Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

Сергий Чернец

Собрание сочинений рядового писателя включает в себя рассказы и повести, написанные на протяжении нескольких лет. В своих рассказах писатель описывает жизненные ситуации, которые мы не замечаем, а если видим, то проходим мимо. Его герои отчасти списаны с его жизни. Жизнь страшно интересная, именно страшная иногда, но интересная. Некоторые рассказы представлены в номинации на премию «Писатель года» 2014, 2015 и 2016 годов.

Варвар —

— (рабочее название).

Важин Сергей Степаныч, возвращался домой из поездки в город. Он был уже старый и сутулый, с мохнатыми бровями и седыми усами. В город он ездил в пенсионный фонд, а заодно и к нотариусу писать завещание (неделю назад с ним случился удар, вызывали скорую — инсульт). И теперь в автобусе, сидя у окна, он грустно вздыхал, глядя на унылый осенний пейзаж, — видимо, его не покидали мысли о близкой смерти, о «суете сует», о бренности всего земного….

На конечной остановке, в районном поселке, когда все пассажиры разошлись, мы остались вдвоем. Сергей Степаныч грустно сидел на лавочке. Тут мы и познакомились. Выяснилось, что идти нам было по пути. Мне надо было в соседнюю деревню, к родне по делу.

— Да ведь это же восемь километров отсюда, пешком через лес — далеко! — сказал Важин таким тоном, как будто с ним кто-то спорил. — Слушай! Сейчас Вы никакой попутки не найдете. Самое лучшее для Вас пойти ко мне, у меня переночевать. А утром, я знаю, на молокозавод приезжает машина с фермы, вот и подвезет Вас, я сам договорюсь.

Недолго подумав, я согласился.

Жил Сергей Степаныч в конце поселка, как на отшибе, возле молокозавода. От последних домов поселка его двор отделял обширный пустырь и получался хутор. У соседей дом и двор его так и называли «Варварский хутор». Много лет назад, когда строили молокозавод, частные дома окраины сносили, его дом впритык к участку завода остался.

Не хотел он никуда переселяться, тем более в квартиру четырехэтажных домов, которые построили, в «поселке городского типа». И какой-то из комиссии «землемер» назвал его сурово: «Ты — варвар! Там горячая вода, канализация, а ты в дикости хочешь жить: туалет на улице!» Скандал был на весь поселок, отсюда и пошло — «варвар, варвар, варварский хутор». Это еще больше укрепилось, когда дети Важина подросли и стали совершать набеги на соседские сады и огороды в поселке, были пойманы неоднократно.

— Да-да! — говорил Сергей Степаныч, узнав, что я не женат. — Жениться никогда не поздно. Я сам женился, когда мне было сорок два. Говорили — поздно, вышло не поздно и не рано, а так, лучше бы вовсе не жениться.

— Мне уже сорок восемь, скоро полжизни пройдет — сказал я.

— Да-да! — говорил снова Сергей Степаныч, я вот думаю. Жена, она скоро прискучит всякому, да не всякий правду скажет. Потому что люди стыдятся несчастной семейной жизни и скрывают ее.

Другой около жены — «Машенька, Маша», а если бы его воля, — ой-ёй-ёй, то он бы эту Маню в мешок, да и в воду. С женой одна глупость, только дети еще держат. Да и с детьми не лучше, — как с ними быть. Тут в районе учить их негде, было раньше ПТУ — закрыли давно, в город в ученье отдать — денег нет. И живут они тут, как волчата. Бандюкуют, того и гляди зарежут кого по драке.

Я шел почти молча, слушал внимательно, отвечал на вопросы негромко и кратко. Прошли мы до конца поселка, и через пустырь, показался невысокий дом и двор обнесенный забором из потемневших досок. Крыша на доме зеленая, крашеный шифер. Штукатурка на стенах облупилась, а окна были маленькие, узкие, точно прищуренные глаза. Весь хутор оказался на взгорке, и нигде кругом не было видно ни одного дерева. Во дворе около сарая стояли сыновья Важина: один лет девятнадцати, другой постарше на вид, оба без шапок, хотя было прохладно. Как раз в то время, когда мы только вошли во двор, младший прижал кудахтавшую курицу к пеньку, а старший топором отрубил ей голову….

— Это мои, готовят к ужину — сказал Важин.

В сенях нас встретила женщина, маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая, на вид, и красивая, в простеньком деревенском платье.

— А это жена моя. Ну, Анна, давай-давай, угощай гостя, мы вместе из города приехали.

Дом состоял из двух половин, это было, собственно, два дома пятистенка, потому что в каждой половинке было по две больших комнаты. В одной половине дома была «зала», где в правом «красном» углу, на полочке стояли иконы, большей частью бумажные вокруг темной доски в середине, где не видно было никакого лика.

«Молодая» жена накрыла стол и подала нарезанную колбасу, потом борщ. На столе появилась бутылка водки, которую достал хозяин. Но я, как гость, от водки не отказался, но стал есть только хлеб и огурцы соленые, приготовленные на закуску.

— А колбаску что ж не ешь? — спросил Важин.

— Благодарю, я не особенно голоден, — ответил я закусывая. — Я вообще мясо стараюсь не есть….

— Почему так?

— Есть, вообще, вегетарианцы. Они говорят нельзя убивать животных — это такие у них убеждения.

Важин подумал с минуту и потом сказал медленно, со вздохом:

— Да…. Так…. В городе я тоже видел одного, который мяса не ест. Это теперь такая новая вера пошла. Ну что ж? Это хорошо. Не все же резать и убивать скотину, надо немного и угомониться, дать покой тварям, особенно лесным. Природу надо сохранять, — что и говорить. Грех убивать, грех: иной раз охотник подстрелит зайца, ранит его, а он кричит и плачет как ребенок, а!? Значит, больно!

— Конечно, больно. Животные так же страдают, как и люди.

— Это верно, — согласился Важин. — Я все это понимаю очень хорошо, продолжал он, размышляя, — только вот одного не могу понять: если, допустим, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, — например, куры и утки, гуси?

— Куры и гуси будут жить на воле, как дикие.

— Теперь, понятно, это все правильно. В самом деле, живут вороны и галки и обходятся без нас. Да.… И куры, и гуси, и кролики, и овечки, — все будут жить на воле и не будут они нас бояться. Настанет мир и тишина. Только вот, видишь ли, одного не могу понять, — продолжал Важин, взглянув на колбасу. — Со свиньями как быть? Куда их?

— И они так же, как все, — то есть и они на воле будут.

— Так. Да. — все размышлял он. — Но подожди, ведь если не резать, то они размножатся, — и тогда прощайся с лугами и с огородами. Ведь свинья, если пустить ее на волю и не присмотреть за ней, — все вам испортит за один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали…

После ужина Важин встал из-за стола и долго ходил по комнате и все говорил, говорил…. Он, видимо, любил поговорить о чем-нибудь важном и серьезном, и любил подумать. Наверное, ему уже и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Старикам всегда хочется кротости, душевной тишины и уверенности в себе. И он, наверное, завидовал мне, — такому спокойному, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее. Сидел я на диване у окна, отбрасывая густую тень перед собой на полу. Как, наверное, казалось — здоровый, довольный, больше молчал и терпеливо скучал и слушал. В сумерках, когда еще не включили свет в доме, я, неподвижный, казался похожим на большой каменный пенек, который не сдвинешь с места. Так же всегда бывает: имей человек в жизни зацепку, — и хорошо ему, и он не суетится, не бегает, как суетился Сергей Степаныч и ходил, из угла в угол, вслух рассуждая….

Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.

Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.

— Вы из города? — спросила она робким голосом не глядя на меня.

— Да, я живу в городе.

— Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!

— А чем же я могу помочь.

— У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики — это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! — сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.

— А, как жалко!

— Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, — сказал Важин, показываясь в дверях. — Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!

Анна вышла и в сенях повторила еще раз тонким голосом:

— Ах, как жалко!

Мне постелили в зале на диване, Важин лег в соседней комнате за печкой. Во второй половине дома, в которую вела закрытая дверь, оставались сыновья с матерью. У них была вторая, своя печь.

Важин не спал, долго ворочался, он все думал: о своей душе, о старости, о недавнем инсульте, который так напугал и живо напомнил о смерти. Он любил пофилософствовать, оставаясь с самим собой, в тишине. И тогда ему казалось, что он такой — очень серьезный, глубокий человек, и что на этом свете ему интересны только важные вопросы.

И в этот раз он все думал, и ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, которая будет значительной. Ему хотелось придумать для себя какие-нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такой же серьезной и глубокой, как мысли….

«Вот хорошо бы и мне, старику, по новой религии, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств. Время такое, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может» — думал Сергей Степаныч. И он воображал себе это время и ясно представлял самого себя, живущего в мире со всеми животными, — и, вдруг, опять вспомнил про свиней, и в голове у него все перепуталось.

— Вот история, господи, — пробормотал он, тяжело вздохнув. — Вы спите? — громко спросил он.

— Нет.

Важин встал с постели и остановился в проходе комнаты. В свете луны из окна на пол, светились его ноги, жилистые и сухие, как палки.

— Вот теперь все говорят, — прогресс пришел. Пошли разные сотовые, компьютеры и ноутбуки разные, чудеса одним словом, — но люди не стали лучше нисколько. Говорят, что раньше люди были грубые, жестокие; но теперь что (?) — разве не то же самое? Действительно, в мое время жили без церемоний. Наказывали за проступки детей — ремнем били. И на селе порядок был, если что…. Раз, помню, паренек один жути гнал всей округе, угрожал и младших обирал и грабил. Так мужикам надоело, и собрались и врезали ему по первое число, — враз, как шелковый стал. Вот вам пример. А не ждать милости от властей, которые также не хотят работать…. Теперь, конечно, уже не та категория людей, и не бьют детей, и живут чище, и наука стала больше, — но, однако, душа-то человека все та же, никакой перемены. Вот, живет здесь у нас бизнесмен один. Стройкой занимается и прочим, канавы копает его фирма. Работают у него беспаспортные бомжи, которым деваться некуда. По субботам надо расчет давать рабочим, а платить-то не хочется, денег жалко. Вот и нашел он себе прораба, тоже из бродяг, хотя и в шляпе ходит. Он и дает расчет работягам, — совсем мало, не столько как обещали. Вот приходят рабочие за расчетом и возмущаются, — прораб им: «нету!» Ну, слово за слово, начинается брань, потасовка…. Бьют его и руками и ногами, — народ озверелый с голоду-то, — бьют до бесчувствия, а потом и уходят кто куда. Хозяин же отливает своего прораба холодной водой, потом ему деньги «в зубы», а тот и рад стараться. Да…. А в следующую неделю приходит новая партия рабочих канавы копать; приходит, деваться некуда…. В субботу опять прораба бьют, и каждый раз такая картина.

Я перевернулся на другой бок, лицом к спинке дивана, пробормотал ему: «спокойной ночи», но он не услышал и продолжал говорить, рассказывать.

— А вот другой пример. Как-то была в поселке сибирская язва, — скотина дохла, так сказать, как мухи. И ветеринары тут ездили, и строго приказано было, чтобы павший скот зарывать в землю, заливать известкой и прочее, на основании науки. И моя корова издохла. Я, со всякими предосторожностями, зарыл ее в лесу, еле перетащил еще через поле тогда, одной известки вылил на нее ведер десять. И что вы думаете? Об охране природы знает ли наша молодежь!? Мои молодцы, сыночки эти паршивые, — ночью вырыли корову, содрали с нее шкуру и продали за триста рублей. Вот вам! Подумать тут есть над чем! Значит люди не стали лучше и умнее, но глупее и хуже, и значит, как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Так оно! А? Как вы полагаете?

Я не ответил и Важин снова прилег у себя в комнате. Было немного душно, печь обильно протопили, наверное, из-за меня, как гостя, перестарались. Важин лежал у себя и, размышляя, охал, стонал и говорил самому себе: «Да… так», — и мне уснуть, никак не удавалось.

— Вы спите?

— Нет, — ответил я.

Важин встал и через всю комнату прошел в сени. Оттуда, стуча пятками, на кухню — воды напиться.

— Хуже всего на свете, — это глупость человеческая, — говорил он немного погодя, вернувшись с ковшом.

— Вот моя жена, Анна стоит на коленках и богу молится. Молится каждую ночь, и поклоны бухает об пол. А зачем молится: первое, чтоб детей в ученье отдать.

Она думает, что без высшего образования умрут они как бомжи, заработать на жизнь не смогут. Но учить — надо деньги, а где их взять? Хоть лбом пол прошиби, а если нет, — так нет! Второе, молится она потому, что думает, как всякая женщина, что несчастнее ее нет на свете. Я человек откровенный и скрывать от вас ничего не желаю. Она из бедного семейства…

И еще полчаса Важин рассказывал про отца Анны и про мать её, которая умерла первой, и ему пришлось ее отпевать и хоронить. Через время небольшое и отец Анны умер, перепив самогона деревенского, сгорел от пьянки. Так и нашли его облокоченного на стол с черным как смоль лицом. Опять Важин и отпевание организовал и хоронил отца Анны.

— В первый день, как поженились, она плакала, — вспоминал Важин. — И потом все двадцать лет плакала — глаза на мокром месте. И все она сидит и думает, думает, думает. А о чем, спрашивается, думает? Ни о чем. Я женщину, признаться и за человека не считаю, — о чем может женщина думать: что сварить покушать, да в огороде редиску пора посадить…

Тут я поднялся и сел.

— Извините, мне что-то душно стало, — сказал я. — Я хотел бы выйти на воздух.

— Да-да. — засобирался и Сергей Степаныч.

Он продолжал говорить о женщинах и в сенях, когда вынимал засов, открывая дверь во двор. Оба вышли наружу, надев обувь на босу ногу. Как раз над двором плыла по небу полная луна, и при лунном свете и дом и сараи казались белее, чем днем. И по траве между черными тенями протянулись яркие полосы света, тоже белые. На небе тихо горят звезды и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь не на небо, а в глубокую пропасть. Около двора, с пустыря раздавался крик ночной птицы, монотонно так: «сплю! сплю!».

— Который час — спросил я Важина.

— Второй был, вначале.

— Как еще далеко до рассвета.

Вернулись в дом и опять легли. Надо было поспать хоть с часок-два. Но старику Важину не спалось, не спалось и мне. Сергей Степаныч хотел важных и серьезных мыслей; хотелось ему не просто думать, а размышлять. И он размышлял о том, что хорошо бы, перед смертью, ради души, прекратить эту бессмысленную жизнь, которая поглощает дни за днями, годы за годами. Придумать бы для себя какой-нибудь подвиг, — например, пойти пешком куда-нибудь далеко на святое место поклониться, или отказаться от мяса, как вегетарианцы делают…. И он опять воображал, представлял себе то время, когда не будут убивать животных. Представлял он картину ясно, отчетливо, точно сам был в той мечте; но вдруг в голове опять все перевернулось, опять все перепуталось и все стало неясно. Так он промучился до утра. И я ненадолго забылся, проснулся быстро, будто и не спал. Я заворочался, полез в свою одежду на стуле, искал часы. Важин встал и, охая как старик, потягиваясь, посмотрел в залу. Заметив, что я не сплю, он спешил поделиться мыслями:

— Слыхал я, в армии еще, что один полковник был вегетарианец. Не ел мяса, никогда не охотился, хотя другие командиры всегда организовывали охоту. Конечно, я понимаю. Всякое животное должно жить на воле, пользоваться жизнью; только не понимаю, — как может свинья ходить, где ей угодно, без присмотра…

Рано утром приезжала машина с фермы на молокозавод. Мне было недалеко идти, рядом. Но Важин вышел проводить меня. С шофером он тоже быстро договорился, — тот согласился, конечно же, подбросить меня в деревню к родне, по дороге вокруг леса оказалось километров 15: «Это через лес раньше ездили 8 км, там сейчас дороги нету, пешком еще можно пройти» — так сказал шофер.

Важин Сергей Степаныч, смущенный, прощался со мной, извиняясь. Он неспеша пошел в дом. И сидя там за столом, вероятно, продолжал размышлять о теперешнем направлении умов, о всеобщей безнравственности, о сотовой связи и интернете, — о том, как все это не нужно…. Потом успокоившись мало-помалу, закусив не спеша, выпил стакан чаю и лег спать.

03.2012.