Бабочка белой луны

Тара Юницкая, 2023

Вторая книга повествует о дальнейшей судьбе женщины, получившей в первой книге имя Амаранта. О непростых её взаимоотношениях с мужем. Память упорно переносит Амаранту во времена юности, когда только зарождалась их любовь. Она пытается понять, почему казавшийся ей родным человек стал совсем чужим. Попутно мы следим за судьбой её дочери и подруг.

ЧАСТЬ 1. ТРОЕ

Глава 1. КОТЫ И ДНИ РОЖДЕНИЯ

ТАЙКА

— Тайка, не дрожи! Учиться надо было лучше, раньше бы зашла.

— Ага! Когда я дождусь своей очереди, останется только Тмутаракань! Думаешь, приятно оказаться в какой-нибудь дыре?

— Подходи к вопросу философски. Каждый сейчас вытягивает кота в мешке. Никто не знает, чем всё обернется, что его потом ждёт. Может быть, «какая-то дыра» окажется для тебя счастливей, чем Москва и Ленинград. Смотри, Студеникин вышел.

— Ты что вытянул? Липецк? Металлургический комбинат?

— Тайка, вычёркивай Липецк. Смотри, что там ещё в списке осталось?

— Чистополь, часовой завод. Орёл, проектный институт. Гусь-Хрустальный, Горэлектросеть.

— Тайка, Чистополь не бери! Часовой завод — одни женщины, глаз положить не на кого будет. Век в девках просидишь.

Тайка уже не слышит Васю и Холю — своих подружек-однокурсниц. Перед ней, величественно взмахивая крыльями, проплывает в воздухе Гусь Хрустальный и кивает ей головой на длинной шее.

— Интересно, а как называются жители Гусь-Хрустального? Гусь-хрустальщики или гусь-хрусталики?

— Гусь-хрусталинцы! Тайка, не морочь голову! Вон, Зубихин вышел! Эй, Зубихин, что выбрал? Гусь Хрустальный? Тайка, вычёркивай!

Хрустальный Гусь криво улыбается, гогочет, взмахивает крыльями и улетает. Навсегда. С названием Гусь-Хрустальный расставаться Тайке не хочется — такое красивое и мелодичное. Но в Гусь-Хрустальном нужно было бы работать мастером в Горэлектросети. А Тайка к пятому курсу политехнического института уже окончательно поняла, что она и электричество — вещи несовместные. Все предметы институтского курса, которые имели приставку «электро» и вызывали у нее непреодолимую дрожь, сданы были на «удовлетворительно».

А в Орле требуется инженер в проектный институт. С чертежами, бумажками, тушью, перышком, рейсфедером работать не так страшно, даже интересно — рисовать тушью Тайка любит. Её выбор уже окончательно склонился в пользу Орла.

— Интересно, а как называются жители Орла? Орлята или Орлеанцы?

— Тайка, ты что заснула? Твоя очередь. Заходи!..

Вскоре Тайка наизусть выучит название всех станций по железнодорожной ветке Краснодар-Орёл…

…Тайка сидела на подоконнике дома №37 на улице Тургенева в городе Орле. Окно пятого этажа было распахнуто в ливень. Под окном рос тополь. Его макушка, как круглая зелёная полянка, мокла на уровне Тайкиных глаз. Голова слегка кружилась от высоты и потоков озона. Радость, подобно сжатой пружине, готова была вырваться в диком крике, беспричинном смехе или прыжке туда — вверх, к истокам этих тёплых, безудержных, сумасшедших струй.

Двор был пуст. Квартира — все три комнаты, в которых проживали семеро молодых специалистов Гипроприбора — тоже была пуста. Вчера поздно вечером дружная семёрка ходила на берег Орлика «нюхать весну». Клейкие тополиные листочки наполняли аллею таким ароматом, что девушки почти не разговаривали друг с другом. Только глубоко втягивали воздух и блаженно улыбались в темноте.

А сегодня соседки Тайки по квартире отправились на разведку во вновь открывшийся ресторан «Океан». Тайке идти не хотелось, и сейчас она упивалась таким редким в общежитских стенах одиночеством.

Тайкино внимание привлёк седой, насквозь промокший мужчина, пересекавший двор неверной походкой. Он прислонился к тополю, как бы ища опоры, и склонился в три погибели. Сейчас упадёт! Да, наклюкался дядечка. Тайка не любила пьяных и никогда им не сочувствовала. Мамин гражданский муж, часто устраивал в гараже дружеские посиделки, которые выводили маму из себя. Ссоры, унижения, скандалы Тайка помнила с самого детства. Она даже рада, что живёт сейчас далеко от дома.

Тайка вспомнила, как на распределении после окончания института выбирала между Чистополем, Гусь-Хрустальным и Орлом. Каждому достается «кот в мешке». Так говорили однокурсницы. И сейчас своего орловского «кота» Тайка не променяла бы ни на какого другого…

Мужчина, держась одной рукой за тополь, запрокинул голову вверх и посмотрел на Тайку. Не вглядываясь в его мокрое лицо, Тайка скатилась с подоконника внутрь комнаты. Чтобы унять непонятно откуда взявшуюся дрожь, пошла на кухню и поставила чайник на плиту. Чайник ещё не закипел, когда в дверь позвонили…

Глаза у мужчины были серые, как две старые льдинки, дожившие до весны и начинающие таять. Мокрый седой ёжик, густые брови, широкий лоб. В прошлом волевой, а сейчас чуть расплывшийся подбородок. Когда-то это лицо, наверное, было красивым. Мужчина что-то пытался отыскать в многочисленных карманах своей светлой мокрой куртки, судорожно и суетливо дёргая язычки молний трясущимися руками. В нос Тайке ударил резкий запах алкоголя, и она налегла на дверь.

— Подожди, Таюшка-Растаюшка! Послушай меня! — пробормотал мужчина, опершись о дверной косяк, чтобы сохранить равновесие.

Так нежно и необычно Тайку ещё никто не называл. Глядя одним глазом в узкую щель, она спросила:

— Что вам нужно? Вы кто такой?

— Я жил когда-то с родителями здесь, напротив, в 15-ой квартире.

Тайка вспомнила, что в тот день, когда она, сжимая в руке бумажку с адресом, впервые подошла к дому № 37, у подъезда стоял грузовик. По лестнице, мешая Тайке пройти, какие-то люди носили вещи. Из служебной квартиры напротив переезжала семья: маленькая, улыбчивая пожилая женщина, высокий седой мужчина (пустой рукав рубашки заткнут за пояс брюк) и юноша, сын, наверное. Получили собственное долгожданное жильё. Но этого типа среди них не было.

А сейчас в 15 квартире живёт молодая семья. И муж, и жена работают в сантехническом отделе Гипроприбора, у них двойняшки недавно родились…

Мужчина придерживал дверь, потерянно глядя Тайке в лицо.

— Откуда вы знаете моё имя? Мы раньше с вами не встречались.

— Мы скоро встретимся с тобой, Таинка-Проталинка. Только ты можешь всё испортить. Пожалуйста, не уезжай, будь дома, когда я принесу тебе янтарики. Я тогда насовсем к тебе приехал, я решился тогда, я должен тебя застать, слышишь?! Мы всё исправим! Я для этого сейчас пришёл! Не отвечай НЕТ! Иначе мне будет плохо без тебя, тебе без меня! Мы всю жизнь промучаемся врозь!

Мужчина говорил всё быстрее, с нарастающей истовостью в голосе. Тайке стало страшно. Сумасшедший! Сто процентов!

Тайка изо всех сил пыталась закрыть дверь. Но незнакомец не давал ей этого сделать, удерживая дверь ногой. Наконец, по-видимому, он обнаружил то, что искал. Из внутреннего кармана куртки мужчина, суетясь, извлёк маленькую, величиной с ладонь, книжицу, при этом о бетонный пол лестничной площадки звякнула выпавшая монетка. Незнакомец не обратил на это внимания. Трясущимися руками он раскрыл книжку и показал Тайке. На титульном листе почерком, похожим на Тайкин — с наклоном справа налево, было написано: «Звёздный брат мой — сказочник, очень хочу, чтобы эта моя книга отыскала тебя в день твоего 55-летия (или хотя бы в день моего). На этот раз жизнь поставила нам две круглые пятёрки (5 и 5). За что? За терпение? А когда мы только встретились, первой отметкой была двойка. За что? За нетерпение? Эта моя книжка — сказка со счастливым концом. Господи! Молю о счастье для тебя! Для всех нас! Поздравляю! Помню! Тайка».

Незнакомец не удержал равновесия и рухнул на колени. Тайка захлопнула дверь, крутанула задвижку, стояла, прижавшись к двери, и дрожала.

— Ну вот, джинсы порвал! — услышала она возню за дверью.

Одновременно на кухне задребезжала, подпрыгивая, крышка чайника и зашипела выплеснувшаяся на плиту вода. Не надо было наливать до самого верха! Тайка кинулась на кухню. Так и есть — пламя потухло! Повернув рукоятку на плите, Тайка отодвинула чайник и бросила сухую тряпку в лужу, образовавшуюся вокруг конфорки. Потом она вернулась к двери и прислушалась. Тихо! Тайка приоткрыла дверь. Странного мужчины на площадке уже не было, только монетка, выпавшая из кармана незнакомца, лежала на прежнем месте. Тайка подняла её. Размером монета была с обычный пятак. На ней и красовалась цифра 5, только вместо «копеек» отчеканено — «рублей». И цвет у пятака был не привычный медно-жёлтый, а серебристый.

— Теперь что же, вместо бумажных железные пятирублёвки вводят? А я и не знала, — подумала Тайка и перевернула монету.

На обратной стороне красовался двуглавый орёл и надпись «БАНК РОССИИ».

— Царские! — мелькнула и тут же исчезла мысль. Под орлом Тайка увидела цифры — 2011.

— Это что? Год что ли? Сейчас же 1978!..

За окном быстро темнело. Тайка глянула на часы — десять вечера. Не дожидаясь возвращения соседок, она легла на кровать и, укрывшись одеялом с головой, попыталась заснуть. Сон не приходил. Пришло Одиночество. В последнее время Тайка редко оставалась одна. За пять лет учёбы в Краснодаре она сначала сменила двух квартирных хозяек, а потом три общежития. Это орловское общежитие на её веку было четвёртым. Тайка вспомнила, как на первом курсе института, только что оторвавшись от мамы, проучившись всего два месяца и тяжело привыкая к самостоятельной жизни, она справляла своё семнадцатилетие.

Угрюмая и вредная хозяйка сделала ей бесценный подарок — на ноябрьские праздники уехала навестить родственников в деревне и должна была вернуться после 12 ноября. А это означало, что на свой первый вне родного дома день рождения Тайка сможет хоть как-то по-своему украсить убогую комнату и даже пригласить гостей — своих однокурсниц.

В её группе по специальности «Электроснабжение промышленных предприятий, городов и сельского хозяйства» из тридцати человек двадцать семь были мужского рода. Оставшаяся троица сразу сплотилась и подружилась. Василиса Петелина (Вася) и Клара Хольпер (Холя) были местными и жили с родителями. Именно их Тайка ждала в этот день в гости.

Днём ходила по магазинам. Купила много свечей, жареную утку, фрукты, конфеты и бутылку шампанского. До этого она пробовала шампанское только один раз на выпускном вечере в школе. Помнила, как кружилась тогда голова, помнила свой голос, который звучал где-то в стороне сам по себе, как будто не она, а кто-то другой произносил за неё слова. И ещё ноги были ватными и не слушались, поэтому она не танцевала. Просидела весь вечер, пока не пошли классом встречать рассвет…

Прождав подруг-однокурсниц целый час за накрытым столом, Тайка почувствовала, как свербит в носу, и поняла, что вот-вот расплачется. Тогда она решительно потушила все свечи, расставленные по полкам и шкафам, занавешенным простынями (хозяйка боялась, что квартирантка поцарапает её мебель), разобрала кровать, сняла праздничное платье, надела ночную рубашку, и, усевшись по-турецки в кровати в гнёздышке из одеяла, пыталась разобраться, как откручивается проволока на пробке шампанского. По наивности она думала, что напьётся одна и рухнет прямо тут же в кровать, как бесчувственное бревно. Как те, что на улицах валяются…

Вот в этот самый момент она услышала стук в дверь. Как же удивились Вася и Холя, увидев её в ночной рубашке! Оказалось, что подружек должен был подвезти на машине Васин папа, но машина сломалась, и подружки добирались на «перекладных». В тот вечер праздник удался…

Мысли Тайки туманились, она уснула, и уже не слышала, как вернулись из ресторана её соседки по квартире. А на следующий день не помнила ничего ни о странном мужчине, ни о монетке, которую засунула в маленький карманчик на рукаве своей финской куртки.

Этот карманчик, пришитый вручную, был напоминанием о первой неделе жизни Тайки в Орле.

Орёл её сразу поразил своими контрастами. С одной стороны — колыбель, почитаемых русских писателей. С другой стороны — это был город чёрных мешковатых болоньевых курток и ватников, резиновых сапог и шапок-ушанок. Молодых людей в таком виде Тайка часто встречала на улицах. Как позже выяснилось, это были юноши из близлежащих деревень, бросившие родной дом и подавшиеся в город в поисках лучшей жизни. Работа в селе их не привлекала. Грязь и тяжёлый физический труд были не для них. Домой они наезжали на выходные, встречались с друзьями и «квасили» день и ночь.

Тайка надолго запомнила своё столкновение с одним из представителей этого «сельского планктона». Был дождливый день. И Тайка надела свою лёгкую финскую непромокаемую курточку. Яркая курточка из красных, оранжевых, жёлтых и белых клиньев ладно сидела на тоненькой фигурке.

В универмаге, рассматривая что-то за стеклом витрины, вдруг услышала возмущённый женский голос: «Что же ты делаешь, паршивец!», и тут же почувствовала за спиной какое-то движение. Обернулась и увидела бегущего к выходу высокого парня в резиновых сапогах.

Стоящая рядом женщина всё никак не могла успокоиться: «Вы представляете, гляжу, а он сигарету поднёс и дырки на рукаве у девушки прожигает!». Глянув через плечо, увидела на верхней части рукава новой куртки несколько оплавленных по краям дырок, через которые светился белый синтепон.

Позже она подобрала красивую нашивку-карманчик на рукав, которой замаскировала злополучные дырки. Но ещё долго после этого случая шарахалась от мужчин с горящими сигаретами…

Как сейчас на выходе из магазина полуфабрикатов, где в конце месяца обычно покупала на оставшиеся до зарплаты деньги винегрет. Тайка испуганно отшатнулась от мужчины с сигаретой. Оказалось, он просто хотел выбросить окурок в урну, возле которой она стояла.

Винегрет был дешёвым и вкусным. Иногда для разнообразия Тайка поджаривала его на сковородке. Получалось что-то вроде овощного рагу. Быстро и сердито. Готовить она не любила. На приготовление еды не должно тратится больше времени, чем на её употребление.

Тайка вышла из магазина. Зарядивший с утра дождь превратился в град. Пересекая площадь у дома Советов, встретила кота. Это был не кот даже, а огромный чёрный котище с удивительными глазами. Сразу вспомнился булгаковский Бегемот.

Когда-то в Пушкине в Камероновой галерее на выставке рисунков Нади Рушевой Тайка увидела её иллюстрации к «Мастеру и Маргарите». Об этой книге до тех пор она и слыхом не слыхивала. Никак не могла понять по иллюстрациям, о чём этот загадочный роман, в каком времени происходит его действие. На иллюстрациях были и библейские сюжеты, и какая-то мистическая чертовщина, и что-то сатирически-бытовое из 30-х годов, и что-то тонкое, нежное и лиричное. Потом во всех библиотеках Краснодара искала эту книгу. И нашла только в одном читальном зале публикацию романа в журнале «Москва»…

— Ну, что, кот?

И он подошёл, одна лапа обрублена. Кот смотрел такими умными пытливыми глазами, словно гипнотизировал. Такой взгляд! Всё в этом взгляде: и тоска, и холод, и боль, и достоинство, и покорность, и надежда чуть-чуть мелькнула и погасла. Тайка пошла дальше, а потом не выдержала — оглянулась. Кот смотрел! Как смотрел! Такой совершенно нереальный кот. Не от мира сего. Инок. Иннокентий. Инопланетянин.

Вернулась и погладила его. И показалось, что слеза стекает по шерсти на его подбородке. Сначала остолбенела, а потом поняла, что это слюна. Кот был страшно голоден.

— Подожди меня здесь, Иннокентий. Я принесу что-нибудь поесть. Ты же винегрет есть не станешь? Ты только дождись меня, ладно? — сказала и повернула назад к магазину, на ходу считая оставшуюся в карманах мелочь. Купила бутербродов с сыром, вернулась, и досада взяла — кота нигде не было видно. Потом опять почувствовала на себе его взгляд. Два огонька горели в нише в стене. Кот от дождя там спрятался.

Раскрошила бутерброды, постояла немного, наблюдая, как кот ест и побежала на работу, обеденный перерыв уже заканчивался.

Тайка не понимала, когда её спрашивали, любит ли она кошек. Кошек вообще? Предпочитала разбираться в своём отношении к каждой конкретной кошачьей личности. С этим котом ей хотелось продолжить знакомство…

ТАРА

Таре снился тридцать третий день рождения. Больничная палата, рядом с её железной койкой в маленькой кроватке под капельницей с глюкозой тяжело дышит крохотулька Славка. Иголка капельницы воткнута в вену на голове. Лысенькая головка обтянута кожей. Кожа и череп, и глазища в пол-лица. Дочурке завтра исполнится месяц.

Славушка с первых дней отличалась от других малюток в роддоме из отделения «Мать и дитя», куда их вместе с Тарой определили сразу после родов. Все новорождённые лежали с закрытыми глазками, а она смотрела из свёрточка. Все плакали — А-А-А-А! А она — НЕ-Е-Е-Е! Как козлёнок…

Не успев побыть дома после родов, Тара снова оказалась в больнице.

У Славушки гипотрофия второй степени. Таре сегодня стукнуло тридцать три… Возраст Христа. Главный рубеж. Только бы чудушко выздоровело! Это стало бы для Тары «великим свершением» — вырастить самого любимого в мире человечка.

Где только ни справляла Тара свой день рождения! И в поезде, и в пустом гостиничном номере в чужом городе. Вот сейчас — в детской больнице. А о самом замечательном она когда-нибудь расскажет Славушке. Дай, Бог, только выбраться отсюда. За окном мечутся снежинки, на столе стоят гвоздики от мамы. Она приехала три дня назад из Новороссийска.

Молоко у Тары исчезло после страшной ангины. А после антибиотиков ей запретили кормить грудью совсем. Всё это время Славка недоедала.

Хорошо, Тара настояла на том, чтобы в больницу их положили вместе. Здесь творились ужасы и кошмары. Чтобы груднички, которые лежали без мам, не плакали, медсёстры накачивали их димедролом. Одного недоношенного малыша спалили под колпаком до ожогов. У него началось заражение крови. Ещё одну малышку с деформацией черепа не переворачивали совсем, она лежала на одном боку. Когда бабушка пришла забирать малютку, у той одна сторона головы была совсем плоской. Мама малышки с расхождением тазовых костей попала в хирургическое отделение сразу после родов и даже ни разу не видела свою дочурку. Бедной женщине врачи отказывались делать кесарево сечение, настаивали, что родит сама, а потом тащили ребёнка за голову щипцами. Вот и результат!

О себе Тара знала, что вошла в мифологию родильного отделения на веки вечные. На неё смотрели, как на диковинку. Во время родов она ни разу ни пикнула (вот кого надо было к немцам засылать вместо радистки Кэт)…

Сон Тары перенёс её назад, в тот незабываемый день. Она видела себя со стороны. Вот она на высокой каталке в кричалке — палате, где женщины переносят предродовые схватки, достаёт из-под полы книгу, которую прихватила с собой в роддом. Воды у неё отошли ещё ночью, схваток не было, и она спокойно углубилась в чтение.

Кроме Тары здесь лежала бойкая девица. Она поведала Таре, что за ребёнка свекровь подарит ей золотые серьги и перстень. В те промежутки времени, когда схватки отпускали оборотливую соседку, она приговаривала, имея в виду акушерок и медсестёр: «Ничего! Чем громче кричу, тем шибче они вокруг меня бегают. Пусть, это их работа!». И, действительно, весь персонал занимался только ей.

Когда новая акушерка увидела у Тары книгу, накричала на неё: «Вы сюда рожать, а не читать пришли». Узнав, сколько часов прошло с того момента, как отошли воды, назначила уколы хины, чтобы стимулировать роды.

Крикливую соседку увезли рожать, и Тара осталась совсем одна.

Сначала старательно и усиленно дышала, молча превозмогая невыносимые боли, так не хотелось походить на ту особу, что недавно здесь вопила чересчур зычно и требовательно. А потом, когда поняла, что всё — предел, рожаю — рассердилась: «Да подойдёт же ко мне хоть кто-нибудь, чёрт возьми-и-и-и-и!!!»…

Огромная потеря крови, многочисленные разрывы, ад и существование по ту сторону реальности, по ту сторону сознания, по ту сторону мира. Нечеловеческая мука с одной единственной мыслью: повторить такое можно только ради ребёнка от любимого человека. Только для любимого…

Согнувшись в три погибели, голова на уровне колен, держась за стену, Тара бредёт во сне по длинному коридору, открывает дверь и снова оказывается в больничной палате рядом с лежащей под капельницей Славкой. Взгляд её падает на гвоздики.

Жалко, что нет любимых хризантем, щемящего душу запаха горечи и полыни, запаха её дня рождения. Поскорее бы отсюда выбраться…

Славка смотрит на Тару и вместо крика — НЕ-Е-Е-Е, как у козлёнка, начинает громко, протяжно и настойчиво мяукать. Тара леденеет и просыпается…

Она протягивает руку, нащупывает кнопку торшера и, нехотя оторвав голову от подушки, смотрит на настенные часы. Истошное мяуканье продолжается.

Так и есть! Ну, кто в выходной день будит хозяйку в такую рань? Только тот, кто дрых перед этим весь день на диване, время от времени сменяя его то на одно, то на другое кресло и повсюду оставляя клочки своей белой шерсти. Только тот, чьё имя Гораций.

Зевая, Тара нащупала ногами тапочки и поплелась в коридор, где бесчинствовала Наглая Рожа. Именно так сейчас хотелось обозвать Горация, но язык не повернулся. Всё-таки внешность у кота была аристократичная, и всплывшее сгоряча ругательство к ней явно не подходило. Имя Гораций у Тары и Славки рождалось в творческих муках.

Когда Славка позвонила Таре и сказала, что едет домой с сюрпризом, Тара и предположить не могла, что сюрпризом окажется сугроб белоснежной шерсти на четырёх лапках в мохнатых пажеских панталончиках. Над этим ходячим сугробом возвышался строго перпендикулярно чёрный пушистый султанчик хвоста. Вокруг шеи шерсть торчала, образуя белый, похожий на блюдо, воротник. Кот был помесью персидской мамы с кем-то ещё, пожелавшим остаться неизвестным, но наградившим дитя чудесной мордочкой. Плоские физиономии, как у чистокровных персов, Таре не нравились. А эта удлиненная, выразительная мордочка с внимательными янтарного цвета глазами сразила её наповал.

Это чудо не могло оставаться Зайцем (так звала кота прежняя хозяйка). Славка заявила с порога, что назовет кота Альбусом, потому что он белый. Но у кота было собственное мнение на этот счёт, и на Альбуса он не отзывался, даже ухом не вёл. Имя Персифаль постигла та же участь.

И так долгое время кот оставался безымянным, пока однажды, растянувшись на диване между Тарой и Славкой во всю свою длину, подставляя под их восхищенные взгляды и ласковые почёсывания то один бок, то другой, то розовый, просвечивающийся сквозь шерсть живот, он не услышал в свой адрес сотый по счёту комплимент: «Ах, как он грациозен!». Слово «грациозен» привлекло его внимание, кот поднял голову, стоящие торчком уши выдали его заинтересованность.

— Грацио! Грацио! — для пробы позвали кота поочередно мама и дочь. И тот повернул голову вправо, одобрительно взглянув на Тару, а затем влево — на Славку. Имя Грацио плавно трансформировалось в Горация, и кот не возражал…

Сонная Тара автоматическим движением открыла дверцу холодильника. Отодвинула банку паштета, достала пакет и налила молоко в одну из половинок, сделанной в виде восьмёрки, кошачьей миски. Гораций по обыкновению боднул её руку, и часть молока разлилась белой лужицей на полу. Вот так всегда! Не везет!

Во вторую половину миски Тара насыпала сухой корм. Эта кошачья миска с нарисованными на ней весёлыми рыбными скелетиками досталась Горацию в приданое от прежней хозяйки.

— Может, получится доспать? — с робкой надеждой подумала Тара и натянула одеяло на голову.

Ничего из этого, конечно же, не вышло. Поворочавшись, Тара опять включила торшер. Весь стол усыпан белыми повядшими кудряшками-лепестками, а из высокого узкого горлышка бутылки сиротливо торчит голый стебель. Сегодня она выбросит последнее напоминание о недавно прошедшем дне рождения.

Эту хризантему Тара купила себе сама. Когда в подарке от Славки она обнаружила страшно дорогую растирку от радикулита, то чуть не расплакалась. Но сдержалась, так как Славка явно ожидала от неё похвалы за такую нужную и практичную вещь (потратила, наверное, весь свой гонорар — с недавнего времени Славка стала посылать свои стихи в столичную газету «Трибуна», где их печатали в рубрике «Детский городок»). А у Тары в голове крутился ехидный мотивчик, под который приплясывали и корчили рожи злые карлики: «Ты старуха. Сорок девять — ничего тут не поделать!».

Значит, навсегда и безвозвратно ушло время цветов, которые ей дарили не только в дни рождения, и стихов, которые когда-то ей посвящали. Пришло время лекарств и безысходного одиночества.

Лёжа в кровати, Тара окинула мысленным взором уходящую за горизонт пустыню начинающегося дня. Память сразу же услужливо внесла разнообразие в скучный пейзаж, заполнив его горами грязного белья, провела между ними дорожку, разбежавшуюся после указателя на три разные стороны. Надпись на указателе гласила: «ГОРэлектросеть, ГОРгаз, ГОРводоканал». Эти ГОРынычи готовились отхватить увесистый кусок от недавно полученной учительской зарплаты. Сапоги, которые уже давно просят каши, а прихлебывают только воду из луж, срочно нуждались в ремонте. Пейзаж в мгновение ока дополнился будочкой сапожника, за которой до самого горизонта разлилось рыночное море (кроме кошачьей еды и банки шпротного паштета в холодильнике ничего не было).

Для себя одной Таре готовить не хотелось. Сразу после дня рождения Тары Славка укатила в поездку по пушкинским местам. Этой поездкой её наградили за победу в литературном конкурсе. Днём в перерыве между первой и второй сменами Тара наскоро впихивала в себя комплексный обед в школьном буфете, а вечером приходила домой выжатая, как лимон, вытягивалась на диване и цепенела в полуяви-полусне. Лишь в субботу, готовясь к возвращению Славки, Тара вспомнила о продуктах…

Хотелось ещё немного понежиться под одеялом. Возле тапочек под кроватью Тара заметила толстую амбарную книгу. Таких книг у неё в книжном шкафу скопилась целая стопка. Уже несколько лет именно в амбарных книгах Тара вела свои дневники. В каждой книге хранилось года четыре из её жизни, а в некоторых и пять-шесть (когда писала с большими перерывами). Самую первую тетрадь, начатую в тот день, когда Тара почувствовала, что всё в её судьбе круто меняется, ей захотелось вчера перечитать перед сном. Читала, читала и заснула как раз на записи о рождении Славки. Поэтому, видно, и сон такой приснился. Тара вытянула руку и открыла тетрадь.

23 октября 1987 года

Лежу на диване. Такая редкость за последние дни. Напротив — моя Букашечка, носящая досадное отчество и любимое имя — Славушка. А с фамилией вообще неразбериха!

Фамилия Конакаева у нас с дочуркой общая — это хорошо. Но досталась она нам от человека, о котором, как об отце, и думать не хотелось. Этот человек зверски избивал маму. Она сбежала однажды в никуда, не разведясь, без денег и вещей. Мама вышла за него совсем ещё девчонкой.

Тогда, сразу после войны, ей нужно было помогать семье, оставшейся без отца: двум младшим сестрёнкам и братишке. Она завербовалась на рыбные промыслы. Уехала из родной Анапы на далёкий Сахалин. Жила в бараке бок о бок с десятком таких же девчат. Ей по наивности льстило внимание статного мужчины в форме офицера МВД, она и не раздумывала долго, когда тот позвал её замуж. Только вскоре, приходя домой с работы, он начал избивать свою юную жену в приступах безумной ярости, а потом, когда припадок проходил, на коленях вымаливал прощение.

Мама сбежала от него, беременная мной. Он обо мне и не догадывался. Боялась меня потерять при очередных побоях. Заночевала в поле, потом уехала в другой город. Как он не настиг, не отыскал, не вернул её с его-то связями? Загадка. Но больше их пути не пересекались. Когда мама захотела оформить официально развод, посылала запрос, пыталась разыскать бывшего мужа, узнала, что тот переехал на Алтай. Этим дело и закончилось. Она продолжала жить с фамилией Конакаева.

Но мне самой носить фамилию жестокого человека, когда-то сломавшего жизнь моей мамы, было неприятно, а теперь пришлось наградить ею мою Славушку. Нужно будет занятся сменой фамилии, взять бабушкину, например. Станислава Радыгина — звучит!

Она так похудела, дочурушка моя, щечки исчезли, появились тёмные круги под глазами, впадины на висках. Зато улыбка, как лучик солнечный. Мы с моей крохой недосыпаем, недоедаем и много плачем. Молока у меня не хватает. Я извелась вся, видя, как моя Славушка тает на глазах…

На Тару нахлынули воспоминания. Она даже сейчас, по прошествии стольких лет, не могла читать эти строки спокойно. Потом они со Славкой и попали в ту страшную больницу из сна.

Тара резким движением скинула одеяло, сунула ноги в тапочки и пошла умываться…

АМАРАНТА

Сегодня была её ночь. Ночи у Амаранты чередовались — одна через две. В соответствии с графиком ночных дежурств мужа, работавшего охранником. Две ночи Амаранта лежала, не думая ни о чём, тщетно пытаясь уснуть, с занемевшими руками, вжавшись в подлокотник (муж во сне разворачивался по диагонали, занимая почти всё пространство раскладного дивана). А в ту ночь, когда муж был на дежурстве, ей тоже не спалось. Мысли бесконечно кружились вокруг одной темы. Почему она так одинока? Всегда… Каждую минуту…

Замуж Амаранта выходила по необыкновенной любви. Муж, казалось, тоже её любил. Как случилось, что его любовь исчезла? Разом, в один неуловимый миг. Как исчезает белый кролик в руках искусного иллюзиониста. Он только что был. И вот его уже нет. Совсем. Как будто и не было вовсе. Миг исчезновения не вычислишь, даже если смотреть один и тот же фокус тысячу раз подряд, стремясь раскрыть его секрет…

Нет. Тысяча это перебор. Сколько же ночей она прокручивает назад плёнку своей семейной жизни, снова и снова вглядывается в уже примелькавшиеся кадры? До свадьбы любовь она чувствовала каждой своей клеточкой. Медового месяца у них не было. Был странный и смешной медовый день. Оставив гостей за праздничными столами в библиотеке, где вместе с презентацией альбома графических работ мужа отмечалась их странная свадьба, они сбежали в Дюрсо. Номер на втором этаже частной гостиницы отапливался электрическим обогревателем. Слово «отапливался», чтобы не грешить против правды, нужно поставить в кавычки — в номере стояла жуткая холодина. Зато с огромной лоджии открывался красивейший вид на море, что, впрочем, они оценили только утром, а ночью над лоджией светились мохнатые звёзды.

Чтобы хоть как-то согреться, они выпили горячего чая с яблочным вареньем — подарок от хозяйки гостиницы, и доели яства со свадебного стола, упакованные предусмотрительными коллегами Амаранты в её дорожную сумку. Собрав все одеяла и покрывала, которые удалось отыскать, они нырнули в кровать. Огромная, очень мягкая кровать подбрасывала вверх, как батут. Амаранта хохотала, как сумасшедшая. Ей казалось, что она взлетает в небо…

Утром они долго гуляли по пустынному пляжу, собирали красивые коряги и камушки, фотографировались, снимали на камеру телефона шутливые интервью: «Как вы чувствуете себя первый день в роли мужа?»… Ясный, теплый день дарил покой, тишину и негу. Муж нашёл старые пластиковые кресла, подложил под сломанные ножки камни. Они сидели с зажмуренными глазами, подставив ласковому солнцу счастливые лица…

Первый неприятный штрих… Амаранта вспомнила, как вначале их семейной жизни они с мужем делали на рынке покупки. Муж обустраивал вагончик-бытовку, который они после свадьбы купили и поставили в саду. Муж оборудовал в нём мастерскую. Тогда ему хотелось поскорее обзавестись антенной, чтобы в мастерской, ласково называемой мужем «мой домик», можно было смотреть телевизор. Амаранта в тот день подыскала на рынке две новые гардины для большой комнаты, а старые думала отдать мужу в мастерскую, чтобы украсить окна бытовки какими-нибудь простенькими занавесками. Муж возражал против этой покупки, и Амаранта на обратном пути несла на плече обе громоздкие гардины сама. Она тяжело дышала, ноги еле тащились. Муж, помахивая пакетом с антенной-бабочкой, шёл далеко впереди неё. Вдруг он оглянулся и сказал: «Тебе только флагов не хватает на этих древках». Амаранта проглотила обиду, едва сдерживая слёзы…

Тогда?..

Амаранта вспомнила прошлую ночь, когда у мужа был выходной, и у Амаранты отгул. Той ночью в общей сложности Амаранта спала часа два. Вдвоём с мужем они вернулись домой поздно с юбилея крёстного отца Стаськи. Муж не признавал знакомых Амаранты, поехал «в такую даль» с большой неохотой, сидел среди других гостей бирюком, часто выходил курить на крыльцо и, не дождавшись конца праздника, засобирался восвояси.

В автобусе всю дорогу домой они молчали. Амаранта все время возвращалась мыслями к семье кумовьев. Они напоминали итальянцев. Громко спорили, ссорились и мгновенно мирились. И все равно чувствовалось, что не представляют себя друг без друга.

Купили домик в деревне кумовья не так давно и с упоением рассказывали Амаранте, как каждый вечер перед сном сидят у костра, а потом гуляют по тропинке до леса и обратно. И ни единого человека на своем пути не встречают. Это только их заветная тропинка и больше никого. Амаранта, наверное, так себе всегда и представляла счастье: он и она, вдвоем, вместе, всегда…

Недавно, делая уборку в доме, разбирая и выбрасывая ненужные бумажки, она наткнулась на своё неотправленное письмо к Ильину. Тогда они ещё не были женаты, жили в разных городах, переписывались и перезванивались.

…Какой чудесный подарок ты сделал мне вчера. Весь вечер со мной. И если закрыть глаза, то ощущение, что ты рядом. В ухо дышишь… И даже связь вчера была такая, что не приходилось переспрашивать по два раза каждое слово. Твоё дыхание, интонации голоса — всё без искажений мне прямо в ухо.

И чай я готовила одной рукой, а вторую с телефоном — ты как будто держал в своей. КАКОЕ ЭТО СЧАСТЬЕ! Самый вкусный чай в мире. Помнишь, я тебе писала, что всё бы научилась делать одной рукой, если бы ты захотел вечно не разжимать свои пальцы и не отпускать мои…

В молчании добрались до дома. Легли. Амаранта попыталась заговорить с мужем, с грустью посетовала на то, что он за весь день ни разу, ни за что её не похвалил, но он ответил резко и категорично, явно давая понять, что хочет спать и к разговорам не расположен. Вскоре муж уснул. А Амаранте не давали уснуть его слова: «Мы же не говорим спасибо слону за то, что он не наступает нам на ноги. Это в порядке вещей. Я не люблю всякие там «муси-пуси», и меня уже не переделаешь!».

Амаранта прилагала большие усилия к тому, чтобы угодить мужу, подстраивая под него свои, устоявшиеся за долгие годы самостоятельной жизни, привычки.

Она готовила овощной суп, согласуясь с его диетическим питанием, она латала его носки, она сама покрасила веранду. Муж сказал, что от запаха нитрокраски его тошнит. А кого не тошнит? Амаранте после покраски казалось, что у неё не лёгкие, а баллоны с ядовитыми испарениями.

Вечерами, совершенно выбившись из сил, она отказывалась в пользу мужа от любимых передач по каналу «Культура» и смотрела, клевая носом, его милицейские или бандитские сериалы.

«Мы не говорим «спасибо» слону за то, что он не наступает нам на ноги. Это в порядке вещей». Неужели за весь этот долгий день, когда она сама нашла кучу поводов, чтобы похвалить его и сказать ему ласковые слова — неужели за весь этот день она не заслужила хоть слово благодарности? Амаранта полежала еще немного, прислушиваясь к громкому храпу за спиной, и попробовала встать, стараясь не шуметь. Она думала, что свыклась уже с этими ночными раскатистыми руладами. Но прошлая ночь казалась почему-то особенно невыносимо тоскливой. Амаранте хотелось завыть от безысходности. От осознания того, что так будет всегда. И ничего другого. Никогда…

Знакомые, как свои пять пальцев, шаткие половицы как будто были с ней в сговоре — ни одна из них не скрипнула, не выдала Амаранту. У застекленной двери в коридор Амаранта остановилась, снова вслушиваясь в дыхание мужа, и почувствовала на себе чей-то взгляд.

Лунный свет, проникший в комнату сквозь щель между шторами, осветил внимательные пытливые глаза, как будто вопрошавшие — Кто ты? Зачем живёшь? Бледная луна, отблески лунной дорожки на чёрных смолистых волнах и белая ночная бабочка на плече. Амаранта отвела глаза от взгляда девушки с портрета, висящего на стене, и бесшумно повернула дверную ручку.

Проходя на кухню, Амаранта заглянула к Стаське в «китайский фонарик». Знакомая картина — ступить негде — такой стоит тарарам. Вещи разбросаны на полу, а книжные полки, занимающие две противоположные стены до самого потолка, покрыты толстым слоем слежавшейся пыли. Стась в отключке, свернувшись клубочком, у невыключенного компьютера. В ногах в такой же позе спит кошка Шарманка. Со Стаськой Шарманка не расставалась ни днём, ни ночью.

По двадцати раз на дню чадо стискивало Шарманку в своих объятиях, изливало на неё потоки комплиментов, зажимало ей лапки, если кошка пыталась вырваться. И, наконец, поняв всю тщетность усилий, Шарманка затихала на коленях чада и громко урчала, пока её спаситель, обожатель и мучитель почёсывал ей шею и живот.

Спасителем ребёнок был в буквальном смысле. Однажды, пасмурным днём близь своего студенческого общежития чадо увидело такую картину. Потерявший от голода и отчаяния всякое желание жить маленький котёнок-замухрышка, каким тогда была Шарманка, упрямо шёл на трамвайные рельсы. Чадо погладило, накормило беспомощное создание и хотело было пойти своей дорогой в общежитие, куда вход с котами запрещён, но серый комочек, оставшись один, снова безропотно двинулся на трамвайные рельсы.

Ребёнок бросился на выручку и, практически, выдернул маленькую Анну Каренину из-под трамвая. А потом оставалось только пронести её под курткой незамеченной мимо вахтёра, убедить соседей по комнате потерпеть нежданную квартирантку несколько дней до ближайших выходных, на которые намечалась поездка домой, и придумать имя. Только бы мальчик, только бы мальчик, девочку мама не примет! Но безымянное существо оказалось девочкой. А Амаранта её всё-таки приняла.

Ни Анной, ни Карениной найдёныша не назвали. Своё имя она получила от того, что очень громко и мелодично, как настоящая шарманка, урчала, когда её почёсывали. А со временем, когда молодая кошечка откормилась и похорошела, она стала похожа на героиню оперетты «Фиалка Монмартра». Беспородная, сбитенькая, полосатая, но в белых перчаточках и белых чулочках с аккуратными чёрными дырочками на пятках. На спине у неё была рыжая подпалина виде кленового листика. Шарманка держала себя в безупречной чистоте, как настоящая француженка, вылизывая шёрстку так, что она лоснилась, будто шёлковая. Так и хотелось, глядя на неё, воскликнуть: «Шарман!».

После многократных безуспешных попыток Амаранты навести в «китайском фонарике» порядок и бурных протестов Стаськи: «Я опять ничего не нахожу! Прошу тебя, ничего здесь не трогай! Пойми, я могу творить только в такой атмосфере!», Амаранта перестала заходить в «китайский фонарик» без крайней необходимости.

Сейчас она, стараясь не раздавить диски, разбросанные по всему полу в этом захламлённом закутке, выключила компьютер и поправила сбившееся на сторону одеяло. Опять Стась спит, не раздеваясь.

«Китайский фонарик» перешел к Стаське по наследству. Когда-то этот закуток принадлежал Амаранте. Тогда в нем было очень уютно.

Название свое комнатушка получила из-за того, что стена, не занятая книжными полками, представляла собой огромное, окно, смотрящее в сад. А противоположную от окна стену заменяли жалюзи, собранные из тонких фанерных полосок и прикрепленные к натянутой на потолке струне. Так из маленькой проходной комнаты удалось выгородить укромный закуток. По вечерам там зажигалась лампа, и свет просачивался сквозь щели стенки-шторки, превращая комнатушку в настоящий фонарик…

Амаранта вспомнила своё тридцатилетие, тогда ещё Стаськи и в помине не было. А глупая Амаранта о замужестве не думала. Вспоминала Ильина. Иногда…Часто… Всегда…

В тот день в «китайском фонарике» тоже нельзя было шагу ступить. От цветов…

На тридцатилетие её любимых хризантем насчиталось к вечеру ровно тридцать. Друзья, коллеги и мама, не сговариваясь между собой, дарили ей в тот день хризантемы. Вот это был подарок! Цветы в «китайском фонарике» пришлось расставить и на окнах, и на кресле, и даже на полу. Все имеющиеся в доме вазы и банки пошли в ход. Ступить было негде, но выглядело всё это великолепие волшебно!

Теперь мамы уже нет в живых, и друзья, какие — разъехались, какие — растерялись… А Ильин громогласно храпит за дверью…

Из «китайского фонарика» Амаранта тихонько вышла на кухню. Чтобы утомить себя какой-нибудь работой и уснуть от усталости, принялась варить постный борщ. Резала, морковь. Пилила тупым ножом свёклу (муж так и не стал для неё помощником по хозяйству, за каждой мелочью, требующей мужских рук, будь то заточка ножей или прикручивание шурупов, ей приходилось обращаться к посторонним или, если получалось, делать всё самой). Но, если раньше до замужества просить других о помощи было для неё обычным делом, то теперь каждая такая просьба стала для неё унизительной, так как приходилось придумывать и объяснять, почему этого не может сделать муж.

Однообразные механические движения потихоньку притупили её отчаяние. Обернув горячую кастрюлю с готовым борщом кухонным полотенцем, Амаранта опять скользнула в комнату и, подоткнув под себя края одеяла наподобие кокона, попыталась отдаться волне тягучей тупой усталости, но сон не приходил.

Она снова встала, уже не думая о скрипучих половицах, вышла в сад. Сияли яркие лучистые звезды и полная луна. В памяти всплыли первые строчки стихотворения, которое она когда-то давно сочинила.

Южной, южной

Танцуют ночью звёзды.

Нужно, нужно,

Пока ещё не поздно,

Нужно,

Хоть взят уже билет на поезд,

Тебе сказать…

«Господи! О Господи!», — запрокинув голову вверх, Амаранта безмолвно кричала в высокое небо…

Глава 2. У МОРЯ, У ЧЁРНОГО МОРЯ

ТАЙКА

По контрасту с наводнившей Орёл деревенской молодёжью коренные жители Орла — её коллеги по работе — удивляли Тайку своей начитанностью и разносторонними талантами. В Орле много литературных музеев. И не удивительно, эти места связаны с такими именами, как Тургенев, Лесков, Фет, Тютчев, Андреев, Пришвин…

В Гипроприборе Тайка и её коллеги из разных отделов занимались проектированием приборостроительных заводов. Здесь, казалось бы, должны работать люди далёкие от искусства, но нет — каждый третий сочинял стихи, каждый второй пел, танцевал или рисовал, а молодые специалисты все поголовно увлекались туризмом и ходили в походы. В пятницу проход между столами и кульманами был заставлен рюкзаками. На субботу и воскресенье ребята из Тайкиного электротехнического отдела на вечерней электричке ехали в Спасское-Лутовиново. Ночевали в палатках, пели у костра, вечером в воскресенье возвращались в город.

В остальные дни помимо своей работы выпускали остроумные стенгазеты, устраивали весёлые праздники.

Феерично отмечался ежегодный Праздник Урожая. В этот день каждому вручали шутливые дипломы. Тайкиному перу принадлежали строки, которые красовались на обложке самодельно отпечатанных дипломов:

«Бери больше, бросай дальше!

Работа любая не терпит фальши.

Примером, товарищ, будь везде —

В отделе и на борозде!».

В графе изучаемых предметов в дипломах проставлялись реальные часы, проведенные «дипломниками» на прополке и уборке свёклы, на разгрузке зерна, сенокосе, пахоте и так далее. Да, именно интеллигенция заменяла на сельских полях сбежавшую в город молодёжь. При этом Тайку и её сослуживцев никто и не спрашивал, хотят ли они махать вилами, нагружая грузовики сеном; согнувшись в три погибели ползти вдоль грядок, пропалывая свёклу; вырубать из промёрзшей земли несобранные вовремя корнеплоды или перебирать гнилую картошку на овощной базе. При всём при том и от проектов, которые они должны были сдавать в сроки, их никто не освобождал…

Иногда Тайка чувствовала себя крепостной. Как, к примеру, сейчас. Вместе со своей соседкой по комнате Алькой Прыгунковой, работавшей в том же институте, но в сантехническом отделе, она уже четвёртый час, не отходя ни на минуту, стояла у ленты конвейера. По конвейеру без остановки двигались огурцы, которые они с Алькой сортировали. Большие сгребали в одну ёмкость, средние в другую, а совсем маленькие в третью. Тайка уже ненавидела эти огурцы лютой ненавистью. Хотелось бросить всё. И пусть летят большие, средние и маленькие вперемешку прямо на бетонный пол.

Вспомнила, как хохотала над героем Чарли Чаплина, который тоже вынужден был работать бессловесным придатком безжалостной конвейерной машины. Да, со стороны тогда это выглядело смешно. Попадись этот фильм сейчас, она бы над ним обрыдалась.

— А ты на что отгулы потратишь? — отвлекла её от грустных мыслей Алька.

Алька была человеком выдающегося оптимизма. Рыжая, веснушчатая, скуластенькая,

с карими блестящими глазами она излучала неуёмную энергию. И часто стрекотала без остановки, как скворец. Тайка как-то предложила ей поменять фамилию Прыгункова на Скворушкину или Скворцову, хотя Прыгункова ей тоже подходила.

Умудряясь постоянно попадать в щекотливые ситуации, Алька не унывала. Последний раз (в тот день, когда к Тайке приходил тот странный мужчина, это было весной, а сейчас уже осень… как время быстро летит…) Алька спасалась бегством от армян, приставших к ней в ресторане «Океан». На финише ей всё-таки удалось запутать следы и уйти от погони.

Удивительно, но с Тайкой, они сразу поладили. Когда с ордером на руках Тайка впервые переступила порог общежитской комнаты, Альки в городе не было. Она уехала на выходные в Кромы к родителям. Пустовали и остальные две комнаты. Повезло — буквально на пороге она встретила одну из будущих соседок. Та вручила ключ от входной двери, показала её комнату, сказала, что здесь живёт Алька — с ней не соскучишься, расспросила, откуда Тайка приехала, в каком отделе будет работать, и упорхнула по своим воскресным делам.

Тайка сидела тогда одна в пустой комнате и пыталась представить себе Альку, с которой «не соскучишься», пыталась представить, как будет жить с ней здесь целых три года. Пыталась и не могла. Её угнетал аляповатый узор замусоленных, затёртых и оборванных в некоторых местах обоев. Она не сможет, просыпаясь по утрам, каждый раз видеть перед собой эти обои. Решительно вытряхнула содержимое кошелька на стол, посчитала деньги, собрала и отправилась в магазин покупать новые обои.

Никогда в жизни она этим не занималась. Старалась, пыхтела, лазая с длинными клейкими полосами обоев на стул и обратно, безуспешно пытаясь разгладить тряпкой вздувающиеся то тут, то там пузыри. Руки, волосы, халат были в клее. На полу тоже пролегли длинные клейкие полосы.

Когда Алька с тяжёлыми сумками, набитыми родительской снедью, вечером в воскресенье вернулась в Орёл, она застала в комнате жуткий разгром и отчаявшуюся, смертельно усталую новоявленную соседку. Ни удивления, ни возмущения, ни упрёков со стороны Альки не последовало. Она быстро переоделась и вмиг подключилась к процессу. В четыре руки дело пошло веселее. Вскоре они уже пили чай с земляничным вареньем и знакомились. Удивительно, но на следующий день выяснилось, что обои подсохли и приклеились идеально — не отваливались и не пузырились…

— Хотелось бы уехать подальше от этой овощной базы. К морю и теплу. У меня уже пять отгулов накопилось! — ответила Тайка, отупело борясь с огурцами.

— Хм! Пять. А у меня уже десять. У нас в отделе чуть что — Алечка! Алечка! Поработай на базе за меня!.. А давай в Сочи съездим? Тайка, ты в Сочи была?

— Нет. Ни разу. Это дорого, наверное. Да и где мы там жить будем?

— Я в Сочи в прошлом году была. У меня там хозяйка знакомая, я с ней созвонюсь, узнаю. Все родители с детьми к началу учебного года уже уехали. Думаю, что проблем с жильём не будет. А прожить можно на кефире. Бутылка в день. Стройнее будем!

И подружки стали вслух обсуждать будущую поездку. Даже огурцы из ненавистных врагов превратились в симпатичных пупырчатых крепышей. Они гарантировали им исполнение мечты о море…

Пляж и длинные очереди за лежаками Тайке не нравились. Ей нравился их маленький деревянный домик-сарайчик, стоящий во дворе отдельно от дома хозяйки. К этому дому вдоль набережной вела аллея роз. Их волнующий аромат наполнял всё вокруг, создавая атмосферу праздника и беззаботности.

С едой подружки не заморачивались, так как денег у них было в обрез. Покупали булку хлеба и две бутылки кефира на двоих. Иногда баловали себя сочными пушистыми персиками и маленькими чашечками крепкого кофе по-турецки, приготовленного на песке.

Днем они плавали, гуляли по городу, ходили в дендрарий, а по вечерам Алька «чистила пёрышки». Её каждый вечер манила к себе танцплощадка в парке на Ривьере. Первые дни она уговаривала Тайку пойти вместе. Но Тайка всегда отказывалась, предпочитая вечернее уединение с книгой. Она читала «Путешествие дилетантов» Окуджавы.

Однажды Алька не пошла с Тайкой на пляж, а уехала с утра на электричке в Гагры. Накануне вечером на танцах она познакомилась с Суреном. Сурен с матерью жил в Гаграх, а в Сочи наезжал в гости к знакомым. Тайка волновалась за подругу.

— Быстро ты забыла, как удирала от темпераментных горцев из ресторана «Океан». И как ты не боишься ехать к незнакомому человеку!

— Тайка, я же не в лес еду, а в Гагры. О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх!.. Сурен говорит, что у них мандариновый сад. Представляешь? Жить среди мандариновых деревьев — это же сказка! Сейчас они как раз созрели! Его мама будет дома. Она там траву жарить собирается. Ну, овощи какие-то. Национальное блюдо. Забыла, как называется. Аскенаску?

— Что? Что?

— Инч? Инч? Сурен меня учит армянскому. «Аскенаску» — это на их языке означает «понимаешь», а «инч» — «что».

— Ты бы лучше у него спросила, как по-армянски «шли бы вы, куда подальше».

— Это еще зачем?

— Может в следующий раз в ресторане «Океан» понадобится.

— Да там козлы были. Сурен не такой.

— Ты замуж за него собираешься?

— Тайка, я что, с дуба упала? Ну, мы же отдыхаем, дурочка! Почему ты всегда такая угрюмая? Расслабься! И просто наслаждайся! Солнцем, морем, бездельем, жизнью!

— Ладно. Попробую. Буду весь день наслаждаться. Одна… Ты даже фамилии его не знаешь. Вот где тебя искать, если что?! Ты хоть вечером приедешь, или ночевать там будешь?

— Приеду, конечно.

Алька слово сдержала. Приехала почти ночью с двумя огромными пакетами мандаринов.

— Завтра едем вместе. Сурен нас зовёт на шашлыки в горы.

— Я не поеду.

— Ты мне подруга или кто? Он уже мясо замариновал. Это ущелье недалеко, идти недолго, а места очень красивые. Ну, не бросай меня одну.

— Да ты не одна. Это я весь день сегодня одна просидела. Ладно, уговорила…

Когда на следующий день Тайка и Аля вышли из электрички в Гаграх, на вокзале их уже поджидал Сурен. Это был долговязый парень с рыжей кудрявой шевелюрой. А Тайка всегда считала, что все армяне брюнеты. За спиной у него был рюкзак, а в руках объемистые мешки.

— В рюкзаке, понятно, мясо, а что в мешках? — полюбопытствовала Алька.

— Виноградная лоза.

— Для чего?

— Настоящий шашлык на виноградной лозе готовят.

— Да, ладно. И ты все это с собой потащишь?

— Они не тяжелые.

На автобусе компания доехала до конечной остановки. И тут Тайку ожидал сюрприз. На остановке их поджидал какой-то парень.

— Знакомься, Тая, мой друг Ерванд. Милиционер, между прочим. Так что мы под охраной.

Судя потому, что Алька не удивилась наличию такой охраны, она обо всем знала заранее.

— Теперь понятно, зачем я ей понадобилась, — насупилась Тайка. И всю дорогу до ущелья односложно отвечала на вопросы, нагруженного баклажками с вином, разговорчивого милиционера.

Идти, действительно, было недалеко, и Тайка совсем не устала, ведь они с Алькой шли налегке. Зря она переживала, что не захватила с собой в поездку никакой другой обуви, кроме босоножек…

От костра шел душистый дымок, теплые лучи, пробиваясь сквозь зеленую листву, рассыпались на траве солнечными зайчиками, журчал ручей, пели птицы. И душа Тайки постепенно наполнялась безмятежным покоем.

— Смотрите, что я нашел!

Ерванд поднес под нос Тайке птичье гнездо с маленькими пёстрыми яйцами.

— Какие хорошенькие. Наверное, это их мама волнуется, — сказала Тайка, услышав рядом встревоженный щебет. — Отнеси их назад быстрее.

— Хотела меня от гнезда отвести, но я заметил, откуда она вспорхнула.

Ерванд рассматривал яйцо, а потом вдруг, размахнувшись, запустил его в большой валун, стоявший на противоположном берегу ручья. По валуну растеклась вязкая жижа. Подошедший к нему Сурен, проделал то же со вторым яйцом.

— Что вы делаете? Они же живые! — охнула Тайка, пытаясь отнять гнездо у расшалившихся переростков.

Они уворачивались от неё, хихикая, видно принимая все за какую-то игру. Яйца одно за другим перелетали через ручей и вдрызг разбивались о камень.

— Прекратите, живодёры, — угрожающе крикнула Алька.

Толи от этого крика, толи от того, что яйца закончились, бомбардировка валуна прекратилась.

— Мы же пошутили! — неслось вслед, уходящей по тропинке назад в город Тайке.

— Тайка, вернись! А как же шашлыки? — звала подругу Алька.

— Расхотелось, — буркнула Тайка, не оборачиваясь…

Алька вернулась поздно. Вся какая-то встрепанная.

— Алька, наконец-то! Я уж думала, не вернешься. А сережка твоя где?

Уши Альке прокололи ещё в детстве. А Тара преодолела свой страх перед этой процедурой совсем недавно и только потому, что Алька, увидев девственные мочки своей соседки, вцепилась в Тайку мертвой хваткой и не успокоилась, пока в ушах Тары не появились сначала дырки, а затем маленькие рубиновые серёжки.

Алька озабоченно ощупала ухо.

— Наверное, этот козёл проглотил. Жалко. Золотая, бабушкина. Да пошел он, куда подальше!

— Ну вот. Я что говорила. А ты — «аскенаску», «аскенаску».

Больше о Сурене они не вспоминали…

На следующий день подружки выбрались в кино на французско-итальянский фильм «Поездка» с Софи Лорен в главной роли. Этот фильм режиссёра Витторио де Сика получил премию Международного кинофестиваля в Сан-Себастьяне. Зал был битком набит, но рядом с Тайкой оставалось одно свободное место. За пять минут до начала сеанса Тайка увидела протискивающегося вдоль ряда высокого худощавого парня. Непослушная прядка соломенных, выгоревших на солнце волос падала на лицо, на котором выделялся нос — хищный и тонкий, как у горной птицы. Дойдя до свободного места, юноша обратился к Тайке:

— Девушка, не могли бы Вы пересесть на другой ряд? Нам с моей дамой достались разрозненные билеты. Там очень удобное место. Вот посмотрите, — он протянул билет заколебавшейся Тайке.

— Ещё чего! — окрысилась Алька, — Вот пусть ваша дама и посмотрит фильм на этом удобном месте, а мы останемся на своих!

— Извините! Я не знал, что Вы не одна — сказал парень, обращаясь к Тайке, словно бы не замечая Альку.

Он вернулся к своей даме. Это, действительно, была респектабельного вида стройная женщина лет на десять постарше своего спутника. Когда свет уже потух и фильм начался, Тайка почувствовала, что молодой человек занял соседнее кресло.

Если бы Тайку спросили, она не смогла бы вспомнить содержание фильма. Кажется, героиня любила одного, а вышла замуж и родила ребёнка от другого. В голове остались какие-то бессвязные кадры и Софи Лорен в длинном платье начала века…

Тайка никак не могла сосредоточиться на перипетиях сюжета. Её странным образом волновало неожиданное соседство, неуловимое тепло, исходящее от руки, лежащей рядом с Тайкиной рукой на подлокотнике соседнего кресла. С другой стороны в ухо что-то беспрерывно стрекотала Алька, но Тайка не слушала её. Она оставила бесплодные попытки, понять, что происходит на экране и думала о том, какие отношения связывают соседа с его дамой. Похоже, что он каким-то образом от неё зависит. Она явно не родственница. Начальница? Покровительница?

Да, зачем ей — Тайке это всё нужно? Зачем забивать голову ерундой?..

ТАРА

Тара наводила порядок в доме к Славкиному приезду. В обед нужно будет поехать на вокзал встретить Славку. Поездка по Пушкинским местам была второй, которую Славка совершила самостоятельно. (О её первой поездке на Кремлёвскую ёлку Тара предпочитала не вспоминать вообще, а если и вспоминала, то с дрожью).

Когда-то Тара была в тех затаённых, красивейших местах — Михайловское, Пушкинские горы, вот теперь и Славке удалось туда попасть. В этот раз Тара за Славку не волновалась. Почти. Одиннадцатиклассница всё-таки. И в группе на этот раз с ней была подруга Рада — девочка, с которой Славка училась в одной школе. Рада жила по соседству, её наградили этой поездкой за рисунки к юбилею Пушкина, а Славку за стихи.

Тара орудовала тряпкой, протирая пыль. А по телевизору тем временем шёл фильм с Неёловой и Куравлёвым в главных ролях. Тара посматривала иногда на экран телевизора, не вникая в сюжет, не зная даже названия фильма. Но когда герои оказались на борту круизного лайнера «Адмирал Нахимов», Тара присела на диван, вглядываясь, узнавая и вспоминая…

Её мысли унеслись на семнадцать лет назад. Славки тогда и в помине не было. В то лето она получила весточку из Мордовии от Валентины, которую муж отпустил на десять дней к Таре в гости. Тара обрадовалась. Несколько лет она не видела подругу, через год поле своей свадьбы Валентина приезжала к Таре в гости вместе с мужем, но с тех пор Тара успела по ней очень соскучиться.

Расставшись со старыми друзьями после переезда в Новороссийск, новых друзей на новом месте Тара заводить не спешила. Не получалось.

Госпожа Письмаркина, как сама себя называла Валентина, была настроена решительно. Круиз по Чёрному морю — на меньшее она не согласна. Доводы Тары, что билеты на круизный лайнер «Адмирал Нахимов» раскуплены на месяц вперёд, на Валентину не действовали.

— Помнишь, как мы в прошлый раз не доехали до Ялты? Это нужно непременно исправить!

— Да, не доехали. Но зато, какой замечательный Союз трёх бандан получился!

— Нет. В этот раз — никаких бандан. У меня новая шляпа, путешествуем, как цивилизованные люди. И никакой качки, я загадала. Пойду к начальнику морского вокзала, и он не сможет мне отказать! — Валентина поправила свою великолепную шляпу с широкими полями, купленную только что на лотке с товарами для курортников.

— Хорошо, — согласилась Тара, — иди, но я с тобой не пойду!

— Ты будешь поддерживать меня на расстоянии. Главное создавай мыслеобразы.

— Это как?

— Представляй во всех подробностях нас с тобой на палубе «Нахимова».

— Я постараюсь, — обещала Тара, глядя вслед поднимающейся на второй этаж в кабинет начальника морского вокзала Валентине…

И вот Тара создаёт мыслеобразы. Она стоит, облокотившись на перила верхней палубы, и смотрит на бескрайнюю, бесконечную морскую гладь. На ней новый, давно сшитый, но ни разу не надетый, серый льняной сарафан с мережками и прошвами. (Сколько сил потратила, выдёргивая нитки и корпя над мережками!) На госпоже Письмаркиной, которая стоит рядом, её новая шляпа. И тут порыв ветра подхватывает шляпу, вот она уже качается на волнах далеко-далеко, как белая чайка…

— Очнись, — тормошит её Валентина, — я с тобою разговариваю.

Тара оборачивается к подруге, на которой почему-то красуется целая и невредимая шляпа. Тара возвращается в реальность.

— Идём в кассы, — говорит госпожа Письмаркина, помахивая запиской от начальника морского вокзала.

— Как всё получилось? — хочет узнать подробности Тара.

— Захожу я к нему (очень хороший мужик, между прочим), говорю:

— Здравствуйте, я воспитательница детского сада из Баево.

— А это где? — спрашивает он.

— Ардатовский район.

— Не знаю такого.

— А Саранск знаете?

— А это где? — продолжает допытываться он.

— В Мордовии.

— В Мордо-о-о-вии?

(Похоже, что о Мордовии он тоже ничего не знает. Конечно, моря же там нет.)

— В Мордовии на родине знаменитого скульптора Степана Эрьзи. Он, между прочим, как раз в нашем Баево и родился. Ему, может быть, даже скоро памятник у нас поставят.

— Эрьзя? — радость узнавания озаряет лицо начальника морвокзала, — Эрьзю я знаю. Внук моей родственницы в нашей художественной школе имени Эрьзи учится.

Валентина прерывает рассказ в лицах.

— Короче. Билеты у нас будут. Но только до Одессы. Начальник морвокзала сказал, что он не Бог, и на полный круиз даже он не в силах сделать для нас билеты, но в моих пробивных способностях не сомневается. Уж если я от Новороссийска до Одессы смогла билеты достать, то от Одессы до Новороссийска и подавно достану.

Так они оказались на четвёртой палубе круизного лайнера «Адмирал Нахимов» в каюте, которая напоминала шкаф. Открываешь дверь — и упираешься носом в две полки. Тара заняла нижнюю полку, а госпоже Письмаркиной досталась верхняя. Впрочем, в своём «шкафу» они проводили совсем немного времени. После экскурсий (Сочи — дендрарий, Батуми — ботанический сад), купания в бассейне на верхней палубе, ужина, дискотек в музыкальном салоне, судовых праздников, последнего сеанса в кинозале они спускались на свой четвёртый уровень, укладывались на полки, как ломтики колбасы на бутерброды, и засыпали без задних ног.

Их соседями по столу в ресторане были симпатичные старушки из каюты на третьей палубе. С ними подруги встречались регулярно, три раза в день — за завтраком, обедом и ужином. Тара так и не поняла, знали старушки друг друга раньше или познакомились на теплоходе.

Тара и Валентина особенно подружились с Августой Тихоновной. Чистенькая, опрятная и приветливая старушка однажды, когда они сидели за столом в ожидании обеда, продемонстрировала подругам содержимое своей сумочки. «Здесь всё, что может понадобиться настоящей женщине», — сказала Августа Тихоновна. И вынула из сумочки белоснежный платочек, обвязанный по краям кружевами; мельхиоровую пудреницу с круглым зеркальцем, которая одновременно служила флакончиком для духов (с боку у неё была маленькая завинчивающаяся крышечка); костяную расчёску; слегка потёртый веер; изящный блокнотик с шариковой ручкой и футлярчик с ножничками, нитками, иголкой и булавками.

Она продолжала что-то говорить, но Тара не вникала, наконец-то поняв, кого Августа Тихоновна ей напоминает. Старушка была похожа на Янину Жеймо — актрису, сыгравшую Золушку в старом-старом фильме. Золушка тоже всегда носила с собой нитку и иголку (даже на бал).

«Нахимов» приближался к Одессе. Подруги не очень-то переживали по этому поводу. Жаль, конечно, что Одессу они так и не увидят, жаль экскурсий, которые они будут вынуждены пропустить, так как экскурсионный автобус возвращается почти впритык к отходу судна. А им ещё нужно будет позаботиться об обратных билетах. Со старушками они договорились о том, что свои вещи на время перенесут в их каюту. Вещей тех всего ничего — две спортивные сумки на длинных ремнях (в один день купили в универмаге, недалеко от общаги, в которой вместе жили когда-то).

И вот — Одесса. Сойдя с трапа, Тара и Валентина со всех ног бросились к кассам морского вокзала. Какое же разочарование их ожидало! Как сказала госпожа Письмаркина: «Облом!». Ни на «Нахимов», ни на «Комету», ни на какой другой теплоход достать билетов они не смогли. Не помог даже визит Валентины к начальнику вокзала. Ни её обаяние, ни Мордовия, ни Саранск, ни Баево, ни даже великий скульптор Степан Эрьзя на начальника не подействовали. Ближайшие билеты можно было купить только на следующую неделю.

— Начальник меня убьёт, если я не появлюсь на работе вовремя, — Тара совсем упала духом.

— Меня муж убьёт, или сам умрёт от тоски. Это пострашнее будет, — вторила ей, обычно не унывающая, Валентина.

— Так. Не будем паниковать! На нашем месте Остапу Бендеру не пришлось бы даже сеятеля рисовать. У нас на руках посадочные талоны на «Нахимов».

Посадочные талоны им выдавали в каждом городе перед выходом с теплохода. Возвращаясь на лайнер, перед тем, как подняться по трапу, они сдавали эти талоны, проверяющему билеты матросу. На этот раз, покидая корабль вместе с «круизными» старушками, они тоже прихватили на выходе посадочные талоны. У подруг созрел план. Они пробираются на «Нахимов», смешавшись с группой, уехавшей на экскурсию. Вещи их всё равно остались у старушек в каюте. Растворяются в толпе пассажиров и плывут до Ялты. До Ялты в море их не выкинут, а там — видно будет.

Прошли на лайнер, разыскали Августу Тихоновну и объяснили ей ситуацию. Августа Тихоновна обещала им свою поддержку. Остальные старушки против вещей подружек не возражали, но укрывать их самих в своей каюте ночью отказались.

Когда «Нахимов» отчаливал, Валентина предложила бросить за борт монетку, чтобы сюда вернуться и посмотреть Одессу как следует.

— Нет! — вскрикнула Тара, перехватив руку Валентины с монеткой, — Подожди хотя бы, когда мы полностью отчалим. А то вернёмся гораздо раньше, чем нам бы хотелось.

Весь вечер подруги слонялись по палубе, которая с каждым часом становилась всё пустынней. Когда закончился последний сеанс в корабельном кинотеатре, подруги поняли, что, если сейчас же не найдут себе пристанище, они привлекут к себе ненужное внимание. Пора перестать мозолить глаза экипажу.

— Давай посмотрим, висит ли наш ключ на щитке у консьержки. А вдруг нашу каюту займут только в Ялте, а сейчас она ещё свободна, — предложила Валентина.

Они спустились на свою нижнюю палубу и на почти пустом щитке увидели ключ от своей каюты. Консьержки не было. Подруги взяли ключ, нырнули в каюту и легли на полки, не раздеваясь. Час или два они вздрагивали от малейшего шума за дверью, а потом провалились в сон. Утром им удалось беспрепятственно вернуть ключ на место…

— От Ялты можно добраться до Новороссийска на автобусе. Элементарно. Глупо упускать такой шанс! У нас ещё целый день в запасе, — у госпожи Письмаркиной в голове тогда рождался новый, грандиозный план.

Тара молчала. Они только что без всякого зазрения совести вместе со старушками съездили в Ласточкино гнездо (сумки на этот раз взяли с собой). Сейчас, стоя у экскурсионного автобуса, который понемногу наполнялся и готовился отправиться в обратный путь в Ялту, они рассматривали свои портреты-профили, вырезанные из чёрной бумаги и вклеенные в открытки с изображением Ласточкиного гнезда — работа местного мастера-виртуоза. Чик-чик ножницами — и готово!

— Понимаешь, я сейчас только вспомнила, что у мамы такой же силуэт среди старых писем хранился, а ещё открытка со скульптурой русалки. За шею её маленький ребёнок обнимает, а сама вся в дырках от пуль — фашистами прострелянная. Мама тогда в санатории в Мисхоре отдыхала, отсюда рукой подать. Ей соседка по комнате подсказала примету — подержать русалку за мизинец и желание загадать. А если родить хочешь, то ребёнка её по спине погладить.

— И что?

— Да, что же ты бестолковая такая! Я у мамы на следующий год родилась. А теперь и я тоже детей хочу. Пять лет лечусь, мне скоро уже тридцать пять, я же тебя на три года старше, — Валентина смотрела на Тару умоляюще.

А Таре и не хотелось тогда особо сопротивляться, но она всё же попробовала быть благоразумной.

— А где мы остановимся? Или ты предлагаешь сплавать, за мизинец подержать, и назад?

— Как получится, так получится, — Валентина всё уже для себя решила.

И подружки, распростившись с Августой Тихоновной и другими старушками, подхватили свои сумки и поплелись на остановку местного автобуса.

Сойдя с автобуса в Мисхоре, они увидели парня с кусочком картона, на котором кривыми буквами была выведена надпись — СДАЁТСЯ КОМНАТА. Он был заметно разочарован, узнав, что жильё им нужно всего на одну ночь.

— Ладно, садитесь, — парень распахнул дверцу «Москвича».

Он завёз их в горы, а когда они высадились, вдруг выяснилось, что первоначально запрошенная за комнату цена ни с того ни с сего возросла вдвое. Валентина решительно отказалась от его услуг, парень сел в автомобиль, и был таков. Куда теперь идти, что делать? Тара осталась у заборчика сторожить вещи, а Валентина решительным шагом направилась вверх по улице.

— Может лучше вниз? — крикнула ей вдогонку Тара, но Валентина даже не оглянулась. Через десять минут она вернулась и повела Тару за собой.

У хозяйки Ларисы, которая была лет на двадцать старше Тары и Валентины, но упорно не называла своего отчества, жили семь кошек и одна собака Нори. Лариса сразу предупредила, что комнаты никогда не сдавала и впредь не собирается. Летний душ и туалет во дворе, ни горячей воды, ни телефона, ни телевизора у неё нет, и денег брать с подруг она не будет, а будет считать их своими гостями.

Таре хозяйка сразу показалась похожей на цветочную фею. Её тонкие черты лица, мягкий голос, облачко пепельных пушистых волнистых волос и цветы… Цветы заполонили весь маленький дворик. На грядках, в старых тазах, в горшках на веранде — куда ни глянь, везде цветы. А ещё росла мята. Несколько сортов. Подруг сразу усадили пить чай с ментоловой мятой. Душистый, восхитительный.

Валентина стала расспрашивать Ларису о русалке. И хозяйка рассказала им старинную легенду о том, как в давние времена, когда Южный берег Крыма был под властью турецкого султана, в деревне Мисхор жила красивая девушка Арзы. Её похитил хитрый Али-Баба, когда она в последний вечер перед свадьбой пришла попрощаться с родником, к которому с детства каждый день ходила за водой. Завтра жених увезёт её в дальнее село, и Арзы не скоро случится снова увидеть родной дом, морской простор и любимый родник.

Али-Баба подкараулил Арзы, связал девушку, погрузил в свою фелюгу, привез во дворец и продал её в гарем султана. Тосковала Арзы, разлучённая с любимым женихом, семьёй и родными местами, не находя себе места в золотой клетке. Родился у неё ребёнок. Ровно через год после похищения поднялась Арзы с ребёнком на угловую башню султанского дворца и бросилась в морскую пучину.

В тот же вечер печальная русалка с младенцем подплыла впервые к заветному роднику у берега Мисхора. С тех пор один раз в год, в тот день, когда была похищена Арзы, из тихих волн появлялась русалка с младенцем на руках. Она подплывала к берегу и глядела на родную деревню. А потом, тихо опустившись в волны морские, исчезала до следующего года…

Лариса рассказала, что на пляже есть две скульптурные композиции. Одна на берегу изображает момент похищения Арзы. Та стоит с медным кувшином у родника, сверху из-за скалы за ней подсматривает Али-Баба. А напротив этой группы в море на огромном камне — русалка с ребёнком. Раньше она стояла дальше от этого места, по другую сторону пирса, а несколько лет назад её перенесли. Вернее, не её. Та прежняя русалка была вся изрешечена пулями, немецкие солдаты на ней в стрельбе тренировались. При переносе она ещё больше повредилась, и её отвезли на Поляну Сказок под Ялту.

Хозяйка сходила в комнату и вынесла на веранду картинку в раме и лупу. Тара и Валентина склонились над столом, рассматривая через лупу израненную русалку.

— У этой выражение лица спокойное, — сказала Лариса, указывая на картинку, — а у новой — такая печаль в глазах, и кажется, что слёзы по щекам текут. Я к ней каждый вечер и рано по утру подплываю, в лицо ей смотрю, за мизинчик держу и разговариваю с ней. А днём ей на голову мужчины-отдыхающие залезают и ныряют с неё. Смотреть на это не могу… Говорят, самая первая русалка, ещё при Юсуповых поставленная, без ребёнка была. Только её на второй год в шторм унесло в море. Навсегда…

— Нам без ребёнка и не надо, — буркнула Валентина.

Оказалось, что хозяйка каждый день поздно вечером ходит купаться. Подружки тут же решили к ней присоединиться. Для подстраховки Валентина уговорила Тару и к новой русалке сплавать, и к старой съездить на Поляну Сказок. Когда Тара гладила ребёнка по спинке, Валентина удивилась.

— Ты же ещё не замужем, уже родить хочешь?!

Фильм закончился хеппи эндом. Герой Куравлёва отыскал в далёкой деревеньке свою любимую, сбежавшую с «Адмирала Нахимова» в самом начале круиза.

И их с Валентиной необычное путешествие подошло тогда к счастливому концу. На следующий день автобусом они вернулись в Новороссийск.

Не прошло и двух лет у Валентины родилась Надюшка, а у Тары Славка… Это был последний круиз «Адмирала Нахимова». Следующий рейс обернулся страшной трагедией. Теплоход с пассажирами затонул…

Тара прогнала из головы мрачные мысли, пора было ехать на вокзал встречать Славку…

АМАРАНТА

Амаранта тащилась домой с работы, нагруженная сумками. Первые дни лета, а такая стоит жара. Воздух плотный и влажный. Дыши не дыши — никакого толку. У Амаранты на несколько минут отключилось сознание, пока ноги сами собой отмеряли шаги по привычному для них маршруту: библиотека — дом. Дома никого. Муж на дежурстве, а Стась задержится в редакции.

В замутненном сознании вдруг оформилась отчётливая мысль: «А вода в море, наверное, уже тёплая». Вслед за первой мыслью — какая-то молодцеватая вторая: «Вот брошу дома сумки и пойду поплаваю».

Но дома захотелось первым делом привычно «распрямить спинку» на диване. А рука сама потянулась за пультом от телевизора. По первому каналу «старородящая» (такой ярлык приклеивают акушеры ко всем, собравшимся рожать за двадцать пять) рассказывала о том, как потеряла ребёнка по вине врача. Амаранта — бывшая «старородящая», в который раз, поблагодарила Бога за то, что её роды прошли сравнительно благополучно.

Время от времени Амаранта бросала взгляд на часы, думая: «Вот через десять минут встану и надену купальник». Но с каждой ушедшей минутой её связь с диваном становилась все глубже и неразрывней. В полвосьмого Амаранта вдруг содрогнулась от внутреннего созерцания располневшей тетки на диване, для которой ничего в этом мире уже не существует, кроме работы на работе и телевизора дома. Глубина пропасти собственного безволия испугала и заставила отпрянуть от края. Амаранта бросилась к шкафу, вытащила купальник, засунула его вместе с полотенцем в пластиковый пакет и выскочила на крыльцо.

Было ещё довольно светло, но половина неба затянулась бурыми тучами, а крыльцо рябило редкими мокрыми оспинами. Собиралась гроза. Амаранта в нерешительности застыла на крыльце. То титаническое усилие, которое она, в кои-то веки, совершила, не должно было пропасть всуе. В раздумье она дошла до калитки, с надеждой поглядывая в ту сторону, где ещё светлели лоскутки неба, незатянутые тучами. Дождь тем временем ступал так же робко и неуверенно, как Амаранта. И эта его неуверенность немного подбодрила Амаранту. Прогнав все сомнения, она решительно зашагала в сторону моря, сконцентрировав взгляд на голубом небесном островке.

Пляж пустовал, только на ступенях, ведущих к нему, болталась ватага молодых парней. В небе длинным росчерком беззвучно сверкнула молния. Решительности у Амаранты поубавилось. Здесь на открытом пространстве у моря высокое небо напоминало далекую сцену, а плотные тяжелые тучи висели, как старинный театральный занавес.

Глухой удар грома удлинился раскатистым эхом. И тут ещё одна резкая молния чиркнула вертикально в гору на противоположной стороне бухты. Амаранта стояла по щиколотку в воде, присобрав гармошкой в кулаки брюки. Вода, действительно, была уже тёплой. Дождик приободрился, и капли застучали в весёлом ускоряющемся темпе. Амаранта решительно вернулась к пакету, брошенному на камнях, подняла его и направилась к раздевалке. Через несколько минут, зайдя в море по колено, она чуть ли не у самого берега бухнулась в воду. Её падение озвучил новый раскат грома. И пошла вакханалия!

Молнии, как будто соревнуясь между собой в красоте и яркости, палили в разные стороны, как праздничный фейерверк. Гром грохотал не переставая. Крупные тяжелые капли молотили по волнам и лицу, стучались в сомкнутые веки Амаранты. Она плыла с закрытыми глазами, лишь время от времени их приоткрывая. И чувствовала себя прямо сейчас возникшей на какой-то другой молодой планете в момент её рождения.

Эту воду и это небо только что сотворили, а теперь творили свет. А она — Амаранта, наверное, влезла без очереди и тоже сотворилась — радостная и молодая. Она улыбнулась мокрыми солёными губами.

Когда Амаранта вышла на берег, она не обнаружила в своём пакете нижнего белья. Закутавшись в полотенце, подхватив промокшие брюки и топик, Амаранта двинулась в сторону голубого куба раздевалки. По пути на камнях она нашла разбросанные пропавшие вещи. Тех парней, которые напрасно хотели поживиться чем-то более существенным в её пакете, на пляже уже не было. Амаранта побрезговала надевать на себя вещи, побывавшие в чужих руках, и натянула брюки и топ прямо на голое тело. Несмотря на неприятный инцидент, радость её не улетучилась. Знакомая компания обнаружилась под аркой дома на набережной. Парни курили и матерились, плотной стеной загородив проход. В другое время Амаранта свернула бы, выбрав окружную дорогу. Но сейчас она всё ещё шла не по этой, а по своей только что рождённой планете. И прошла сквозь эти несуществующие на её планете тела, как в фильмах люди проходят сквозь привидения. Что-то было в её уверенности такое, что эти ошмётки, онемев, расплылись, безропотно пропуская Амаранту.

Дождь постепенно утихал. Полотенце, которым Амаранта укутала плечи, приятно согревало. И она с удовольствием подумала о своём старом доме и заросшем саде, о чайнике, который она поставит на плиту и о чае, который она впервые заварит в этом обновлённом мире…

У калитки на Амаранту накинулась Стаська.

— Как ты могла?! Как ты могла?! Ни записки, ни звонка! Что я, по-твоему, думать должна?! Темнота, гроза! Я уже поседела, наверное! Ну, хорошо, хоть живая! — и Стась обняла Амаранту за шею…

В доме на кухонном столе Амаранта обнаружила большую охапку зелёных стеблей с резными листьями.

— Славушка, это что?

— Это с работы. Дядечка охранник в выходные на дачу ездил. Спрашивает меня: «Тебе пастернак нравится?». Я отвечаю: «Очень!». Ну вот. Не буду же я отказываться, объяснять, что ошиблась.

Амаранта рассмеялась.

— Ладно. Сейчас посмотрим в интернете, куда его добавлять можно. Поужинаем. И пойдём читать Пастернака, раз он нам нравится. Очень…

Глава 3. ВОТ — НОВЫЙ ПОВОРОТ

ТАЙКА

И вот для Тайки наступил день отъезда. В этот день они с Алькой показали аттракцион «Неслыханное обжорство». Проходя мимо будочки с надписью «Куры-гриль», от которой исходил головокружительный аромат, забивающий ароматы всех роз на аллее вместе взятых, они вдруг, не сговариваясь, изменили маршрут, и, забыв про свои аскетические принципы, устроили пир. Продавец абхазец даже высунулся по пояс из своего окошка, чтобы посмотреть, как две изящные девушки за один присест на пару справятся с огромной поджаристой курицей. Девушки справились, причем в рекордные сроки, облизав залитые жиром пальцы и оставив на тарелке горку аккуратно обглоданных косточек…

С наступлением темноты, когда все вещи были уже собраны, билет на утренний поезд и паспорт уложены в маленькую сумочку на длинном ремешке, на Тайку напал таинственный «микроб вечера». Когда-то в повести Амлинского «Тучи над городом» она прочла о том, что этот «микроб», после захода солнца проникая в человека, заставляет его волноваться при виде празднично одетых людей, звёздного неба, лунного света. Человек, подхвативший этот «микроб», испытывает сладкое томление от звуков музыки, приносимых ветром, от тяжёлого плеска и солёного запаха чёрных до смоли морских волн.

Алька, как всегда, ушла на танцы, а Тайка не находила себе места. Её толкала на несвойственные ей поступки вызванная «микробом вечера» внезапная лихорадка. Её манил к себе сверкающий огнями город, с которым она завтра должна будет расстаться.

Это её последний вечер в Сочи. Неужели она так и будет сидеть здесь в четырёх стенах?

Дрожа от страха, волнения и собственной дерзости, она решительно направилась в сторону парка на Ривьере.

Надо объяснить, почему поступки, обычные для большинства девушек, для Тайки были сродни подвигам. Непонятно откуда, из далёкого-далёкого детства тянулись за ней непроходимые дебри комплексов. Себя она называла «интровертом с элементами аутизма». Она помнит, как в детстве перед походом в магазин десятки раз репетировала у зеркала те несколько фраз, которые нужно будет сказать продавцу. Ответы у доски в школе были сродни пыткам. Может быть, во всём виноват её высокий рост? Она была выше всех в классе и при этом очень нескладная. Не знала, куда девать свои длинные руки и ноги, постоянно спотыкалась, что-то опрокидывала, билась лбом о низкие притолоки, и терпеть не могла уроки физкультуры, на которых приходилось стоять самой первой в шеренге. Местный хулиган по кличке Лысый, живший на её улице, не давал ей проходу, приставал, высмеивал, обзывая то Длинной, то Цаплей, то Жирафой.

Одно утешение, что в автобусной давке у неё есть преимущество — поверх всех голов дышится легче, не приходится стоять, уткнувшись носом в пуговицу чужого пальто. Но именно в транспорте чаще всего в свой адрес она слышала обращение: «Молодой человек, передайте на билетик». Даже то, что Тайка к седьмому классу с большим трудом отрастила волосы и завязывала их в два задорных хвостика над ушами, не помогло. Всё равно кто-то да принимал за парнишку. Она всегда мечтала стать незаметной. Шапки-невидимки — вот чего не хватало для душевного комфорта.

Легче всего ей было общаться в письменном виде. Получать и писать письма она очень любила. Правда до того, как Тайка уехала из дома и поступила в институт, писать ей было некому. А так хотелось найти адресованный ей конверт в почтовом ящике! Поэтому ещё в школе, когда на весенних каникулах для девятиклассников организовали поездку в Волгоград, она в свободное от экскурсий время отыскала в незнакомом городе почту и отправила письмо себе самой. А потом уже дома, дождавшись, наконец, конверт с волгоградским штемпелем, с тайным волнением вчитывалась в знакомые строчки, написанные её же почерком с неправильным наклоном…

Вернёмся к «микробу вечера».

Тайку несла по ночному Сочи неведомая сила. Как штормовой волне, сопротивляться ей было бесполезно. Она и не пыталась. Волна накатила на Ривьеру и отхлынула, оставив Тайку перед будочкой с надписью «касса». Купила билет и, трепеща, как перед выходом на арену с тиграми, вошла в клетку танцплощадки. Оглядев танцующих с высоты своего роста, поняла, что Альки здесь нет. Кто-то тронул её за плечо, и она резко обернулась…

Непослушная светлая прядка закрывала один глаз, а чтобы вглядеться во второй, Тайке нужно было чуточку приподнять подбородок. Всё-таки он был высоченным этот худющий парень из кинотеатра!

— Здравствуйте! — пробормотала, не замечая, как подчиняется его рукам, ведущим в плавном ритме блюзовой мелодии, заполнившей парк, небо, город…

Потом они гуляли по ночным улицам, любовались поющим фонтаном, медленно брели по аллее роз и, наконец, устроились на скамейке неподалёку от их с Алькой пристанища. Валера (так звали юношу) говорил, говорил и говорил, не переставая. Читал стихи Евтушенко и Мандельштама (Тайка слышала их впервые). «И надо обняться, чтоб вниз не сорваться…». «Бессонница, Гомер, тугие паруса…». Он пересказывал ей древнегреческие мифы в изложении Куна и, казалось, тоже был под гипнотической властью «микроба вечера». Ему, как и Тайке, не хотелось сейчас оставаться в одиночестве. Валера учился в Москве в художественно-промышленном училище. Как он очутился здесь, когда занятия шли уже полным ходом Тайка не спрашивала. Она вообще не задавала ему никаких вопросов, воспринимая этот удивительный вечер, как чудо.

Когда ноги её заледенели, Тайка сняла босоножки, поставила ноги на скамейку и укутала колени своей длинной с тремя рядами оборок юбкой. А он взял её онемевшие ступни в свои ладони. Он не хотел отпускать Тайку, не хотел, чтобы она уходила. И она не хотела уходить. Она была, как в волшебном сне. Впервые ей было легко общаться с незнакомым человеком, не заикаясь от волнения, не спотыкаясь на каждой фразе. Она бы могла просидеть на этой скамейке всю ночь. И только мысль о том, что Алька, наверное, волнуется, а, может быть, даже уже подняла панику, не обнаружив своей подруги-домоседки на месте, заставила её прервать это волшебство.

— Мне пора! — сказала и решительно высвободила свои отогревшиеся ступни из его тёплых ладоней.

Около четырёх часов утра они распрощались у калитки. Тайка вернула Валере ветровку, которую тот накинул ей на плечи у поющего фонтана. Она так и не призналась, что через несколько часов уезжает…

В тот день, когда Тайка сошла с поезда «Сочи-Москва» на платформу Орловского вокзала, она простудилась и заболела. Прохожие в куртках и плащах хмуро оглядывали дрожащую от холода высокую девушку, синие коленки которой не прикрывал короткий яркий сарафанчик, а побелевшие пальцы ног торчали из зелёных замшевых босоножек.

Не верилось, что два дня назад она купалась в тёплом море. Она ругала себя за то, что положила тёплую кофту на самое дно сумки, у которой, как назло, заел замок-молния.

Не помнила, как добралась до общежития. Как пила чай на кухне, пытаясь согреться, как, еле ворочая языком, отвечала на расспросы соседок, как уснула одна в пустой комнате. Алька осталась в Сочи догуливать дни, заработанные на овощной базе.

Приснился её последний вечер в Сочи. Однажды в юмористическом журнале она вычитала, в чём заключается закон всемирного тяготения — всех тянет в Сочи. Теперь Тайка это понимала…

На следующий день в понедельник, проявляя чудеса трудового героизма, всё-таки пришла на работу в свой электротехнический отдел. В первой половине дня ей даже сделали несколько комплиментов по поводу загара. Во время обеда смогла хлебнуть только несколько глотков горячего чая (ни на что другое и смотреть не хотелось). Она представляла собой совсем уж жалкое зрелище: чёлка прилипла к мокрому лбу, а щёки пылали.

— Что-то ты сегодня плохо выглядишь. Не заболела?

После десятой такой фразы сослуживцы отправили Тайку в поликлинику. Там ей поставили классический на все времена диагноз — ОРЗ.

Тайка плелась домой вверх по улице Ленина, еле передвигая ноги. Столбик термометра остановился на тридцати девяти и трёх, когда ей, высидевшей длинную очередь в коридоре, мерили температуру в кабинете врача. А сейчас, наверное, показал бы все сорок! Хотелось сесть на тротуар прямо здесь у Дома учителя (так в народе называли орловский областной Дом культуры работников просвещения) и никуда уже больше не идти. В глаза бросилась большая афиша. Студия поэзии и публицистики приглашала на спектакль по поэме «Под кожей статуи Свободы». Премьера должна была состояться через неделю. Тайку, как магнитом, манило к себе имя автора — Евгений Евтушенко. Монолог Мэрилин Монро из этой поэмы ей читал Валера в последнюю перед отъездом из Сочи ночь. Не соображая, что делает, потянула на себя ручку двери и вошла в фойе.

— Ты чего опаздываешь? Ваши уже репетируют — обратилась к ней какая-то женщина, махнув рукой в сторону деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. Тайка поднялась по лестнице, открыла ещё какую-то дверь и очутилась в полутёмном зрительном зале. Примостилась на краешке кресла в последнем ряду, никто её не заметил. На освещённой сцене юноши и девушки в чёрных водолазках (наверное, студенты или старшеклассники) окружили седого поджарого мужчину в свободном свитере крупной вязки. «Режиссёр», — подумала Тайка. Мужчина стоял спиной к зрительному залу, широко расставив ноги.

— Ну что опять не так, Йорик Семёнович? — спросил паренёк с кудрявой копной волос.

— Нельзя это делать с холодным носом! Саша, ты сегодня спишь на ходу. Здесь порыв нужен, задор! Лучше пережать, чем недожать. Лишнее убрать гораздо легче, — режиссёр стремительно и резко развернулся верхней частью туловища на сто восемьдесят градусов, не отрывая при этом ступней от пола. Указательные пальцы, которыми выстрелили его твердо сжатые кулаки, казалось, выпустили два лазерных луча, способных прожечь пол сцены. Столько энергии было в каждом жесте этого человека.

— Здесь идёт рубильник. Миша, свет!

— Есть! — отозвался из-за кулисы невидимый Миша. И вспыхнул верхний свет.

— Почему посторонние в зале? — грозно глядя на Тайку, крикнул режиссёр. Он спрыгнул со сцены и подошёл к Тайке, — Девушка, вы что здесь делаете?

— А у меня температура сорок! — отчаянно просипела Тайка.

— Ну, тогда всё понятно, — сдерживая улыбку, сказал Йорик Семёнович.

Так у Тайки началась новая жизнь…

На самом деле руководителя народной Студии поэзии и публицистики при Доме учителя звали Юрий. И именем своим он очень гордился. Все лучшие люди на земле — Юрии. Даже Георгий Победоносец, если разобраться, тоже Юрий. А уж Юрий Любимов для Йорика Семёновича был кумиром во всех отношениях. Под влиянием режиссёра все студийцы мечтали хотя бы одним глазком посмотреть хотя бы один спектакль в знаменитом театре на Таганке. Особенно «Гамлета» с Высоцким. Прозвище Йорик возникло у студийцев, когда режиссёр вдохновенно цитировал стихотворение Высоцкого.

… Я улыбаться мог одним лишь ртом,

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом —

Шут мертв теперь:"Аминь!"Бедняга Йорик!..

С тех самых пор в глаза студийцы стали называть режиссёра Йориком Семёновичем, а за глаза просто Йориком. А для Йорика все они были «з-цами». Существовала официальная версия, что «з-цы» расшифровывается шутливо — «зтудийцы» или, на худой случай, «зайцы». Но Тайка и все ребята из студии знали, что, на самом деле, Йорик имеет ввиду «засранцев». И ни один из них не сердился на Йорика, чувствуя себя избранным членом клана «з-цев»…

ТАРА

— Твои разработки уже в нескольких школах другие учителя используют! Что вы с завучем не поделили? За что она на тебя зуб имеет?

— Кто?

— Ты хоть слышишь, о чём я битый час толкую?

Тара не слышала Галину Александровну. Её переполняла радость. Она держала рисунок Далилы с ещё непросохшими красками.

Сегодня в первом классе Тара проводила открытый урок, на котором присутствовала аттестационная комиссия и учителя из других школ города. Тара подтверждала свою двенадцатую категорию.

Десять лет назад, для своего первого урока у малышей Тара смастерила трёх кукол: синюю собачку, красного котёнка, и жёлтого жирафика. С тех самых пор с этими куклами она вела уроки в начальных классах. Маленьким художникам было интересно и весело, и основные цвета так легче запоминались…

Малышам нравилась сказка, которую она сочинила в первый год работы для того, чтобы научить их с удовольствием смешивать краски, «возюкая» кисточкой по палитре, получать многочисленные оттенки и радоваться своим открытиям.

До появления Тары в этой школе рисовали только карандашами и фломастерами. Сколько сил потратила Тара, убеждая зацикленного на аккуратности и порядке директора школы, что разложенные на просушку на подоконниках в кабинете изобразительного искусства шедевры ребятишек — это не мусор. Постепенно, но верно прививала она бережное отношение к играющим солнечными брызгами красок детским работам. Добилась, чтобы в холле выделили стену для выставки. Раз в неделю она обновлялась. Юные художники с гордостью показывали свои шедевры друзьям и родителям.

С какой настойчивостью Тара уговаривала родителей снабдить малышей всем необходимым: гуашью, палитрой, кисточками (не клеевыми, а настоящими), фартуками и нарукавниками. И так каждый год с новыми родителями новых первоклассников приходилось начинать всё сначала.

В придуманной Тарой сказке любимые малышами герои — красный котёнок, жёлтый жирафик, синяя собачка, белый барашек и чёрный черепашонок — расколдовывают маму черепашонка — Хрому, которую заколдовал злой волшебник и сделал её невидимой. Каждый щиток панциря мамы-черепахи нужно было раскрасить неповторяющимися оттенками разных цветов. Малыши, как алхимики, сосредоточенно и уверенно месили краски, интуитивно добавляя то одну, то другую и вдруг в восхищении вскрикивали, когда получался новый, красивый, ещё никому неведомый оттенок. Тогда первооткрыватель делился с одноклассниками своим рецептом. Какими же яркими и многоцветными получались расколдованные черепахи!

Среди этой весёлой кутерьмы Тара забыла о комиссии. Её волновало другое. Перед началом урока классный руководитель предупредила Тару, что в классе появилась новая девочка Далила, которую воспитывает одна бабушка (вот уж имя выбрали родители, Тара вспомнила историю о Самсоне и Далиле). Не успела мысль о родителях промелькнуть у Тары в голове, как она тут же о ней пожалела. Классный руководитель поведала ей, что родители Далилы погибли в автомобильной катастрофе.

Эта девочка второй день в классе и ни разу ни с кем ещё не заговорила, ни на один вопрос учителя не ответила. Просто сидит, не шелохнувшись, на уроках, сложив перед собой руки, а на перемене встаёт, выходит из класса и стоит у окна, как статуя.

Тара подошла к неподвижной Далиле, открутила крышечки у баночек с гуашью, открыла альбом Далилы и, взяв в руки её кисточку, начала рассказывать Далиле то, что все её одноклассники уже давно знали — как заговорить кисточку, чтобы она стала волшебной и сама помогала хозяйке рисовать. Тара гладила кисточку по деревянной рубашечке, по оловянному воротничку, по мягким волоскам и приговаривала заклинание. Ни один мускул на лице Далилы не дрогнул. Было непонятно, слышит ли она Тару, понимает ли её.

— Ну а теперь, сама проверь, как кисточка сейчас рисовать начнёт. Видишь, она из моих рук так и выпрыгивает, хочет поскорей к тебе попасть и тебя удивить, — сказала Тара Далиле.

Далила не шелохнулась, только кончики пальцев сделали робкое движение к кисточке и вернулись на место. Но Таре этого, едва заметного движения, было достаточно. Она улыбнулась Далиле и вложила кисточку в её ладонь.

— Кисточка часто будет просить пить. Ты давай ей водичку вот так, — Тара мягко направляя руку Далилы, окунула кисточку в воду.

— А чтобы она не захлебнулась, делай вот так, — Тара сняла излишек воды о край стаканчика.

— А когда она одним цветом поработает и захочет влезть своим любопытным носиком в другой, ей нужно искупаться и потом насухо вытереться полотенчиком. Только не бей кисточку о стенки стаканчика, а то она обидится, — Тара осторожно поболтала рукой Далилы с кисточкой в стаканчике с водой и протянула ей тряпочку.

Далила взяла тряпочку и промокнула воду, потом напоила кисточку и отправила её в баночку с синей гуашью…

Тару переполняла радость. Она держала лист Далилы с ещё непросохшими красками, любовалась расколдованной черепахой Хромой и сначала даже не поняла, что говорит ей председатель аттестационной комиссии Галина Александровна. Они сидели вдвоём в опустевшем кабинете ИЗО, и Галина Александровна всё не могла успокоиться.

— Если бы мы тебя не знали, если бы своими глазами не видели твои уроки, а только её слушали, мы бы подумали, что ты в школе случайный человек. Это ты-то! Да твои разработки уже в нескольких школах другие учителя используют! Что вы с завучем не поделили? За что она на тебя зуб имеет?

— Кто?

— Ты хоть слышишь, о чём я битый час толкую? Кто? Полина Ивановна, конечно.

— А, Полина Ивановна! У нас с ней разногласия на почве русского языка и моей Славки. Уже почти полгода…

Когда к Славке — дочери Тары — на урок литературы в девятом классе вместо любимой Инги Владимировны пришла Полина Ивановна, Славка даже не представляла, что ждёт её впереди. Бывшая учительница литературы Инга Владимировна, казалось, на Славку внимания не обращала. Хотя, на самом деле уделяла его ровно столько, сколько Славке было необходимо. Пока весь класс потихоньку разбирался в рекомендованных учебником балладах, Славка взахлёб «глотала» толстую антологию баллад, принесённую для неё на урок Ингой Владимировной. А потом по её же заданию сочиняла уже свои баллады.

А с Полиной Ивановной первая стычка произошла, когда читали «Медного всадника».

…Стояли стогны озерами,

И в них широкими реками

Вливались улицы…

Кто-то из учеников поднял руку и спросил Полину Ивановну, что такое «стогны».

— Кто может ответить на этот вопрос? — обратилась к классу Полина Ивановна.

Славка, конечно же, ответила, что это площади. Тара однажды, рассказывая ей об отце, цитировала слова его роли из спектакля по «Овцебыку» Лескова: «На торжищах и стогнах проповедовать в наш просвещённый век не дозволяется».

— Нет. Это неверный ответ. Ты не можешь рассуждать логически. Подумай, на чём ездили в Петербурге в то время? На извозчике. А кто вёз экипажи? Лошади. А чем питаются лошади? Сеном. А в чём хранится сено? В стогах. Значит, что такое стогны? — Полина Ивановна смотрела на Славку, как на тяжелобольную.

— Площади, — ответила Славка, игнорируя «железную» логику Полины Ивановны.

С тех пор в дневнике Славки и по литературе, и по русскому языку стали чередоваться единицы с пятёрками. Пятёрки ставились за контрольные работы, когда ни к чему нельзя было придраться, а единицы за устные ответы.

Однажды после очередной единицы, выставленной Славке, Тара пошла к Полине Ивановне объясняться.

Полина Ивановна сидела в своём кабинете, как всегда сверкающая кольцами, массивными серьгами и бусами, как новогодняя ёлка. Волосы, взбитые начёсом, стояли перпендикулярно голове. Она была довольна собой и встретила Тару фальшивой улыбкой.

— Девочка, совершенно не умеет мыслить логически! Спрашиваю, что такое «цигейка». Она не знает. Даже, если не знает, можно же хоть немного подумать и выстроить логическую цепочку: цигейка — цирк — циркуль — каракуль.

Тара смотрела на убедительно и «логически» рассуждающую Полину Ивановну и не могла понять, почему этот человек считается хорошим специалистом, возглавляет метод объединение учителей русского языка и литературы и, может быть, скоро станет директором…

— Поздравляю, поздравляю! Такой великолепный урок! Я всегда говорила, что Вы у нас творческая, неординарная личность! — в кабинет, приоткрыв дверь, улыбаясь медово-паточной улыбкой, заглянула Полина Ивановна (легка на помине!). И её каблучки процокали дальше по коридору.

Председатель аттестационной комиссии Галина Александровна буквально оторопела:

— Ну и актриса, ну и лиса!..

Затем она собрала разложенные перед ней бумаги в сумку, ободряюще улыбнулась и простилась с Тарой.

А у Тары подвело живот, и только сейчас она вспомнила, что с утра ничего не ела. А потом Тара реально ощутила запах чёрного круглого хлеба. Как тогда. В натюрморте. В тот год, который перевернул её привычную жизнь…

Когда-то всё было по-другому. Тогда она работала программистом в вычислительном центре цементного комбината.

Сейчас и перфораторы, и неподъёмные магнитные диски, и ЭВМ размером с русскую печь, что занимает половину избы, ушли в прошлое.

Работу на цементном комбинате можно было ежедневно снимать на плёнку и вставлять без купюр в американский фильм о жизни в дикой России. Американские обыватели приняли бы его на ура.

Электронно-вычислительная машина занимала чердачное помещение двухэтажного здания. Крыша его так раскалялась летом, что стрелка круглого термометра, висящего на стене, зашкаливала, пройдя отметку 40°. Словно приклеенная намертво, в этом положении она оставалась практически всё лето. Цементная пыль толстым слоем покрывала всё вокруг. Бороться с ней было бесполезно.

Летом ребята-программисты обслуживали этот электронный саркофаг, обливаясь потом и раздевшись до пояса. А девушки делали в машинный зал короткие вылазки и спешили ретироваться вниз в кабинет с вентилятором.

Зимой в машинный зал затаскивали огромный самодельный электрический обогреватель. Народные умельцы сварганили его из длинной асбестовой трубы, обмотанной спиралью и укреплённой на металлических ножках. Со сменой времени года полуголые торсы жрецов ЭВМ облекались в ватники. Попутно с расчётами на ЭВМ они пекли в обогревателе картошку на весь отдел. Для этого асбестовая труба на всю длину забивалась клубнями, которые девчонки каждый день приносили из дому.

Обогреватель грел машине то один, то другой бок. И чудо техники — ЭВМ, в паспорте которой был прописан строгий температурный режим и еженедельная генеральная уборка, в таких условиях с перебоями, но всё-таки умудрялась работать!

Каждое утро Тара на вахтенном автобусе отправлялась в промышленную часть города и проводила весь день среди серых, громоздких, засыпанных цементной пылью построек.

Душа Тары изнывала, требуя воздуха и красоты.

И она поступила в вечернюю художественную школу. Три раза в неделю по вечерам после работы вместе с такими же, как она, великовозрастными энтузиастами Тара просиживала за мольбертом почти до десяти часов вечера.

Преподаватель, не утруждая их и себя «наукой строгой», компоновал предметы в натурной постановке (а чаще использовал оставшиеся от дневной смены уже расставленные предметы) и уходил по своим делам.

Натюрморты, натюрморты, натюрморты… А над ними летали их мечты. Как безгранично и весело они тогда мечтали!..

Однажды среди треснутых ваз, муляжных овощей и фруктов в натюрморте оказался аппетитный свежеиспечённый, дивно пахнущий каравай хлеба. Такое искушение для голодной братии, не всегда успевающей перекусить после рабочего дня! С молчаливого согласия всех к концу занятия хлеб был выеден со дна до тонкой корочки сверху. От каравая в центре этого незабываемого натюрморта осталась одна лишь видимость…

Художественную школу Тара окончила с отличием, и это потом так вот круто изменило её жизнь.

Тара вспомнила слова Галины Александровны. Ей приятны были одобрения коллеги по профессии. Но в глубине души она не зависела ни от чьих-то козней, ни от чьих-то похвал.

Прозвенел звонок с урока. Тара открыла дверь кабинета и в него влетели первоклашки за своими просохшими расколдованными черепахами. Только эти букашечки, что обнимали её, разраставшимся в одну минуту гудящим роем, только они, глядящие на неё в ожидании чуда, были для Тары высшей наградой.

На подоконнике остался один разноцветный лист. Работа Далилы. Нежные, дождливые, приглушённые оттенки гармонично дополняли друг друга. Сбоку к маме черепахе прижимался маленький черепашонок.

Тара взяла картинку и вышла в коридор. У окна рядом с Далилой стояла Славка, что-то ей оживлённо рассказывая. Далила робко улыбалась и кивала.

Десять лет назад Тара и Славка, взявшись за руки, шли в эту школу на свой первый урок.

В школу, где когда-то училась Тара, дорогу к которой с одним опасным переходом через шоссе она знала наизусть.

Сколько раз потом Тара со Славкой ходили этой дорогой вместе…

А тогда в начале учебного года Тара создала кружок «Братцы кролики», в котором её первоклашки, родившиеся в год кролика (среди них и Славка), не только рисовали, но и кукольные спектакли ставили.

Самым Славке запомнившимся был «Маленький принц». Славка играла главную роль и сама была тогда, как золотистый звёздный ребёнок, упавший с неба. Лётчика играл Славкин одноклассник. Он очень серьёзно взялся за дело. И слова знал назубок, и барашков рисовал. Лиса играла Славкина подружка Рада — тоже учительский ребёнок. А Розой была удивительная девочка, которая своим хрустальным голосочком разговаривала с канарейками из кабинета биологии, и те, на удивление, ей отвечали.

Жаль, что ничего не осталось от того спектакля, ни фотографий, ни записи голосов на кассете. Десять лет пролетели, как картинки за окном скорого поезда…

Но каким же вкусным был тот хлеб из натюрморта! Её хлеб.

АМАРАНТА

Как же замечательно прошло мероприятие по книге о Питере Пэне! В ушах Амаранты всё ещё звучали детские голоса — Я верю в фей! Все так старались оживить маленькую Динь-Динь.

А потом, когда малыши выходили из медиазала, к ней подошёл мальчик в очках и, глядя снизу вверх восторженными глазами, сказал: «Вы такая красивая!».

До слёз…

Радостное чувство вмиг покинуло Амаранту, когда она вернулась домой с работы. Стась и муж снова погрызлись, и не разговаривали друг с другом.

Дочь поначалу приняла мужа Амаранты с открытым сердцем. Она по рассказам Амаранты знала историю их давнего знакомства и желала счастья своей матери. Но постепенно отношения обострялись. Казалось бы, из-за мелочей. Во время общего завтрака муж обычно настраивал приёмник на «Дорожное радио», а Стаське не нравилась «попса», которую изо дня в день крутили на этой волне.

После нескольких стычек чадо стало завтракать в своем закутке. Мужа раздражал беспорядок, оставляемый Стасей за собой повсюду — ни одна вещь, побывавшая в руках Стаськи, не возвращалась на своё место. Муж досадовал, что Стась, налив для себя воду из фильтра в чайник, не наполняет фильтр снова, а ставит пустой на полку, не думая о тех, кому ещё может понадобиться фильтрованная вода. Мужу не нравилось, что чадо не считается с людьми, живущими рядом, не моет за собой посуду. Батарея грязных кружек выстраивается у кухонной раковины, Муж и Стась конфликтовали ежедневно, а Амаранта, понимая, что муж во многом прав, в таких случаях была буфером между ними, и ей доставалось с обеих сторон. Амаранта корила за всё себя. За то, что не смогла привить дочери аккуратность, что, любя её больше всего на свете, никогда не наказывала. За то, что не может отыскать слов, способных примирить близких ей людей, живущих под одной крышей…

В День пионерии у дочери родилась и уже несколько месяцев зрела мысль, найти себе работу в другом городе. Амаранта тот День пионерии не забудет никогда…

Вечером, вернувшись с работы домой, она застала мужа, сидящим на ступеньках мастерской. С первого взгляда поняла — пьян.

— С Днём пионерии тебя! — поприветствовал муж Амаранту неестественно бодрым голосом.

Почти каждый день Амаранта узнавала от мужа, какой сегодня праздник. В перерывах между дежурствами непраздничных дней в его календаре не осталось.

— Какие ты пионерские песни знаешь? Давай споём «Взвейтесь кострами…», — тщательно выговаривая слова непослушными губами, — предложил муж.

— Не хочется, — бесцветным голосом ответила Амаранта и пошла по дорожке к дому.

Муж уснул в мастерской, там он любил курить и смотреть телевизор лёжа. Мастерская вся насквозь пропиталась табачным дымом. На этот раз муж был в таком состоянии, что не смог бы преодолеть метры от мастерской до дома, даже если бы захотел. А уж о том, чтобы подняться на высокое крыльцо, не было и речи.

Амаранте не спалось. В три часа ночи она спустилась по ступенькам в сад, вошла в распахнутую настежь дверь мастерской. По пути подобрала на дорожке башмак. Другой так и остался на ноге беспокойно ворочавшегося во сне мужа. Амаранта стянула с него башмак и поставила рядом с первым у топчана. Выключила телевизор. Двери закрывать не стала, чтобы хоть немного проветрить задымленное и пропахшее винными парами помещение.

Свет в мастерской выключать не стала. В последнее время муж часто спотыкался и падал в темноте. Половину ночи Амаранта просидела на крыльце, глядя на звёзды. Острой, воющей боли, как в первые месяцы после замужества, не было. Только опустошение. Пустота внутри Амаранты вопреки законам физики была тяжёлая. Сухая… Горькая… Бессмысленная…

Озябнув, вернулась в дом и услышала из «китайского фонарика» голос Стаси:

— Хочешь, живи так дальше сама, а я больше не могу.

— Обещаю, за отпуск мы что-нибудь придумаем.

Амаранта уже знала, что отпуск она проведёт со Стаськой в яблочном городе…

А ведь не так давно она мечтала поехать туда вместе с мужем. Только у него, как оказалось, были совсем другие планы.

Никому из коллег Амаранта не могла внятно ответить на вопрос: «Почему вы едете в отпуск не вместе?». Она ведь и сама полагала, что первый семейный отпуск они проведут на родине мужа. И думала так до тех пор, пока в начале мая на работе секретарь не спросила Амаранту, когда та пойдёт в отпуск.

Амаранта посоветовалась с мужем, на какой месяц ей писать заявление, чтобы их отпуска совпали. Оказалось, что муж решительно настроен ехать один.

— Я еду к матери в сентябре. А когда ты пойдешь в отпуск — думай сама.

— Разве мы не поедем вместе? — опешила от неожиданности Амаранта.

— Я еду к матери не развлекаться!

— Я хотела бы поехать с тобой.

— Об этом не может быть и речи!

Щёки Амаранты вспыхнули. Внутренне она съёжилась, превратилась в улитку и уползла из комнаты во двор. Она опять ничего не понимала. Боже! Как больно! В душе у неё затаилась горькая обида. Опять муж провёл черту, разделяющую их общую жизнь на две параллельные не пересекающиеся жизни. Ведь они только-только начали обитать под одной крышей! Зачем он переехал к ней из другого города? Зачем изменил её судьбу? Разве не для того, чтобы больше никогда не разлучаться?..

Амаранта думала об этом, сидя на крыльце. И тогда окончательно решила, что покажет яблочный город Стаське. И поедут они туда в июле, пусть договаривается на июль в своей редакции…

— Обещаю, за отпуск мы что-нибудь придумаем.

Лишь под утро Амаранта смогла забыться сном.

Тягостный сон Амаранты в семь часов утра прервал муж. Он стоял, наклонившись над Амарантой.

— Ещё раз. И ещё. На случай, если умрусь, — едва касаясь губами, муж чмокал макушку Амаранты, как будто чувствуя вину за вчерашнее, и не спешил уходить.

Амаранта забыла, когда он проявлял нежность в последний раз. Она сейчас силилась вспомнить прерванный сон, который распадался на отдельные, почти бессвязные обрывки. В этом сне муж был уродливым карликом из бродячего цирка. Амаранта накладывала ему грим. Рисовала жирные черные брови — уголком, как две лесенки-стремянки. Красные расплывшиеся губы…

Амаранта рисовала и содрогалась — до того неприглядный образ перед ней представал. Да ещё почему-то в парике с густыми каштановыми буклями. «Ну, кто же, как не мы, любимых превращает в таких, каких любить уже не в силах мы». Евгений Евтушенко прав…

Амаранта всё время пыталась разглядеть в муже ТОГО из прошлого. ТОГО, которого она любила. Она цеплялась за свои воспоминания, а они, как морозные хрупкие веточки, обламывались одна за другой. Наверное, муж настолько привык жить с равнодушными, чуждыми ему женщинами, что постоянно или оборонялся, или нападал. Во всём видел подвох, хитрость, обман, посягательство на его личное пространство. Всё чаще Амаранте казалось, что рядом живёт совершенно непонятный, несовместимый с ней человек.

На следующий день с дежурства муж вернулся с веткой чайной розы — сломал на клумбе по пути домой. Пышные нежно-кремовые лепестки облепили ветку кудрявой пенной шапкой, источавшей дивный аромат. Издали казалось, что муж несёт сладкую вату на палочке. А ещё он зашёл на рынок за клубникой. Цветы и клубника — первый раз после свадьбы…

Когда-то до замужества он приносил Амаранте на работу пластиковые контейнеры с первой клубникой и роскошные букеты цветов, вызывая восторг девчонок-библиотекарей. Казалось, это было так давно.

Амаранта, которая записалась в графике отпусков на июль и весь день готовила себя к решительному, серьёзному разговору без сантиментов, опять не смогла на него решиться…

Пора. Пора действовать решительно. Пора уже выполнять обещание, данное Стаське в День пионерии. Она всё сделает вопреки мужу! И вопреки ему съездит в яблочный город. И вопреки ему встретится со своей свекровью Анной Павловной!

Ломая себя, Амаранта созвонилась с отцом Стаськи. Тот недавно расстался со своей гражданской женой (когда-то она была подругой Амаранты) и жил один. Кроме Стаси других детей у него не было. Оказалось, он сейчас на заработках, реставрирует лепнину Екатерининского дворца в Пушкине. Его квартира в яблочном городе стоит пустая. Его брат с женой и дочерью живут в большом доме у родителей жены.

— Мы поживём у тебя со Стасей недельку в июле? Можно? Захотелось показать ребёнку город моей юности.

— Ключи возьмёте у брата. Я его предупрежу, — услышала Амаранта знакомый призрачно-заиндевелый голос. Она всё равно обрадовалась, что не отказал.

— Спасибо…

Глава 5. ВЕСНА

ТАЙКА

Сегодня Алька уговорила Тайку пойти ночью в парк — встречать весну. Ведь завтра 1 марта. Опять ей не сиделось в тепле и уюте.

Пока стояла зима, на работу они ходили по льду через реку. На дорогу до проектного института уходило минут десять. Когда лёд растает, нужно будет давать круг по двум мостам через Оку и Орлик. Тогда и спать меньше придётся, и вставать гораздо раньше. А пока можно будет устроить бессонную ночь с горячим чаем в термосе и будильником, заведённым на двенадцать часов ночи. Наташа Земляникина от такого приключения отказалась. С недоумением глядела она на приготовления Альки и Тайки.

— Девочки, я никак не пойму, зачем вам это нужно?

— Наташ, мы зелёную карету увидеть хотим.

— Карету?

— Ну да! С чёрным грачом на запятках.

— Грачом?

— Не угнаться за каретой, ведь весна в карете этой, — запели девчонки дуэтом.

— Ах, в этом смысле. Кажется, я что-то слышала. Мой Лёша тоже сегодня ночью дежурит.

— Он у тебя кто? — ни Алька, ни Тайка ещё ни разу не видели неуловимого Лёшу. Наташа с ними не откровенничала, а они и не расспрашивали. Но замечали, что уже второй месяц их соседка по квартире расцветает прямо на глазах.

— Судя по тому, как он шифруется, Лёша — разведчик.

— Всё бы вам шутить! Лёша — милиционер. Вы только, когда возвращаться будете, не шумите, ладно. Я выспаться хочу.

— Ладно! Мы постараемся… Очень…

Ночью, в половине двенадцатого Алька и Тая перешли реку по льду и поднялись по высокой лестнице, ведущей в городской парк. Побродили по заснеженным аллеям, потанцевали в «ракушке» на летней эстраде. Тая прочла несколько стихов из своей роли. А ровно в двенадцать ночи, когда затрезвонил будильник, они разлили по кружкам горячий чай, и Алька произнесла тост: «За то, что мы пережили эту зиму! За наступившую весну! За всех, кого мы любим и помним! За всех хороших людей, с которыми нас неожиданно свела и будет сводить судьба!».

Ноги у Таи замерзли, и ей почему-то вдруг вспомнилась бессонная ночь в Сочи, когда у неё тоже мерзли ноги.

— Тайка, ты всё ещё сердишься на меня за то, что я потеряла его адрес? — как будто подслушав Тайкины мысли, спросила подруга.

Тогда, через неделю после Тайки вернувшись в Орёл, Алька ходила сама не своя и не смотрела подруге в глаза. Тая всё-таки выпытала, что на следующий день после её отъезда из Сочи Валера отыскал Альку на танцплощадке и попросил у неё Тайкин адрес. Алька ни сном ни духом не ведая, что у них там произошло, адрес не дала.

— Пиши Конакаевой, Орёл, до востребования. А свой адрес можешь записать, я передам.

Передать-то Тае адрес Валеры Алька взялась. Да сама и не помнит, куда засунула бумажку с адресом и где могла её потерять. Зато она выведала у Валеры, что та дама, с которой он был в кино, издательша. Ей понравились графические работы Валеры на студенческой выставке. И она предложила ему проиллюстрировать книгу о русских мореплавателях. Она же организовала эту поездку и обо всём договорилась в деканате.

— Да она на него запала. Может быть, больше, чем на его рисунки! А он, лопушок, и ведать не ведает, — возмущалась тогда Алька.

А Тайке Сочи казался уже далёким сном. Сначала она просто долго болела ангиной, а потом заболела студией и своей ролью в новом спектакле. На Альку она совсем не сердилась. Не судьба…

В тишину волшебной ночи ворвался шум затормозившего рядом милицейского автомобиля. Из него вышли двое.

— Что вы здесь делаете? Отвечайте!

— Уважаемые сотрудники, граждане милиционеры! Вы пропустили чрезвычайно важное событие, которое произошло ровно десять минут назад, — делая большущие глаза, поведала суровым личностям Алька.

— Что произошло? Что? — забеспокоились «двое из ларца, одинаковых с лица».

— Весна! — радостно выкрикнула девушка.

Последовала пауза, в течение которой, казалось, слышно было, как от напряжённой работы скрипят извилины в головах у стражей порядка. Потом они улыбнулись.

— Нам пора, — Алька взяла Таю под ручку и потащила к лестнице.

— Мы можем подвезти, — предложил один из милиционеров.

— Нет, спасибо. Нам рукой подать. Через реку. Вон то общежитие, Алька махнула рукой в сторону их дома.

— А у меня там знакомая живёт, — вырвалось у одного «из ларца».

— Лёша?! — выдохнули одновременно Тайка и Алька.

— Да, а вы откуда знаете? — озадаченно пробормотал неуловимый Лёша.

— Мы всё про Вас знаем, — многозначительно и таинственно ответила Алька, чувствуя его беспокойство.

— Подумаешь, я тоже Лёша. Удостоверение могу показать, — вмешался второй «из ларца».

— И если вас связать хвостами за букву «а», то получится Тянитолкай по имени ЛёшашёЛ с двумя головами, — задумчиво вставила Тайка, у которой в голове всегда вертелись какие-нибудь каламбуры.

— Куда шёл?

— Почему хвостами?

— Потому что и с начала, и с конца читается одинаково, — прокричали подружки и кубарем скатились вниз по ступенькам…

После встречи весны в ночном парке Тайка с Алькой виделись редко. Тайка за полночь приползала совсем без сил в общагу после репетиций, когда девочки уже спали. Тайка хронически не досыпала, и однажды уснула прямо на работе. Руководительница группы была человеком понимающим, отправила Тайку домой, посоветовав отоспаться хорошенько.

А Алька по выходным убегала на вокзал. В Орле снимали фильм «Собственное мнение». По сюжету фильма на отстающий завод для того, чтобы дать ценные консультации по повышению производительности труда, приезжает психолог, роль которого исполнял Владимир Меньшов.

Альке удалось попасть в массовку. Финальная сцена фильма снималась на орловском железнодорожном вокзале. Герой Меньшова провожал в Москву героиню, которую играла Чурсина. Алька махала вслед уходящему поезду, на верхней полке которого у открытого окна лежал, как бы её парень. Алька была такая возбуждённая и важная, будто играла третью после Меньшова и Чурсиной главную роль.

Конец ознакомительного фрагмента.