Рыжая Кошка. Роман

Тамара Злобина

Красавица Наталья Аристова уходит из дома и уезжает из Ферганы в Ташкент, чтобы начать самостоятельную жизнь, которая оказывается для неё очень нелёгким испытанием.Но девушка проходит через все испытания: через предательство любимого человека, потерю родителей во время «Ферганских событий», потерю ребёнка, не сломавшись, став сильнее и ещё прекраснее, обретя настоящих друзей, чтобы начать новую жизнь в России.

Глава 5. Буду слушать и думать

(Рассказ Дильбар Атабаевой №2)

Я возвращалась из Янги-Юля на рейсовом автобусе отдохнувшей, в весёлом, безоблачном настроении. Ташкент показался таким дорогим и близким сердцу, что неожиданно у меня на глазах появились слёзы. Хорошо я сидела у окна, делала вид, что заинтересована городским пейзажем, поэтому моих слёз никому не было видно.

Неожиданно пришло осознание: я дома. Оно было настолько удивительным, что в моей голове появилось много вопросов:

— Что произошло?… Что изменилось? Почему прежде я не чувствовала этого? Почему до этого момента всё было привычным, знакомым, обычным?

Никогда раньше я не задумывалась над тем, что для меня значит Ташкент. Ну — столица Узбекистана, ну — город в котором я родилась и выросла — и только. Почему сегодня он стал чем-то большим: стал другом, в котором я увидала столько близкого и дорогого моему сердцу?

Я будто повзрослела, стала, быть может, немного мудрее. У меня словно раскрылись глаза, как после долгого, тяжёлого сна. И, кажется, мне известно почему это произошло. Просто раньше я плыла по течению, как сказала Валя-апа, а теперь стала думать. Сама думать, а не жить по чужой подсказке.

Последние сутки я много разговаривала с Лолой, с Валей-апой и много думала. Думала о себе, брате, о нашей жизни. И поняла, что мы совершаем большую ошибку. Ни у брата, ни у меня нет цели в жизни. На какой рынок сегодня пойти, что сготовить на ужин брату, или, где сегодня встретиться с друзьями — это не цель, это обыденность нашей жизни. Этой обыденностью мы и живём изо-дня в день, из года в год, ничего не меняем, ни к чему не стремимся — так сказала Валя-апа,

И ещё она сказала, что «каждый человек непременно должен иметь цель в своей жизни и стремиться к ней, добиваться её достижения, тогда он будет ощущать себя человеком нужным, востребованным, а значит и счастливым». Пока я просто запомнила её слова, а дома, в тишине буду над ними думать.

— Каждый человек должен к чему-то стремиться, ради чего-то жить — сказала Валя-апа.

А ради чего живём мы: Карим-ака и я? У брата есть работа, на которую он жалуется, сердится, порой ненавидит, но без неё жить не может. А я? Четыре стены, забота о нём — и ничего больше. И ради этого стоило появляться на свет? Нет-нет, тут что-то не так… Только что — пока не пойму.

Со мной, думаю ясно: «замкнулась в скорлупе, как улитка»: меня не тронь, а уж я — не трону. С братом и того хуже: выпивки и работа. Вот и всё — все жизненные интересы. Не густо, как говорит иногда Карим-ака, пересчитывая свои карманные деньги. А мне почему-то кажется, что эти слова отражают всю нашу жизнь: не густо.

В Янги-Юль я ехала не только затем, чтобы погулять на празднике, отдохнуть, а чтобы спросить совета у Вали-апы, послушать мнение Лолы. Когда я рассказала о том, что говорила мне Наташа, Валя-апа долго молчала, обдумывая мои слова, потом сказала:

— Видимо, эта девочка очень серьёзно думает о жизни, о том как можно принести пользу своей стране. Это, конечно, похвально. Но она не учла специфику местной жизни: исламская религия несколько иначе подходит к роли женщины в обществе, к её возможностям и обязанностям.

— Так что, — испуганно спросила я, — Наташа была неправа? Она хотела мне вреда?

— Ну, что ты, Дильбар? — успокоила меня Вала-апа. — У Наташи на уме не было ничего дурного. Просто она, в силу юношеского максимализма, считает, что все люди одинаковы… А это не так. У каждого человека свой предел возможностей. В расчёт нужно брать ещё и пол и возраст, и религию, и много других факторов.

И Валя-апа рассказала мне, как ей пришлось бороться с предубеждением местного населения, когда она начала работать после окончания института в местной горбольнице. Её постоянно спрашивали, почему она не сидит дома, не воспитывает детей, не ухаживает за мужем? Говорили, что не женское дело вот так, как она, всё время пропадать в больнице. Люди не могли понять и поверить, что Валя-апа любит свою работу, хочет помочь им, облегчить боль, физические и душевные страдания.

В наш разговор вступила Лола:

— Да Валя-апа и не смогла бы сидеть дома — не выдержала бы без своих больных.

— Ты права, дочка, — улыбнулась Валя-апа, глядя на Лолу добрыми глазами, — без своей больницы, без больных я не смогу жить — это мой второй дом. Когда у меня всё получается, когда человек выписывается домой выздоровевшим, весёлым, и у меня радостно на душе. Если же я ничем не могу помочь больному — мне плохо, горько, обидно за своё бессилие перед болезнью.

Я думаю, что у Вали-апы большое сердце, если в нём есть место всем её больным. А у меня сердце совсем маленькое: в нём помещается только моя боль за брата, забота о нём, да теперь ещё Наташа. И пусть Карим-ака говорит, что я не должна её слушать, я всё-равно буду слушать и буду думать. Сама буду думать.

Лола тогда сказала:

— Дильбар, у тебя самой есть голова на плечах. До каких пор за тебя будут думать другие? Ты ведь уже взрослая женщина…

* * *

Дама никого не было. В зале такой беспорядок, словно там пронеслось целое стадо диких животных. И это стадо на своём пути всё перевернуло, разбросало, перемазало. Я испугалась за Наташу и поспешила в её комнату, но там тоже не было никого. И её вещей тоже не было. Ноги мои ослабли и я опустилась на стул, чтобы не упасть. Мысли стали неспокойными, чёрными:

— Что случилось?… Где Наташа?… Почему такой беспорядок?

С тяжёлой головой пошла в кабинет брата, чтобы позвонить к нему на работу, узнать, что произошло. Дежурный ответил, что Карим-ака выехал на происшествие и будет только после обеда. Это меня немного успокоило: если брат на работе, значит с ним всё в порядке. Вздохнув с облегчением решила приняться за уборку, чтобы к возвращению брата в доме был полный порядок.

До самого вечера скребла, мыла, чистила, пылесосила, приводила дом в порядок, а в голове вертелся только один вопрос: где Наташа. Готовила ужин и думала: — А вдруг она обиделась на нас за что-то и поэтому ушла?

Даже, когда смотрела вечером по телевизору один из каналов, на котором показывали какой-то фильм, снятый на киностудии «Узбекфильм», мысли мои были далеко. Я вспоминала о том, как интересно, весело в доме моей подруги Лолы, и как тихо, безрадостно в нашем доме.

Может быть, Наташа права, что пора менять свою жизнь, идти в люди, а не сидеть дома, выглядывать в окно и ждать «с моря погоды»? Как сказала девушка:

— Никто, Дильбархон, домой не придёт, и не поведёт тебя за ручку в новый мир. Ты сама должна сделать первый шаг. Сама, понимаешь?

— Она права, — решила я. — Никто не придёт. Сколько я уже жду? А годы идут. Мне скоро двадцать восемь лет, а ни своего дома, ни семьи. У Лолы муж, двое детей, а у меня — только Карим-ака. Не могу же я всю жизнь быть возле брата?

Время тянулось так медленно, словно улитка на виноградной лозе. Даже медленней, чем раньше. По этому поводу у русских есть хорошая пословица: ждать и догонять — хуже всего. Сейчас, как никогда раньше, я понимала это, потому что жду и теряю терпение. Но всё-равно я дождусь брата, хотя в последнее время он раньше двенадцати ночи домой не возвращается. Я должна увидеть его глаза, поговорить с ним… Хватит молчать!

Мне надоело молчать. Карим-ака пьёт — я молчу, Карим-ака поздно возвращается домой — я молчу. Молчу и соглашаюсь, делаю так, как говорит брат, как он хочет. Даже книги перестала читать, потому что он сказал:

— Зачем забивать голову всякими пустяками? Лучше займись рукоделием или поработай в саду, на чистом воздухе — пользы будет больше.

Когда-то в школе я увлекалась поэзией Омара Хайяма. Читала его рубайи наизусть. До сих пор помню некоторые из них:

Не моли о любви, безнадёжно любя,

Не броди под окном у неверной, скорбя.

Словно нищие дервиши, будь независим —

Может статься тогда и полюбят тебя.

Вот ещё, что помню до сих пор:

Упрёков не боюсь, не опустел карман,

Но всё же прочь вино и в сторону стакан.

Я пил всегда вино — искал услады сердцу,

Зачем мне пить теперь, когда тобою пьян!

Или вот это:

Любя тебя, сношу я все упрёки

И вечной верности не зря даю зароки.

Коль вечно буду жить, готов до дня Суда

Покорно выносить гнев тяжкий и жестокий.

Очень красиво! Всё это написано о нас, женщинах. Но, если закрыть лицо чадрой, или сидеть, как я дома, то этого не увидеть, не понять и не описать с такой нежностью и с такой любовью… Мне таких слов никто никогда не говорил. Никогда. Но, как хочется хоть однажды услышать это:

Ты, кого я избрал, всех милей для меня.

Сердца пылкого жар, свет очей для меня.

В жизни есть ли хоть что-нибудь жизни дороже.

Ты и жизни дороже моей для меня…

Знала много. Теперь — забыла. Не должна была забывать. Поэтому и себя тоже забыла.

Наташа-хон сказала так: — «Человек интересен тогда, когда он много читает, много знает, имеет свои мысли по тому или другому поводу и может их высказывать так, что они становятся понятны и интересны каждому».

Я плохо говорю, не интересно. Потому что мало знаю и мало думаю. Конечно, я думаю, но не о том. Мои мысли совсем простые: у брата обувь износилась — нужно купить новую, сосед на прошлой неделе задел своей машиной забор — нужно попросить усто (мастера) Эркин-ака поправить, сад зарос травой — нужно полоть, летнюю веранду покрасить, заплатить за газ и за свет… Вот такие у меня мысли. Разве они могут быть кому-то интересны?…

* * *

Карим-ака пришёл домой в половине первого и удивился, почему я до сих пор не сплю. Но ещё больше брат удивился, когда я сказала, что хочу поговорить с ним.

— О чём, сестрёнка? — спросил он без интереса. — Может перенесём разговор на утро?

— Нет, мы поговорим сегодня, — не согласилась я.

Брат удивлённо посмотрел на меня.

— Что такое? Что произошло, сестрёнка?

— Это я вас должна спросить, Карим-ака, что произошло? Почему в доме такой беспорядок? Где Наташа-хон? Почему нет ни её самой, ни её вещей?

— Ничего не произошло, — спокойно ответил брат. — Были друзья — немного посидели. Только и всего.

— Не правда, Карим-ака! — запротестовала я. — Не немного: в зале валялись десять бутылок.

— Да половина из них из-под пива! — начал сердится брат. — А нас было пятеро. Что для каждого из нас одна бутылка водки под хорошую закуску?… Наташа плов нам сготовила.

— Где она? — продолжила настаивать я.

— Её Сабир забрал. Увёз к своим родителям.

— Вы обидели её! Обидели — я знаю. Пьяный вы нехороший: много говорите, можете нагрубить, сказать обидные слова… Только я могу это терпеть, потому что жалею вас. Потому всегда молчу, не отвечаю ни на придирки, ни на ядовитые слова… А вы становитесь всё хуже и хуже! Скоро, наверное, станете драться, как Батыр.

Слёзы сами закапали из моих глаз, когда я представила, как брат замахивается на меня.

— Цыц! — повысил голос Карим-ака. — Перестань сейчас же! Вот до чего доводит дурное влияние. Хорошо, что я проводил твою новую подругу! Представляю, что стало бы с тобой через месяц-другой, останься она у нас! Разве можно вам, женщинам, давать волю?! Вы сразу на шею садитесь. Я думал, что у меня сестрёнка не такая, как все, и ошибся. И ты такая же! Сейчас же отправляйся в свою комнату и ложись спать.

Тогда я поднялась со стула и сказала:

— Вы плохо думаете, Карим-ака. Я не ребёнок: мне уже почти двадцать восемь. А вы обращаетесь со мной, как с пятилетней девочкой… Я так обрадовалась, когда Сабир-ака привёз к нам Наташу, подумала, что, наконец, у меня будет подруга, что будет с кем поговорить, обсудить разные женские дела, сходить куда-нибудь вдвоём… А вы взяли и выгнали её. Вы злой, Карим-ака! Думаете только о себе, а до меня вам нет дела.

Чтобы окончательно не расплакаться, я повернулась и быстро ушла в свою комнату. А мне во след неслись слова:

— Ты смотри, как она заговорила?! Научилась! Перечить брату — проще всего, а вот понять его, посочувствовать — труднее. Легче дверью хлопнуть и уйти…

Я зашла в свою комнату, закрыла уши руками, чтобы больше не слышать то, что говорит Карим-ака, чтобы окончательно не потерять к нему уважение. Он что-то ещё говорил, ходил по комнате, хлопал дверями и, как видно, был очень рассержен.

Быстро разделась и легла в свою постель. Хотела быстро заснуть, но мысли не давали покоя. Я поняла, что брат считает меня глупой, что у меня на плечах не голова, а пустой казан. В эту минуту мне очень хотелось доказать ему, что это не так, что он ошибается. Если бы я была глупа, как он думает, разве я смогла бы закончить экономический институт? Причём с красным дипломом закончить. Красные дипломы не выдают за красивые глаза — для этого нужно прилежно и долго учится.

Я хочу работать, приносить людям пользу, сделать свою жизнь интересной, нужной ещё кому-то, кроме брата.

— Может быть Карим-ака боится, что я могу сбиться с пути? — думала я озабоченно.

Вот и Валя-апа говорила совсем недавно:

— Узбекская женщина совершенно зависит от мужчины, и эта зависимость делает её безвольной, слабой, не способной к самостоятельности. Русская женщина более эмансипирована, она от мужчины зависит в меньшей степени, и это даёт ей большую свободу. Даже молодая девушка славянского происхождения умеет пользоваться ею, отлично зная меру своей свободы.

Узбекская же девушка, получив свободу, к которой она не привыкла, начинает делать ошибку за ошибкой. Зачастую девушка-узбечка, приехав из кишлака учиться в большой город, начинает встречаться с юношей, вступает с ним в половые отношения, а, забеременев, всячески скрывает это до последнего момента. Родив ребёнка, где-нибудь в укромном уголке, она просто выбрасывает его затем на свалку… К сожалению, на моей практике такое бывало неоднократно.

Может Карим-ака боится, что со мной произойдёт тоже самое? Но мне не семнадцать лет, к тому же я уже была замужем. И мне это совсем не понравилось. Я до сих пор со страхом вспоминаю те ночи, когда Батыр приставал ко мне. Его жадный рот, дрожащие губы и хриплые слова:

— Ты моя жена! Ты должна быть покорной, и делать всё, что я прикажу!

Эти воспоминания вызывают у меня неприятные ощущения в желудке и меня сразу начинает тошнить.

— Нет-нет, — отчаянно шепчу я, притягивая одеяло к подбородку, — я никогда больше не выйду замуж! Если Карим-ака станет заставлять меня сделать это. Я лучше покончу с собой, чтобы больше никогда не испытывать такого страха, отвращения и обиды.

Чтобы избавиться от неприятных воспоминаний, я начала думать о том, как доказать брату, что я могу не только работу по дому выполнять, что способна на большее. Наташа сказала мне, что нужно найти работу. Но я в своей жизни нигде ещё не работала, и мысль о том, что я должна куда-то идти, говорить с людьми, пугает меня.

— Если бы Наташа была здесь! — вырвалось у меня. — Мы бы с ней вдвоём могли поискать работу. Вдвоём — не так страшно. Одна я не смогу это сделать: не пересилю страх.

Брат сказал, что её забрал Сабир-ака и отвёз к своим родителям, а значит я смогу с ней встретится, пока Карим-ака будет на работе. Это ничего, что Наташа ему не понравилась: он просто не знает, какая она умная. Наташа и английский язык знает, как настоящая англичанка. А как она поёт! Как София Ротару — даже ещё лучше!

Завтра, когда брат уйдёт на работу, я сходу в гости к родителям Сабира, посмотрю, как устроилась Наташа, поговорю с ней. Может она сможет помочь мне устроится на работу, или хотя бы подскажет, как сделать это. Эта мысль успокоила меня и я засыпаю.

* * *

Утром следующего дня, проводив брата на работу, я собралась к родителям Сабира Усманова, живущим на противоположенном конце Ташкента. Собрала гостинцы, оделась нарядно и вышла из дома.

Город давно проснулся. Он гудел, жил своей жизнью, звенел, дышал, как живое существо. Теперь я это чувствую, знаю: он живой. Меня это радовало и возвышало. Попадая в центр города, я всегда удивляюсь большому количеству людей на улицах, в магазинах, на транспорте.

Сам собой возникал вопрос:

— Неужели они нигде не работают? Ведь в это время все должны быть на рабочих местах. Ну старики и женщины — понятно, они могут не работать. А что делают мужчины на улицах, базарах, магазинах? Куда так спешат? Почему некоторые из них уже с утра сидят в чайханах — пьют чай с патыром (узбекской большой лепёшкой) и наватом (местным сахаром), о чём-то разговаривают, шутят, смеются? Сидят часами, забыв обо всём. Им что, больше нечего делать? Или у них такая работа?

Не раз я спрашивала об этом брата, но, как всегда, смеялся мне в ответ:

— Дильбар, ты думаешь совсем не о том! Зачем тебе это знать?… Значит такая у них работа.

— Но у Вас, Карим-ака, работа другая?

— У меня другая, — соглашался брат. — У них — сидеть в чайхане, а у меня ловить таких, как они.

От такого ответа мне становилось не по себе, и я спрашивала обеспокоенно:

— Карим-ака, они что, бандиты

— Ну, что ты, сестрёнка, конечно нет. Хотя я тебе уже сказал, что это не твоего ума дело.

Вот и весь ответ. И не поймёшь: серьёзно он говорит, или опять шутит.

Так за мыслями я и не заметила, что добралась до дома Усмановых. Халима-апа и Усман-ака обрадовались моему приходу. Они сразу усадили меня на красочной тахте, устроенной под виноградником и устланную мягкими курпачами (узкими длинными матрасами) и подушками, заинтересованно расспрашивали меня о нашей жизни, Кариме, его работе, обо мне, подливая в пиалу душистый индийский чай.

Халима-апа, как гостеприимная хозяйка, подкладывала мне сладости, свежие лепёшки, глядя на меня улыбчивыми, добрыми глазами, внимательно слушала мой рассказ. Её муж, Усман-ака, был, как всегда, серьёзен и строг. Но эта видимая строгость не смогли обмануть меня: я точно знала, что он добрый и справедливый. Когда погибли наши родители, Усман-ака и Халима-апа очень помогали нам с братом.

Усман-ака был другом нашего отца. Они дружили с самого детства: жили на одной улице, вместе учились, служили в Армии. Только после Армии их пути разошлись: наш папа пошёл работать в милицию, а Усман-ака — в школу.

Я спросила у Халимы-апы:

— Почему не видно Наташи? Её нет дома?

— Да, кизим, — подтвердила пожилая женщина, — Наташи дома нет, она на работе.

— Наташа уже устроилась на работу? — удивилась я.

— Ей помог устроится наш сын, — с гордостью сообщила хозяйка.

— Куда? — поинтересовалась я.

— Кажется в тот институт, в котором он учился.

— Да, — подтверди Усман-ака, — Наташа устроилась на работу в Политехнический институте на кафедру технической механики.

Я поделилась с родителями Сабира, как со своими мамой и папой своими сомнениями, рассказала о чём мы беседовали с Наташей и о том, что она советовала мне пойти на работу.

— Ну, что ты, кизим? — сказала Халима-апа. — Зачем тебе это? Разве у тебя дома мало работы?

— Молчи, кампыр (старушка), — вступился Усман-ака. — Как это зачем? Дильбархон пять лет училась в институте. Её государство выучило на экономиста, а она сидит дома, носки борату штопает!

— Но она же женщина! — напомнила мужу Халима-апа.

— Ты тоже женщина! — начал сердиться хозяин дома. — Но ты работала всю жизнь в школе и не считала это зазорным!

Чтобы успокоить расстроенного дядюшку Усмана, я сказала:

— Я хочу работать, Усман-ака, но мне некому помочь. Брат помогать мне в этом не хочет, потому что ему в доме нужна хозяйка, которая бы всё делала. Я хотела поговорить с Наташей и попросить её помочь мне, но её нет…

— Нет, дочка, — рассудительно сказал Усман-ака, — Наташа тебе в этом вряд ли поможет, потому что сама в Ташкенте не знает никого.. Ей самой наш сын помогал.

И, немного помолчав, продолжил:

— Я сам тебе, пожалуй, смогу помочь.

— Это каким же образом? — поинтересовалась тётушка Халима.

— Я поговорю с Зуфаром Каюмовым, директором нашей школы и попрошу взять Дильбар для начала на полставки преподавателем узбекского языка и литературы… Она всегда неплохо знала и язык и узбекскую литературу. Помнишь, кампыр, как Диля Омара Хайяма читала? Ты же сама литературу и русский преподавала, и всегда была в восторге от успехов нашей девочки.

— Ты прав, отец, — согласилась тётя Халима, — из Дили может получиться хороший преподаватель.

Я знаю, что Усман-ака не любит долго уговаривать, и не любит тех, кто трусит, поэтому сразу согласилась на его предложение, хотя по правде очень боялась. Дядя Усман отечески похлопал меня по плечу и спросил, обращаясь к жене:

— Кампыр, Дильбархон тебе никого сейчас не напоминает?

— А что? — улыбчиво щурит глаза Халима-апа! — Она тебе сейчас кого-то напомнила? Уж не меня ли в молодости?

Дядюшка Усманзасмеялся от души такой шутке и ответил:

— Марьям она мне сейчас напомнила — свою мать!

— И то правда! — шутливо всплеснула руками тётушка Халима, простодушно улыбаясь.

Улыбнулась и я, вспоминая знакомую с детства манеру разговора родителей Сабира: с шутками, поговорками, подначиванием, и смехом. Улыбнулась, совершенно забыв с каким нелёгким сердцем шла сюда, сколько мыслей, неразрешимых проблем, тяжёлым грузом, несла за спиной. Улыбнулась, где-то глубоко в сердце, осознавая, что всё у меня теперь будет хорошо.

Посидев ещё немного с дорогими сердцу соседями и друзьями, и, пообещав, что буду чаще навещать их, я начинала прощаться. Домой меня отпустили, нагрузив всяческими гостинцами: крупными гроздьями винограда «Дамский пальчик», выращенными в саду Усмановых, сливой, чуть ли не в кулак младенца, яркими яблоками, вкусными фирменными печёностями тётушки Халимы.

Уже у ворот, провожая меня, Усман-ака предупредил, что не откладывая надолго, поговорит с директором школы, и о результатах сообщит мне по телефону.

— Хуп майли, ака (хорошо, дядя), — ответила я, прикладывая руку к сердцу.

Шагая к остановке автобуса, думала с лёгкой грустью:

— Как хорошо, когда есть папа и мама… Как я рада за Сабира Усмановича: у него такие замечательные родители.

Домой совсем не хотелось, и я решила пройтись по магазинам, вспомнив о том, как давно ничего себе не покупала. Если устраиваться в школу, то нужно подобрать подходящую одежду. Не могу же я ходить на работу в том, в чём хожу дома, или на базар. Учитель должен выглядеть хорошо, чтобы не быть смешным, или неопрятным.

Сейчас, когда я сижу дома, дорогие вещи не нужны, ведь кроме брата меня никто не видит: достаточно простого платья или домашнего халата. Но на работу в домашнем халате не пойдёшь, даже в таком красивом, что мне подарил Карим-ака на день рождения. Для школы нужна серьёзная, строгая одежда.

Доехав до ЦУМа, растерянно бродила среди вешалок с женской одеждой, Глаза разбегались от пестроты красок и разнообразия фасонов, и это привело меня в замешательство: я не знала, что выбрать.

— Вот где бы мне не помешала помощь Наташи, — подумала я, прикладывая к себе очередной костюм. — Она в европейской моде разбирается хорошо, а я не разбираюсь совсем.

Промучившись так около часа, с подсказки молоденькой русской продавщицы я всё же, наконец, выбрала один костюм. После примерки поняла: это именно то, что нужно.

Домой возвращалась в хорошем настроении, стараясь не думать о последствиях своего шага. Если Карим-ака узнает о том, что я решаю так круто изменить свою жизнь, не посоветовавшись ним, он не погладит меня по голове.

— Это будет потом! — отмахнулась от нехорошей мысли, как от назойливой мухи. — А сейчас я ему просто ничего не скажу. Промолчу. Нет-нет, это не обман: промолчать — не значит обмануть. Это Карим-ака меня постоянно обманывает: обещает не пить больше — и пьёт, обещает раньше возвращаться с работы — и каждый раз приходит поздно, обещает привести в дом хозяйку — и до сих пор не женат.

Готовя ужин для брата, я вспомнила слова дяди Усмана:

— Дильбар, ничего, что у тебя не педагогическое образование: сейчас почти никто не работает по специальности. Главное, что ты хорошо знаешь и язык, и литературу… Не волнуйся, дочка, я думаю, что тебя возьмут на работу. Так что готовься…

Очень захотелось ещё раз примерить сегодняшнюю покупку, внимательно посмотреть на то, как я буду выглядеть, и я не смогла отказаться от искушения. Доставая костюм я вдруг вспомнила разговор, когда Карим-ака так нехорошо заставил меня снять вечернее платье Наташи, что мы примеряли. Когда брат сказал, что я в нём похожа на женщину лёгкого поведения (джаляп), Наташа пыталась доказать ему, что он ошибается, говорила, что в человеке всё должно быть прекрасно: и одежда, и душа, и мысли.

Карим-ака остановил её жестом и спросил:

— Кто это сказал?

— Чехов. — ответила девушка. — Антон Павлович Чехов.

Брат тоном строгого учителя начал говорить такие вещи, которые очень удивили Наташу, и это было видно по её лицу:

— Чехов не узбекский писатель, и он не знает наших обычаев, нашей жизни, поэтому не может учить узбекскую женщину, что ей одевать и как ей жить!

Я не выдержала и вступилась за Наташу:

— Зачем вы так, Карим-ака? Почему вы говорите так, чтобы о вас думали плохо? Вы говорите так нарочно? Зачем?

— Затем, чтобы ты, сестрёнка, поняла, что всё это не твоё, не для тебя! — повысил голос Карим-ака. — Твоё дело дом, домашнее хозяйство, домашняя работа!

— Зачем же вы тогда меня учили?!

— Чтобы ты была образованной, культурной.

— Для чего? — спросила я. — Чтобы готовить, стирать и убирать не нужно заканчивать институт — это умеет каждая девушка.

Мои слова рассердили брата:

— Ты это брось Дильбархон! Наслушалась глупых разговоров чужих людей и повторяешь, как попугай! Главный в семье я, и ты должна слушать только меня!

Эти слова меня тогда очень обидели. Брат дал понять, что я полностью завишу от него, и не имею права ни на свои мысли, ни на свои желания, ни на свои поступки. Словно принадлежу ему, как что-то неживое: как вещь, как мебель. Он вдруг стал таким же, как мой бывший муж Батыр.

После этого я перестала говорить брату то, что думаю, почти перестала разговаривать с ним, а он этого даже не заметил. У меня возникло непреодолимое желание изменить свою жизнь, чтобы никто не мог командовать мной, унижать, относится ко мне, как к вещи, упрекать, что нахожусь на иждивении. Я решила идти работать, чтобы стать самостоятельной и ни от кого не зависеть.

Я понимаю, что это не понравится брату, думаю, что он снова станет ругаться, но жить так больше, как жила до этого, я не буду.,, Не станет же он в самом деле силой удерживать меня? Сейчас совсем другие времена — Карим этого не может не понимать.

Ему просто так удобно: он работает — я сижу дома, выполняю все его прихоти. Как он говорит иногда: — «Ты, сестрёнка мой крепкий тыл, потому я спокоен»

И неожиданно в мою голову закралась мысль, которая и удивила и озадачила: может потому Карим-ака и не хочет искать себе жену, что есть кому о нём заботиться?… Нужно будет задать ему этот вопрос.