Песочный человек

Соня Орешниковая, 2021

Мария не верит ни во что мистическое, хотя и окончила курс истории религий и мировой мифологии. По заданию своего научного руководителя девушка отправляется в католическую школу для сирот и трудных подростков, где произошел необъяснимый случай. Желая лишний раз доказать себе, что никаких глупых сказок о дьяволах не существует, Мария соглашается окунуться в омут пугающих совпадений и странных обстоятельств. Но будет ли оправдан риск, который берет на себя героиня? Или ее душа теперь в огромной опасности?.. Комментарий Редакции: Каноничный роман в стиле дарк-академии, который мастерски препарирует древнюю, но не теряющую актуальности тему дьявольского начала. Притягательно, мрачно и очень неожиданно.

2 глава

Как раз по календарю шли святцы. Словом, неделя гадания. Каникулы в Академии уже закончились. И тут ко мне заходит секретарь, и с многозначительной улыбкой вызывает к Озоновскому. На работе мы никогда не позволяли себе с Озоновским никакой интимности. А я не реагировала на кривые усмешки.

Я зашла в кабинет к Озоновскому, и он тут же кивнул мне головой на стул, стоящий напротив. Я послушно села.

Озоновский носит очки. И у него есть привычка протирать стекла очков, даже если те в этом не нуждаются. Словом, это как закурить сигарету курильщику с десятилетним стажем. Словом, это хоть какое-то занятие, когда ты волнуешься.

Еще у Озоновского везде лежат салфетки. Чтобы протирать стекла очков. Везде. В карманах брюк, пиджаков, пальто, в портфеле, в ящиках стола, везде…

И сейчас, жестом фокусника, Озоновский достал салфетку, снял очки и начал протирать стекла. Я сидела и ждала. Наконец, Озоновский бросил салфетку в корзину, надел очки, поправил их указательным пальцем…

— Сергей Петрович, вы что-то хотели? — поторопила я его. Мне надоел этот маскарад с очками и салфетками.

— А? А, да. Да, да… Знаете ли, Мария Михайловна, вы отправляетесь в Париж, на стажировку.

— Что-о?

— Да, Мария Михайловна.

— Нет, Сережа! — Плюнула я на все церемонии. — Почему я? Не хочу. Не люблю Францию. Не люблю Париж. И вообще, сейчас там постоянные демонстрации, страна на грани коллапса, а ты говоришь о какой-то там стажировке?!?

— Ты не француженка, не пенсионерка и не безработная. Тебя никак не коснутся никакие демонстрации, Маша, — тоже отбросил церемонии Озоновский. — Ты поедешь в католическую школу. А ее, как ты понимаешь, мало волнует увеличение пенсионного возраста или как там это называется…

— Вот-вот, Сережа, ты плохо знаешь новости, — воскликнула я. — Тебя волнует только что-то мифическое и эфемерное!

— Это моя профессия, Марусенька, — усмехнулся Озоновский и молниеносно достал откуда-то салфетку.

Ловкость рук, как говорится, и никакого обмана. Если бы Озоновский остался вдруг без работы, он бы запросто устроился иллюзионистом в цирк.

— Школа находится достаточно далеко от центра… Недалеко от небольшого книжного магазинчика, — зачем-то сказал Озоновский. Я нахмурилась.

— Ты говоришь аргументы?

— Наверное… Школа, как бы это сказать, хорошо запрятана на узкой парижской улочке. Надо уйти с небольшой площади, которая располагается у книжного магазинчика, идти прямо, подняться на небольшой склон, затем спуститься, свернуть налево, а потом идти прямо и перед тобой возникнет большое серое здание, немного мрачное, в готическом стиле, с каменными горгульями на крыше…

— Ты решил мне рассказать сказку? — Ясно, что Озоновский меня соблазняет, а я не намерена поддаваться.

— Не понимаю этой твоей нелюбви, Маша. Ты же любишь море? Францию омывает Средиземное море. И даже Атлантический океан. Только представь себе! Океан!

— Какое это имеет отношение к Парижу? — зло спросила я и вздохнула. — Ничего не понимаю, Сережа. Зачем мне нужна эта католическая школа, а?

— Тебе это нужно, Машенька. — Озоновский снова начал протирать стекла очков. — Недавнее гадание на зеркалах подтолкнуло меня к этому ответственному шагу.

— Что-о?

— Помолчи, Мария. Дай мне сказать. — В голосе Озоновского появился металл. Я притихла. — Мария… Ты до сих пор считаешь изучение и преподавание мифов прекрасным времяпрепровождением, а это не так. Я даю тебе возможность убедиться в этом.

— Даже если это и так, зачем? — вдруг спокойно спросила я.

— Я заметил и почувствовал, как ты изменилась после того гадания на зеркалах, Маша. — Озоновский взглянул на меня. — Рита забыла. А ты — нет. Для Риты это было забавой. А для тебя?

— Вот уж не думала, что ты, Озоновский, психолог! — бросила я с досадой. — Не Ритка гадала, а я.

Это было слабым оправданием, но должна же я была сказать хоть что-то!

— Ты должна помнить из учебы, Маша, что наша суть состоит из двух частей. Одна часть в нас от бога, другая — от дьявола. И, к сожалению, дьявол всегда сильнее в человеке. Иногда это может разбудить демона. И если он проснется, его нужно убить… Понимаешь?..

— Нет! Бред какой-то! Ничего не понимаю! Мне что, нужно кого-то убить в католической школе?

— Не ерничай, Мария, — устало сказал Озоновский и повертел очки в руках. — Я вижу, что дьявольское начало в тебе очень сильно и влечет тебя. И я должен разрушить эти чары. Ты должна понять, что все эти чары — один обман. Ты должна пройти через это. Ради себя…

— Это звучит как бред, Озоновский, — тяжело вздохнула я. — Может, тебе, черт побери, пора на пенсию по выслуге лет или как там это называется… Ты чересчур проникся мифами и сказаниями безграмотных людей, которые бы умели от страха при виде обычного мобильника.

— Вот видишь, Мария, я прав, — пожал плечами Озоновский. — Ты не веришь. А меня считаешь старым маразматиком. Решено. Ты летишь в Париж.

— Вот как… Ты все решил за меня?

— В этой области я принимаю решения, как твой научный руководитель. Когда я принимал тебя на работу, сказал коллегам, что это для опыта, что ты собираешься написать диссертацию. Да. Я все решил. Для твоего же блага. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Да?.. Значит, насколько я поняла, ты бросаешь меня черт знает куда для черт знает чего во имя моего блага? Так? Ты рискуешь мной во имя любви ко мне, так?

— Совершенно верно, Мария. Не зря ты считаешься одной из лучших моих выпускниц.

Мы долго смотрели друг на друга. Я была вне себя от бешенства. Мне хотелось выхватить из рук Озоновского очки, бросить их на пол и раздавить каблуком…

— Ты можешь ненавидеть меня, — кивнул Озоновский. — Но, по крайней мере, я даю тебе отличный шанс. Прекрасную путевку в жизнь. Ты с блеском защитишь диссертацию.

— Ты, конечно, много сделал для меня. Как ты думаешь. Но для меня ли? Меня здесь ненавидят, считают карьеристкой. И диссертацию я писать никогда не собиралась. Это все твои фантазии. Это я все делаю для тебя! После учебы ты меня пристроил рядом с собой. Зачем? Чтобы держать под контролем моих демонов, так, да?

— Машенька… Маруся, — забормотал подавленный Озоновский.

— Хорошо. Я полечу в Париж. Объясни, зачем, — снова спокойно спросила я, поборов волну злости и отчаянья.

— В Парижской католической школе произошло три несчастных случая…

— А… Насколько мне понятно, все это как-то связано с кознями дьявольскими, так?

Озоновский вдруг как-то улыбнулся… Так, как он еще никогда не улыбался и положил, наконец, свои очки на стол.

— Я тебя очень люблю, очень…

— Мне все равно, — сказала я, но сердце мое екнуло. Жестоко было так говорить. — Я, конечно, полечу в этот проклятый Париж, в эту католическую школу, напишу диссертацию, но, знаешь ли, я от тебя ухожу.

— Я знаю. Прости.

— Извини, не могу. Когда вылетать?.. — Я встала и вдруг крикнула, — Боже, я ненавижу самолеты! Я боюсь летать! Озоновский, отстань от меня! Я не хочу писать никакую диссертацию! Дай мне просто уйти от тебя!

— Ты вылетаешь завтра вечером. Билет, виза, загранпаспорт — все оформлено и находится у меня. В кабинете. В верхнем ящике стола. Там же лежат деньги. Их больше, чем достаточно, так что тебе будет спокойно даже в стране, находящейся в коллапсе. К сожалению, в нашем мире деньги решают больше, чем они того стоят. В католической школе знают о твоем прибытии и ждут. Там же тебе отведут комнату. В крыле, где живут некоторые преподаватели. Не стану вдаваться в подробности. Ты сама во всем разберешься, Мария… Ну, вот и все.

— О… Все так серьезно…

— Да, Мария. Да.

— Я могу передумать?

— Можешь, конечно. Я не могу тебя заставить. Но… Директор католической школы — мой сын. Он твой ровесник. Немного старше, впрочем… Но эта разница — даже не разница, не правда ли?..

Озоновский взял очки, снова выхватил откуда-то салфетку, и начал протирать стекла. Он что, намекает на нашу разницу в возрасте? С чего бы вдруг? Или никакого намека нет, просто констатация?

— Я думала, у тебя нет детей, — растерянно сказала я и снова села. — Мы пять лет вместе и ты ни разу не сказал о своем единственном сыне? Или он у тебя не единственный? Может быть, есть еще единственная дочь?..

— У меня один сын. Это сын от моей первой девушки. Нам было всего восемнадцать, когда он родился… Ее звали Лали. Ее прабабка, бабка, мать — все владели тайнами магии. И Лали тоже. Поэтому сын у нас получился не совсем обычный.

— Если Лали — ведьма, то в каком понимании? Это сейчас ведьмы считаются союзницами дьявола. Раньше они считались творящими добро, а темными считались феи. Твоя Лали — кто? Просто колдунья? Без определенного рода занятий?

— Я в этом не успел разобраться. Вернее, не захотел… А вот наш с Лали сын… Бойся его, Мария. Прошу тебя, поосторожнее с ним. Он — страшный человек.

— Это ты — страшный человек, Озоновский. Ты слышишь, что ты говоришь? — воскликнула я. — Я пропускаю твое заверение о том, что у тебя плохой сын, хотя, конечно, сам отец, боюсь, был все эти годы отнюдь не на высоте. Но если предположить, что твой сын — мерзавец, зачем ты меня к нему отправляешь?

— Он не мерзавец, Маша. Он честный, справедливый… — Озоновский вздохнул, поерзал, снова вздохнул… — После смерти Лали ему остался в наследство дом, но он его продал и на вырученные деньги основал школу. А ему тогда было всего двадцать лет. Я, конечно, тоже ему помог. Он живет в самой школе и…

— Стоп! — прервала я Озоновского. — Если ты так хорошо знаешь всю эту историю, значит, общаешься с сыном? Бываешь в его школе. Но зачем ты скрываешь ото всех своего сына, скажи, я не понимаю!

— Мой сын — действительно страшный человек. Потому что он может подчинять своей воле и его справедливость, как тебе сказать… Справедливость бывает разная и не всегда она бывает одинаково хороша для людей, так как…

— Хватит!

Я вскочила со стула и стала озираться в поисках стеклянных вещей. Чтобы расколошматить их к чертовой бабушке! Озоновский снял очки, снова положил их на стол… Я схватила эти очки, кинула их со всей силы на пол и наступила на них каблуком. Еще раз. И еще. И еще…

Потом выдохнула, поправила растрепавшиеся волосы, подошла к двери, взялась за ручку и спокойным, ровным голосом сказала:

— Я полечу в Париж обязательно. Мне жаль вашего сына. Надеюсь, он совсем не похож на вас. И надеюсь, мы найдем с ним общий язык, в отличие… Ладно… До свидания… Прощайте, Сергей Петрович. Всего доброго.

Я вышла из кабинета, с силой хлопнув дверью. Звук оглушил меня.

Ноги мои стали непослушными, мягкими, какими-то ватными и я боялась упасть в обморок. Хотя я никогда не падала в обмороки.

Сейчас я соберу все свои вещи из квартиры Озоновского, не оставлю ни одной мелочи, типа помады, заколки, шпильки или сережки, и увезу все эти вещи к себе домой. В деревню. Да, да, в подмосковный деревенский дом, оставленный мне отцом в наследство.

… Когда в кабинете Озоновского я достала из верхнего ящика стола билет в Париж на завтрашний вечер, бумажку с адресом школы, я вдруг разрыдалась. Я рыдала так горько как, наверное, Золушка рыдала перед кучей золы, смешанной с чечевицей, в тот вечер, когда шел бал во дворце…

Мне казалось, что вся моя жизнь разбилась. Вдребезги. И из-за чего? Из — за кого? Из — за Песочного человека? А еще я подумала, что Озоновский, возможно, догадывался о моих фантазиях и все равно занимался со мной любовью. Эта мысль была еще более отвратительна. Ладно, саму себя я всегда успокаивала тем, что это бред и ерунда. А Озоновсикй? Он — то к этому вон, оказывается, как серьезно относился! Ужас!

Я считала Озоновского предателем, предателем вдвойне, и у меня болело сердце. Оно так болело, что готово было разорваться в моей глупой груди. Я испугалась, что умру, и позвонила Ритке. Сквозь рыдания я крикнула:

— Рит, скорее ко мне, в квартиру Озоновского! Мне плохо, Рит!

— Еду, еду уже, не умирай, — отреагировала подруга и бросила трубку.

*** *** ***