Честное слово вора

Михаил Серегин, 2004

Коля Колыма всегда слыл пацаном «правильным» и среди блатных авторитетом пользовался заслуженным, ибо жил и мыслил исключительно «по понятиям», чтил, что называется, неписаный кодекс воровского мира. Но однажды он влип по самое «не могу». Шутка ли: сам Батя, смотрящий по Магаданской области, дал ему на хранение свои кровные, честно заработанные сто кило золота, предназначенные для «грева» лагерного начальства, а Коля в одночасье «рыжья» лишился – какие-то камуфлированные отморозки совершили гусарский налет на его квартиру, замочили корешей Колымы и забрали драгметалл. Самому Коле, правда, удалось избежать участи покойника; он даже узнал, кто всю эту пакость ему устроил. Но что толку: Батя-то теперь уверен, что это Колыма «увел» золотишко, срежиссировав спектакль под названием «Налет на хату». Выход один – найти и наказать «крысу»…

Глава 7

В марте тундра выглядит совершенно вымершей. До короткого времени, когда станет тепло и все начнет бурно цвести, остается еще три месяца, а пока свирепствуют лютые морозы. Огромные заснеженные пространства кажутся попросту непригодными для кого-то живого, кругом только снег и лед, безмолвие и неподвижность. Нет никаких других цветов, кроме белого. Колыма в это время промерзает чуть не до дна и засыпает, засыпают и окружающие ее сопки. Но люди отличаются от всех прочих живых существ в том числе тем, что ухитряются жить и там, где вся жизнь замирает до лета и тепла.

Среди белого безмолвия было лишь одно темное пятно, а точнее, несколько находящихся рядом пятен. Это расположенное в районе поселка Ягодное спецучреждение ОС 18/20 — знаменитая на всю Магаданскую область «двадцатка», «строгач». Выглядело спецучреждение совершенно классическим для такого рода мест: колючая проволока в несколько рядов по периметру, высокие заборы, вышки с охранниками, предзонник, башенка ДПНК, возвышающаяся над плацем, простреливаемые коридоры.

Над территорией лагеря слышался доносившийся из питомников лай овчарок, из труб шел густой дым. В одной из камер жилого блока, на шконарях около окна, в самом «козырном» месте сидели несколько человек и играли в «секу» самодельными стирами, сделанными из газет. На стенах рядом со шконками были развешаны плакаты с изображениями полуобнаженных красавиц, дальний закуток был завешен одеялами. По всему этому, да и по внешнему виду сидящих на шконарях людей, открытые участки кожи которых были густо покрыты татуировками, можно было легко догадаться, что это блатной угол, место, где живут самые авторитетные в камере люди.

А может быть, и не только в камере — для смотрящего по камере лагерная администрация наверняка не стала бы закрывать глаза на украшавшие стенки плакаты. Да и в «секу» блатные играли совершенно спокойно, не оглядываясь на дверь, они явно были уверены в том, что их не потревожат, хотя азартные игры в лагерях, разумеется, строго запрещены. По кругу, из рук в руки передавался чифирбак; игравшие по очереди прикладывались к нему, отхлебывали первоклассного чифиря и отдавали следующему.

Впрочем, было заметно, что ни «сека», ни чифирь по-настоящему не увлекают блатных. Из чифирбака все отхлебывали совсем помалу, а играли лениво. Судя по всему, куда больше их занимал разговор, темой которого были недавно пришедшие с вольняшки новости.

— Совсем менты оборзели, — сказал здоровенный, чем-то похожий на гориллу, плечистый мужик с длинными руками, передавая чифирбак своему соседу. — Ни обвинения, ни суда — мочканули пацанов по беспределу и «рыжье» забрали. Раньше не было такого.

— Да, может, это и не менты, — отозвался невысокий пожилой блатарь с большим шрамом на правой щеке. — Форму ментовскую сейчас на рынке купить можно, а те вроде и без формы были, в одних камуфляжах. Такой наезд любой отморозок устроить может.

— Откуда отморозкам знать о «рыжье»? — недоуменно спросил третий, тасуя стиры. — Про него только Батя знал, да те, кому он рассказал. Коля Колыма первый.

— А ментам откуда знать? — не сдавался блатарь со шрамом. — И отморозкам любым, и мусорам знать про «рыжье» неоткуда. Разве что стукнул кто… — На этих словах блатарь зло прищурился: было ясно, что он много бы дал, чтобы добраться до стукача.

— Да кто стукнуть мог?! — возмущенно воскликнул гориллообразный. — Батя бы никому гнилому про «рыжье» не сказал, не такой он человек.

— Всякое бывает… Иногда и проверенные люди сучатся. Колыма-то пропал, а куда — непонятно. Почему двух его кентов замочили, а он сам в живых остался?

— Не клепай на Колю! — резко сказал молодой парень, до сих пор не участвовавший в разговоре. — Колыма правильный человек, он мне раз жизнь спас, не мог он ссучиться! Мы еще мало знаем, вот скажет Батя свое слово, тогда и судить будем.

— Правильно пацан говорит, подождем, чего Батя скажет, — поддержал молодого один из блатных. — Уж он-то знает и кому про «рыжье» говорил, кому греть «хозяина» поручал… Вот от него все и узнаем.

— Да, слово Бати — это слово Бати, — уважительно кивнул пожилой. — Я бы и раньше ему поперек ничего не сказал, всегда я его уважал, а теперь и вообще никакого базара нет. Чтобы своих отгонов не пожалеть ради братвы — мало кто бы на такое пошел, особенно в наше поганое время.

— Это да, — согласно кивнул гориллообразный, — такие блатные, как Батя, сейчас редкость. Нынешние баб себе заводят, деньгами сорят, о братве и понятиях забывают, а Батя — настоящий законник.

Блатные закивали. Было видно, что смотрящий по Магаданской области пользуется самым настоящим, неподдельным уважением.

Послышался лязг открываемого замка. Блатные повернулись к входу. Дверь открылась, и в камеру вошел сухощавый, густо татуированный старик с золотой фиксой. С первого взгляда было видно, что это очень опасный человек. Несмотря на немалый возраст, движения его были плавными и уверенными, в повадках было что-то напоминавшее дикого зверя, волка, крадущегося по ночному лесу. Было ясно, что старик каждую секунду готов отразить или нанести удар.

Лицо его покрывали морщины, рассекавшие темную кожу, но глаза были ясными, а во взгляде видны были ум, железная воля, жестокость и привычка повелевать. Это и был Вячеслав Сестринский, Батя, один из самых известных в России воров в законе, смотрящий по Магаданской области, лидер группировки блатных, железной рукой ею управляющий. Он же был третейским судьей и прямо с этой зоны мог карать и миловать весь блатной Магадан. И хотя под напором разных отморозков авторитет группировки блатных в Магаданской области последнее время сильно пошатнулся, Батю до сих пор все уважали и побаивались.

Он подошел к блатному углу, сел на одну из шконок и негромко сказал:

— Толковище.

Этого слова ждали все находившиеся тут блатные. Несколько человек тут же встали и отошли в сторону, в углу остались только Батя и его особо приближенные.

— Короче, так, пацаны, — веско сказал Батя. — Вы новости с вольняшки и так, наверное, знаете, но если кто не знает, я вам сейчас еще раз расскажу. Хотел я всей магаданской братве помочь, подогреть областного «хозяина», чтобы он своим спустил приказ кончать с беспределом на зонах. А то, сами знаете, какое тут гнулово началось, жизни не взвидели. Сейчас-то полегче стало, сами видите, а что месяц назад было?

Сидящие вокруг люди закивали. Действительно, последний месяц режим сильно смягчился, и все благодаря стараниям Бати.

Смотрящий немного помолчал, а потом продолжил:

— Но общак у нас оскудел, на подогрев «хозяина» денег там не хватило бы. Ингуши проклятые и спортсмены все под себя гребут, приисков наших все меньше остается. От верных людей знаю, спортсмены зимой еще, пока сезон не начался, на старателей давят, угрожают, у некоторых даже из семьи кого-то в заложники берут, лишь бы только те золото им несли, а не нам. А «зверьки» просто по беспределу перехватывают наши артели, когда те с «рыжьем» возвращаются, и перекупают у них добычу. Мы, конечно, им противостоим, но с беспредельщиками бороться трудно, сами знаете. Хотя, думаю, скоро все переменится, настанет наше время. Но сейчас, пока в общаке лавэ на подогрев мусоров нет, я решил из своих «отгонных» на общее дело отсыпать, помочь братве, чтобы всем нам легче жить стало. Я-то уж одной ногой в могиле, считай, стою, а с собой «рыжье» на тот свет не заберешь, вот я и хотел оставить после себя у братвы добрую память. Но нашлись какие-то суки, — голос Бати стал резче, — которые мои «отгоны» увели. Устроили наезд, двух правильных пацанов завалили и все «рыжье» забрали. Вломились какие-то парни в камуфляже, через дверь и окно одновременно, пацаны ничего и сделать не успели. Снаряжены были те, кто нападал, по высшему классу. Оружие все с глушаками, броники, рации. Наезд вроде как ментовский, вот только какая сука им про «рыжье» стукнула, непонятно. Но хранить «рыжье» и до «хозяина» его довести я поручил Коле Колыме, все вы его знаете. А Колю Колыму не убили, он в живых остался и исчез непонятно куда. Не видели его с тех пор ни живым, ни мертвым. Почему, спрашивается?

— Так ты думаешь, это Колыма все замутил? Стукнул ментам, а сам с «рыжьем» подорвал? — спросил молодой парень, заступавшийся за Колыму до прихода Бати. — Да не может такого быть! Может, его тоже вальнули?

— Тех пацанов, что там замочили, прямо на месте и оставили. А тела Колымы там не нашли. Значит, живой он. Да, и еще скажу: менты его в розыск объявили, по всем участкам ориентировки на него разослали. На жмура в розыск не подают. Значит, и правда ссучился Колыма и закрысил мое «рыжье». Иначе почему он один живой остался, когда его кентов завалили, и почему мне маляву до сих пор не кинул?!

— Так ведь… Колыма же нормальный пацан. — Голос молодого звучал уже нерешительно. — Ты же его отлично знаешь… Штрафняк в Сусумане, бунт на якутском этапняке. Ты ведь сам ему «рыжье» доверил! Это же правильный человек, блатной по жизни!

Батя с шумом втянул в себя воздух и на выдохе коротко бросил:

— Кому блатной, а кому портной. Зря я ему доверился. Людишки сучатся, время такое. Он думает, что на вольняшке его не достанут? Еще скорей, чем на зоне.

— А если на материк свалит? — спросил пожилой блатной со шрамом. — Или уже свалил?

— И там достанут. И за границей. И на дне морском, если потребуется.

— Правильно, — кивнул пожилой. — Сук надо наказывать.

На этот раз молодой приоткрыл рот, но так и не решился ничего сказать. Против опыта и авторитета Бати переть было никак невозможно, да к тому же закрадывалась в голову поганенькая мыслишка. А может, и правда Колыма? Ведь странно как получается: всех мочканули, а его одного — нет. И «рыжье» было ему доверено, не кому-нибудь. Может, и правда ссучился?

— Кому ты это поручить собираешься? — спросил пожилой. — Я сам бы за это дело взялся, но мне до откидки еще больше года.

— Ворону поручу, — ответил Батя. — Из всех моих «торпед» он лучший, ему такие косяки разруливать не впервой. Всех, с кем я знаком, он тоже знает.

— Это тот Ворон, что с нами чалился? — спросил молодой. — Ну, который полгода как откинулся?

— Он, — скупо кивнул Батя.

— Ворон? — с легким сомнением в голосе переспросил пожилой. — Серьезный пацан, базара нет, но не все, кто тебя бы на вольняшке послушались, его слушать станут. Он все-таки не в законе.

— Скоро будет в законе. Как почую, что помирать скоро, так и его короную, смотрящим после меня он станет, этому пацану я верю, он косяков не напорет. А что слушать его не станут… Станут. Он и так пацан известный и авторитетный, свои люди у него есть, а я сейчас еще и позвоню на вольняшку и маляву напишу, чтобы его слушали.

Батя привстал со шконки и достал из-под матраса мобильник, набрал номер:

— Алло… Илью позови. Неважно, скажи, что Батя с ним говорить хочет.

На несколько секунд смотрящий замолчал, потом снова заговорил:

— Ворон, ты? Да… Знаю уже, потому и звоню. Разбираться с этим ты будешь. Да… Братве я маляву напишу, чтобы все знали, что ты по моему слову этим делом занялся. А Егору, Семе Косильщику и Шарманщику я сейчас позвоню еще… А сам-то что думаешь? Понятно. В общем, давай, если «рыжье» вернешь и суку накажешь, то в обиде не оставлю, ты меня знаешь.

Батя нажал отбой и тут же набрал следующий номер:

— Егор, ты? Слушай, если к тебе Ворон придет и помощи попросит, помоги. Я ему велел «рыжье» свое искать, которое Колыма закрысил… Ну и хорошо… Счастливо.

Следующие два звонка почти дословно повторяли этот, только звонил смотрящий другим людям. Закончив говорить, он спрятал мобильник под матрас, достал оттуда ручку, листок бумаги и написал на нем несколько предложений. Закончив, он протянул маляву молодому парню и сказал:

— Переправишь как обычно. И побыстрее.

Молодой взял записку, кивнул и рискнул спросить:

— А что пацаны? Все на Колыму думают?

— Все, — кивнул Батя. — Весь город только о том и говорит, что Колыма меня кинул. Ну да ничего, свое он получит.