Игра мистера Ди

Сесиль Монблазе, 2021

В странном месте собрались люди со всего света, чтобы сразиться в туре древней японской игры каруты. Казалось бы, что может пойти не так, если разведчик из России хочет выиграть и сорвать куш? Только сверхъестественному по силам остановить его. Содержит нецензурную брань.

Часть вторая. Мелодрама

Когда я вошёл, в мою сторону повернулось несколько сидевших за столом игроков. Каких лиц тут только не было! Собрались абсолютно все странные люди планеты — от спокойного скандинава с лошадиным профилем, задумчиво вращающим большой тростью с набалдашником в виде короны («Дешёвка», — шепнула Чермизинова; мне оставалось только согласиться) до оживлённого маленького пакистанца, травящего анекдоты сидящей вполоборота американке. «Эту рожу я уже где-то видел, — обратился я к Алисе. — По-моему, это оружейный барон». Неожиданно пакистанец уставился на меня, как будто бы понял, о чём мы говорили. Мне сделалось слегка не по себе. Алиса воспользовалась ситуацией и помахала американке, а та улыбнулась ей в ответ. Определённо, я восхищался её самообладанием.

Пакистанец поклонился, изобразил вымученную улыбку и взором пригласил сесть рядом. Так получилось, что моё место находилось как раз по другую сторону стола, напротив кресла председателя. Кресло покоилось на небольшом возвышении, расправив свои псевдомраморные ручки. Рядом с ним стояла синяя табличка с одной лишь буквой «Д».

— Ди, — произнёс я вслух и огляделся по сторонам.

Над моей головой висела злосчастная люстра.

Алиса усмехнулась и сказала: «Дамоклов меч, ага». Американка, слегка поморщившись, достала из сумочки футляр с таблетками, нажала на пружину и выудила из открывшегося бархатного зева одну пилюлю. Я столкнулся с ней глазами. В бок меня пихнула Алисина рука.

— Карта?

— Туз, — ответил я. — Пиковый.

Это должно было означать: «Национальность? — Американка. Миллиардерша». Алиса удовлетворённо вздохнула и поправила пепельные волосы. Естественно, я отвлёкся от гражданки Звёздно-полосатого государства, которая своим странным пристальным взглядом уже успела подать мне несколько авансов. К сожалению, её кожа выдавала в ней любительницу бурных развлечений, которая уже лет примерно десять пытается с ними завязать. Но серые глаза были превосходны.

Я огляделся. Следом за Алисой было свободное кресло, а чуть подалее грузно уселся тот самый здоровенный рыжеватый скандинав, опираясь на чудноватую трость. Я ошибся в отношении него: он сверлил меня немного отчаянным, но как бы ничего не выражающим взглядом, как у персонажа-дровосека, питающегося человечиной, из чёрной комедии «Delicatessen». Но если у него и были какие-либо пристрастия гастрономического характера, то их причиной был явно не я. «Что поделаешь, женское тело нежнее», — подмигнула мне Алиса. Она тоже смотрела этот фильм — вместе со мной, разумеется. Босс благоразумно уклонился, как я помню. В то время меня мучило желание пообщаться с теми, кто меня хорошо знал; я не мог ни работать, ни шутить — даже редкая чёрная марка времён колониализма не вызывала во мне восторга. А знать меня по-настоящему — это не совсем то, что знать меня вообще. Вот Алиса знала. Она всегда обо всех знала.

Скандинав неожиданно перевёл взгляд на меня и вытянул вперёд большую, покрытую рыжеватой порослью руку. В середине ладони лежала коллекционная марка Норвегии времён немецкой оккупации. Я вздрогнул.

— Карта? — удивлённо вздохнула Алиса.

Её правое плечо начинало дрожать. Я хорошо знал этот жест.

— Бубновый валет, старая колода, правого угла нет, — начал отчаянно строчить я, поглядывая по сторонам.

Я ведь даже не заметил, как скандинав переместился — грёбаный Локи с пропорциями Тора. Неожиданно мои глаза упёрлись в молодого худощавого мужчину с большими оленьими глазами и огромным профилем — его нос и лоб нависали над маленькими губами, как неровная скала. Мужчина задумчиво почесал небольшую чёрную бороду и напевно протянул в мою сторону:

— Вы русссский?

Он слишком сильно надавил на звук «сссс», из-за чего его речь приобрела характер змеиного шипения. Впрочем, он и сам знал за собой эту слабость: я понял это по озадаченному выражению умного смуглого лица.

— Вы — армянин? — спросил я, с интересом заглядывая в эти большие страдальческие глаза великомученика, которые бывают почти у всех представителей этой нации.

— Отчасти, — уклончиво ответил смуглый. — Меня зовут Алавердян. Как вы очутились здесь? По приглашению Ди или кого-то из знакомых?

— А это так важно? — деланно удивился я.

«Переигрываешь», — написала в воздухе тонкая Алисина рука. «Pretty language, — пробормотала американка, очевидно, думая привлечь моё внимание. Я нарочно не поддавался.

— Это очень важно, — со значением произнёс армянин. — От этого зависит то, будем ли мы дружить или враждовать с вами.

И тут я только заметил пакистанца. После неудавшегося разговора с американкой он уставился в телефон, из которого по временам слышалась навязчивая поп-мелодия. Краем глаза я заметил, что он смотрит клип какого-то гёрлз-бэнда, но саму музыку предпочитает не слушать. «Клянусь четой и нечетой, клянусь мечом и правой битвой, мужик, я тебя понимаю», — мысленно поддержал я старания соотечественника Беназир Бхутто в борьбе со сладострастием. Но мне было суждено ошибиться: парень оторвался от коротких юбок и поднял глаза на армянина, произнеся раздельно и по слогам:

— Тогда. Я. Вам. Противник. Ахмад Хан-Назли. К вашим услугам.

Американка ахнула. Очевидно, она прекрасно знала, на что он способен. Скандинав поиграл желваками и угрожающе подался к армянину.

— Я с Ахмедом. Кто против, мать твою, а?

Все обернулись. Я увидел множество разных, обычных и необычных лиц, пресветлых ликов, отвратных морд — и на всех читался азарт и готовность даже не соревноваться, а грызть кости своих соперников. Молодая французская актриса, которую вы все наверняка видели, плотоядно облизнула губы.

— Ж-жесть, — выдохнула Алиса.

Ей было по-настоящему страшно, потому что её тонкие подвижные и радостные черты неожиданно застыли, а полная нижняя губа выпятилась вперёд.

Я знал, что именно я должен был сделать. Я видел это даже в стеклянных глазах бронзовых собак, горящих фосфорическим, поистине адским светом. Тут только я заметил, что на смешной табличке с приветствием в слове «Welcome» буква «L» была неожиданно красного цвета, отливавшего на свету, как дорожный знак.

Я громко вздохнул и просто, как бы между делом, произнёс:

— Ну, я. Я капитан второй команды.

— Так держать! Обожаю вас, русских!

— Особенно вашего президента! Как он лихо на медведе рассекал!

— Путiн — це лютый ворог украинського народу, — раздался одинокий голос, не скрывавший, впрочем, иронических нот.

— Доброго вам здоровья, пан Шнейдерман! Дякую, що я миллионер! — расхохотался другой смуглый человек.

Я тихо сидел: нарываться сейчас смысла не было. Надо было дождаться Ди, и уже тогда…

Мой взгляд неожиданно поймал странный блеск в глазах шведа. Да, добрый лесной человечище был представителем именно этой нации — недалеко от начала спины, сзади, на красной от напряжения нести туповатую и косматую голову шее, отчётливо виднелись очертания неплохо набитого трекрунура. Зрачки викинга были неестественно широкими.

— Берсерк он, наш Снорри, — вздохнула американка и примирительно посмотрела на шведского гиганта.

Рыжие кулаки плавно и словно бы нехотя разжались.

Алиса зашлась от подавленного хохота. Я прекрасно знаю этот смех: она поднесла левую руку к губам, как будто бы поправляя светлую прядь своего топорщившегося в разные стороны каре, а её глаза тем временем то увеличивались, то уменьшались, образуя небольшие морщинки. Рот её, светло-алый моллюск на белоснежной скатерти, был прикрыт, но я уже ощущал острые ракушечные края, которые впивались в нижнюю, немного отвислую, «габсбургскую», как она это называет, губу. Я смотрел на неё и ощущал внутренний, смутно осознаваемый протест против её смеха. Я хотел сломать его, как ломают ветки деревьев, пока не раздастся их жалобный холодный хруст. И точно так же я желал услышать её смех полностью. Или плач. Или возглас изумления. Или… что-то ещё?

Трекрунурщик, как я мысленно назвал Снорри, дотронулся до меня рукой и показал что-то блестящее во внутреннем кармане своего дипломата. Американка озабоченно нахмурилась. Кажется, звёздно-полосатая патриотка могла предугадать действия своего товарища за много миллиметров вперёд по его небольшим мозговым извилинам.

— Careful with that axe, Eugene, — примирительно сказал я, на всякий случай примериваясь дать точный удар серебряной ложкой под великанские ребра.

Американка зашлась в хохоте, который прозвучал для меня, как исполнение «Полёта валькирий» в сумасшедшем доме.

— Планируете ли вы обыграть Ди или уйдёте сразу? — шепнул мне Алавердян, садясь по левую руку от меня.

Его лицо было настороженно-удивлённым.

— Mochiron, — заявила победоносно американка и оглядела зал, остановившись на Снорри, Ахмаде и пане Шнейдермане.

— Цикаво, — пробормотал украинский патриот и обвёл рукой границы своих владений.

На его стороне теперь сидела замечательной красоты брюнетка со светло-карими кошачьими глазами. Даже не знаю, как это я не заметил её шагов. Дело ведь явно было не в толщине ковра, тогда в чём?

— C’e amor non e, che dunque? — сказала брюнетка приглушенным шелестящим голосом.

Если бы я был гадалкой, я бы говорил только так и не иначе.

Алиса напряглась и постаралась сделать вид, что выуживает секретную информацию из брюнеткиного бэкграунда. Да я и так это знал. Все знали. По-моему, «L» из слова «Welcome» включилась опять.

— Пиковый валет, новая колода, — небрежно произнесла Чермизинова.

— Да, — коротко отозвался я.

«L» мерцала зелёным светом.

— Скоро появится он, — настойчиво заговорил Ахмад, поглаживая смуглый подбородок. — И тогда мы узнаем, что там произошло в бухте Нанива.

— Быть может, на брегах Невы… — улыбнулся я.

— Нет, не так. «Где может быть, родились вы или блистали, мой читатель», — пробормотал Алавердян.

Американка тем временем настойчиво пыталась поймать взгляд Алисы, который рассеянно блуждал по залу, неожиданно ярко вспыхнувшему и осветившему самые тайные уголки, где уже стояли чернокожие официанты, нелепо наряженные в подобие шаровар. Свет, что самое интересное, шёл не от адски-отвратительного произведения искусства, а как будто появился из разлитого в воздухе неизвестного источника. Итальянская красавица тонула в нём, как в мадоннином нимбе; её тёмные волосы отсвечивали золотистыми бликами — как у всех порядочных флорентиек, в своё время делавших большую игру в герцогских спальнях. Даже звезда французского экрана стала другой — не такой… нежной. Если вы понимаете, о чём я.

— Сфумато, — тихо произнесла американка.

Её холодное вытянутое лицо зажглось внутренним воспоминанием, не таким интенсивным, как переходящие блики на жёстких средиземноморских волосах. Но… я почувствовал к ней симпатию и благодарно взглянул в эти серые глаза. Алиса поймала мой взгляд, и на мгновение — самую малость — её лицо перекосилось от плохо скрываемого раздражения. Ревность, дамы и господа, — это самое ужасное из всех чувств. Женщины могли бы добиться равенства с нами, как они это называют, хоть прямо сейчас, если бы они не испытывали друг к другу вот этого пустого непродуктивного чувства — вместо здорового восхищения, присвоения и преобладания. Но равенства между людьми нет, как нет равенства между моей неопытной в каруте рукой и цепкими, обезьяньими пальцами Ди.

— Говорят, руки Ди похожи на паучьи лапы, и потому у него такая быстрая реакция, — с деланым кокетством сказала американка, посмотрев на свои тонкие кисти в глубоких, словно изъезженная колея, морщинах.

Алиса попыталась наклониться к ней, чтобы — тоже нарочито, конечно, пока ещё нарочито — выразить своё участие.

— Должно быть, у него просто хороший слух, или он умеет читать по губам, или… — она запнулась, — нечто ещё, миз…

— Баллард, — протянула хрупкую ручку американка.

Алиса осторожно взяла её в свою, как будто боялась разбить этот маленький артефакт. «Они требуют нежного обращения», — учил я её. Алиса помнила, она всё прекрасно помнила. Я делал из неё аналог себя, женщину-Донжуана. Точнее, донью Хуану. Она так хорошо чувствовала все правила обращения с женщинами, ведь правил обращения с женщинами я и сам не знаю.

Точнее, их никогда и не было. С каждым человеком, встреченным мне на моём жизненном пути, мне всегда хотелось обращаться как с отдельной, независимой от моего центра притяжения Вселенной, со своим сводом формул и своим Большим Взрывом. Я знаю, что жизнь каждого человека искорёжена и порвана в клочья обстоятельствами его существования, иногда даже самим фактом появления его или её на свет в этом строго определённом теле, с этими родителями, которые вполне могут понимать, разделять или даже поддерживать этот тонкий и звонкий, как говорится, росток — так держат за крылья бабочку, помогая ей взлететь — и одновременно ломая её. Так подкрашивают губы, убивая их свежесть. Так ломают руки девушкам, помогая им осуществить их и своё предназначение на этой Земле — и потом уничтожать их непотревоженность, даже изменять их запах. Помните фильм «Детки»? Так вот, там один герой любил девственниц — Каспер его, кажется, звали; так вот, он говорил, что (цитирую) «от баб запах другой». А потом актёр, игравший этого самого Каспера, помер от передоза. Вот. А я жив и сегодня по-прежнему красив — как никогда на свете. «Эх, не к добру», — сказала Алиса мне в зеркало. И в этот момент я подумал, как же я всё-таки буду выглядеть в гробу — лучше, чем Ривер Феникс, а?

«Ja, ja, mein Sier», — прошептал чей-то голос над моим ухом. В позвоночнике моём как будто зашатался невидимый шуруп и, ввинчиваясь в резьбу, больно расправил мои плечи, вешая на них тонкую шею, ставил гордую несломленную голову и открывал глаза, обрамлённые тёмными и скрещёнными, как ласточкины крылья, ресницами.

Конец ознакомительного фрагмента.