След в прошлом

Серж Бэст, 2020

В адрес писателя – отставного полковника военной контрразведки ФСБ России доставлена бандероль с дневниками, написанными неизвестным ему автором. В них он пишет о пограничниках, рядовых и офицерах, сердца которых опалены далёкой, но не забытой афганской войной, а также и об их мирной жизни полной самых различных приключений, нередко связанных с риском для жизни. Решение писателем принято, не колеблясь, – должна быть написана книга, адресованная не только настоящим мужчинам, но также и настоящим женщинам…

Глава четвёртая

Максим облегчённо вздохнул — наконец-то пришёл долгожданный перевод к новому месту его службы. Этим местом, как он и хотел, явился Дальний Восток, а конкретнее, остров Сахалин. Уже после новогодних праздников он должен убыть в Тихоокеанский пограничный округ, в город Владивосток. Эта новость приятно тешила и согревала его душу.

После развода с женой он только и мечтал, чтобы уехать служить подальше от Алма-Аты. Остров Сахалин, по его мнению, был именно таким местом.

С сыном проблем у него было, Клим был пристроен, учился хорошо, занимался спортом, сохранил нормальные отношения с матерью. Ну, и наконец, имел подружку, что для молодого человека, находящимся на казарменном положении было делом весьма важным.

Максиму оставалось заказать билет, собрать вещички, отправить багаж и накрыть стол для прощального ужина со своими друзьями и коллегами…

День чекиста, о котором так много говорили в пограничном училище, в связи с ожидаемым приездом «Штирлица», ушёл в небытие. Причиной тому явились новые волнения среди молодёжи на национальной почве, но уже в Караганде. Как и в столице, бузить там стали студенты нескольких вузов. Пограничное училище вновь перевели в режим «Постоянная боевая готовность».

Клим к переводу отца отнёсся спокойно, ибо это событие было ожидаемым. А также спокойно он отнёсся и к тому, что столь желанная встреча с известным актёром кино не состоялась. Единственное, огорчало его и его друзей, это то, что их курсу не удалось поучаствовать в подавлении экстремистского мятежа.

Их вовсе не смущал тот факт, что госпиталь и медсанчасть были забиты курсантами старших курсов, получившими ранения и увечья во время стычек с экстремистами. Все они, в их глазах, были героями.

Понятное дело, молодёжь, им только предоставь возможность ободрать свои кулаки в потасовке с противником, а во имя чего, этот вопрос у них не возникает. Главное, для них это — НАДО! Как тут не вспомнить западных психологов Лоренца и Мюррея, а также их сподвижников, утверждавших, что человек драчлив по своей природе.

Иное дело с оценками произошедших событий обстояло в офицерской среде. Если вначале у курсовых офицеров, так же, как и у их подопечных, преобладали воинствующие настроения, то позже оно круто поменялось.

Стало известно, что большое количество задержанных молодых людей было вывезено специальными машинами и автобусами за несколько десятков километров от города, где они были оставлены полураздетыми в поле на снегу, а с некоторых были сняты брюки. В адрес сотрудников правоохранительных органов посыпались нелицеприятные оценки.

Они что совсем одурели? — витал в воздухе единый у всех вопрос.

— Может быть, это всё-таки наговор? Неужели наши славные правоохранители дошли до такой дикости, — усомнился Максим в разговоре с Николаем.

На что Николай знающе хмыкнул.

— Какой там наговор. Мой дядя всё это подтвердил, он даже по этому поводу написал письмо своему руководству и в ЦК партии. Солдаты внутренних войск по несколько часов заставляли задержанных лежать на земле. При этом они добивались, чтобы те обязательно грудью задевали землю, а тот, кто хоть на секунду посмел поднять голову или оторвать грудь от земли, сразу же получал от них очередной удар дубинкой.

— Ужас! На дворе не май-месяц, а декабрь, — возмутился Максим. — Представляю, какая ненависть переполняла их души…

— Любви к нам — русским такое скотское поведение по отношению к местным точно не добавило…

— Ты прав, не добавило.

— Кстати, а что руководство, ответило твоему дяде?

Николай усмехнулся.

— Его вызвали в ЦК партии, и один из секретарей злобно сказал ему: «Ты что ж им своё одеяло не принёс из дома?».

— Ну, и рыло этот секретарь. А ведь всё начиналось с мирных лозунгов, казахи лишь хотели отмены назначения чужака — Колбина и избрать вместо него казаха или хотя бы казахстанца, за что их и «отметелили» по полной программе.

— Дядя сказал, что правоохранительными органами было задержано около десяти тысяч человек, около двух тысяч казахов получили черепно-мозговые травмы. А сколько человек вывезли в поля, над сколькими поиздевались — это одному господу богу известно. Вот во что обошлась операция под названием «Метель».

А этот секретарь ЦК компартии — рыло, — с презрением сказал Николай. — Он поставил вопрос перед руководством МВД, чтобы моего дядю уволили из органов, как несознательного элемента.

— Твой дядя, наверное, переживает?

— Да, нет. Он плюётся…, — усмехнулся Николай. — Говорит, что ни дня больше не хочет работать на эту власть. Ведь по указаниям ЦК в городе порядке были сформированы народные дружины из числа русских, численностью порядка десяти — пятнадцати тысяч человек. Для них на заводах изготовили вооружение — обрезки арматуры, цепи, резиновые кабели, якобы для самообороны и защиты от хулиганов из числа казахов.

В своём письме, копию которого я читал, он написал о недопустимости формирования дружин по национальному признаку, ибо это может привести к необратимому расколу между двумя братскими народами, жившими многие годы в дружбе и согласии.

— Молодец твой дядя. А ещё молодец наш генерал, — добавил Максим. — Я слышал, что ему предложили представить личный состав, который был на площади у здания ЦК, к награждению медалями «За отличие в охране общественного порядка», так он отказался, счёл негеройским делом для пограничников разгонять сапёрными лопатками свой народ.

По лицу Николая пробежала ухмылка.

— Ему предложили медали, чтобы понесённый нами материальный ущерб не восстанавливать. С медалями проще — вручили и забыли. — А так сорок девять тысяч шестьдесят шесть рублей надо выплатить, — ехидно хмыкнул он.

— Откуда знаешь про этот ущерб?

— Всё оттуда же — от своего дяди. Впрочем, хватит о нём. Скажи лучше, как обстоят дела у твоего сына — Клима, — поинтересовался Николай, перед тем как уйти, — наверное, рад, что в заварушку не попал и кирпичом по физиономии не получил?

— Если был бы рад…, — рассмеялся Максим, — а то горюет со своими дружками, что не представился шанс отличиться, забывая о том, что на поле брани всякое бывает…

— А подружка у него есть?

Максиму неожиданно стало смешно.

— Не поверишь, но геройство для моего сына важнее, про подружку он на время забыл. А она ведь учится в художественно-театральном институте, — в этом рассаднике экстремизма, — неожиданно встревожился он. — Там почти девяносто процентов местного этноса, кабы беды с ней не приключилось…

Вывод Максима относительно своего сына был ошибочным, уже вечером Клим пришёл к нему в канцелярию. Он выглядел крайне озабоченным.

— Пап, — выпалил сын с порога, — меня замкомвзвода отпустил к тебе всего на десять минут, поэтому слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты заехал к Дусе и передал ей моё письмо. Ей будет приятно получить его в канун Нового года, в нём пара немецких новогодних наклеек. Дуся уже две недели молчит, у меня плохое предчувствие, не случилось что-либо с ней…

— Не волнуйся, сын. Перед Новым годом почта перегружена, поэтому идут сбои. Кстати, откуда, к тебе прилетел контрабандный товар? — поинтересовался Максим.

— Наклейки мне подогнал Толик, у него брат служит в Германии, в группе советских войск.

— А-а-а, — протянул Максим, — там такого добра много. У дембелей, отслуживших в Германии, наклейки почитаемый атрибут.

— А ещё брат выслал Толику авторучку с голой девушкой, которая одевается и раздевается. Забавно! Он показал её только мне, потому как боится, что у него её заберут. Скажут, что не положено…

— И правильно скажут, — усмехнулся отец.

— Ты когда письмо Дусе отдашь?

— Сегодня и съезжу к ней. Она там же в «Компоте», на улице Яблочной?

— Да, — рассмеялся Клим, она живёт там же, номер её дома 21…

На тёмном декабрьском небе вспыхнули одна за другой осветительные ракеты, озарив жёлтым светом частные постройки жилого сектора, названного в народе «Компотом» из-за его улиц, носящих фруктовые названия: Яблочная, Грушевая, Виноградная…

Трое молодых парней, одетые в чёрные дублёнки, с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза кепках, распахнули калитку и решительно вошли во двор небольшого дома.

Непроглядную тьму во дворе рассеивал только свет одиноко болтающего на столбе уличного фонаря, да полоски жёлтого света, просачивающиеся через щели в деревянных ставнях небольших перекошенных оконцев.

Один из непрошенных гостей, подкрался на согнутых ногах, к окну и осторожно заглянул в одну из щелей ставень.

— Вижу двух баб, — проговорил быстро он.

— Смотри лучше. Их должно быть три, — процедил сквозь зубы его подельник.

— Нет, их две…

— Значит, третьей крупно повезло, — зло хохотнул он…

В доме действительно находились две женщины — Дуся и её мать Елена Феликсовна Тобольская. Бабушка — Матрёна Ильинична, которую Дуся звала «старой мамой», захворала и уже несколько дней находилась на излечении в городской больнице.

Женщины сидели за столом и лепили к Новому году пельмени. В углу громко тикали старинные напольные часы.

Дуся уже вторую неделю прогуливала занятия в институте, из-за внезапной агрессии к ним «этносов», так они с подругой Аллой, называли меж собой студентов из числа казахов. «Этносы» в их институте составляли подавляющую часть, но это их не беспокоило, но, как оказалось, лишь до поры до времени — до наступления «Желтоксана».

Институт в одночасье превратился в бушующее море человеческих страстей. В его коридорах появились взрослые дядьки в окружении старшекурсников, явно неотносящиеся к числу преподавателей. Все они что-то злобно выкрикивали на казахском языке, и разбрасывали листовки с воинствующими призывами.

Через несколько часов в руках их сокурсников неведомо откуда взялись металлические штыри и цепи, которыми они демонстративно размахивали, бросая при этом многозначительный взгляд в сторону студентов из числа русской национальности. Их лица при этом горели гневом, а глаза были наполнены безумием…

На выходе из института их с Аллой остановила группа старшекурсников, во главе с известным в институте спортсменом по кличке «Абдрахман». Им сунули транспаранты с надписью: «Казахстан — казахам!» и, под угрозой физической расправы, заставили идти вместе со всеми на площадь Брежнева. По дороге им удалось затеряться в толпе и сбежать…

Уже вечером из телевизионных новостей они узнали о кровавом побоище, произошедшем на площади у здания ЦК компартии Казахстана.

Кадры хроники засвидетельствовали как многотысячная толпа, состоящая в основном из студенческой молодёжи, вооружённая кольями, арматурой и ломами, с громкими криками бросилась на штурм здания ЦК, пытаясь опрокинуть шеренги солдат, милиции и пограничников.

Объектив запечатлел растерзанное тело работника местного телевидения, шестнадцатилетнего русского мальчика, их сверстника, заколотого ножом в автобусе кондуктором, а также истекающего кровью молодого казаха…

Все дни, пока по телевидению транслировались видеозаписи кровавого побоища, Дуся внимательно всматривалась в лица пограничников, державших оборону у входа в здание ЦК, ведь среди них мог быть Клим.

Ей даже показалось, что она увидела его отца, но потом засомневалась. У неё была плохая зрительная память, к тому же она видела его лишь дважды в своей жизни.

О продолжении учёбы в институте, после случившегося, не могло быть и речи. Дуся это прекрасно понимала, но вот, как сказать об этом матери, не знала. Поэтому разговор на эту тему она решила составить по завершении новогодних праздников.

Уйти из института решила и Алла. Она, в отличие от своей подруги, всё уже рассказала своим родителям. Решение её отца было категоричным.

— Из этой «бурсы» тебе нужно уходить, её ещё долго будет лихорадить, — сказал отец. — Казахи народ злопамятный. Да и дружбу с курсантами пограничного училища они тебе и твоей подруге не простят, — добавил он к сказанному.

— Дуся, к нам во двор, кажется, кто-то зашёл, — испуганно сказала мать, — я слышала скрип калитки…

Дуся вышла в спальню и посмотрела в прорезь оконных портьер. Сердце её обмерло. Двое парней, стоявшие напротив окон их дома, были хорошо ей известны, и она их узнала сразу.

Это был «Абдрахман», угрожавший ей и Алле расправой в случае, если они откажутся пойти с ними на площадь, и Аскар Байжанов — друг Газизы, которого когда-то поколотил Клим.

— Мама, мы никому не открываем, — побледнев, прошептала она.

— Конечно, доченька, не открываем. Поздно уже…

Раздался стук в дверь. Мать, преодолевая страх, вышла в коридор и осторожно подошла к входной двери.

— Кто там?

— Здравствуйте! Мы институтские друзья Дуси. Хотим поздравить её с наступающим Новым годом, — послышалось в ответ…

Мать обернулась и вопросительно посмотрела на дочь. Дуся отчаянно мотала головой, — не надо открывать!

— Её нет дома, она у подруги, будет завтра.

За дверями послышалась какая-то возня.

— Еетiрiк айтасын! (лживая сука, казахск.) — прохрипел злобный голос, — твоя дочь дома и подарок свой она от нас получит, хочет она того или нет…

— Немедленно уходите, иначе я вызову милицию!

— Вызывай, если сможешь!

Мать бросилась к телефону и набрала «02».

— Алло! Милиция!

Трубка ответила безмолвием.

— Мама, они перерезали провод…

— Послышался звон разбитого оконного стекла…

Женщины бросились в комнату, но уже на пороге отпрянули назад от волны жара, хлынувшей им навстречу. Внутри комнаты бушевало пламя. Нос уловил запах огня и бензина.

— Помогите! Горим! Пожар! — закричала мать и тут же закашлялась от едкого дыма. — Доченька, бежим из дома!

Они побежали к входной двери, но открыть её не смогли, — преступники подпёрли её снаружи. Дусю, от страха быть сожжённой в огне, парализовало: она не могла ни кричать, ни плакать…

Мать не сдавалась. Она опрокинула на пол бочку с водой, стоявшую в коридоре, и тем самым высвободила вход в подполье.

— Лезь быстрей в подпол! — приказала она дочери, и, не дожидаясь, когда она это сделает, схватила за руку и буквально втащила её туда…

Вот и Яблоневая улица. Там за поворотом дом, в котором живёт Дуся с матерью и бабушкой. В свете автомобильных фар Максим рассмотрел троих молодых казахов, бежавших по дороге навстречу ему.

Увидев его «Жигули», один из них поднял руку. Максим сразу узнал его. Это был выродок семейки Байжановых, который попортил немало ему крови, утверждая, что Клим во время драки обчистил его карманы.

— Ну, уж нет! Взять могу только оленем на капот! — процедил сквозь зубы Максим и утопил в пол педаль акселератора. В нём неожиданно вновь вскипела злоба к нему и всем тем, кого он несколько дней назад усмирял на площади.

Вот и дом семьи Тобольских. Но что это? Из окон дома вырывались наружу языки пламени.

— Чёрт! — выругался он. — Похоже, что те отморозки, которые попались ему навстречу, подожгли этот дом.

Он выскочил из машины и вбежал на крыльцо. Ударом ноги выбил доску, подпиравшую входную дверь, и вошёл в дом. Пинком распахнул дверь в комнату. В ней вовсю бушевал огонь, оранжевые языки пламени лизали стены.

Он глянул вверх. Потолок также полыхал, и с него вниз сыпались искры. Того и гляди, что скоро обрушится. Дым практически не давал что-либо разглядеть. Максим на мгновение замер в отчаянии.

— Есть, кто в доме! — крикнул он и прислушался. Никто не отозвался. Слышен был только гул и треск набирающего силу пожара.

Максим поднял воротник бушлата, опустил клапана армейской шапки, вжал голову в плечи, вдохнул полной грудью и бросился сквозь огонь внутрь комнаты. Вокруг всё полыхало. Быстрым взглядом окинул комнату, в ней никого не было.

Пинком открыл дверь в спальню. Здесь тоже было пусто. Закончился воздух в лёгких и кашель, вызванным едким дымом, взорвал его изнутри. Нужно было уходить…

Он выскочил назад в коридор. Нестерпимо жгло спину и ноги. Он сбросил с себя прогоревший бушлат на пол и тут увидел металлическое кольцо в доске пола. Это вход в подполье, — осенило его. Женщины могут быть там. Медлить нельзя. Он потянул кольцо на себя и поднял дощатую крышку, закрывавшую вход в подпол.

Их он увидел сразу. Мать и дочь лежали в бессознательном состоянии у нижней ступени лестницы. Он поднял их тела наверх, а затем вытащил во двор.

Уложив рядом на замёрзшую землю, он в первую очередь стал делать искусственно дыхание матери, рассудив, что у Дуси больше жизненных сил. Как только мать очнулась, он, не медля ни секунды, стал оказывать помощь Дусе.

Придя в сознание, мать какое-то мгновение смотрела очумевшими глазами на то, как Максим делал искусственное дыхание её дочери, затем опомнилась и принялась помогать ему. Наконец, в сознание пришла и Дуся.

Вскоре к ним подбежали жильцы ближайших домов, кто-то принёс тёплые вещи, женщин укутали…

Затем во двор въехала пожарная машина, за ней следом «Скорая помощь».