Рыжая Кошка. Роман

Тамара Злобина

Красавица Наталья Аристова уходит из дома и уезжает из Ферганы в Ташкент, чтобы начать самостоятельную жизнь, которая оказывается для неё очень нелёгким испытанием.Но девушка проходит через все испытания: через предательство любимого человека, потерю родителей во время «Ферганских событий», потерю ребёнка, не сломавшись, став сильнее и ещё прекраснее, обретя настоящих друзей, чтобы начать новую жизнь в России.

Глава 4. Мина замедленного действия

(Рассказ Карима Атабаева №1)

Навязал же Сабир на мою голову эту девчонку! Мало того, что обязал прописать её на своей жилплощади (а у меня без этого дел хватает), так она и пропаганду ведёт в доме: забивает голову сестрёнке всякой ерундой.

Раньше я за Дильбархон был спокоен: после неудавшегося брака, она целиком посвятила себя дому, домашним делам. Всё для неё было просто и понятно: ни вопросов, ни сомнений. Теперь же, слушая разговоры Наташки, сестрёнка начинает сомневаться в том, что жизнь её правильна. Стала задумываться для чего она училась в институте, почему живёт, как ей теперь начинает казаться, так бесполезно. (Надо же слово какое нашла: бесполезно!)

Приходится убеждать Дильбар в том, что всё, что говорит Наташка — не для таких, как она: это норма жизни европейских девушек, а не узбекских. Но я вижу, что несмотря на убеждения, сомнения у сестрёнке остаются.

Скорее бы Сабирка приехал и забрал эту девчонку, потому что она, как мина замедленного действия: не знаешь в какой момент рванёт. Опасаюсь, что в действие она уже приведена.

Не только из-за сестрёнки не хочу, чтобы Наташка жила у нас, но и из-за себя самого: уж больно она хороша. Такая кому угодно голову вскружит и не заметит.

Сабир ясно дал понять, что запал на эту девчонку. Я злюсь на друга. Злюсь и завидую: сердцеед-бабник, везде успевает, не в пример мне. Жену себе отхватил перспективную, а к ней в придачу и должность соответствующую, и почести, и льготы — всё о чём только мечтать можно. В институте из-под носа опытных ловеласов увёл Катю Воронову — до сих пор некоторые из них простить не могут. Теперь эта девчонка. И где он таких находит? Мне в своей практике никогда не приходилось сталкиваться с такими красавицами.

Надо честно признаться, я проигрываю Сабиру по многим позициям: он стройный — высокий, я маленький — толстый. У Сабира тонкое смугловатое лицо, открытые глаза, гусарские усики над яркими губами. Я — широкоскулый, большелобый, с копной курчавых, как у барашка, волос, узковатыми глазами, слегка мясистым носом и, крупными губами. Представили? Не красавец, верно?

И совсем неважно, что в моей груди бьётся преданное, доброе, как говорит сестрёнка Дильбар, сердце. Мне остаётся лишь улыбнуться в ответ:

— Это для тебя я самый умный и самый лучший, потому что твой брат, потому что ты хорошо знаешь меня и любишь.

Странно, но мы с Дильбар совсем не похожи. У сестрёнки удивительные глаза: их свет делает её лицо светлым и очень привлекательным. Волосы Дильбар мягкие и шелковистые, заплетены в тугие косички и красиво обёрнуты вокруг узорчатой тюбетеечки на её головке. Она худенькая и длинноногая. Мы с ней практически одного роста. Но для женщины метр шестьдесят пять вполне неплохой, средний рост, а для мужчины… Вот именно: маловат.

Дильбархон похожа на маму, а я на старшего брата отца, который погиб совсем юным в конце войны. На фото, которую дядя прислал с фронта то же лицо, что у меня, за исключением курчавых волос, потому что на нём дядя острижен по ноль.

Все, кто видит это фото, спрашивает в каких войсках я служил. А ведь я не служил вовсе, потому что являлся единственным опекуном Дильбархон. После гибели родителей, мы остались с сестрёнкой вдвоём, и я заменил ей и отца и мать.

Сегодня с утра был в Махалинском комитете, чтобы забрать паспорт Наташки, который отдал ещё во вторник на прописку. Взятку никому не давал, да и не взяли бы: всё-таки лейтенант милиции. Побоялись бы.

Зачем тогда брал у Сабирки 100 рублей? Долг накопился — нужно было срочно отдавать, а рассказывать об этом другу детства не хотелось: очень вид у него был недовольный. Собственно, Сабира можно понять: приехал к другу поговорить, а тот после грандиозной пьянки двух слов связать не может.

Деньги я ему, конечно, верну, сочинив соответствующее оправдание, хотя самому тошно от вранья. Но тогда иного выхода я не видел. Деньги нужны были позарез: проигрался основательно. Сколько раз ругал себя, что связываюсь с Тахиром Абдукадыровым (ему в игре всегда везёт), но не могу удержаться от соблазна: очень уж я человек азартный. Сколько денег проиграл Тахиру — стыдно вспомнить! И Дильбар обманываю: говорю, что коплю деньги на калым.

В субботу снова собираемся всей компанией. Дильбархон уезжает в пятницу в Янги-Юль к институтской подруге. Хотел и Наташку с ней спровадить, но та ни в какую. Заладила, что в воскресенье Сабир-ака приезжает, а в понедельник они должны идти устраиваться на работу.

Завтра с утра дежурю, а значит наша прекрасная гостья будет дома одна. Хочу, попросить её, приготовить что-нибудь на вечер, хотя не представляю Наташку у плиты. Невооружённым глазом видно, что девчонка жила на всём готовом, ничем себя не утруждая. Слишком много свободы было у этой красавицы. Отсюда такая уверенность в себе, смелость суждений, сила убеждения, лёгкость в общении с людьми.

Девчонка сразу нашла общий язык с Дильбархон, хотя сестрёнка, после неудавшегося замужества, совершенно замкнулась в себе, и с людьми сходится трудно. А тут щебечут, как две горлинки, пересмеиваются, словно всю жизнь знают друг-друга. Сдружились.

Подруг у сестрёнки и раньше было немного, а теперь подавно. Большинство из них вышли замуж и уехали из Ташкента. Осталась одна Лола, которая живёт в Янги-Юле. Туда в пятницу и уезжает Дильбар на большой праздник — той, в честь младшего сынишки Лолы. Завтра он станет истинным мусульманином, примет на себя завет наших предков, пройдя через обряд посвящения.

Этот обряд всегда проходит очень торжественно и многолюдно. Будет и мулла с чтением сур из Корана. Будут гости, поздравления, подарки, богатое угощение, музыканты, песни и танцы. Для родителей этот день всегда радость и гордость: в их семье есть продолжатель рода, их продолжение в будущем.

Дильбар приглашала поехать с ней на той, но у меня дежурство: пришлось отказаться. Надеюсь, что сестрёнка не поймёт, что дежурство только предлог, а причина в том, что мне нелегко смотреть на счастье родителей. У них есть сын, они растят его вместе, у них — семья.

Глядя на счастье других, я особенно остро ощущаю себя обделённым, начинаю вспоминать Луизу, и пью… Дильбархон потом упрекает, плачет, просит больше не делать этого, но я ничего поделать с собой не могу. Вот потому мне лучше не быть на этом тое, чтобы не портить настроение ни сестрёнке, ни гостям, ни себе.

* * *

В субботу вечером мы встретились в условленном месте. Я и «святая троица»: Тахир Абдукадыров, Вахоб Кабиров и Азиз Хасанов. Набрали изрядное количество спиртного и направились ко мне домой. Предвкушая приятный вечер, приятели были веселы, остроумны, довольны собой. Особенно усердствовал Тахир-Толик. Он рассказывал о том, как сегодня напугал нянечек в роддоме, ворвавшись в палату, где лежит его жена, родившая утром сына. У Толика это второй ребёнок. Первая дочь, и ей почти два года.

Толик шутил, что намерен нарожать ещё восемь детей: четыре сына и четыре дочки. Его попытался отговорить Ваха:

— К чему так много? Хватит и трёх-четырёх…

— К чему так много? — смеялся Тахир. — Чтобы в доме всегда весело было, чтобы не замолкали детские голоса.

— Так они же и отдыхать не дадут! — запротестовал Вахоб.

— Ну, это, как приучишь, — авторитетно заявил Толик. — Домашних, как говорят русские, нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы по струнке ходили, чтобы знали, кто в доме хозяин.

Я слушал Тахира и вспоминал бывшего мужа Дильбархон.

— Ты мне сейчас напомнил Батыра!

— Какого Батыра? — не понял Толик.

— Ходжаева Батыра, — уточнил я.

— Это из Юнус-Абадского УВД что ли?

— Да нет. Это бывший муж моей сестры Дильбар.

— Ну уж сравнил! — обиделся Толик. — Батыр — это бандит. По нему тюрьма плачет. Женщину нужно держать не кулаками, а в моральном смысле… Думаешь почему я хочу сделать жене столько детей — ради собственного удовольствия? Как бы не так! Да с десятью детьми на шее, ей даже в зеркало посмотреться будет некогда, не то, что на других мужиков заглядываться.

Вахоб с Азизом, выслушав такую жизненную позицию, переглянувшись, засмеялись. У меня, если честно, эта позиция восхищения не вызвала, и смешной не показалась. А Толику реакция друзей явно понравилась, и он продолжил делиться с ними опытом, не обращая внимания на мой хмурых взгляд.

Дома я попросил Наташу накрыть на стол. Всё-таки у Тахира ребёнок родился, и его нужно обмыть должным образом. Так принято у нормальных людей.

От моего взгляда не ускользнуло то, что Тахир наблюдал за действиями девушки чересчур заинтересованно. И это меня обеспокоило, потому что натура Толика мне очень хорошо известна, Ещё с институтских времён он слыл бабником и ловеласом. Но, когда наш ловелас предложил Наташе составить компанию, та категорически отказалась от такой чести и ушла в свою комнату. Толик прошипел ей во след:

— Надо же, какая прынцесса?!

А, когда Наташа скрывается из вида, добавил:

— Кто такая? Откуда взялась? Почему, Карим-ака, ты ничего о ней не сказал?

— Это Наташа-хон, — нехотя пояснил я. — Она из Ферганы приехала. Собирается на следующий год в институт поступать.

— А в этом, что не поступила?

— Нет.

— Такая красотка и не поступила?! — удивился Тахир.

В наш разговор вступил Вахоб:

— А что в наши институты стали принимать за красоту?

— Нет, — засмеялся Азиз, — за деньги.

— Не знаешь, куда поступала? — продолжил допытывается Тахир.

— В Иняз, кажется.

— О-о-о, — подал голос Вахоб, — туда такса пять тысяч.

— Всего-то? — удивился Тахир. — В Андижанский мединститут — десять тысяч.

— Откуда знаешь? — торопливо поинтересовался Азиз.

— От верблюда! — с высока своего положения ответил Толик. — Старший брат дочь свою туда устраивал: десять кусков отвалил.

— Что же у Наташкиных родителей денег что ли нет? — поинтересовался Вахоб. — Всего-то пять тысяч?

Я не выдержал и вступил в разговор:

— С каких это пор пять тысяч стали для тебя маленькими деньгами?

— С тех пор, как тесть взял его в долю, — поддел Вахоба Толик.

— В какую долю? — переспросил я, не понимая намёка.

— В долю от спекуляции, — пояснил Толик, усмехаясь.

— Какая такая спекуляция?! — вскнул Вахоб. — Просто мы отправляем в Челябинск, Тюмень, Сургут фрукты и там продаём — только и всего.

— Они там продают! — съязвил Тахир-Толик, с усмешкой поглядывая на друга. — Втридорога…

— А ты, как хотел? — покраснел Вахоб. — Дорогу надо оправдать?! Надо. Расходы надо оправдать?!… Туда — плати, сюда — плати… Ментам — плати, за проезд — плати… Кругом расходы.

— Тише-тише! — попытался успокоить разгорячившихся друзей Азиз. — Что так расшумелись? Мы сюда зачем пришли, чтобы выяснять кто куда и за что платит? Давайте ка, друзья, лучше выпьем за наших детей?

— Ты прав, азизим (дорогой): мы пришли, чтобы обмыть новорождённого, а не чтобы спорить, — понизил голос Вахоб.

И все тут же забыл разногласие, принимаясь за горячительные напитки, сопровождая каждый стакан тостом. Как гостеприимный хозяин, не забываю напоминать дорогим гостям закусывать, чем Аллах послал. Хорошо, что сестрёнка про запас напекла всякой всячины. Да и Наташа-хон тоже не осталась равнодушной к моей просьбе: сготовила плов на газовой плите. Не скрою: удивился очень, хотя и пытался не показать своего удивления. Моя уверенность в том, что девчонка готовить не может не оправдалась. Конечно вкус плова не такой, как у того, что готовят в казане на улице, но вполне съедобный.

Пришлось самому ухаживать за честной компанией: настырная кизча (девчонка) так и не вышла из своей комнаты.

Через некоторое время горячительное сделало своё тёмное дело: языки у друзей развязались, глаза начали блестеть, разговоры стали ещё более откровенными, а мысли, напротив, туманнее. Я обратил внимание, что Тахир тихо встал из-за стола и вышел из комнаты. Опасаясь, что эта распутная бестия начнёт приставать к Наташке, вышел следом за ним. И оказался прав: Толик стоит у двери Наташиной комнаты, царапает её ногтями, уговаривая девушку выйти и посидеть с нами.

Чтобы девчонка не смогла понять наш разговор, начал говорить с ним на узбекском языке.

— Что, понравилась девочка? Правда хороша?

— Да, очень.

— Девочка-то есть, палван, (богатырь), но не про твою честь.

— Что, Карим-ака, себе приберегаешь?!

— Нет, я не приберегаю: Сабир приберегает.

— Какой Сабир? — Тахир сделал вид, что не понял.

И я принял его игру:

— Усманов Сабир. Надеюсь помнишь такого?

— Сабирку Усманова?! — нахмурил брови Тахир. — Конечно, помню. А, если забуду, то зубы своим блеском напомнят.

— Сколько он тогда их тебе выбил, Тахир-джан?

— Какое это имеет значение? — повысил голос Толик. — Это было давно!

— Но память-то на всю жизнь останется, — улыбнулся я беззлобно. — На каком это курсе вы так повздорили?

— На третьем, Карим-ака, на третьем. Думаю помнишь из-за чего?

— Не из-за чего, а из-за кого, — деликатно уточнил я. — Как же, конечно помню: из-за Кати Вороновой. Вы её поделить никак не могли. Не так ли, дружище? Всё помню, дорогой. Как не помнить: все парни с вашего курса были чуть влюблены в Воронову…

— А досталась этому паршивцу! Сабирке! — произнёс Тахир с такой ненавистью и яростью, словно это было вчера, словно боль в его душе не утихла до сих пор. — Он попользовался и бросил её, подлец!… А ведь я любил Катюшу. Так любил… Как никого и никогда больше уже не смогу полюбить…

— Я ездил к ней, Карим, в Джизак. — неожиданно признался Толик, — Просил выйти за меня замуж… Знаешь, что она тогда мне ответила?

— Откуда? — миролюбиво ответил ему, поглаживая по плечу, как больного.

— Она сказала: — «Толик, ты замечательный друг, хороший человек, но замуж за тебя я не выйду, потому что люблю другого. Прости…»

— Я понял, что она до сих пор любит этого подлеца, Сабира. Готов был убить его! Но, когда вернулся в Ташкент, он успел уже уехать в Фергану.

— А где сейчас Воронова? — поинтересовался я лишь для того, чтобы поддержать разговор.

— Там же, в Джизаке. Работает в Облбольнице… У неё сын растёт, Карим. Сабиркин сын… Я это сразу понял, как увидел мальчишку. — голос Тахира сорвался и он начал плакать злыми, пьяными слезами.

Едва удалось успокоить друга и увести от дверей комнаты, где была Наташа, соблазняя выпивкой. Только это подействовало на Тахира безотказно и он пошёл со мной в зал с единственной, как видно, целью: напиться.

Набирались мы в тот вечер основательно. В результате Азиз заснул тут же за достарханом, Вахоб находился в состоянии близком к отключке — с большим трудом стоял на ногах. Только Тахир, крепко держался в горизонтальном состоянии и всё повторял, как попугай:

— Вот пью и не пьянею! Пью — и не пьянею!

Друзья, наконец, собрались с силами и начали разбредаться по домам. Как я не старался уговорить их остаться, мне это не удалось. С трудом погрузили Азиза в его «Жигулёнок»: вес у него немалый — под сто килограмм, да ещё помноженный на отключку.

Вновь уговаривал Тахира не садится за руль в нетрезвом виде, и заночевать у меня, но тот ответил:

— Я всегда за рулём не совсем трезвый и ничего — дорогу домой нахожу.

Когда друзья уехали, я собирал все остатки водки в один стакан, залпом выпил его и отключился.

* * *

Утром чувствовал себя хуже некуда: давило сердце, кружилась голова, во рту словно вчера съел что-то не совсем свежее. Из зеркала смотрела физиономия с синяками под глазами, с примятыми с правой стороны кудряшками, в которых застряли не-то пушинки, не-то объедки. Не оставалось ничего другого, как плюнуть в отражённую физиономию и отправиться искать что-нибудь из выпивки, чтобы поправить здоровье. Облазил чуть не весь зал, но не нашёл ни глотка. Ругнул себя за то, что не догадался с вечера спрятать бутылку пива.

Злой, как сатана, пошёл на кухню, обшарил холодильник, но и там выпивки не было. Неумытый, всклокоченный, шатался по дому, отыскивая объект на котором можно было отыграться. Под горячую руку попала Наташка. Выражение девичьего лица говорило, что мой вид ей, мягко говоря, неприятен. Эта гримаса вынудила съязвить:

— Подумаешь, принцесса?! Что вчера выпендривалась? Посчитала общение с нами недостойным твоей светлости?

Наташка, сверкнув глазами, ответила с вызовом:

— Я не обязана развлекать ваших пьяных друзей!

Эти слова больно задели, моё, исходящее слюной, самолюбие, и я выдал по-полной:

— Ну, и тебе, азизим (дорогая), никто ничем не обязан!

Девчонка посмотрела на меня сверху вниз с плохо скрываемой жалостью и даже, как мне показалось, брезгливостью и ушла в комнату.

Я рвал и метал. Мотался из своей комнаты в зал, и обратно. В порыве злости хотел что-нибудь разбить, но передумал, справедливо полагая, что это расстроит сестрёнку.

— Хорошо, что её сейчас нет, — шептали мои губы, — что она не видит брата в таком состоянии, а то были бы слёзы, упрёки… Ох, уж мне эти женщины! Вечно чем-то недовольны. Никогда их не угодишь.

И тут в мою тяжёлую голову заползла беспокойная мысль:

— Как бы Наташка не наболтала сестрёнке лишнего, тогда мне несдобровать… Тут ещё, совсем некстати, Сабир должен появиться… А я гостье нагрубил. Совсем расходился, ахмак (дурак) всклокоченный! Ох, Карим-ака, придётся зажать гордость в кулак и загладить своё хамство! А иначе мне удачи не видать…

Решился пригласить Наташку позавтракать, да и прощение, заодно попросить. Попробую свалить всё на чрезмерное употребление спиртного, больше оправдаться было нечем. Два раза подходил к двери в её комнату с приглашением, но от завтрака она категорически отказалась.

— Обиделась! — вертелось в моей тяжёлой голове. — Значит всё расскажет Сабиру. Дело плохо. Нужно смываться из дома… Пока не поздно.

Намыл свою физиономию, прилизал непослушные кудри, переоделся в чистое и мышкой юркнул за порог, моля Аллаха, чтобы не столкнуться с Сабиром. Кляня себя почти нецензурными словами, и, проклиная вчерашний загул, направился в пивнушку, обещая лишь поправить здоровье — и всё. Но, как только влил в рот первую кружку, всё покатилось по накатанной дорожке: откуда-то появились знакомые, сами-собой возникли пустые разговоры, водка к пиву, и так до тех пор, пока карманы не стали пустыми. И вокруг сразу образовалась пустота, но зато в сердце поселилась храбрость: я уже не боялся ни Сабира, Ни Наташи, ни Дильбархон.

Расхрабрившись так до безобразия, с трудом добрался домой, надеясь на то, что Сабир уже был, и они с Наташкой успели убраться до моего появления. Чуда не произошло: не успел собрать все пустые бутылки, как заявился Сабир. Начал прямо с порога:

— Опять веселишься, Карим-ака?

— Ты же знаешь, друг: я весёлый человек.

— Дорвался до свободы, дружище? Не слишком ли её много для тебя?

— Какая там свобода? — в ответ буркнул я, жестом приглашая друга в зал, напрочь забыв, какой там беспорядок.

Лишь в зале понимаю свою оплошность, потому что это ничто иное, как поле после «куликовской битвы»: кругом пустые бутылки, объедки, осколки, окурки. Пришлось оправдываться:

— Вчера немного посидели с ребятами… Обмывали новорождённого. У Толика Абдукадырова вчера сын родился. Ну вот и погудели. Немного…

— Да, вижу, что немного, — покачал головой Сабир.

— Ты меня осуждаешь? — предположил я, всматриваясь в лицо друга. — Ты не прав, Сабир! Что я не имею права отдохнуть после работы?

— Имеешь, имеешь, — успокоил меня тот. — Но не имеешь права хамить.

— А что я такого сделал? — протест напрашивался сам-собой.

— Ты Наташу обидел.

— Ну да, её обидишь! Она сама кого угодно обидит… Утром даже разговаривать не стала, завтракать отказалась… И чем это её, интересно, обидели, тем что попросили немного посидеть с нами, составит компанию?!

— И как это ты себе представляешь? — сверлил меня взглядом Сабир, — Орава пьяных мужиков и рядом юная девочка?

На это мне ответить было нечего. Стоял молча, опустив голову, как провинившийся школьник перед строгим учителем. А Сабир бил словами, как кнутом:

— Карим-ака, тебе же было сказано человеческим языком, что эта девочка не про вас. Ты, что, дружище, меня не понял?

Это уже было верхом моего «позора». Другому бы я ответил достойным образом, но не Сабиру, которого я почитал, как брата. Не осталось ничего иного, как скорчить совершенно пьяную, непонимающую физиономию, с которой, как известно, взятки гладки. Сабир в сердцах плюнул на пол, потом оттолкнул меня и ушёл. Толчок был настолько сильным, что я упал и больно ударился локтём. Мой голос прозвучал в зале слабым всхлипом:

— А ещё друг называется! Ради первой встречной готов прикончить старого друга… Эх, Сабир-ака, Сабир-ака!

Но думаю этот крик души понят не был. Я слышал, как с громким стуком закрылась входная дверь, заставившая меня вздрогнуть, как от удара хлыста. В этот миг, своим затуманенным умом я понял, что именно сейчас, потерял своего лучшего друга. И меня словно прорвало. Я плакал, клял себя самыми последними словами, обвиняя во всех смертных грехах. Обвинял себя, друзей, пагубное пристрастие к водке, проклятую судьбу. Но меня не слышал никто, потому что рядом не было никого: ни друга, ни родной души, ни Аллаха, к которому я время от времени обращался, когда становилось совсем невмоготу. Один… Совсем один… Может ли быть худшее наказание? Не знаю…