пытался вспомнить или запомнить…

— Проводить? — спросил Бычков.

— Да, — я тяжело дышала, посматривая на своего соседа-уголовника.

И Сева спокойно пошёл вперёд, отгораживая меня от Химера, который неожиданно кинулся на парня.

Я закричала. С ужасом смотрела, как пьяный мужик пытается справиться с подростком. Сева ему не уступал. Они натужно боролись.

Сева выше, он старался мужика оттолкнуть, но тот упорно лез в драку, и тогда мой одноклассник… Тот самый, из приличной семьи, в светлом джемпере и отличной куртке-ветровке ударил Химера кулаком в лицо.

Пьяный Химер пошатнулся, стал грязно материться. Но опасаясь Васина, который мигом подлетел к нам, шарахнулся в сторону и, шатаясь, пошёл мимо пятачка по другой дорожке, что вела к многоэтажкам посёлка. Часов шёл, не оглядываясь, словно всё было по его плану… Я замечала, что он всегда настаивал на нашей с ним любви, но не сильно. И в этот раз, нарвавшись на сопротивление, спокойно пошёл своей дорогой.

Сева встряхнул руку, которой ударил Химера.

— Осторожней, — сказал ему Васин, провожая карим взглядом уголовника, который время от времени сплёвывал кровь. — Один раз не рассчитаешь силу, вырубишь или грохнешь.

— Я вроде нежно, — усмехнулся Сева и на меня искоса глянул.

Бычков улыбается. Зрелище крайне редкое, как снег в пустыне, и приблизительно такое же завораживающее.

— Не реви, — чуть слышно прошептал он.

Я даже не заметила, когда из глаз слёзы полились. Отвернулась от него сразу и вытерла всю влагу с лица.

Мы дружно двинулись в сторону школьной дорожки, окружённой соснами и елями.

Я не поднимала глаз, видела только Севкину обувь. Он ничего не говорил, шел неспешно.

— Я думала, Химера в городе застрелили. Давно не было видно, — опасливо шептала Сашка Верещагина, то и дело глядя назад. — Принесло скотину. Опять весело на улице будет.

Я шла следом за своим заступником, пытаясь уловить аромат его лосьона для бриться, но запах хвои перебивала его. Сева был таким большим, таким горячим и спокойным…

Голова, как обычно, рисовала какие-то глупые романтические картинки, но я от них отмахивалась, потому что всё было очень страшно.

— Сев, ты будь осторожен, Химер опасный, — попросила я.

— Обязательно.

— Я серьёзно.

— Я тоже.

Компания у нас собралась, что надо. Шли почти километр в молчании. Лес расступился, дорожка побежала между заборами и закончилась автобусной остановкой у проезжей части.

Ни слова не сказав, мы дружно встали под козырёк рядом с людьми, ожидающими автобус.

Лёшка Васин глянул в свой телефон и прищурился.

Он не был местным. Его семья жила в деревне, сюда он ездил только на учёбу и уезжал домой по проездному билету на рейсовом автобусе, что с федеральной трассы заезжал в посёлок, собирая учеников со школы и людей, которые работали на комбинате или фабрике.

Парни попрощались крепким рукопожатием. Сашка тоже Лёшке руку пожала. Я только кивнула, натянув улыбку.

Васин вначале вежливо пропустил всех старух в автобус, потом зашёл в него последним.

Никто никому ручкой не махал. Завтра с утра Лёшка приедет на уроки.

Мы остались втроём.

— Где живёте? — спросил Сева.

— Мы сами, — тут же ответила я и отвернулась, потупив взгляд.

Почему-то я знала, что он смотрит на меня. Нужно было поблагодарить за то, что заступился. Меня бы в любом случае защитил Лёшка Васин, потому что он никогда девчонку в обиду не даст. Но Сева первый подбежал.

Слабачку защищать. Он видел, что я расстроена. А я не хотела ему показаться слабой мямлей.

Слёзы, сопли, страх. Вот такой он меня увидел.

А я не такая.

Или такая?

Слабых девок парни не любят. Об таких только ноги вытирают.

Я схватила Верещагину за руку и потащила через дорогу к частному сектору, где располагались наши дома.

— Ёх-хо — хо! Камора сразила Бычкова наповал своими слезами.

— Заткнись, — огрызнулась я.

— Да ладно, Лесь, — Верещагина панибратски закинула мне на плечо свою ручищу и разлохматила мои волосы. — Где это видано, чтобы Бычков на девчонку пялился, ещё и до дома провожать вздумал. Его же пробить два года не могли. Даже голые перед ним бегали.

— Серьёзно? — ошарашенно уставилась на неё. — Вот дуры. Вдруг у него девушка есть по переписке, и он верность хранит.

— Ага, — ржала Сашка. — Именно об этом ты и думала, когда перед ним попой крутила.

Я ударила её в плечо, она ещё громче рассмеялась.

— Да мы сами в шоке: ты перед кем-то так выделывалась хоть раз в жизни?! — она стала показывать жестами, медленно сводя ладони друг к другу. — Как две шаровые молнии, молчали, тряслись два года, а потом херак! — Сашка хлопнула в ладоши. — И теперь вы у нас сладкая парочка.

— Верещагина не придумывай, — усмехнулась я, залившись краской.

Дурацкая особенность организма: чуть что, сразу краснею.

— Если серьёзно, — Сашка закинула мне руку теперь на шею, тем самым наклонив вперёд, и стала нашёптывать, — он на тебя с прошлого года пялится. Просто они с Васиным скромняги.

— Ничего себе скромняги! Он, похоже, Химеру зуб выбил.

— Сева крут, не спорю, — восхищённо выдохнула Сашка.

— Лишь бы Химер мстить не начал, — обеспокоенно прошептала я.

*****

Река делает крюк и убегает в тайгу. И посёлок, словно на полуострове расположен. Имеется культурный пляж со стороны центральной части посёлка, там всё организовано для отдыха трудящихся: есть кабинки, места для пикника и туалеты. Там убирает местная администрация, и стоят мусорные контейнеры. А берег со стороны частного сектора усыпан пристанями и лодочными гаражами. Туалеты и место для пикника в любом месте, где удобно.

— Как мать? — спросил дед-рыбак, знавший мою маму совсем маленькой. Старыми темными руками закидывал в полиэтиленовый пакет свежую рыбу. Его просаленный охотничий костюм пах рыбалкой и костором.

— Пьёт, — тихо ответила я.

— Беда, — вздохнул старик. — Ты учись, папка твой хотел, чтобы ты высшее образование получила.

— Как получится, — нехотя ответила я. Взяла пакет и соскочила с его лодки на пристань. — Спасибо.

— Пожарь. Масло есть?

— Есть, — кивнула я и пошла домой.

Участок наш в этом году зарос травой. Кусты никто не стриг, они даже осенью надёжно прятали покосившейся забор. Калитка была закрыта. Одиноко стояла собачья будка без жителя. Тузик убежал. Я его отпустила, когда нечем стало кормить, и он ушёл от нас. Сквозь деревянные мостки просачивалась вода, когда я по ним шла. Потемнело старое крыльцо и скамейка, которую сделал ещё мой дед, и папа с гордостью рассказывал, что пацаном ему помогал.

Папа так много хотел сделать. Облагородить территорию перед входом, как он сделал за домом. Ничего не успел.

Папа умер от сердечной недостаточности. Мама, когда он умер, сказала мне очень важную вещь. Я запомнила навсегда.

В современном мире разрушена семейственность. Мы не жили с родственниками и не хотели с ними знаться. В этом виноват именно папа. Он был гордым, независимым и немного злым. Он запрещал маме работать, и она, в основном, сидела дома без образования и каких-либо навыков. Даже документами папа занимался сам. А мама вышивала, убирала, готовила, помогала мне делать уроки, поэтому я всегда была отличницей, водила меня на музыкальный кружок. В доме был свой хлеб, колбаса. Мама держала хозяйство.

А когда папы не стало, она потерялась. Потому что муку и комбикорм покупать не на что, а за свою жизнь она никогда не работала. Она даже в квитанциях за свет не разбиралась.

Вот вам и сильный, властный мужчина, на много лет старше, за которым как за каменной стеной. Стена рухнула — мир разрушен.

Мама вырвалась на свободу. Как больная, как остервенелая.

Она в первые дни пьянки, когда начали к ней заходить местные мужики, говорила, что наконец-то живёт полноценно. Ей даже нравилось, что вокруг люди, и все с ней общаются. Сколько я ни пыталась докричаться до неё, всё бесполезно. Её «люди» вытащили холодильник, микроволновку, моё пианино, часть моей одежды. По посёлку шатаются мужики в папиных рубахах и ботинках.

Мама опомнилась, но было поздно. Вроде хотела пойти на поправку, но опять не справилась с этой жизнью. Потому что нельзя быть такой беспомощной. Нужно вначале себя сделать. Что-то из себя представлять. И если не образование получать, то хотя бы работать уметь, получить какие-то навыки в этой жизни. А потом уже спокойно строить семью и рожать детей. Потому что муж и не просто умереть может, а вон как у Лерки Ложкиной, взял и ушёл к другой женщине.

И что?

Как одной с ребёнком на руках?

Ни денег от мужа, ни помощи. Но у Лерки мать деловая, не пропала.

Вот с такой философией я пошла в одиннадцатый класс. И не справилась, как мама. Не смогла учиться дальше. Но я буду работать. Пока не знаю кем, но так легче, чем учиться.

В доме было тихо и холодно, ужасно воняло пьянкой. Я прошла на кухню и положила на стол пакет с рыбой. Отправилась искать маму.

Она лежала в своей комнате на кровати, закинув предплечье на глаза. Кофта помятая, юбка порвана и колготики тоже.

Я никогда не знала, что такое алкоголик, пока он не завёлся в моём родном доме.

— Мам, я пришла, — сказала я для проформы, не надеясь на ответ.

— Хорошо, доченька, — она ответила…

Нормальным, трезвым голосом!

Школьная сумка соскользнула с плеча, и я подбежала к кровати, аккуратно села на край рядом с мамой.

— Мам, давай врача вызову, — я даже кулаки сжимала от напряжения. — Увезут в наркологический диспансер в город. Помогут. Мы сможем все заново начать.

— Плохо мне, — синими губами сказала она. — Если вечером не полегчает, вызовешь.

Это так ошарашило. В хорошем смысле.

У меня столько энергии появилось!

— Я сейчас рыбу пожарю, дед Валера подарил. Будешь кушать?

— Нет. Мне отлежаться надо.

— Лежи, лежи, — я прикрыла её ноги одеялом. — Мам, всё будет хорошо. Вот увидишь. Мы даже уехать можем в город.

Она улыбнулась, и я прилегла к ней. В щёку поцеловала.

— Уборку сделаю, отопление включу.

— Лучше печь растопи, платить нечем за электричество.

Платить нечем, а бухаем каждый день. Но это я не сказала. Радость от того, что мама наконец-то выздоравливает, затмила все прошлые обиды. Я выбежала на кухню и принялась чистить рыбу.

Нашла масло растительное и муку. Горячей воды не было, бойлер мамины собутыльники тоже продали, поэтому я поставила чайник. Решила голову помыть и посуду.

Мы с мамой хорошо заживём. Уедем отсюда, чтобы не видеть этих алкоголиков, и пойдём работать.

Рыба жарилась, посуда была замочена, печь топилась. На голове полотенце.

Пол потом решила вымыть. Быстро наводила порядок. Дров почти не осталось, поэтому… Надо было думать, как дальше жить.

Подсушив волосы, я вернулась к маме. Она смотрела на меня и улыбалась.

— Какая ты красивая у меня. Посиди со мной.

Я быстро присела рядом и взяла её холодную руку в свои ладони.

— Волосы какие стали, — мама трогала влажные пряди, и мне казалось, что она сильно постарела. — Как у отца, светлые.

— Мам, давай покушаем. Пожалуйста.

— Нет, Олеся. Иди одна поешь. Я потом.

Она отвернулась, как сильно больная простонала. Но я не сразу ушла, ещё посидела рядом.

Рыбы оказалось очень много. Решила оставить маме, остальное сунула в пластиковый контейнер, относительно чистый, и, накинув спортивную куртку, выбежала из дома.

К вечеру стало совсем холодно. Загорались фонари. Людно, машины ездили. Соседи с работы возвращались. Я прошла до конца нашей улицы, там в красивом срубе топилась печь.

Это дом Ромки Шишкова. Отчим его после пожара, в котором погибла жена, мать Шиши, перестал на время пить и отстроил новый дом. А потом опять запил.

Ромка стоял во дворе и трепался по телефону. Заметив меня, быстро направился к забору.

— Здорово, Леська! — улыбнулся во все свои нечищеные зубы. Чёрный замарашка

— Рыба жареная, — подала ему контейнер.

— Вау! — голодный Шиша схватил еду и сразу запихал себе в рот пару рыбин. Набитым ртом пробубнил. — Выходи за меня замуж, Камора.

— Хотела бы я посмотреть на ту ненормальную, которая за такого, как ты, замуж выйдет, — рассмеялась я.

— Я на новенькой женюсь, — Шиша пересчитал рыбины. — Так, надо Трэшу отнести.

— На Аньке что ли? На Белой Плесени?

Пришла к нам пару дней назад новенькая, пришибленная девка. В юбке, когда вся школа только в брюках ходит. Бледная поганка. Мямля какая-то. Если б не Катька Тугарина, за которую эта Плесень уцепилась, убили б нафиг сразу. У нас забитые не живут в школе. Для слабых места нет.

— Не называй её Плесенью, — насупился Шиша.

— Это твой любимый Трэш придумал прозвище, — напомнила я. — Что на блондинок потянуло?

— Ага, — довольно улыбнулся парень, который, как я подозревала, уже был опытным. Потому что шлялся по притонам, а там чего только нет. — Вот ты русая, а Анька просто белоснежная.

— Смотри не испачкай своими грязными ручонками, — я поёжилась от холода. — У меня мать пить бросила.

— Женский алкоголизм не лечится, — заметил Шишков и вышел ко мне на дорогу.

Мы вместе пошли с ним от его дома, где скорей всего уже собрались друзья-пьяницы отчима.

Не попрощавшись, мы разошлись в разные стороны на перекрёстке. Как-то само собой забылось, что я хотела сделать уроки. Зато сытые. Ромка тоже иногда кормил меня. Это так заведено: помогать друг другу.

Пожалуй, с такими одноклассниками не пропадёшь.

В доме горел свет, когда я подошла ближе. Я улыбнулась. Маме, наверно, полегчало.

Радостная забежала во двор, влетела в дом. Печь топилась, было светло…

Эта помятая баба, что сидела у нас за столом, была родной матерью Трэша. Тётка Лида. Пришла с бутылкой водки и какой-то закуской. И мама выздоровела. Выставляла красиво на стол остатки жареной рыбы.

Мне посуду мыть перехотелось и уборку делать тоже. Глядела разочарованно и убито, как женщины разливают по стаканам алкоголь.

— Как Олеся выросла! Красивая! Для моего Никитушки невеста, — заплетающимся языком сказала мамина собутыльница.

Первый порыв — разбить бутылку об её голову.

— Отличница, поступать будет, — сказала мама и чокнулась с тётей Лидой. — Пусть они лучше нас живут.

— Только счастья желаю своему сыну.

— Олеська, посуду помой! — кричала мне вслед мамаша, когда я бежала наверх по лестнице на свой законный чердак, в свою комнату.

В горле встал ком. Глаза зажгло. Я хлопнула дверью, закрывшись на замок, и заорала во всё горло в пустую холодную комнату, где стояла кровать у окна, стол и шкаф двустворчатый. Все папа своими руками сделал.

— Зачем ты умер?! — крикнула я. — Посмотри, что ты наделал!!!

Я сделала шаг и упала в свою постель.

Я ревела и кричала в подушку, содрогаясь всем телом. Мне этого не хотелось всего…

Они ушли ближе к ночи. Тогда я вышла из комнаты, заперла входную дверь. Постирала своё бельё и вернулась спать наверх, где тоже закрылась на все замки. Мамаша может вернуться не одна.

Не спалось. В окно лился лунный свет. Я не могла ни о чём думать и даже мечтать больше не могла.

Сигнал сообщения на телефоне не сильно обрадовал. С незнакомого номера пришло:

— «Всё в порядке?»

Это уже седьмой раз за год Любка меняла номер телефона. Проблема была в том, что один из носорогов до неё до сих пор докапывался и всё время узнавал её номер. Рон Корсаров. Это его Химер избил, и парень в больнице провалялся. А всё равно от Любки не отстал.

Вот это любовь!

— «Зашибись, сегодня тихо. Чем занимаешься?»

— «За компом, играю, смотрю новости».

— «А у меня мать ноут пропила. Прикинь, стерва».

— «Ого!!!»

— «Ничего в доме не осталось, шаром покати».

–«Ты сама не пьёшь?»

— «В своём уме?! Я никогда в жизни не прикоснусь к этой гадости!»

— «Не расстраивайся. Хочешь, я позвоню?»

— «Как не расстраиваться? Я пришла домой, она лежит трезвая. Уже надеялась, выбираться вздумала. Обрадовалась, как дура, посуду помыла, ужин приготовила для мамочки. Только до Шишкова сходила, возвращаюсь: уже сидит с мамашей Трэша, водяру кушает».

— « А к Шишкову что ходила?»

— «Твой дед с рыбалки приехал, рыбы мне дал. Я нажарила и половину Шише, у него же тоже отчим вечно пьяный».

— «Успокойся, прямо чувствую, что ты на взводе. Чем занимаешься?»

— «Всё бельё постирала, лежу голая, мёрзну. Не могу согреться».

— «Я б тебя согрел».

Смотрю на сообщение и понимаю, что я полная дура. В голове перебираю список мужиков, которые могут получить мой номер телефона.

— Бли-ин, — откинула телефон и закрыла глаза. — Бычков, только не ты, только не ты.

Ладно, я лохушка до конца.

— «Люба, ты что пишешь?» — быстро напечатала.

— «Я не Люба, я Сева»

— «Ты — гад, Сева!»

Отключила телефон и взвизгнула от неожиданности: в окно кто-то лез.