Открытие смерти в детстве и позднее

Сильвия Энтони, 1940

Первоначальная версия книги вышла в свет еще в 1940 г. и с тех пор неоднократно переиздавалась в Западной Европе и США, по сей день оставаясь широко востребованной практикующими психологами, психиатрами и социологами многих стран. Настоящее издание является пересмотренным и увеличенным автором и основано на ее дальнейшем практическом опыте. С. Энтони исследует процесс детского восприятия смерти, анализируя, как смерть фигурирует в детских играх, сновидениях, раздумьях, и проводит многочисленные исторические и психофизические параллели, отмечая сходство реакции современных детей на смерть со старинными и даже доисторическими ритуалами. На русском языке публикуется впервые.

Глава II

РЕКАПИТУЛЯЦИЯ?

Теория о соответствии стадий психологического развития ребенка стадиям развития человеческой расы общепризнанно считалась универсальным психологическим законом. Ныне эта теория отвергнута. Но если мы изучаем развитие представлений ребенка о смерти, она все же представляет для нас немалый интерес, поскольку мы располагаем изрядной археологической и антропологической информацией о развитии этих представлений в культуре, — возможно, большей, чем о каких-либо еще. Прежде чем на самом деле отвергнуть эту теорию, полезно было бы исследовать и проиллюстрировать основания, на которых она могла логичным образом возникнуть. Какое именно поведение современных детей — и в чем именно, — походит на известное нам поведение древнего или современного доиндустриального человека перед лицом смерти?

Как сообщает нам Франкфорт, примитивное мышление ища причину ищет не «как», но «кто»… Он ищет целенаправленную волю, совершающую действие… Мы понимаем сущность явлений не за счет их особенностей, но за счет того, что делает их проявлением общих законов. Но общий закон не может оценить по достоинству индивидуальность каждого явления. А как раз индивидуальный характер явления сильнее всего переживается древним человеком… Смерти кто-то пожелал. И поэтому вопрос опять-таки обращается от «почему» к «кто», а не к «как»^[17].

Обнаружилось, что некоторые маленькие дети и некоторые дети постарше с низким интеллектом из числа наших испытуемых мыслили аналогичным образом. Когда им предъявили ряд английских слов (в исследовательской программе, которая подробней будет описана ниже) и предложили сказать, что каждое из них значит, по поводу «мертвый» эти дети говорили: «убитый». Для них состояние «мертвый» предполагало кого-то, — одушевленного агента, «виновника».

Данные исследований профессора Пиаже (Piaget), посвященных представлениям детей о причинности, свидетельствуют о процессах мышления, к которым вполне можно было бы применить описания профессора Франкфорта, относящиеся к раннему человеку. Определение мертвого как убитого указывает на то, что ребенок проделывает два скачка, то есть рационально не обоснованных перехода, в своем мышлении по поводу смерти: не только сосредотачивается на «кто», полагая целенаправленную волю причиной смерти, но также уклоняется от «что», то есть от внимания к самому факту, состоянию смерти.

Обобщения по поводу мышления, раннего или современного, детского или взрослого, не должны делать нас слепыми к неизменно присутствующим вариациям, — между сообществами, даже находящимися примерно на одном уровне культурного развития, и между индивидами, находящимися на одной стадии развития. Наука интересуется не только общими законами, формулируемыми достаточно просто, но также законами более частными и сложными, которые управляют разнообразием. «Даже у самых примитивных народов, — писал Малиновский, — отношение к смерти бесконечно более сложно и, я могу добавить, более сходно с нашим, чем обычно считается»^[18]. Островитяне Тихого океана (Тробрианских островов), которых он изучал, полагали, что смерть редко наступает без вмешательства злого духа; их культура не признавала смерть по естественным причинам, однако, по-видимому, у них присутствовала идея, что некоторые очень ничтожные люди могут умирать просто от старости. Примитивное мышление в таких областях не исключает противоречий и неопределенностей, — так же, как и детское мышление в нашей собственной культуре, в чем мы убедимся ниже.

Позвольте мне привести еще один пример сходства. В данном случае ребенок предложил некое действие в связи со своей собственной смертью, подобное которому могли бы предпринять для него его близкие в отдаленные времена в случае его смерти. Джереми — из тех немногих, чьи родители вели для меня запись его упоминаний о смерти или реакций на смерть. Нижеследующая запись была сделана матерью, которая, однако, отсутствовала в момент события:

[ДЗ 1]^[19] В 6:15 вечера Джереми (5 л. 10 м.) был в ванной, готовясь укладываться спать, и внезапно заявил няне Маргарет — он был с ней вдвоем, — что он умрет, но не хотел бы умереть без Буби (его игрушечный кролик). Мгновение он выглядел печальным, но почти тотчас вновь стал вполне жизнерадостным.

Часто описываются скрупулезные приготовления к жизни после смерти египетских фараонов. Древний ассирийский царь, излагая свои добродетельные поступки, включил в их число благочестивые похороны своего отца и любопытным образом использовал настоящее время: «Его царские украшения, которые он любит, я выложил перед [богом] Шамашем и поместил их в могилу с отцом»^[20]. Подобные объекты находят в могилах самых разных времен и народов; приведенная цитата — сравнительно редкое свидетельство психологической установки, которая лежит в основе отнюдь не столь редкой практики.

Третий пример сходства между мышлением детей в нашей культуре и мышлением, характерным для других культур, касается идеи реинкарнации. Мама Фрэнсиса сообщила следующее:

[ДЗ 2] Фрэнсис (5 л. 1 м.) видел, как в дом внесли гроб и во время вечернего купания был полон возбуждения. Последовала некая беседа про гроб, про то, почему его нужно заколачивать и т. п. Затем следующее: Ф.: «Конечно, человек, который там [т. е. в гробу], станет ребеночком, правда?» М.: «Почему ты так думаешь?» Ф.: «Станет, правда?» М.: «Не знаю». Ф.: «Когда Джон [младший брат Ф.] родился, кто-то должен был умереть». Все это говорилось убежденно, как если бы не было никаких сомнений. Дальнейший разговор перешел на другую тему и был посвящен кранам, из которых капает вода. Все это происходило во время приема ванны».

Сьюзен Исаак^[21] рассказывает о подобной же убежденности пятилетней девочки, и еще один пример приводит Юнг, хотя последний случай сложнее, поскольку ребенку, Анне, сказали, что ее бабушка после смерти станет ангелом и что младенцы — это маленькие ангелы, которых приносит аист^[22]. Возможно, британские дети меньше знакомы с аистом, чем немецкие, но ниже мы снова встретимся с ними в домашних записях, хотя и не как с аргументом в пользу реинкарнации.

Четвертый пример касается шокирующего примитивного похоронного ритуала, который воображение ребенка расцветило осознанным фантазированием и весельем. У меланезийцев Новой Гвинеи был обычай, даже, скорее, сакральная обязанность: поедать плоть умершего. Этот обычай продолжал соблюдаться втайне и после того, как был запрещен и преследовался суровыми наказаниями белой администрацией. «Это делается с явным отвращением и ужасом и обычно сопровождается приступом сильной рвоты. И в то же время это считается актом наивысшего почитания»^[23]. Геродот знал о подобном обычае, практиковавшемся в удаленных от Греции племенах, далеко на востоке, возможно, близ границ Китая; сообщалось, что он сохранялся до тринадцатого столетия н. э. у людей, живших на территории теперешнего Тибета. Они, как говорилось о них, съедали тела своих покойных родителей, поскольку «из жалости они не могли допустить для них иного места погребения, чем собственные внутренности»^[24].

А вот что рассказывается о ребенке:

[ДЗ 3] Бен (6 л. 4 м.): «Почему нельзя сохранить сливки на следующий день?» (У семьи не было холодильника.) М.: «Потому что они испортятся. Большинство вещей, которые были живыми, портятся. Если не съешь их быстро, вообще не сможешь съесть». Б.: «Как ты думаешь, когда мы умираем, мы отправляемся в магазин на небе, там Бог покупает нас, забирает в свою кладовку и съедает?»

Пятый пример также отсылает нас к шокирующему древнему ритуалу. Но напоминающая о нем фантазия не предполагает бесчувственной жестокости, а мотивирована лишь страхом разлуки с любимыми людьми, который, несомненно, был также главным мотивом исходной первобытной практики. Древних властителей в их могилах обеспечивали не только пищей, украшениями и мебелью, но также слугами. Фараоны считались бессмертными, и разделить с ними их гробницу могло быть завидной привилегией. Индуистские вдовы еще на памяти живущих ныне людей присоединялись к своим мужьям на погребальном костре. Практика сати отнюдь не была локальной; у нас также нет оснований полагать, что смерть всегда была актом доброй воли или самоубийства. «[Следы этой практики] находили в Уре в Шумере, в неолитических захоронениях восточной Сибири и, наконец, в недавние времена она существовала у баньоро Уганды, которые хоронили своего вождя в могиле, выложенной живыми телами его жен и домашних слуг, которым ломали руки и ноги, чтобы предотвратить их бегство»^[25].

[ПИ 1]^[26] Норвежский психолог В. Расмуссен (V. Rasmussen) приводит слова своей дочери S (6 л. 8 м.), обращенные к ее матери: «Ты должна оставаться со мной каждый день, и, когда я умру, ты должна быть в гробу со мной».

Ритуальные жертвоприношения детей также были распространенной и многовековой практикой. В древней Палестине детей приносили в жертву, поклоняясь богу-царю Молоху, или Мелеку, или Балу, богу войны; о них упоминается во Второзаконии, в исторических книгах^[27] Ветхого Завета, и они постоянно осуждались древнееврейскими пророками^[28]. Манассия был лишь одним из царей, кто «поставил жертвенники Ваалу… и поклонялся всему воинству небесному, и служил ему… и провел сына своего чрез огонь, и гадал, и ворожил, и завел вызывателей мертвецов и волшебников»^[29]. Обличения Иеремии косвенно свидетельствуют, что даже для евреев эти жертвоприношения в отдаленные времена, по-видимому, были освящены религией, на что, собственно, ясно указывает история Авраама.

Первенец находился в наибольшей опасности. Иезекиель сообщает о проведении через огонь «всякий первый плод утробы»^[30]. Признание права Бога на первенца мужского пола было выражено в ритуалах еврейской Пасхи: первенцы мужского пола и людей, и скота были посвящены Ему, но жертвоприношения можно было избежать путем искупления.

Каждого первенца человеческого из сынов твоих выкупай агнцем; если не выкупишь, должен сломать ему шею; всякого первенца из сынов твоих выкупай^[31].

Фрэзер^[32] сообщает, что практики убийства первенца, а в некоторых случаях и съедения его, некогда были распространены в Австралии, Китае, Индии, Африке, России и Ирландии. Для древних греков пол жертвы, по-видимому, не был важен. Агамемнон обещал своего первенца богине еще до рождения ребенка. В греческих легендах часто возникает тема убийства ребенка с последующей его сервировкой ничего не подозревающему отцу; тот, кто съедал, был более, чем убийца, повинен в святотатстве. В Аркадии человеческие жертвы Зевсу сохранялись до 2-го столетия н. э.^[33]; то же самое — в Карфагене, колонизированном финикийцами (хананеянами). Плутарх сообщает, что победившие греки поставили условием мирного договора прекращение принесения детей в жертву Ваалу, но карфагеняне впоследствии отказались выполнять диктат.

Отношение ребенка к опасности ритуального принесения в жертву отображено с минимумом литературных изысков в древнееврейских историях об Аврааме и Исааке и о дочери Иеффая^[34].

Но в других легендах ни мотивы родителя не выглядят столь чистыми, ни реакции ребенка — столь благородными. Тревога, испытываемая исполнителями акта социально одобренного, но биологически почти неприемлемого — которая могла быть вызвана как согласием, так и несогласием с обычаем, — рационализирована^[35] в истории Эдипа как угроза, исходящая от младенца, обеспечившая отца и мать мощным этическим оправданием^[36]. Но если убитый ребенок был девочкой, у матери не было такого оправдания. Жертвоприношение Ифигении, подобно попытке убийства Эдипа, запустило цепную реакцию греховных совокуплений и кровопролитий.

Испытывали ли дети в этих культурах тревогу? Мы не знаем. Ребенок может верить, что какая-то из ночей таинственно станет для него последней, и не выказывать тревоги:

[ДЗ 4] Френсис (4 г. 11 м.): «Мамочка, цветы умирают, и мы умираем, да?» М.: «Да». Ф.: «Кто ночью убивает нас? Иисус?»

Мама, сделавшая эту запись, добавила: «Идея насчет Иисуса, убивающего нас по ночам, связана, я думаю, с тем, что Френсису недавно читали детский стишок про Матфея, Марка, Луку и Иоанна, в котором есть такие строчки:

Прежде чем отойти ко сну,

Я душу свою поручу Христу,

Молясь, что если умру во сне,

Пусть душу мою заберет к себе.

Тогда Френсис никак это не прокомментировал».

В другом примере ребенок после разговора о началах ассоциирует смерть человеческих существ с наблюдаемой им смертью растений в саду.

[ДЗ 5] Бен (3 г. 4 м.) в домашнем саду с матерью; после того, как она поздоровалась с проходившей мимо подругой, с которой вместе училась в школе, спросил ее, где был он, когда она училась в школе. М.: «Тебя еще вовсе не было». Б.: «Да, я был внутри тебя». М.: «Нет, не думаю, чтобы ты тогда где-нибудь был». Б.: «Я был под твоими ногами».

Несколько дней спустя Бен спросил, как появляются весной растения из земли после того, как зимой их не было видно; получив ответ, осведомился:

[ДЗ 6] Бен (3 г. 4 м.): «Когда мы все умрем, и нас не будет, а потом вернемся снова?»

Во многих мифологиях жизнь после смерти и подземный мир ассоциированы с циклами жизни растений и с плодородием. Богини плодородия и луны, Иштар (Ашторет, Астарта) и Деметра, скорбят по ушедшим юным, Таммузу и Персефоне, и разыскивают их во тьме подземного мира, из которого те только временно могут вернуться к солнечному свету. Ежегодное обновление жизни зависело от ритуального соединения мужского и женского принципов; в некоторых культах этому ритуалу сопутствовали человеческие жертвоприношения. Пророк Иезекиель, который осуждал своих соотечественников за жертвенные сожжения детей, также среди их нечестивых действий называл обряды, производимые во тьме под землей, в пещерах с нарисованными на стенах животными и на открытом воздухе, где женщины оплакивают Таммуза, глядя на север, где неизменная Полярная звезда символизировала вечную жизнь^[37]. Еще одно нечестивое действие осуществляла группа мужчин, которые стояли между притвором и жертвенником, спиной к храму, и поклонялись восходящему на востоке солнцу, мифологическому источнику воскрешения.

Фрэзер проследил взаимосвязи между культом Таммуза и легендами о золотой ветви, которую должен был сорвать Эней, прежде чем совершить путь в подземный мир, чтобы встретиться с покойным отцом^[38]. Золото как символ бессмертия до настоящего времени сохраняет мистическое очарование^[39]. Вергилий писал, что золотая ветвь походит на омелу, живущую соками другого растения и в скованном морозом зимнем лесу плодоносящую золотыми ягодами^[40]. Ассоциации омелы со священным обновлением жизни, с зимним солнцестоянием и с разрешением поцеловать любого представителя противоположного пола — о чем рассказывают детям на Рождество, — несомненно, восходят ко временам задолго до Рождества Христова.

Листья многих не вечнозеленых деревьев приобретают золотой цвет к концу года, так что золотые ветви могут напоминать о смерти независимо от Вергилия или сэра Джеймса Фрэзера. Поэт Дж. М. Хопкинс (G. М. Hopkins) говорит о ребенке, который плакал оттого, что «Золотая роща облетает»; что «когда сердце состарится, / Оно меньше будет страдать, видя это», но зато тогда Маргарет будет знать, отчего она плачет:

Каково бы ни было имя, дитя,

Твоей скорби, причина ее одна,

Не мыслимо, не выразимо словами

То, что чует сердце, о чем догадывается душа;

Для тлена рожден человек,

Маргарет — имя той, о ком ты скорбишь^[41].

В наших домашних записях нет речи ни о золоте, ни о золотых листьях, но в них обнаруживается любопытное упоминание о реинкарнации, заставляющее вспомнить об «Энеиде»:

[ДЗ 7] Бен (9 л. 2 м.), в ходе длительной беседы с отцом и младшим братом: «Мама говорит, что мы рождаемся снова каждую тысячу лет».

В Европе плодовитость монархов продолжала влиять на судьбу их подданных спустя столетия после того, как народы перестали ассоциировать ее с плодовитостью скота и плодородием земли. Можно было ожидать, что с уменьшением политической власти монархий это народное суеверие исчезнет, но в Англии с ослаблением политического влияния королевской семьи ее подданные, казалось, стали еще больше отождествлять себя с ней. Когда умер Георг V, английские дети одновременно узнали об его смерти и о женитьбе наследника, Эдуарда VIII.

Ричард был озадачен положением дел и в конце концов суммировал ситуацию следующим образом:

[ДЗ 8] Ричард (3 г. 11 м.): «Старый король умер и женился; новый король не умер и не женился».

Этот пример показывает, насколько туманно понятие «мертвый» для четырехлетнего ребенка. Он также демонстрирует определенные психологические ассоциации, существовавшие веками и обнаруживаемые в далеком прошлом человечества. В последнем и предпоследнем примерах мысли ребенка связаны с тем, что он непосредственно услышал от взрослых; в других примерах дети, по-видимому, спонтанно высказывают идеи и убеждения, сходные с теми, о которых сообщается в исследованиях и хрониках культур, далеких от их собственной. Выше упоминалась признанная ныне несостоятельной теория о том, что индивид проходит последовательность стадий психологического развития, соответствующих стадиям культурного развития человечества. Однако сомневаться в этом побуждает не только наблюдение процессов индивидуального развития; если проследить долговременное развитие концепции смерти в любой конкретной культуре по ее историческим источникам, то трудно будет обнаружить последовательный эволюционный процесс. Возникает впечатление, что в обществах современных и древних, примитивных и цивилизованных живут или жили бок о бок верующий в загробную жизнь, скептик и безразличный; кроме того, большинство людей находят в себе и того, и другого, и третьего. А в истории культуры соответствующие переходы происходят не последовательным линейным образом, а, скорее, принимая форму долговременных колебаний. Здесь уже говорилось о теории следующих друг за другом цивилизаций Боркенау, которые расцветают на основе отрицания смерти или фиксации на смерти, а ко времени упадка сменяют эту позицию на противоположную.

Пример процесса общекультурных изменений такого рода можно найти в ученом изложении^[42] ранней религиозной истории евреев; их переведенные письменные памятники — фундамент Западной культуры — наиболее нам доступны. Погребальные ритуалы в стране и во времена древнееврейских патриархов (Авраам, Исаак, Иаков) свидетельствуют о вере в продолжение жизни в могиле; правда, могилы детей Израилевых того периода невозможно отличить от прочих. Авторы книг Бытия, Исхода и других ранних книг Ветхого Завета неустанно отвергали эту веру. Обряды, предполагающие веру в жизнь после смерти, явным образом запрещались; судьба индивида после смерти была окружена молчанием. Несмотря на ортодоксальность священников и обличения пророков, эта вера не исчезала. Заявления, что Единый Бог ниспосылает людям заслуженные награды и кары еще при жизни, расходились с фактами, а факты — с представлениями о справедливости. Страдающий Иов мог только молить:

Не малы ли дни мои?

Оставь, отступи от меня,

чтобы я немного ободрился,

прежде нежели отойду, — и уже не возвращусь,

— в страну тьмы и сени смертной…^[43]

Иов не отрицал окончательность смерти; вопрос был в том, как она согласуется со всемогуществом и милостью Бога. Более поздние канонические и апокрифические тексты, крепко держась за последнее, отказываются от первого. У Иезекиеля высохшие кости оживают, могилы открываются^[44]. Даниил пророчествует: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление»^[45]. В сохранившихся еврейских источниках вера в телесное воскресение появляется со второго столетия до н. э.^[46] А в первом столетии н. э. христиане были вовсе не единственной еврейской сектой, в которой эта вера была признана, а ее отрицание считалось ересью.

Таким образом, библиология показывает, что в иудаизме, вскормившем также западную культуру, эволюция представлений о смерти отнюдь не происходила линейным образом; скорее, было некое принятое мировосприятие, подобное мелодии, организованной вокруг басов традиционной практики, с контрапунктом или контрапунктами, которые в должный момент берут на себя руководство развитием мелодии. Это означает, что теория детского развития как рекапитуляции несостоятельна, и что еще предстоит искать ответ на вопрос, почему же мысли ребенка о смерти, зачастую явно спонтанные, оказываются сходны с представлениями культур, далеких от его собственной. Ни воззрения, преобладающие в его культуре, ни вариации внутри этой культуры, по-видимому, не могут нам здесь помочь.

Примечания

17

Г. Франкфорт, Г. А. Франкфорт и др., «В преддверии философии», М., «Наука», 1984, стр. 35.

18

Б. Малиновский, «Магия, наука и религия», Рефл-бук, 1998, стр. 49.

19

Выдержки из домашних записей будут нумероваться последовательно [ДЗ]. В каждом случае родитель датировал запись; в книге записей указывалась дата рождения ребенка, а в каждой записи — его точный возраст на момент записи. Я привожу тексты точно так, как они были записаны родственниками.

20

A. Heidel, «The Gilagamesh epic and Old Testament Parallels», 1946, стр. 139 (А. Хейдел, «Параллели между эпосом о Гильгамеше и Ветхим Заветом»).

21

S. Isaacs, «The Social Development of Young Children», 1930, стр. 161 («Социальное развитие маленьких детей»).

22

C. G. Jung, «The Development of Personality», 1954 («Развитие личности»).

23

Малиновский, цит. выше, стр. 51.

24

Геродот, «История», Олма-пресс, 2004; III, 38 и IV, 26.

25

S. Cole, «The Prehistory of East Africa», 1954, стр. 107 (С. Коул, «Восточная Африка в доисторические времена»).

26

Отчеты о высказываниях детей, цитированные непосредственно из научных публикаций, будут последовательно нумероваться с аббревиатурой [ПИ] (публичные источники). Сюда будут отнесены также биографические данные, но не будут отнесены случаи, когда ссылка общая или косвенная.

27

Исторические книги, или Хроники Ветхого Завета — Первая и Вторая книги Паралипоменон (прим. пер.).

28

Второзаконие 18, 9–10; 2-я Книга Царств 16, 3; 21, 6; 2 Паралипоменон 28, 3; Исайя 57, 5; Иеремия 7, 31; 19, 3–9; 32, 30–36; Иезекиель 23, 36–39; Михей 6, 7. См. также S. A. Cook, «Israel before the Prophets», Cambridge Ancient History, т. 3, гл. 9 (С. А. Кук, «Израиль до пророков», Кембриджские исследования по древней истории).

29

4-я книга Царств 21, 3–6 (прим. пер.).

30

Иезекииль 20, 26 (прим. пер.).

31

Исход 13, 13 (Правда, точно такой текст в русскоязычном издании Библии найти не удалось, хотя суть, разумеется, сомнений не вызывает — прим. пер.).

32

Дж. Дж. Фрэзер, «Золотая ветвь», Москва, Издательство политической литературы, 1986.

33

W. R. Holiday, «The religion and Mythology of the Greeks», Cambridge Ancient History, т. 3, гл. 22 (У. Р. Холидэй, «Религия и мифология греков», Кембриджские исследования по древней истории).

34

Бытие 22,1; книга Судей 11, 30–40.

35

«Рационализация» — психологическая защита. Как и всякая психологическая защита, она защищает психику человека от непереносимых или неприемлемых переживаний. В данном случае имеется в виду, что жертвоприношение собственного ребенка должно было вызывать внутренний конфликт и соответствующую тревогу, но этот конфликт вытеснялся из сознания, а тревога могла найти подходящее «разумное», или рациональное, объяснение, которое к тому же этически оправдывало бы страшный акт (прим. пер.).

36

Эдип не был ритуально принесен в жертву, он был брошен, оставлен беззащитным; эта практика, согласно Гиббону (Gibbon), иногда предписывалась, иногда допускалась и почти всегда была безнаказанной… Кровь младенцев пятнала Римскую Империю… до тех пор, пока такие убийства не были включены Валентинианом в Корнелианское право [530–533 гг. н. э.]. «Decline and Fall of the Roman Empire», 1776, гл. 44 («Закат и падение Римской Империи»).

37

Иезекииль 8, 7–16.

38

Дж. Дж. Фрэзер, цит. выше; Виргилий, «Энеида» vi, 136–148, 205–209 (Вергилий, Собрание сочинений, Студия Биографика, СПб., 1994).

39

По поводу золота как символа бессмертия см. Р. Онианс, «На коленях богов», М., 1999.

40

Г. Е. Батлер (H. E. Butler) во «Введении к Энеиде книга vi» («Introduction to Aeneid Book vi») указывает, что в южной Европе приносящая золотые ягоды омела не плодоносит зимой; Виргилий мог знать об этом, но позволил себе поэтическую вольность, чтобы соединить в золотой ветви два мистических качества.

41

Подстрочник, к сожалению (прим. пер.).

42

S. G. F. Brandon, «Man and his Destiny in the Great Religions», 1962, гл. 4 (С. Дж. Ф. Брэндон, «Человек и его судьба в великих религиях»). Место в книге Иова, вдохновившее Генделя на его величественную арию «Знаю, что жив мой Спаситель», видимо, слишком мистично, чтобы интерпретировать его как выражение веры в телесное воскрешение.

43

Книга Иова 10, 20–21 (прим. пер.).

44

Иезекиель 37, 1–14 (прим. пер.).

45

Даниил 12, 2 (прим. пер.).

46

2-я кн. Маккавеев, xii; см. Брэндон, цит. выше, стр. 137.