На краю Дикого Поля. Часть 1

Сергей Юрьевич Ежов, 2020

Эпоха Ивана Великого ещё только-только начинается, впереди – взятие Казани, Астрахани, борьба за выход к Балтике… И в это время проваливается сознание нашего соотечественника,простого школьного учителя географии, весьма посредственно знающего курс истории, да и по остальным дисциплинам знающий что-то такое, что осталось от школьного курса почти шестидесятилетней давности. Да, наш герой служил в ГРУ, но служил он в мастерской по ремонту приборов артиллерийской разведки, и даже на зарядку выходил не каждый день. Содержит нецензурную брань.

Глава четвёртая

которая началась праздником, продолжилась суетой, а закончилась похоронами, на которых грустят совсем по другому поводу

Когда я был маленьким, то думал, что царский или королевский двор это что-то вроде нашего поселкового исполкома, куда любой желающий может спокойно войти. А при желании, можно запросто поговорить с царём-королём… Когда я повзрослел, то узнал, что в исполкомы высокого и очень высокого уровня так просто не войдёшь, и с главой не то что государства, но и области, запросто не побеседуешь. Да и то сказать, если большой начальник будет с каждым желающим пить чай, то ведь и захлебнуться может. Когда мои годы повернули к старости, а страну к капитализму, то выяснилось, что и к поселковому начальству теперь может не пустить охранник с дубинкой и пистолью. А тут не капитализм даже, а феодализм в самом расцвете, стало быть и доступ к настоящему, а не сказочному царю очень даже ограничен.

Строго глядят нарядно одетые воины, суетятся дьяки, сверяясь со своими списками, какие-то распорядители расставляют прибывших гостей согласно их рангу, знатности, родовитости и уж не знаю каким ещё требованиям. Князя Гундорова вежливо проводили куда-то в первые ряды, его приближенных к приближенным других важных князей, а меня задвинули подальше, но что утешило, далеко не в конец.

Торжество началось на улице, благо погода была великолепная: солнечно, но далеко не жарко, ветерок колышет ленты на хоругвях, знамёна, и что-то похожее на орифламмы, яркие краски нарядов воинов, блеск великолепных доспехов рыцарей, или как они называются? В школьном учебнике об этом совершенно точно не упоминалось. А на отдельном помосте, примыкающем к более высокому царскому помосту, блистают золото, шёлк, бархат и меха знати. Помосты застелены коврами — богатыми под ногами высшей знати и роскошными на царском помосте. Публика попроще, в том числе и я, стоит на земле. Все одеты в лучшие свои наряды, в том числе и я. Князь Гундоров ещё вчера к обеду вызвал меня, и оказал неслыханную честь: велел одеться в его собственные выходные одежды.

— Виделся я с Выродковым Иваном Григорьевичем, он согласен с твоим планом.

— Нашим планом, князь Давыд Васильевич, планом. — с лёгким поклоном внёс поправку я — от меня там идея, а решение на воплощение, целиком твоя, князь заслуга.

Давыд Васильевич кивнул, поправку принял. Ну что же, прогиб засчитан. Хотя по-честному, такую махину, как подъём горнорудной и металлургической промышленности нужно двигать всем государством.

— Пусть так. Словом, дело двинулось. Завтра, на праздновании тезоименитства я поднесу великому государю подарки, в том числе и глобус с картами. Государь, конечно же, захочет узнать кто их создатель, тут я тебя и представлю. Тщательно продумай свой ответ, если государь пожелает тебя о чём–то спросить, не ляпни какую глупость, но и не стой проглотив язык. И помни: государь наш хоть годами и юн, но дух в нём истинных Рюриковичей. — и князь Давыд гордо глянул на меня, мол, и во мне имеется тот дух. — А потом, может на следующий день, а может и позднее, нас призовут вручить нашу тайную карту. Повезло тебе, Александр, дважды увидишься с великим государем, а то вот многие тысячи людей, некоторые из них познатнее тебя и многих других, такой чести ни разу в жизни не удостаиваются.

— Неужто такое бывает?

— Всяко случается. Это жизнь, она такая вот, извилистая. Да, на тезоименитство и встречу с великим государем, жалую тебе свои выходные одежды. Сам в молодости в них красовался, ключарь говорит, что тебе они подойдут, у него глаз острый. Смотри не попорть! Они мне ещё пригодятся.

И вот я в полном облачении молодого боярина. На голове ярко-синяя шапка, шитая золотыми и серебряными нитями, отороченная каким-то очень красивым мехом. Выглядит шапка просто шикарно, и при этом голова в ней не потеет, потому что имеется хитрая система вентиляции. Кафтан тоже шёлковый, ярко-синий, покрытый изящной вышивкой, в том числе, золотой и серебряной, но сделано с таким вкусом, что можно просто любоваться как картиной. Ворот кафтана высокий, стоячий. Под кафтаном у меня удлинённый жилет вроде камзола, мне говорили, как он именуется, да я опять выкинул из головы. Камзол красный, тоже украшен великолепной вышивкой, под ним золотистого цвета рубашка, тоже шёлковая, но плетение ткани необычное, никогда даже в той жизни такого не встречал, а видел я тканей немало, сестра моя, покойница, была знатная портниха. И подумал, что по рукавам и вороту рубахи были бы уместны кружева. Делаю себе зарубку на память. Штаны просторные, синие, украшены чем-то вроде лампасов, только зигзагообразными. Сапоги из тиснёной красивыми узорами зелёной кожи имели серебряные чеканные накладки на носке и пятке. Шпор не прилагалось. На роскошный, вышитый цветами и фигурками животных пояс я подвесил свою саблю. Хотя, правильнее её назвать сабелькой, поскольку она меньше всех, что я сейчас вижу вокруг себя. Кстати вооружены все. Как мне объяснили, оружие есть непременный атрибут высшего сословия и оно символизирует готовность в любой момент встать на защиту своего государя, его державу и за собственные честь и достоинство. Причём, именно в этом порядке.

Церемония была торжественная, долгая, но совершенно нескучная. Я-то, грешным делом, привык в той жизни к шаблонным речам по бумажке, бубнежу в микрофон и постным личикам согнанных на мероприятия народных масс. Ради справедливости замечу, что друзья, поработавшие за границей утверждали, что там всё идёт по тем же сценариям.

А тут даже самый ничтожный из приглашенных знает, что он выбран из тысяч достойных. Праздники настолько важные, что на них выходит самолично царь, редки, оттого на лицах присутствующих законная гордость. Речи здесь произносятся звучными, отлично поставленными голосами. Ещё бы! Речи звучат из уст полководцев, управлявших битвами безо всяких там мегафонов, так что их голоса легко перекрывали всю немалую площадь, донося до каждого уха каждое слово.

Царь стоял на специальном возвышении, в окружении всего трёх человек: священника, в белом с золотом одеянии, должно быть, митрополита Макария, и двух сановников с роскошных одеяниях. Перед помостом стояли рынды в белоснежных кафтанах, на головах высокие меховые белые шапки, в руках богато изукрашенные топорики на длинных рукоятях.

Да уж, следует срочно узнать, кто есть кто в царстве Российском, и вызубрить наизусть.

Надо сказать, царь Иван Васильевич производил неизгладимое впечатление: высокий статный молодой человек, с волевым красивым лицом, украшенным бородкой и усами. Помню реконструкцию внешности Ивана IV, выполненную Михаилом Михайловичем Герасимовым, сделанный им скульптурный портрет полностью совпадает с тем что я вижу, разумеется, учитывая возрастные изменения, которые ещё будут. Цвет глаз из-за расстояния я не разглядел. Волосы тёмные. На голове знаменитая шапка Мономаха, одет в тяжёлую одежду, вышитую золотом и осыпанную драгоценными камнями так, что ткани под вышивкой видно не было. Несколько рассеянно царь оглядывал площадь, и когда его взгляд скользнул по моему лицу, я понял, что царь запомнил и меня. Есть на свете такие люди, обладающие почти сверхъестественной памятью на лица и имена, и Иван Васильевич один из них.

Потом торжественно вынесли тяжелое кресло с высокой резной спинкой, и царь опустился на него. Началась церемония вручения подарков. Для меня стало удивительным открытием, что подарки сначала вручали первейшие вельможи Руси, потом только послы важнейших держав: Османской империи, Священной римской империи, Персии… Потом снова пошли русские вельможи, а только потом всякая европейская мелочь. Подносили оружие, ларцы с драгоценностями, ткани и одежды, коней, сбрую, книги… Царь улыбался, кивал, иногда задавал какие-то вопросы дарителям. В это время меня нашел служка. Когда дошла очередь до князя Гундорова, он выступил вперёд и стал представлять царю подарки:

— А вот эту сабельку отковали мои кузнецы из железа добытого в Северской Земле твоего царства. Если на то будет твоя воля, я о том отдельно доложу. А вот, великий государь, земное яблоко, или иначе глобус, на котором с необыкновенной точностью отображены все земли и воды. И ты, великий государь, можешь одним взглядом обозреть все моря, реки, горы и державы. А вот земные чертежи, или карты на которых те земли отображены по отдельности.

— И кто выполнил сие диво?

— Карты и глобус начертал присутствующий здесь твой служилый человек, географ Александр Евгеньев сын Белов. Он немец знатного рода, изъявивший желание служить тебе, великий государь. Сейчас он перешел в истинную веру и подвизается при мне. А шар для глобуса изготовил мой мастер Епифашка Рябой, о том имеется табличка на подставке.

В течение этой речи царь внимательно смотрел на меня. Я, помня указания князя, низко поклонился и опустился на колени.

— Вставай, Александр Евгеньевич — сказал царь — будет время, я тебя выслушаю.

— Государь-батюшка нашего немца вичом пожаловал! — потрясенно ахнул кто-то из ближников Гундорова, до сих пор не замечавших меня. Потом был торжественный обед, на котором меня посадили уже значительно ближе к главному столу. Карьерный рост в самом явном виде, понимаешь. Я оглядел богато украшенный стол, и тут мне припомнился «Картёжник» Логинова, и сетования Олега Казина на трудность поиска съедобного среди обилия пищи на приёме в честь инаугурации Вохи. Не то чтобы потчевали чем-то нехорошим — тысячу раз нет! — но отличные продукты приготовлены настолько непривычно, что я кроме дичины, хлеба и вина ничего и не ел. А что? В дальнейшем придётся привыкать. Деваться-то мне и некуда, разве что для себя готовить по привычным мне рецептам. Но где взять специи? Здесь они имеются, но стоят просто немилосердно. Хотя вчера на рынке у торговца пряностями я купил с десяток зёрен горчицы, буду разводить. В моё время горчицу сеют в качестве сидерата, авось и эта вырастет.

***

От рукописи географического трактата меня оторвал молоденький слуга князя:

— Александр Евгеньевич, князь Давыд к себе призывает, поспеши.

— Иду, скажи князю, тотчас буду.

Слуга убежал, а я отложив карандаш, сложил бумаги в сундук, одел кафтан, шапку и двинулся к князю. Это близко, только через двор перейти. Вот так, успехи мои неоспоримы. Все меня теперь по имени-отчеству величают. Эх, как бы не споткнуться!

— Моё почтение, князь Давыд Васильевич! — поприветствовал я князя, сидящего под иконами в «малой горенке», как он называл свой кабинет. Обстановка горенки довольно аскетичная для князя: стены обиты голубой тканью, кроме икон на стенах почти никаких украшений, только прямой меч с богато украшенной рукояткой, судя по виду весьма старинный, такой же древний щит и полукруглый шлем, украшенный только несколькими потемневшими серебряными пластинами с почти неразличимым рисунком.

— Входи, Александр Евгеньевич, присаживайся, я тебя обрадую. — он оглянулся на оружие, которое я разглядывал, и пояснил — Это, пожалуй, самая главная драгоценность моего рода: это оружие, как гласит наше семейное предание, принадлежало самому Рюрику. Уж не знаю, о том предание ничего не говорит, сам ли Рюрик его в бою использовал, но думаю, что сам.

Я с уважением разглядывал раритеты. Даже если оружие и не рюриково, древность их несомненна.

— Слушаю, Давыд Васильевич — присаживаясь на скамейку сказал я.

— Гонец только что был от великого государя. Ждёт он нас с тобой завтра, после заутреней молитвы. Готовься, будешь на государевы вопросы отвечать.

— Давыд Васильевич, разреши внести предложение!

— Для того тебя и вызвал, говори.

— Пока был я на приеме в честь царёва тезоименитства, сочинил песню для великого государя. Изволишь послушать?

— Отчего бы и нет? Сам будешь петь или Петю своего позовёшь?

— Конечно Петю. У него голос куда красивее моего.

— Как скажешь. Эй там! — повысив голос сказал князь.

— Чего изволишь, княже? — тотчас же вошел в дверь воин.

— Пошли кого ни то, пусть Петя-певун споро ко мне бежит.

Воин кивнул и вышел, а через пару минут запыхавшийся Петя предстал перед нами.

— Чего изволишь князь Давыд Васильевич? — кланяясь князю в пояс спросил он.

— Ну-ка Петя, успокой дыхание и спой новую песню, что тебя Александр Евгеньевич научил.

Петя успокоился, картинно встал и затянул:

Боже, Царя храни

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам,

Царствуй на страх врагам,

Царь православный.

Боже, Царя храни!

Из этой песни я помнил только мелодию и первый куплет, который звучал в фильме «Неуловимые мстители». Но разве трудно сочинить остальные куплеты? Вот я и сочинил с десяток, выбрал из них шесть, да и обучил Петю.

— Отменно! — заявил князь — иди Петя к ключнику, скажешь от меня, чтобы он тебя достойно одел, завтра пойдешь с нами к великому государю. Ступай!

***

В Кремль мы выдвинулись солидным отрядом. Десяток к воинов охранял возок, а в нём князя Давыда Васильевича, меня и тубус с картой. Петя ехал на запятках, видно пускать его в возок было не по чину. Ехали молча. Князь Давыд о чём-то напряженно думал, а я глядел на Москву.

Да, дух Москвы, там, в будущем, сохранился. Великий города, средоточие великих замыслов, а поверх, словно почти непрозрачная вуаль, скрывающая лицо, видна суета ловких людишек, сумятица, грязь и запахи.

Я учился и долгое время жил в Ленинграде, и ещё какое-то время жил в Москве, и однажды ясно понял, что Москва и Питер, это собственно, одно и то же. Не старая и новая столицы, а…наверное уместен такой образ: Москва и Питер подобны правому и левому желудочку сердца. Кто из них важнее? Кто может обойтись без другого?

Охрана осталась за воротами Кремля, возок оставили в одном из многочисленных внутренних двориков, а нас троих дворцовый слуга и дворцовый же охранник повели через боковую дверцу, по коридорам и переходам, к дверям в небольшой зал.

— Что в чехле? — указав на тубус спросил слуга.

— Там находится карта, которую я доставил по повелению великого государя — ответил князь — Александр Евгеньевич, предъяви сказанное.

Я открыл тубус, вытащил и развернул карту, отвернув лицевую часть от посторонних.

— А что изображено? — проявил любопытство слуга.

— То секрет государев — обрезал князь.

Всё правильно. Ограничение круга секретоносителей резко повышает безопасность государства, этому нас в армии учили.

Петя остался в коридоре, а мы с князем Давыдом вошли туда, где нас должен был принять величайший из русских царей. Помещение можно было бы назвать рабочим кабинетом, кабы не отсутствие совершенно необходимой для кабинета мебели: шкафов, стеллажей, стульев, а ещё лучше, кресел. Ну и письменного стола, конечно же. А был довольно обширный стол, стоящий посредине, а на нём подставка со свинцовыми карандашами, несколько закрытых чернильниц и связка очиненных перьев. Вдоль стен стояли лавки, а в красном углу, под иконами, складное походное кресло. Справа от него красовался наш глобус.

Ба, да это же типичная комната для оперативных совещаний! Значит у царя Ивана имеется некий прообраз Генерального штаба. Это хорошо, значит горизонт планирования в нашей державе довольно обширен. А если ещё они не брезгают советами… Впрочем, последнее вряд ли.

Открылась дверь напротив, и в зал вошли трое: в центре шел царь Иван Васильевич, слева глава Разрядного приказа Иван Григорьевич Выродков, а справа роскошно одетый юноша с красивым, надменным лицом. Мы с князем Давыдом встали на колени, и князь Давыд шепнул мне:

— Выродкова ты знаешь, а второй человек, это царёв ближник князь Андрей Михайлович Курбский.

Мне чуть не поплохело. Вот так, без подготовки, видеть на расстоянии вытянутой руки легендарного Иуду, это сильно.

— Много лет здравствовать и благоденствовать тебе, и твоей державе, великий государь! — сказал князь Давыд. Я тоже произнёс приветствие.

— Рад вас видеть, вставайте будем говорить. — звучным голосом сказал царь — Князя Давыда Васильевича я знаю и ценю давно, а вот о тебе, Александр Евгеньевич, хочу узнать подробнее.

Князь Давыд от царской похвалы расцвёл, а я откашлявшись задал осторожный вопрос:

— Что именно ты хочешь услышать, великий государь?

— Скажи кто ты, откуда, где воспитывался, учился, почему решил прийти ко мне на службу.

— К сожалению, великий государь, многие вещи о себе я могу сказать только с чужих слов, а их я тебе передам без утайки.

— Говори и ничего не бойся — поощрил меня царь.

— Рождён я в немецких землях, и являюсь младшим сыном незначительной ветви могучего рода, получившим в наследство лишь имя. Воспитание и образование я получил домашнее, но при этом весьма основательное, поскольку моим образованием занимался Лотар Штайн, человек невероятно образованный и много знающий. Около года назад, после смерти батюшки, а матушка умерла ещё раньше, братья поделили отцовское имение, а меня выгнали. Чтобы содержать себя, мне пришлось искать службу. Я обращался к польскому крулю, но получил отказ. Такой же отказ я получил при дворе Великого князя Литовского. Пришлось наниматься к Скурдо-Осокину, назначенному послом в Бухару. Когда посольство двигалось по Дикому Полю, я получил приказ посла доставить письмо и подарок ногайскому мурзе, с которым у посла была условлена встреча. Однако встреча не состоялась, так как на мой маленький отряд, состоявший из меня, Лотара Штайна и трёх литовских воинов, по виду сущих смердов, едва научившихся держать в руках саблю, напали воровские черкасы. Нападение было неожиданным, я получил удар по голове и в бессознательном состоянии был пленён, Лотар получил ранение в бедро и тоже был оглушен, а воинов черкасы просто убили. Нам повезло, что в это время в Дикое Поле, на разведку вышел отряд князя Сергея Юрьевича Мерзликина, который спас меня и Лотара. К несчастью, у Лотара началась гангрена, иначе именуемая антоновым огнём, от которого он впоследствии скончался. Кстати сказать, Лотар обратился в истинную веру, и по крещении получил имя Устин Себя я помню с момента, когда меня освободил князь Мерзликин, а всё что раньше я совершенно не помню. Устин Штайн высказал очень обоснованное предположение, что затевая нечто незаконное, проклятый Скурдо-Осокин отравил меня, чтобы сам факт передачи письма и денег татарскому мурзе остался тайной. Но Божьим чудом я остался жив, хотя и потерял память о собственном прошлом. Однако знания, полученные при обучении, у меня сохранились в полном объёме.

— Разные случаются чудеса на Божьем свете. — задумчиво сказал царь и обратился к Выродкову:

— Что скажешь, глава Разрядного приказа?

— Ну что сказать, великий государь… Сразу после получения письма Рыльского наместника о человеке с необычными знаниями, пришедшем на твою службу, я дал указания проверить сведения о сем человеке.

— И каков результат?

— Рассказ подтверждается письмами доверенных людей из Прусской земли, Польши и Литвы. Приметы названные в этих письмах, полностью совпадают. Я говорил с несколькими лекарями, они подтверждают возможность подобной потери памяти, и выражают надежду память может восстановиться. Святой старец Мирон, что живёт в Спасском монастыре, также говорит, что подобное, хотя и очень редко, всё же возможно.

— Ну что же, Александр Евгеньевич, — потер руки царь — теперь поговорим о некой секретной карте, которую обещался принести князь Давыд Васильевич. Принёс ли обещанное, князь?

— Принёс, великий государь.

Я открыл тубус и расстелил карту на столе и все с интересом стали её разглядывать.

— Похожа на те карты, что ты, князь Давыд, мне преподнёс, но вижу я много значков, которых раньше не встречал.

— Взгляни на легенду, великий государь. — порекомендовал князь, указывая на табличку условных знаков внизу карты.

— Да! И правда, в легенде они обозначены и расписаны. Скажи-ка, князь, что есть никель? Это же имя мелкого беса…

— Если позволишь, великий государь, я отвечу — выступил я вперёд.

— Говори.

— Никель есть металл, серебристо-белого цвета. Если его добавлять в железо, сплав будет много крепче и гибче. А ещё можно покрывать им изделия, например панцири, от этого они станут красивыми и не будут ржаветь.

— И ты сможешь получить никель?

— Нет, великий государь. Сейчас этого никто не сможет. Но следует поставить задачу алхимикам, чтобы они не маялись глупостью с философским камнем, а нашли способ получения никеля.

— Тогда откуда ты знаешь о свойствах сего металла?

— От Устина Штайна. Его знания просто поражали воображение, и он успел передать мне лишь самую малость.

— А вот значок хром. Что сие?

— Тоже металл, и его тоже ещё не научились получать.

— И что ты прикажешь делать с картой указывающей на металлы, которых никто не умеет получить? — подал голос Курбский.

Царь с интересом наблюдал, как я отреагирую.

— Приказывать никому из присутствующих я права не имею, потому что двое весьма высокородны, а над одним из находящихся здесь и вовсе лишь сам господь бог властен. — я поклонился царю, заметив, что ему мой ответ понравился. Сословное общество, тудыть ему в печень! — но кроме металлов, которые мы ещё не умеем получать, есть те, которые умеем, но на Руси их не добывают. Например медь. Вот погляди, великий государь — нарочито игнорируя Курбского я обратился прямо к царю — вот здесь, в Карьяле есть доступное месторождение, и не очень далеко.

Начали так и сяк прикидывать возможности государства по добыче предъявленных полезных ископаемых. Меряли линейками, шагали по карте циркулями, черкали на бумажках расчёты…

— И всё-таки, Александр Евгеньевич, что делать с картой, если замысел взять в размахе моей державы?

— Я могу лишь высказать мысль, а решать лишь тебе, великий государь.

— Говори.

— Я бы предложил создать ещё один приказ, Горных дел или Горнозаводской, который бы ведал добычей полезных ископаемых и их переработкой в металлы и всё остальное, что из глубин земли можно добыть. И назначить главой этого приказа надёжного, умного и распорядительного человека, доказавшего лично тебе, великий государь свою преданность. При этом человек должен разбираться в людях, чтобы ставить каждого на своё место, и не чураться новин, а наоборот, внедряя их.

— Понял я на кого ты намекаешь. Что же, муж сей более чем достоин, а значит быть посему: князь Гундоров Давыд Васильевич! — взволнованный князь вытянулся в струнку — повелеваю тебе написать челобитную с обоснованием нужности Горнозаводского приказа. Ежели я увижу, что ты справился с этой первой задачей, то быть тебе по знатности и заслугам, и как главе приказа, думным боярином.

Князь рухнул на колени, изливаясь благодарностями. Да. Сейчас в том нет унижения: какие времена, таков и этикет.

— Есть ли ещё вопросы? — поинтересовался царь.

— Если позволишь, великий государь, — князя просто распирал восторг — преподнести тебе ещё один подарок.

— Что это?

— На твоём тезоименитстве Александр Евгеньевич песню сочинил, обучил ей своего слугу, а я приказал тому слуге следовать за нами к тебе. Разреши представить?

— Дозволяю.

Царь уселся в кресло, Курбский и Выродков сели на лавку справа, а князь Давыд и я слева от государя. Вошедший Петя, при виде царя рухнул на колени, лбом уперевшись в пол. Было видно, что его бьёт крупная дрожь.

— Не бойся, добрый человек — ласково сказал царь — Правду ли сказал князь Гундоров, что ты хорошо поёшь?

— Я стараюсь, царь-батюшка — откашлявшись подал голос Петя.

— А многим ли песням тебя научил твой хозяин?

— Как бы не две дюжины, царь-батюшка.

— Последняя их них тебе понравилась ли?

— Понравилась, царь-батюшка.

— Споёшь ли ты мне её?

— Спою, царь-батюшка.

— Ну так пой — ласково попросил царь.

И Петя запел. Вот ведь талант у человека! Голосом он владел прекрасно, поэтому не оглушал, хотя чувствуется что мог бы и оглушить, не подавлял, он просто заполнил собой пространство.

— Да, ты прекрасный певец — сказал царь — И песня хорошая, мне по душе. Теперь спой ещё, из тех песен, что тебе самому больше всех нравятся.

Петя глубоко поклонился и запел «Издалека долго течёт река Волга», потом «Эх дороги», а потом «Колечко», единственную песню из репертуара группы «Иванушки интернешнл», которую я запомнил.

— А что, Александр Евгеньевич, — обратился ко мну государь — отпустишь ли ты ко мне своего человека? Уж очень его песни мне по душе.

Я встал и поклонился прижимая руку к сердцу:

— Великий государь! Петя свободный человек и волен в своих поступках. Ежели ты его призываешь, то я не сомневаюсь, что он с готовностью пойдёт тебе служить. Я же буду только рад за него.

— А ты Петя что скажешь?

— Царь-батюшка, я и мечтать не мог о таком счастье. — Петя встал на колени и коснулся лбом пола — Только я не один. Теперь я женатый человек.

— Что же, и жена твоя будет при месте.

Князь Гундоров откашлялся:

— И тут ты не прогадал, великий государь. Ольга, жена Пети, тоже знатная певунья. Поёт так, что сердце заходится.

Царь покивал головой и произнёс:

— Ну что же, теперь изъявлю свою волю.

Все встали в ряд перед царём, сидящим в кресле. В дверь, повинуясь знаку государя, вошел дьячок с книгой и пером в руках.

— Князь Гундоров Давыд Васильевич, за верную службу, за усердие и за дальновидность жалую тебе право срочного, внеочередного доклада царю. Также жалую пятьсот четей угожей земли рядом с твоей вотчиной и триста рублей денег.

Князь переломился в поясе.

— Белова Александра Евгеньевича жалую сыном боярским. Думаю впрочем, что ещё подрастёт. Кроме того жалую поместье… А вот где бы ты пожелал поместье?

— Если на то будет твоя воля, то рядом с заводами, которые будут строиться, если опять же, на то будет твоя царская воля, на реке Псёл или реке Ольшанке.

— Это же Дикое Поле? — удивился Иван Васильевич.

— Думаю я, великий государь, что коль ты обратил своё внимание на эти земли, то недолго им оставаться беззащитными. А в будущем той земле цены не будет, настолько она плодородная.

— Да будет так: сыну боярскому Белову Александру Евгеньевичу жалую вотчину в пятьсот четей на реке Ольшанке, на месте по его выбору. Также жалую ему двести пятьдесят рублей денег.

Щедрое пожалование. Впрочем, и получил царь совсем не мало.

— А тебя. Петя, беру на службу певцом, с окладом приказного дьячка, платьем, и хлебным коштом.

Ой, а чего это князь Курбский так кривится? Зависть дурное чувство, а зависть к нижестоящему вообще мерзость непростительная.

На этом аудиенция закончилась и мы двинулись восвояси. Молча дошли до возка, молча сели и поехали. Князь Давыд напряженно о чём-то размышлял, а я был тому только рад, поскольку на меня навалилась жуткая апатия. Встреча с царём кончилась для меня прекрасным результатом, а могло бы быть наоборот.

Совсем-совсем наоборот.

— Пойдём ко мне — сказал князь, когда мы въехали на его подворье — Поговорить надо. Ну и дай последние указания своему человеку — кивнув на подошедшего Петю добавил князь.

— Благодарю тебя за службу, Петя, теперь ты уходишь служить неизмеримо более высокому господину. Ступай теперь к себе, извести свою Ольгу о новом месте службы, пусть порадуется.

— Благодарствуйте князь–батюшка, благодарствуйте барин. — низко поклонился Петя — На счастье ты, Александр Евгеньевич, встретился на моём пути. Вон сколько счастья привалило: и Олю по твоему слову обрёл, и на царёву службу твоим словом и княжьим ручательством попал. Благослови вас боже, господа мои!

— И тебе благополучия, Петя — сказал князь и добавил шутливо — смотри там при царской особе не возгордись, нас не забудь. Там глядишь, и сам нам ручательство давать будешь. Ну, ступай, Петя.

Молча мы поднялись в кабинет князя.

— Егорий, загляни ко мне! — на ходу скомандовал князь охраннику у дверей.

— Слушаю!

— Сейчас у меня будет серьёзный разговор, проследи, чтобы даже мышь к этой двери, ближе чем на пять шагов не приблизилась. Понял ли?

— Не изволь сомневаться, княже.

— Ну ступай, неси службу.

Мы уселись за стол, на котором уже стоял кувшин вина, три кубка, яблоки и печенье.

— Вот с чего я начну, Александр Евгеньевич… Очень мне интересно, отчего ты смотрел на князя Курбского как на чумную крысу?

— Даже и не знаю, как ответить, князь Давыд Васильевич. Я сам того не помню, но Лотар, то есть Устин покойный, говорил, что князь Курбский жаден и нечист на руку. Через это его подкупили польские люди из инквизиции. И что он же сообщает тайные сведения о великом государе цесарцам и англичанам. Только сам понимаешь, никаких доказательств у меня нет, и публично я сие не оглашу, чтобы не быть обвинённым в поклёпе на такого высокого вельможу.

— Эка оно завернулось! — ошарашенно произнёс князь — Ну что же, сообщу я эту новость главе Разрядного приказа, ему по должности в подобных делах разбираться. Что ещё знаешь?

— Ещё слышал, что князья Шуйские спят и видят на себе царские бармы. И у Захарьиных-Юрьевых есть нездоровые мысли, которые они тщательно прячут, но их доброжелатели в Польше и Англии знают их мысли. Но ещё раз повторю: слышал я всё это от Устина, а доказательств нет никаких.

— Шуйские, значит… Да, серьёзные дела. На том пока ладно, держи тайну глубоко в себе, а я кого надо извещу.

Князь отхлебнул вина.

— Давай теперь поговорим о наших делах. Сразу хочу вынести тебе, друг мой Александр, сердечную благодарность. Тебя мне сам бог послал. Мог ли я мечтать о том что стану думным боярином? А вот благодаря тебе, да с божьей помощью, стану. А теперь обсудим с тобой челобитную, что я должен подать великому государю.

— Если позволишь, князь Давыд Васильевич, то я составлю черновик челобитной, а ты опытной рукой поправишь и украсишь нужными красивыми словами.

— Добро, так и сделаем. Но это ещё не всё. Далеко не всё. Чтобы чем-то заниматься, надо дело знать, а я, грешным делом, о горном деле лишь от тебя узнал.

— Чем я могу помочь?

— Не откажешься стать первым дьяком Горнозаводского приказа, товарищем начальника?

— Смертным грехом было бы с моей стороны отказать тебе, князь Давыд Васильевич.

— Ну и слава богу.

— Однако, князь Давыд Васильевич, у меня будет несколько условий.

— Слушаю

— Во-первых, требуется чтобы дьяки и подьячие приказа обязательно обучались географии и арабской цифири.

— Да, география оказалась очень полезной. А арабская цифирь очень удобной.

— Второе: дьяки должны учиться у лучших мастеров науке по направлению, которое будут надзирать.

— Тоже разумно.

— Третье. При всех рудниках и заводах, которые будут строиться, открыть школы. В них в утреннее время будут обучать детей письму, арифметике и основам ремесла, которые пригодятся на заводе. А вечером там смогут учиться желающие из числа работников тех рудников и заводов.

— Захотят ли они учиться?

— Это их дело. Умные придут, а дураки нам не надобны.

— А что попросишь для себя?

— Для себя я попрошу некоторую свободу рук во внеслужебное время.

— Объяснись.

— Хочу, чтобы у меня была возможность в свободное от службы время, на базе заводов, воплощать некоторые свои задумки. Труд мастеров и материалы я буду оплачивать.

— Что тебе это даст?

— Тут такие дела… Есть у меня некоторые задумки, и если они получатся, я стану действительно богатым человеком.

— Х-хе! У тебя да не получится? Вот что, Александр, сделаем так: расходы по твоим задумкам я беру на себя, а когда дело дойдёт до продаж, то барыши будем делить исполу. Что думаешь?

— А согласен.

Чего тут кочевряжиться? Лучшего покровителя мне не найти, и так князь тянет меня за собой на вершины власти. Не сорваться бы только.

— И ещё вот что… Тут двое парнишек подрастают, не чужие они мне. Возьмёшь их себе в обучение? Только тишком.

— Ну что, давай, князь Давыд Васильевич, сразу пятерых соберём, посмышлёней, я отбор лучших проведу, всё будет выглядеть солидно. И разговоров лишних не будет, и обученные люди вовсе не лишние.

— И ведь верно! Сколько тебе надо времени для черновика челобитной?

— Два дня самое малое. Очень о многом надо подумать, многое взвесить, посчитать, прикинуть…

— Хорошо, работай не торопясь, но поспешая. Сам понимаешь, что стоит на кону.

***

Задумчивый и рассеянный вернулся я в свою комнату. Упал на кровать, собирая в голове перепутавшиеся мысли, и уже стал задрёмывать, когда в дверь постучали.

— Входите!

Вошел здоровенный воин, из послужильцев князя:

— Александр Евгеньевич, князь срочно тебя зовёт, дело безотлагательное.

— Веди.

Воин впереди, а я сзади, скорым шагом двинулись к терему князя, но свернули не к крыльцу, а в неприметную дверку, ведущую вниз. Подвал оказался весьма глубок, не меньше четырёх метров от поверхности. Кирпичные стены аркой переходили в черёхсводчатый потолок, пол вымощен плитняком, окон нет, свет имеется только от двух масляных ламп. «Надо керосиновые изобретать» — подумалось мне.

— Не даю я тебе отдохнуть, Александр Евгеньевич — сразу в дверях встретил меня голос князя.

Кроме него в помещении находилось ещё трое: высокого роста воин с обнаженным кинжалом ближе к дальней стенке, среднего роста мужчина в кожаном фартуке поверх одежды, со здоровенными клещами в руках, и голый, не считая платка на шее небольшого мужичка, с торчащей из спины чуть выше пояса короткой стрелы. Вокруг стрелы было густо намазано какой-то мазью, так что кровь не текла.

— Тут видишь какое дело: только ты пошел к себе, Антон увидел, как из твоего окна вылез этот злодей и полез на крышу. Антон взял самострел, да и снял его со стены. Мы его уже разговорили, послушай и ты, что он скажет.

Я смотрел на распяленное по полу тело: руки и ноги мужичка были привязаны к кольцам в полу. Такие же кольца были и в стенах на разной высоте, а с потолка свисала цепь. В углу стояла холодная сейчас жаровня, а рядом с ней накрытый мешковиной стол. Мешковина слегка оттопыривалась, видно что-то под ней лежало. Ясное дело, мы находились в пыточной. Впрочем, неприятных запахов в помещении не было, оно явно хорошо вентилировалось, хотя на первый взгляд, отдушин не видно.

— Ну, гадёныш, повтори что ты должен был сделать. — сказал князь, слегка пнув мужичка в лицо.

— Я должен был смазать ядом походную посуду выкреста немчика Белова.

— Успел?

— Нет, он быстрее пришел, пришлось уходить. — мужичок говорил с характерным «пшекающим» польским акцентом — А при отходе меня и подстрелили.

— Кто приказал?

— Отец Кшиштоф

— Зачем?

— Он получил от московитского вельможи сведения, что сей выкрест весьма опасен.

— Что это за вельможа?

— То знает только отец Кшиштоф.

— Понял? — повернулся ко мне князь — Пойдём, мои люди его ещё поспрашивают, за государевыми людьми уже посланы, может они и успеют и злодей не издохнет до их прихода. А всё что касается тебя, ты услышал.

В просторной трапезной мы выпили по паре кубков густого вина, пожевали какое-то мясо. Впрочем, я не почувствовал вкуса ни вина, ни мяса. Твою же мать пятнадцать раз! Отныне и навсегда есть и пить буду только из посуды, которую на моих глазах вымыли с мылом. Мы поговорили с князем о то и о сём, и я пошел к себе. Утром, ещё солнце едва взошло, меня позвали на помойку подворья. Там уже была выкопана яма, в неё, уже при мне, скинули труп поляка с вбитым в грудь немаленьким деревянным колом, сверху засыпали извёсткой, бросили пару горстей крупной соли, да и забросали могилу землёй.

— Жаль. — сказал князь — Жаль, что пшек издох раньше, чем мы узнали от него всё. Ну да ладно, паскуду псевдосвященника Кшиштофа государевы люди уже взяли, никуда не денется, всё расскажет.

Мне тоже было очень жаль. Жаль, что ниточка под угрозой обрыва.