Гнездо желны

Софья Маркелова, 2023

Уже много столетий семья Вари оберегает свой мир от древоточцев и чужаков из иных измерений. И очередное дело в художественной школе, где на всех портретах проступили призрачные лица, – одно из самых простых! Вот только после него с Варей и её сёстрами случается беда за бедой. Одну из их тётушек забирает Теневой вестник, а вторая оказывается в плену иллюзорного сна. С каждым днём в квартире появляются новые древоточцы, а стены всё больше поедает чёрная плесень… Кто же насылает все эти несчастья? И какие секреты скрывают в семье Вари?

Глава 3

Лица

Тётушка Инесса днём работает в библиотеке, расположенной совсем недалеко от пятиэтажки, на последнем этаже которой мы живём. Библиотека эта такая крошечная, что, когда меня вместе с сёстрами водили туда в раннем детстве, я могла за пару минут обежать её всю, потрогав каждый стеллаж, из-за чего, собственно, она и казалась мне тогда чрезвычайно скучной. Тётя Инесса всегда пыталась образумить меня, дать побольше интересной литературы, но я только бесцельно бродила из зала в зал, рассматривая красочные обложки стоящих на полках книг, даже не открывая их. Наверное, всё изменил один день, когда тётушка как бы случайно оставила в библиотеке на столе возле меня раскрытую книгу, где в самом конце страницы была небольшая иллюстрация — свернувшийся кольцами и зарывшийся в песок двухголовый красный змей.

— Я никогда таких не видела, — едва глянув на изображение, сказала я Инессе. — Он какой-то неправильный.

Тётушка мягко улыбнулась и опустилась на пустой стул возле меня.

— Не всё, что не похоже на привычные тебе вещи, неправильно, моя пташка. Этот змей просто не принадлежит нашему миру.

— Он из другого мира? — сразу же заинтересовалась я.

— Верно. Как и эта книга. Она создана не в нашем измерении, хотя прочитать её ты можешь.

Я осторожно взяла в руки книгу и вгляделась в текст. Язык был мне знаком. Он ничем не отличался от того, на котором было написано большинство книг в этой библиотеке. Вот только там описывались вещи и явления, о которых я никогда не слышала: например, что небо рождалось в муках и потому цветом напоминает кровь, а земля давно иссякла под гнётом четырёх светил и поэтому иссохла до состояния песка, превратив весь мир в пустыню.

— Этот змей… — прошептала я, косясь на тётушку, — он живёт в мире, который здесь описан?

— Да. И этот мир реален, Варя. Но он сильно отличается от того, что привыкли видеть мы. Окружающий нас бескрайний Лес многолик. Многие его деревья похожи как две капли воды и чаще всего растут неподалёку друг от друга. Но отдельные могут иметь облик, вообразить который ты не сумеешь, даже приложив всю свою фантазию.

— Как этот, например? — я указала на строчки в книге.

— Как этот. И таких необыкновенных, ни на что не похожих миров миллиарды, Варя. И существа, населяющие их, причудливы. Конечно, в большинстве частей Леса ты никогда не побываешь, о других узнаешь лишь с чужих слов, но что-то доступно тебе уже сейчас — ты можешь прочесть книги, которые наша семья собирала веками, и открыть для себя многоликость Леса.

С тех самых пор я полюбила книги. Тётя Инесса давала мне фолианты и свитки из своей собственной библиотеки, и я с радостью изучала старинные труды, узнавая о мирах, так похожих на наш собственный или так отличающихся от него. Если Ольга с интересом читала лишь любовные или приключенческие романы из библиотеки, где работала тётушка, то я не могла оторваться от миров, которые были гораздо более реальны. Это оказалось единственным дозволенным мне в моём юном возрасте. Перемещаться между деревьями Леса было непростой и в какой-то степени даже опасной задачей, но чтение позволяло познакомиться с иными измерениями легко и свободно.

Позже, в уже более зрелом возрасте, ко мне в руки стали попадать книги от других семей, стерегущих Лес. Как я тогда догадалась, тётушка Инесса приносила их уже специально для меня, частенько на весь день исчезая за дверьми кладовки с помощью своего медного ключа, которым она обладала по праву старшей. Так я поняла, что практически на каждом дереве в бескрайнем Лесу есть своё гнездо, где живут лесные стражи, защищающие миры от вредителей. И мы тоже были одной из таких семей. Мы обладали чутьём, позволяющим нам выслеживать древоточцев и прогонять их, оберегая наше дерево, сохраняя хрупкий баланс в Лесу.

Но ответа на один вопрос я так и не нашла: как же мы стали этими хранителями. Ни одна книга из принесённых Инессой ничего мне не объяснила.

— Мы обладаем этим правом с рождения, — говорила мне тётушка каждый раз, как только я обращалась к ней с подобным вопросом. — Как желна, символ нашей семьи, с момента своего вылупления становится лесным стражем, истребляющим вредителей, так и мы обязаны с рождения и до смерти следить за сохранностью своего дерева. Это наш долг. Это наше призвание.

Обычно после этих слов Инесса всегда вела меня в прихожую нашей квартиры и указывала рукой на старое чучело чёрного дятла, которое всегда, сколько я себя помню, висело над входной дверью. Крупная угольно-чёрная птица с ярко-красным теменем так удивительно напоминала саму тётушку, ещё с самой молодости красящую свои короткие волосы багряной краской и обожающую чёрный цвет в одежде, что я всегда воспринимала их как нечто единое. Будто если из этой квартиры исчезнет чучело, то не станет и самой Инессы. И наоборот.

— Это гнездо желны, наше гнездо. Запомни хорошенько, Варя. И никогда не забывай о нашем истинном предназначении и важности наших обязанностей.

Все члены семьи в какой-то мере прошли через это своеобразное посвящение. Тётушка всем моим сёстрам и даже Диме рассказывала о чужих мирах, незваных гостях, которые могут прийти на наше дерево по ветвям, и вредителях, избавлением от которых мы и должны заниматься. И всегда это казалось само собой разумеющимся, нормой жизни и обыденностью.

Однако теперь что-то странное происходит в привычном нам мире.

Наступают перемены, а вслед за ними приходят и проблемы. Гнездо наводнено древоточцами, а вместе с ними и всё дерево. То ли это последствия разбитого нами зеркала, то ли, как говорит Анфиса, в гнезде скоро что-то произойдёт, и вредители надеются успеть поживиться во время смуты. Вот только они совершенно распоясались, а Инесса всё чаще пропадает в иных мирах по целому дню, возвращаясь оттуда осунувшаяся и уставшая. Тётушки в свободное от работы время просто разрываются, пытаясь успеть везде, где требуется их помощь, а мы с сёстрами и братом неотрывно следим за сохранностью гнезда, которое неожиданно на наших глазах превратилось в дырявое решето и оказалось наводнено мелкими вредителями.

Лето даже приблизительно не обещало быть таким беспокойным.

В субботу утром вся квартира погружена в мягкую сонливую негу. Мы с сёстрами нежимся в кроватях в своей большой детской. Солнце ласково проникает лучами в окно и гладит нас по щекам, обещая чудесный день. Лера свернулась клубочком под одеялом — только выгоревшая на солнце макушка выглядывает. Я пытаюсь насладиться последними картинками ускользающего сна, крепко обняв подушку, а Ольга уже проснулась и опять сидит с планшетом, с глуповатой улыбкой переписываясь со своей пассией.

В прихожей раздаётся пронзительная переливчатая трель нашего старого домашнего телефона, и через полминуты Анфиса берёт трубку:

— Да, слушаю… А, Андрей Васильевич, это вы…

Я сразу же отрываю голову от подушки в надежде подольше подслушать, но Анфиса отвечает звонящему удивительно лаконично:

— Нет… Нет, возможности ещё нет.

Ольга тоже отрывается от планшета и косится на открытую дверь нашей детской, явно прислушиваясь к доносящимся из прихожей обрывкам беседы.

— Да, мы всё понимаем, но… Нет, Андрей Васильевич, в данный момент ничем не можем помочь!.. — довольно сухо отвечает Анфиса.

— Это же тот самый директор художественной школы? — шёпотом спрашиваю у старшей сестры.

Она просто молча кивает и прислушивается дальше.

— Я уже всё вам сказала! — в голосе тёти появляется неприкрытая злоба. — Всё! Не занимайте моё время! Как получится, так и придём. — Анфиса с громким звяканьем возвращает трубку на место.

Ну ничего себе тон! Если бы она на работе так со всеми своими клиентами разговаривала, то Дима никогда не дождался бы по вечерам ни конфет, ни печенья.

— Он уже третий раз звонит за эту неделю, — говорит Ольга, повернув голову в мою сторону. — А тётки всё не могут выкроить время сходить.

— Почему бы им не отправить нас? — спрашиваю я. — Вроде мы вчера по дому всю работу сделали, почти из каждого угла вредителей извели. Как раз могли бы сегодня сходить в школу, посмотреть, что там за лица.

— Анфиса говорит, что мы ещё мелкие и неопытные, — насупившись, объясняет сестра, откладывая планшет в сторону. — Что мы так с зеркалом напортачили, что теперь они с тётей вообще ничего серьёзного нам доверять не собираются.

— Да что ж такое!.. — Я тоже невольно начинаю злиться. Мы выполнили всю грязную работу, нашли пропавшие вещи — и в итоге остались виноваты. Хотя мы с Олей до сих пор придерживаемся мнения, что наплыв древоточцев в гнезде никак не связан с разбитым зеркалом.

— Чего вы там расшумелись? — доносится сонный голосок Леры. Она выглядывает из-под одеяла, щурит заспанные глаза.

— Да спи дальше. — Я бросаю в неё первую попавшуюся под руку мягкую игрушку, которые закрывают у меня щель между кроватью и холодной стеной. Розовый слон падает прямо на голову Лере, и она мгновенно вскакивает с места в надежде на реванш. Пока мы коротко перебрасываемся игрушками, пытаясь повалить друг друга на пол, Ольга уже вылезает из кровати и успевает сменить ночную рубашку на домашнюю одежду.

— Хватит вам ерундой заниматься, — строго говорит старшая сестра, как всегда оставаясь выше наших «глупых детских игр», как любит она их называть.

— А чем ещё заниматься малышне, если тётки нас за взрослых не считают и не хотят давать интересную работу?! — возмущаюсь я, привстав на коленях на кровати, и сразу же получаю своим же розовым слоном в грудь.

Лера довольно ухмыляется, прячась за одеялом.

Тут в коридоре напротив нашей детской распахивается дверь тётушкиной комнаты, и из неё неторопливо выплывает Инесса, поправляя на пальцах свои излюбленные перстни. Она захлопывает дверь и окидывает всю нашу троицу внимательным взглядом поверх очков:

— Пташки мои крикливые, вас слышно через все стены.

Я мигом заливаюсь краской и смущённо присаживаюсь на край своей кровати, стараясь быть как можно более незаметной. Но тётушка не ворчит на нас и не ругает, а только с улыбкой делает лёгкий взмах кистью и удаляется по коридору на кухню.

— Давайте сегодня в кои-то веки позавтракаем все вместе и заодно кое-что обсудим, — доносится до нас её тихий и спокойный голос.

Ольга первой убегает готовить завтрак, пока мы с Лерой, ещё подталкивая друг друга и щиплясь, спешно умываемся и переодеваемся.

Когда мы приходим на кухню, там уже все собрались за нашим круглым обеденным столом. Тётя Анфиса, сидя на своём привычном месте возле стены, что-то негромко объясняет Диме, как всегда устроившемуся неподалёку от матери. Инесса сидит напротив сестры, закутавшись в шаль, хотя в квартире уже достаточно тепло, и подглядывая за Ольгой, которая мечется по кухне, расставляя тарелки и раскладывая столовые приборы. Лерочка, опередив меня, сразу же плюхается на стул возле тётушки, заняв своё любимое место, и первым делом тянется к вазочке с конфетами, приготовленной к чаю.

— Подожди! — Я легко шлёпаю её по пальцам. А то опять перебьёт аппетит и потом откажется есть Ольгину стряпню. Оля потом будет на меня злиться, что я вовремя не остановила младшую сестру.

Едва перед нами на столе появляются тарелки с жареными яйцами и слегка пересушенными тостами, Инесса хлопает в ладоши и первой приступает к завтраку Все едят медленно и с аппетитом. Мы с сёстрами заинтригованно поглядываем в сторону тётушки, ожидая, когда же она скажет, о чём хотела поговорить. А она как будто уже совсем и позабыла об этом.

— Там опять Андрей Васильевич звонил, — откусив от тоста, говорит Анфиса, поглядывая на сестру. — Уже в который раз. Я в следующий раз трубку брошу, предупреждаю. У меня уже сил нет его слушать.

— Не надо ничего бросать, — спокойно заявляет Инесса и поправляет на носу очки. — Сегодня вы все вместе поедете к Андрею Васильевичу и займётесь решением его проблемы. Как раз именно это я и хотела обсудить с тобой и девочками.

Анфиса, перестав жевать, замирает на месте, да и мы все тоже удивлены не меньше.

— Что, правда?! — вскрикиваю я, чуть не подавившись куском яичницы. — Ты действительно отправишь нас туда?

— А почему нет? — пожимает плечами Инесса, чуть усмехнувшись и не отвлекаясь от завтрака. — Последнее время вы хорошо и много трудитесь, а нам с Анфисой как раз нужна помощь, а то мы везде одни не успеваем.

— И ты нас отпустишь в эту школу?! Не шутишь?! — не может поверить услышанному Оля. У неё даже выражение лица смягчается.

— Пора же вам и самим что-то сделать за пределами гнезда. А то вы всё дома и дома, здешнюю мелкую нечисть гоняете. Надоело уже небось? К тому же сестра за вами присмотрит. Верно?

Анфиса кисло улыбается в ответ и прячет свою гримасу за стаканом апельсинового сока. Ей такая радость совсем не нужна.

— Я не планировала сегодня туда ехать, — едко возражает она.

— Мне прекрасно известно, что в ближайшее время у тебя нет клиентов. Так что уж сделай милость, Анфиска, прогуляйся с детьми к Андрею Васильевичу.

В глазах Инессы опасно блестит сталь. Отказа она не приемлет, и всем это предельно ясно, даже Анфисе, которая замолкает, поджав тонкие губы, и только едва слышно фыркает.

— На том и порешим, — подводит итог тётушка, и на её кругловатом лице вновь расцветают доброта и лукавство. — Будьте внимательны, девочки. И пожалуйста — не наделайте глупостей сегодня.

Я активно киваю, окрылённая, как и сёстры, этим неожиданным приятным известием.

Ха! Не наделать глупостей! Да легко! Уж это-то мы сможем без проблем!

* * *

Художественная школа — это настоящее достояние нашего района. Она располагается в старинном здании, где ещё два века назад была устроена мужская гимназия Его Императорского Величества. Эта постройка, несмотря на все перенесённые ремонты и даже одну масштабную реставрацию, всё ещё очаровывает случайных прохожих своей исключительностью. Козырёк главного входа выступает вперёд и лежит на четырёх белых колоннах, по краям крыши тянется невысокая балюстрада, а над каждым окном раскинулись треугольные изящные сандрики^[1]. Вся полнота очарования школы раскрывается, едва переступаешь порог. Внутри всё двухэтажное здание с непомерно высокими потолками отделано красным мрамором, и когда идёшь по его длинным коридорам, то любой шаг под сводами залов и пролётов отдаётся эхом.

Мне нравится это место, хотя была я тут всего один раз. Но зато здесь можно полчаса любоваться какой-нибудь мозаикой либо же заплутать в лабиринтах одинаковых вытянутых залов и выйти в совершенно новое, никогда не виденное прежде место — к широкой мраморной лестнице со стоптанными ступенями или к маленькой портретной галерее. Жаль, что тётя Анфиса совсем не даёт нам времени побродить по школе, разглядывая колонны и картины в золочёных багетах, а сразу же направляется к кабинету директора.

Сегодня субботний день, поэтому в здании почти нет людей, и от этого окутанные стариной и полумраком залы кажутся ещё таинственнее. Андрей Васильевич встречает всю нашу компанию прямо на пороге своего кабинета и сразу же начинает жарко благодарить:

— Я так рад, что вы нашли минутку к нам заскочить!..

Этот высокий худой человек так не подходит старинному величественному зданию, что даже не верится, что именно он тут всем руководит. Андрей Васильевич носит толстые очки в чёрной круглой оправе, костюм какого-то неясного графитового оттенка висит на нём мешком, а лоснящиеся на коленях брюки только ещё больше портят впечатление о нём как о директоре школы.

Разве может такой человек сидеть за обитым зелёным сукном столом, который минимум вдвое его старше, обставленный со всех сторон точёными гипсовыми бюстами великих людей прошлого? Андрей Васильевич не соответствует ни своему кабинету, ни всей школе, ни, кажется, даже собственной должности.

— Мы тут по делу, — очень сухо отвечает тётя Анфиса, поправляя мелкие жемчужные бусы на худой шее. — Так что давайте не будем терять время.

— Конечно-конечно! — заискивающе улыбается директор, чуть ли не светясь от счастья, что наша семья почтила его обитель визитом. Он быстро ныряет в один из боковых коридоров, ведущих в глубь здания, и приглашает нас проследовать за ним. — А это, значит, всё ваши детки? — чтобы прервать неловкое молчание, интересуется Андрей Васильевич, не сбавляя шага и оглядываясь на нашу разношёрстную компанию. — Помню, в прошлый раз ваша сестра приходила лишь с одной девочкой. А я что-то даже не удосужился ничего спросить! Ну, сами понимаете, меня тогда больше волновали те жуткие вещи, творящиеся у нас в коридоре!..

— Это мой дорогой сыночек Дима, а это мои племянницы, — очень лаконично представляет нас Анфиса, для которой вся эта работа в выходной день совсем не в радость. На её худом лице с накрашенными яркой помадой губами проступает раздражение вперемешку с досадой.

— Племянницы? Значит, дочери вашей сестры Инессы? — продолжает допытываться директор, поворачивая в очередной длинный коридор с рядами красноватых пузатых колонн.

— Нет, — довольно едко отвечает тётя. — Это дочери-погодки моей другой сестры, Софии.

— А почему я никогда не видел её с вами? Инесса мне даже ничего не рассказывала о вашей третьей сестре!..

Тут неожиданно подаёт голос Ольга, для которой любое упоминание о матери никогда не проходит безболезненно.

— Потому что наша мама умерла! — отчаянно восклицает моя сестра, стиснув зубы.

Ей всегда тяжело говорить о матери, как и всем нам. И мы стараемся защищать её память от любых нападок, поскольку и так владеем лишь жалкими крохами воспоминаний о ней и не хотим утратить и их.

— Ох, — тяжело вздыхает директор, споткнувшись на ровном месте, — я прошу прощения за своё любопытство! Очень печально это слышать…

Больше он уже ничего не говорит и не лезет к нам со своими пустыми расспросами.

Вскоре впереди показывается круглая площадка в обрамлении неглубоких ниш, в каждой из которых установлено по мраморному или гипсовому бюсту. Здесь три двери, и Андрей Васильевич, выбрав самую непримечательную и обшарпанную, легко распахивает её.

Мы заходим в узкое помещение, заполненное одинаковыми партами и скамейками. Аудитория тянется далеко вперёд и заканчивается двумя высокими окнами, выходящими на улицу. Справа от двери висит старая, зелёного цвета доска с меловыми разводами, рядом ютится кривой учительский стол. Все стены до самого потолка, теряющегося в тенях, увешаны картинами в тяжёлых багетах. Маленькие и огромные, овальные и квадратные — всё это групповые и одиночные портреты, и я, скользнув по ним безразличным взглядом, быстро оглядываю остальной кабинет.

Парты стоят как попало, все они пусты, кроме одной возле окна. За ней сидит молодой парень, который что-то старательно пишет в тетради. Едва мы переступаем порог, он устремляет на нас свой взгляд, в котором читается явное удивление.

Ещё бы он не удивился! Вся наша толпа выглядит сегодня так странно, что, пока мы шли от дома до школы, не было ни одного прохожего, не обернувшегося нам вслед. Тётя Анфиса, несмотря на своё вполне приличное сероватое однотонное платье, надела по совету Инессы широкий пояс с травяными скрутками для окуривания и такой же застегнула вокруг пухлого живота Димы. Лерочке доверили корзину со свечами всех расцветок, а Оля старательно прятала под длинной футболкой закреплённый на поясе шорт чёрный нож. Мне же пришлось нести целый мешок со всей остальной мелочью: перьями, верёвками и нитками, различными минералами и другими предметами, которые могли понадобиться уже на месте. Поскольку никто не знал, что же точно ожидает нас в художественной школе, мы забрали с собой практически половину гнезда, чтобы не пришлось потом бежать обратно за тем, что забыли.

— Ну вот, собственно, мы и на месте! — прокашлявшись, говорит директор, обводя рукой аудиторию, словно в объяснениях нет никакой надобности.

Анфиса проходит вперёд, старательно принюхиваясь и осматриваясь. Она скользит между партами, легко касаясь их пальцами. Мы все неторопливо бредём следом, заглядывая под скамейки и щурясь от яркого солнечного света, льющегося в высокие окна. Практически на всех партах то здесь, то там мы замечаем прикреплённые скотчем белые листы с напечатанными на них предупреждениями:

«Если вы видите ЛИЦА, не пугайтесь! Они скоро исчезнут сами собой».

Везде одна и та же надпись, видимо, оставленная здесь для учащихся.

— И в чём же проблема? — спрашивает наконец Анфиса, когда ей надоедает ждать прилива красноречия у директора.

— Видите ли, как я уже говорил по телефону, у нас тут постоянно появляются лица… — запинаясь, невразумительно бормочет Андрей Васильевич.

— Это я уже слышала, — недовольно говорит тётя, поглядывая на него сверху вниз. — Мне нужны подробности. Где появляются? Что делают? Как вообще себя ведут? Я вам не какая-то дешёвая ясновидящая, догадки строить не собираюсь! Не тяните время, рассказывайте уже нормально.

Анфиса явно не в духе, и нам с сёстрами остаётся только радоваться, что её гнев сейчас направлен на бедного, сжавшегося от испуга директора, сразу растерявшего весь свой задор.

— Они просто стали однажды появляться, и всё, — робко бормочет Андрей Васильевич, опасаясь даже взглянуть на тётю. — Сперва проступали на партах, на полу, на стенах как какие-то оттиски. Рты распахнуты, глаза закрыты, как у иссохших покойников… В первый день ученики перепугались и вообще отказывались заходить в этот кабинет. Впрочем, как и преподаватели…

— Можно без художественных сравнений, — строго произносит Анфиса, скрещивая руки на груди и опускаясь на одну из деревянных скамеек. — Это всё и так ясно. Что было дальше?

— Они стали плавать по воздуху, постоянно перемещаясь в пространстве. Иногда ученики и за целый день могли ни одного лица не увидеть, а на другой — с самого утра слышался визг из аудитории, потому что ещё одну девочку или мальчика напугали лица, вновь и вновь проступающие посреди доски или на скамейке.

Анфиса опасливо косится на скамейку, на которой она сидит. Там никаких лиц нет, но почему-то спокойнее никому из нас от этого не становится. Жутковато, знаете ли, слушать подобную историю и при этом глазами обследовать парты, выискивая любые намёки на призрачные лики.

— А меж тем, — продолжает директор, — занятия-то вести здесь как-то надо. Аудиторий и так вечно не хватает. Вы не приходили, хотя я звонил постоянно. Но вот ученики наши оказались смекалистыми. Когда все уже поняли, что ничего дурного лица не делают, а только пугают, то ребята решили избавиться от них своими силами.

— Я ведь уже давно говорила вам, что самодеятельность в подобных делах недопустима! — мгновенно взрывается обвинениями Анфиса, вскакивая со своего места будто ужаленная.

— Я всё это помню, — начинает боязливо оправдываться Андрей Васильевич, на всякий случай отходя за преподавательский стол, чтобы тёте труднее было до него добраться. — Но что я мог сказать детям! К тому же ничего плохого они не сделали. Напротив, их смекалка очень даже помогла.

Анфиса демонстративно фыркает.

— Я правду говорю! Дети решили, что раз здесь появляются одни только лица, то, может быть, им нужны тела и головы, которых они лишены. Нарисовали пару картин без лиц, развесили на стенах, и знаете — помогло!..

Мы все переглядываемся между собой, а Дима дёргает за рукав свою мать, но та лишь отмахивается от него.

— Чем помогло? — ядовито интересуется тётка. — Если вы от этих лиц избавились, то зачем нас было дёргать? Или думаете, нам заняться нечем, кроме как сидеть выслушивать ваши истории?

— Так нет же! Лица всё ещё появляются. Просто теперь они возникают только на картинах, которые нарисовали для них наши ученики. — Директор обводит рукой стены аудитории, и только в этот момент мы замечаем то, чего никто не разглядел в самом начале. Все портреты, которыми комната увешана до самого потолка, не имеют лиц — на полотнах лишь пустые серые разводы.

Мне даже становится как-то не по себе. Потому что я была готова поклясться: когда мы переступили порог, лица на портретах присутствовали. Неужели это и были как раз те самые призрачные лики, которые теперь опять исчезли?

— Но мне бы всё равно хотелось, чтобы вы прогнали этих духов — или, даже не знаю, как правильно их назвать… привидений, — бормочет себе под нос директор. — Потому что даже на портретах они всё равно выглядят жутко и пугают моих коллег!

Мы всей толпой подходим ближе к стене и разглядываем тяжёлые рамы и шершавые полотна. Судя по количеству картин, здесь потрудилась вся школа: где-то висят большие групповые портреты, на других стенах — изображения безликих старомодных женщин в пышных платьях, а на некоторых холстах — вполне себе современные молодые люди и девушки, но тоже с размытыми пятнами краски вместо лиц.

— И что мы будем делать? — шёпотом обращаюсь я к задумавшейся Анфисе. — Мы никогда с подобным не сталкивались…

— Цыц! — обрывает меня тётя. — Для начала надо бы поглядеть на эти самые лица.

— Вы не волнуйтесь! — сразу же вклинивается Андрей Васильевич, выходя из своего укрытия и опасливо приближаясь к нам. — Скоро они проявятся! Сегодня весь день от них спасу нет. Нужно только немного подождать…

Он даже не успевает договорить, как прямо на наших глазах на портретах начинают проступать неясные дымчатые лики с искажёнными в немом крике ртами и крепко зажмуренными глазами.

Я резко отшатываюсь от стены, изумлённая и испуганная одновременно. Вместе со мной в сторону синхронно отпрыгивают Лера и Дима. Лица же безмолвно и медленно продолжают появляться на портретах как расплывающиеся пятна гнили. Их становится всё больше, и уже через минуту они полностью заполняют собой все стены аудитории, застыв на картинах.

— Ничего себе! — выдыхает Дима, нервно сжимая и разжимая свои вспотевшие кулачки.

— Как видите, вот так у нас обстоят дела… — кашлянув, изрекает директор.

Тётя Анфиса вплотную подступает к ближайшей к ней картине и вглядывается в одно из лиц. Оно не двигается. Совсем. Будто нарисованное, но при этом невооружённым глазом видно, насколько оно чужеродно на этом портрете.

— Я не чую, откуда идёт запах вредителя, — тихо говорит Ольга, старательно принюхиваясь к воздуху вокруг.

— Я его вообще не ощущаю, — признаюсь я. В аудитории пахнет лишь старой рассохшейся древесиной, мелом, свежевыкрашенными полами и едва уловимо — металлом, но ничего подозрительного.

— Так и я о том же, — старшая сестра чуть ли не носом утыкается в картины.

— Не может такого быть, чтобы запаха не было, — раздражённо шипит Анфиса. — Вы, пигалицы, совсем не умеете чутьём пользоваться. А если не умеете, то зачем было тогда сегодня в помощницы напрашиваться, а? Проку от вас никакого!

Мы с сёстрами сразу же обиженно поджимаем губы, но ответить нам особенно нечего, потому что тётя права — наше чутьё ещё слишком слабое, и пользоваться мы им умеем довольно посредственно. И, похоже, в данной ситуации имеющихся у нас возможностей попросту не хватает.

Зато Анфиса, довольная, что ей удалось уязвить нас, задирает нос и начинает расхаживать по аудитории, вынюхивая запах гнили как охотничья собака. Это продолжается минуту, две, три — и вот мы уже не без злорадства наблюдаем, как постепенно на лице тёти самоуверенность сменяется неверием, а затем уже и хмуростью.

— Здесь ничего нет, — наконец заявляет она.

— А я что говорила! — сразу же восклицает Ольга — и получает в ответ испепеляющий взгляд Анфисы.

— Может оказаться, что вредитель засел в этой школе гораздо глубже, чем я думала, — тем временем продолжает тётя с нарочито серьёзным видом. — Если его нет в этой аудитории, это значит, что он разросся до таких размеров, что вполне способен безобразничать в разных помещениях.

— А может, он просто там, — Лерочка указывает пальцем вверх, — под потолком?.. И мы ничего не чуем отсюда.

— Это тоже не лишено смысла, — неожиданно соглашается Анфиса и начинает снимать у себя с пояса различные травяные скрутки, раскладывая их на одной из парт. — Раз вы напросились на эту работу — вот и будете этим заниматься. Давайте приступайте. Найдите мне древоточца или хотя бы избавьтесь от этих лиц.

Мы с Олей одинаково кривим губы, но делать нечего. И правда: сами ведь хотели, чтобы нам доверили сложное дело — значит, возмущаться не имеем права.

Пока Анфиса, с удобством расположившись за партой, любуется своим маникюром, всем видом демонстрируя нам, как ей глубоко безразлично, что мы будем делать, мы с Олей снаряжаем Лерочку подожжённой скруткой из полыни и отправляем бегать по всему помещению.

— Гляди внимательно, — кричу я вслед убегающей сестре, — если где погаснет — там присмотрись и принюхайся получше.

Запах горькой полыни многим противен, но вредители не любят его особенно, и выкуривать их из логова пучком травы подчас оказывается проще всего. Лера задорно носится по аудитории, размахивая над головой дымящейся скруткой. Удушливый горький запах заполняет всю комнату, и даже мы уже начинаем морщить носы. Бедный парень, который что-то мирно себе дописывал в тетради в углу, и вовсе заходится кашлем и косится на нас с ещё большим изумлением. Он явно никогда раньше не видел нашу семью в этих стенах и ничего не знает о методах нашей работы. Хотя, казалось бы, после нашего последнего посещения школы слухи об Инессе и её «ритуалах и обрядах», приравненных детьми к ведьмовской магии, расползлись по всему району за пару дней, обеспечив нам беспрерывный поток заказов на целый месяц.

Спустя некоторое время скрутка гаснет. Правда, не по воле вредителя, а оттого, что она закончилась.

— Бесполезно, — недовольно ворчит Ольга. — Что там у нас дальше по списку? Пора уже обнаружить, где он засел.

А дальше по списку у нас разнообразие всяческих средств. Не зря же мы несли эти мешки и корзины! Нет, не зря!

Пока Оля расставляет по помещению зажжённые свечи всех цветов и размеров, наблюдая за поведением огня и окрашиванием воска, мы с Лерой и Димой, разделив между собой горсти минеральных камней, как лунатики бродим по аудитории, не сводя глаз со своих ладоней. Камни такие же чуткие инструменты, как и травы со свечами. Одних притягивают эманации вредителей, другие помогают отследить остаточный след древоточца, а третьи выявляют многие странности нашего и чужих миров.

— У меня что-то есть! — кричит Дима из дальнего угла.

Мы с сёстрами сразу же бросаемся к нему. В его сложенных лодочкой ладонях все камни выглядят по-старому, кроме небольшого осколка зелёного флюорита, который рассыпался в труху, усыпав пальцы Димы изумрудного цвета крошкой.

— Я не помню, что это значит, — хнычет брат, раздосадованный, что память так его подводит.

— Это значит, что здесь есть открытый проход, из которого тянет воздухом с другого дерева, — без запинки отвечаю я, вспоминая старые уроки тётушки Инессы. — Зелёный флюорит — хрупкий камень, он не выдерживает дуновения ветра из иного мира.

— Тройняшки, что вы там раскопали? — окликает нас Анфиса.

Хотя на самом деле мы не сёстры-тройняшки, а лишь погодки, но в гнезде давно уже существует негласная традиция называть нас так для удобства, что меня, например, всегда раздражало. Нас словно все пытаются воспринимать как одно целое, а не как трёх разных личностей!

Мы сразу же все синхронно поворачиваем головы к тёте.

— Здесь где-то есть лаз в соседний мир — ветви деревьев соприкасаются, — отвечает Оля.

— И что с того? — Анфиса скептично поднимает одну бровь. — Этих проходов всюду немыслимое количество, и естественных, и рукотворных. Если мы будем каждый обследовать или закрывать — жизни не хватит! Вы мне обещали древоточца найти, а не по веткам лазать в соседние измерения!

Оля кисло кривится и предлагает нам продолжить обход. Однако в конце концов это так ни к чему и не приводит. Ни один из камней, кроме зелёного флюорита Димы, на творящееся в аудитории не реагирует.

Теперь в ход идут верёвки, узелки, перья и прочие мелочи, но ситуация так и не меняется. Где засел вредитель, никто по-прежнему не понимает.

Андрей Васильевич от скуки уже облокотился подбородком на руку и тихо дремлет за учительским столом, а парень, сидящий за дальней партой, забыл обо всех своих записях и только с глуповатой улыбкой следит за нашими бестолковыми попытками найти древоточца. Мне даже становится немного стыдно, что без тётушек мы такие пустоголовые неумёхи.

— Ладно, сдаюсь, — заявляет наконец Оля. — Не знаю, где он засел, но все наши средства и инструменты до вредителя попросту не достают. Давайте тогда пойдём от обратного.

— А это как? — любопытствует Лера, поправляя заколки на своих коротких светлых волосах.

— Попытаемся избавиться от лиц. Глядишь, найдём след или заставим этого древоточца показаться.

— Да как будто ты знаешь, как от них избавиться! — подаю я голос, скрещивая руки на груди. — Я такого раньше не видела и о подобном не читала. Как заставить исчезнуть призрачные лица?..

— Любому действию есть противодействие! Нужно лишь понять, что им может не нравиться.

— Будь я лицом, — углубляюсь я в рассуждения, — мне было бы очень неприятно, если бы меня стал кто-то обзывать… Когда всё, что у тебя есть — это нос, рот и два глаза, то за неимением чего-то другого поневоле начинаешь ценить их безмерно. И грубые слова уязвляют вдвое сильнее.

Со стороны Димы раздаётся короткий смешок.

— Ну давай! — с сомнением велит Ольга. — Твоя идея, ты и пробуй!

Я приближаюсь к стене, взглядом скольжу по портретам, пока не останавливаюсь на одном, который кажется мне довольно примечательным. На нём изображён высокий рыцарь в потемневших латных доспехах и с длинным мечом. Забрало его блестящего шлема с пышным красным плюмажем поднято, а на месте лица — лишь искажённая криком гримаса с закрытыми глазами.

— До чего же ты уродлив! — несмело начинаю я шептать портрету. — Кожа вся висит, глаза запали, рот огромный, а губы тонкие, как две ниточки! На тебя даже смотреть жутко! Встретишь такую рожу ночью в тёмном переулке — убежишь, сверкая пятками!

Лицо на картине никак не реагирует, будто не слышит. Это распаляет меня ещё больше, и я уже завожусь не на шутку.

— Да ещё к такой страшной физиономии подобрал под стать и всё остальное! Доспехи грязные, ноги кривые — будто по ним кто-то палкой прошёлся! Небось под этими доспехами ещё и такие уродства есть, что неохота даже латы снимать! Ну и висеть бы тебе в самом тёмном углу подвала, а не в центре аудитории!..

Я не свожу с картины глаз, но лицо даже не шелохнётся.

— Ладно тебе, Варька, хватит грязными словами язык пачкать, — поморщившись, просит Анфиса.

— А ещё идеи у тебя есть? — интересуется Оля, с любопытством наблюдающая за мной со стороны.

— Есть одна! — восклицаю я. — Никакому лицу не понравится, если его расцарапать! — Я начинаю корябать портрет своими короткими, но острыми ногтями. Забыла их недавно подстричь — и вот они пригодились!

Краска с картины забивается мне под ногти, но я не обращаю на это внимания и продолжаю свои варварские действия. За учительским столом начинает недовольно ворчать Андрей Васильевич, возмущённый тем, что портят школьное имущество, а вернее — работы его учеников. Но Анфиса лишь шикает, и директор замолкает.

А тем временем моя идея начинает давать плоды!

Изрезанное царапинами лицо неожиданно распахивает глаза и начинает кричать. Нет, даже не кричать, а вопить! Вопить жутко и протяжно, будто его терзает реальная боль. Мне становится так не по себе от этого крика, что я спешно отскакиваю в сторону и замираю на месте, слыша, как ходуном ходит сердце в груди.

— Что ты наделала?! — испуганно пищит Дима, как будто сжимают и разжимают резиновую игрушку. — Ему это явно не понравилось!..

Лица на всех картинах в аудитории поднимают веки, под которыми чернотой сочится пустота глазниц. Из их прежде немых ртов вырывается единый протяжный горестный плач, заполняющий в одночасье весь кабинет. От этого чудовищного воя в окнах звенят стёкла, а маленькая Лера зажимает уши ладонями.

Директор, побелев как полотно, что-то испуганно бормочет со своего места, наполовину спрятавшись за столом. Сидящий в углу парень, едва успев подхватить свой рюкзак, пулей вылетает из аудитории с выпученными глазами.

А через полминуты всё это резко обрывается. Крик замолкает, и лишь последние его звуки ещё дрожат в оконных стёклах и мечутся в прозрачных плафонах люстры высоко под потолком.

Лица одно за другим исчезают со всех портретов в аудитории.

Примечания

1

Сандрик — архитектурное украшение в виде карниза или небольшого фронтона над оконным или дверным проёмом на фасаде здания.