Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

Сергей Цейтлин, 2016

Путешествие графов дю Нор (Северных) в Венецию в 1782 году и празднования, устроенные в их честь – исторический факт. Этот эпизод встречается во всех книгах по венецианской истории. Джакомо Казанова жил в то время в Венеции. Доносы, адресованные им инквизиторам, сегодня хранятся в венецианском государственном архиве. Его быт и состояние того периода представлены в письмах, написанных ему его последней венецианской спутницей Франческой Бускини после его второго изгнания (письма опубликованы). Известно также, что Казанова побывал в России в 1765 году и познакомился с юным цесаревичем в Санкт-Петербурге (этот эпизод описан в его мемуарах «История моей жизни»). К сожалению Казанова не рассказал о путешествии графов дю Нор в Венецию в своей автобиографии: она прерывается 1774 годом.

2

— Если я не ошибаюсь, она чуть трапециобразна, — определил граф дю Нор, стоя у окна в банкетном зале Казино де Филармоничи, в здании Старых Прокураций, с умилением взирая вниз, на площадь Сан-Марко.

— Вы совершенно правы, Ваше Сиятельство! — энергично ответил прокуратор Пезаро.

Титулование «Ваше Сиятельство», конечно, резало слух цесаревичу, привыкшему, чтобы к нему обращались принятым «Ваше Императорское Высочество». Но так как он приехал в Венецию инкогнито, в качестве графа, то ему пришлось привыкать и к соответственному титулованию, которое было, увы, ниже титулования Пезаро (в Венецианской Республике все патриции имели право избираться на высшую государственную должность дожа, следовательно, их титул соответствовал российскому «князь» или западноевропейскому «принц»).

Разговор шел на французском, на котором цесаревич редко говорил, потому что с женой Марией Федоровной, урожденной прусской принцессой фон Вюртемберг, с друзьями офицерами, да порой и с матушкой-императрицей он предпочитал разговаривать на любимом немецком — на языке порядка, Канта и военного дела. Только тогда, когда речь заходила о Вольтере и об энциклопедистах, цесаревич слегка наклонял голову набок, засасывал щеки и, скользнув язычком по небу, нырял в фонтан французской лексики.

— Я не знал, что на площади, рядом с кампанилой стоит Триумфальная арка, — удивился он. — Да и амфитеатр тоже неожиданное явление.

— Не только, мой искушенный наблюдатель, не только. Этот деревянный двухэтажный теремок, который вы видите справа, загораживающий церковь Сан-Джеминьяно, тоже был построен в вашу честь!

— Неужели?

— О, да!

— А что будет в амфитеатре? — прямодушно полюбопытствовал цесаревич, взглянув на Пезаро как избалованный, нетерпеливый мальчик, которому отец обещает новую игрушку. — То есть… гм-гм-гм… я бы хотел осведомиться, для каких мероприятий используется сей гениальнейший плод архитектурной фантазии?

— Сейчас, виноват, не могу Вам сказать. Но я вас уверяю, когда наступит положенный час, зрелище, которого Вы с супругой будете свидетелями, не оставит Вас равнодушными. Но давайте вернемся к столу, Ваше Сиятельство.

Стол был небольшим: по меркам Венецианского государства он, можно сказать, даже был интимным — на сорок человек. Подавали все, что водится в Адриатике и в землях Северной Италии: сарды ин саор^[10]; нежнейшие грансеолы^[11]; омары, приготовленные на пару; запеченный окунь с восточными специями; тюрбо в расплавленном с петрушкой масле; пюре из вяленой трески, отваренной в молоке; каракатицы, поджаренные в собственных чернилах; ризотто из лангустов и кальмаров и ризотто из белых грибов; тонко нарезанное прошутто Сан-Даниэле; запеченные гусь и кролик с мостардой^[12] и подливкой из сухого красного вина. Просекко, Соаве и Каберне лились каскадами.

Русские офицеры были одеты в атласные мундиры, на которых эполеты и звездообразные ордена сияли ярче самых драгоценных камней, украшающих зальные канделябры и жирандоли. С потолка громадные хрустальные люстры спускались к столу, как якоря на пир морских богов в глубине океана. Гул стоял такой, что все голуби от страха слетели с наружных подоконников и переместились на противоположную сторону площади, на балюстрады Новых Прокураций.

Днем к цесаревичу присоединились его самые близкие товарищи: гофмейстер генерал-аншеф граф Николай Иванович Салтыков с супругой и граф Александр Борисович Куракин, агамист. Последний был ровесником престолонаследника и своим шальным поведением имел на него влияние, которое не всегда встречало одобрение у императрицы. Граф Салтыков, добропорядочный государственный муж, воевавший в Семилетней и в Русско-турецкой войнах, наоборот, вызывал у Екатерины глубокое почтение, за что ему было поручено присматривать за придворными, да и вообще за общим порядком путешествия.

Молодые русские дамы — жены высокопоставленных офицеров и незамужние фрейлины Марии Федоровны — были наряжены в разноцветные парчовые платья с узкими лифами и глубокими вырезами. Кожа их была настолько свежа и чиста, что они не нуждались в пудре — лишь тонкий слой розовой помады и румянец, вспыхивающий всякий раз, когда они ловили на себе взгляды венецианских мужчин, подчеркивали их нежные лица. Волосы их были зачесаны в букли, а у некоторых украшены кружевом или жемчугом, и шелковые ленты, завязанные бантом, ласкали их тонкие шеи.

Прокуратор Пезаро собрал Коллегию мудрецов. Расфранченные островитяне в коротких напудренных париках и в бархатных, отделанных бриллиантами жюстокорах внимательно прислушивались к рассказам гостей, стараясь представить русскую природу, ее стихии. Они пытались разгадать, каким чудом спустя всего восемьдесят лет после основания Санкт-Петербурга эта далекая, отсталая, никого не интересующая страна сумела высечь для себя такую уважаемую нишу среди ведущих мировых держав.

— С какой храбростью, с каким дерзновением ваш великий Суворов брал Козлуджи! — воодушевленно рассуждал синьор Бембо, мудрец обороны. — Это же был решающий удар по туркам. С того сражения они больше не поднимались! Да, давно военное искусство не имело такого стратега, давно Европа не ведала таких побед!

— Ваши добрые слова глубоко растрогали бы Александра Васильевича, если бы он сидел среди нас сейчас, — с поклоном ответил светлоглазый граф Салтыков. — К сожалению, наш генерал не смог приехать с нами. Он назначен военным губернатором Крыма.

— Англичане его сравнивают с Юлием Цезарем!

— Что Вы говорите! — Салтыков не мог этому поверить.

— Да-да. А маршал Ришелье считает, что нрав Суворова похлеще даже нрава самого «короля-Солнце». Это не я выдумал, господа. Это наш посол в Париже нам сообщил. Все дворы Европы ждут не дождутся, чтобы принять вашего генерала, — сказал мудрец Гримани.

— Вот это да! А он на самом деле такой скромный.

— Дни Османской империи сочтены! — изрек кто-то из венецианцев.

— Да никто не собирается их трогать, — улыбнулся Салтыков.

— Да ладно, граф.

— Нет, правда, друзья. Нам просто ноги хотелось помочить в теплом Черном море. Наше Балтийское-то такое холодное. Пятки мерзнут.

— Аха-ха-ха-ха! — венецианцы заливались смехом.

— Это правда, что у вас в России температура зимой падает до минус тридцати градусов? — спросила Лаура Пезаро.

— Нет, неправда, светлейшая синьора, — усмехнулся граф Куракин. — Температура у нас доходит до минус сорока градусов. А иногда и ниже.

— Аха-ха-ха-ха!

— Салюте!

— За будущие победы! — крикнул мудрец официальных церемоний, поднимая бокал.

— За светлое будущее Российской империи! — произнес Гримани.

После долгого молчания Салтыков вытер салфеткой губы и задумчиво сказал:

— А вы знаете, господа, что победа — это враг войны? Это сказал сам Суворов.

На мудреца Бембо, сидящего рядом с Салтыковым, эти слова как-то странно подействовали. Он тоже задумался, даже чуть нахмурился.

— Как это понять, Ваше Сиятельство? — спросил Бембо.

— Не знаю, что точно имел в виду полководец. Можно только предположить, что истинный солдат, воюющий всю жизнь за свое отечество, за свою историю, уже герой, уже победитель, независимо от победы или поражения на поле битвы. Вера в себя, в свой народ, это и есть самый великий триумф. Но часто, когда мы увлекаемся военными победами, мы это забываем.

— Браво! Браво! — захлопали венецианцы.

— Дорогие друзья! — привстал цесаревич с полным бокалом пенистого просекко. — Сколько же можно про войну? Ну сколько же можно?! Мы находимся в Светлейшей Венецианской Республике, в самой мирной, самой дружелюбной стране в мире. Уже больше шестидесяти лет королева Адриатики не держит меч в руках, избрав путь нейтралитета. Неужели мы будем весь вечер толковать о войне? Я предлагаю лучше выпить за ее мудрость, за ее выдержанность, за ее необыкновенный дипломатический дар! Вот где настоящий триумф! Салюте!

— Салюте!

— Королева без меча — это не королева, а служанка, — прошептал Бембо Салтыкову на ухо.

— А сейчас, дамы и господа, — громко объявил прокуратор Пезаро, почувствовав, что гости нуждаются в новом глотке веселья, — я бы хотел вас пригласить в соседний зал, где вас ждут музыка, танцы и очаровательная публика.

* * *

Когда отворили двери и русские вошли в импозантный бальный зал, их встретила оглушительная волна оваций. Тотчас заиграл оркестр, расположенный на ярусах, и со всех сторон раздались хлопки открывающихся бутылок шампанского. Но графа с графиней поразили не ослепительная декорация зала и не живая музыка, а то, что лица всех двухсот с лишним гостей были скрыты под масками.

— В Венеции сейчас карнавал! — отметила Лаура Пезаро. — Однако я вас предупреждаю, маски у нас носят не только во время карнавала. Они являются традиционной частью одежды.

Русским преподнесли на выбор разнообразные маски. Граф дю Нор выбрал разноцветную маску Арлекина, графиня взяла черную Моретту; Салтыков захотел изобразить Панталоне, а Куракин, предчувствуя, что вечер будет непростым, решил стать Доктором чумы, с длинным клювом.

— Ваше Сиятельство, — подошел Пезаро, — разрешите представить Вам нашего выдающегося драматурга Карло Гоцци.

Гоцци отвел в сторону свою маску на ручке и поклонился. Он был уже немолод, но его гладкое милое лицо излучало юношескую бодрость.

— О, Маэстро! — граф принял гордую позу. — Мы очень любим комедию дель арте.

— Какая честь, Ваше Сиятельство.

— Еще как! Импровизация — это наука, это изучение природы человеческой.

— Конечно!

— И я абсолютно с Вами согласен — новая драматургия пуста и неуклюжа по сравнению с комедией масок. Вы работаете с элементами бытия, вы извлекаете квинтэссенцию человека, а новая драматургия лишь показывает его наружность, его внешние условия.

Цесаревич любил философствовать с иностранцами.

— Очень Вам признателен, Ваше Сиятельство. Но, к сожалению, публику все больше и больше привлекают новые течения.

— Сегодня привлекают эти течения, завтра будут привлекать другие. А Ваши фьябы^[13] останутся вечными. К ним будут возвращаться и возвращаться. Они мифологичны!

— Да! — Гоцци был в восторге. — Вы меня так понимаете, граф. Вы в трех предложениях изложили больше, чем мне удалось за двадцать лет споров и публикаций на эту тему.

— А это, Ваше Сиятельство, — Пезаро продолжал представлять гостей, — мадам Изабелла Теотоки-Марин, супруга капитана Марина.

Граф замер, и графиня это заметила. Перед ним стояла, сняв свою пушистую маску, живое воплощение средиземноморской красоты: смуглая, с длинными темными кудрявыми волосами и большими черными глазами, молодая дама. Она избегала глаз графини. Граф видел, но старался не присматриваться, как грудь ее вздымалось в декольте. Целуя ей руку, он услышал слабый лавандовый аромат ее духов, и у него мурашки пробежали по спине, когда он взглядом смерил ее пышные формы.

— Жена моя — коренная гречанка, — сказал капитан Марин. — Мы поженились, когда я служил на венецианском острове Корфу.

— Ну, конечно, Греция! Там же все началось! Вся Европа! — граф не мог свести глаз с коралловых губ Изабеллы, и в тоже время чувствовал, как графиня дергала его за локоть.

— Изабелла держит литературный салон, тут у нас, прямо в палаццо, — сказал ее муж. — Она много читает.

Усатый капитан Марин выглядел узколобым офицером, и все русские определили, что его русалочка скоро нырнет обратно в море.

— И кого Вы там читаете, мадам, в Ваших Салониках? — деликатно спросил граф, не зная, на какой части ее тела остановить глаза.

— Простите, где, Ваше Сиятельство? — сконфуженно спросила Изабелла.

— В… — граф понял, что сказал что-то не то и слегка опешил, увидев, как уставилась на него вся его свита, — в… я имею в виду, в Вашем Соломинке?

— Где?

— То есть… в Вашем салоне литературном! — граф выпрямил спину.

— Мы читаем Гете, и Ларошфуко, и Шекспира.

— И что Вы скажете по поводу юного Вертера?

— Какая трагическая судьба! Как же можно отвергать такого чистого, тонкого, пылкого юношу?! — ответила Изабелла, прикусывая нижнюю губу.

— Ваше Сиятельство, — Пезаро появился в поле зрения графа, таким образом, отвлекая его от Изабеллы. — С нетерпением хочу Вам представить восходящую звезду европейской скульптуры, нашего дорогого Антонио Канову.

Графу пришлось сосредоточиться на молодом человеке, искавшем его внимания.

— О, ваятель! Интересно, очень интересно!

— Не просто ваятель, а ведущий экспонент неоклассицизма. Одухотворитель мрамора! Образец чистоты! Кульминация идеализма!

— Очень интересно, очень интересно, — продолжал граф, одним глазом следя за ускользающей Изабеллой.

— Это правда, Ваше Сиятельство, что вашу столицу все называют Балтийской Венецией? — спросил утонченный темноглазый красавец. — Это так?

— Ну… что-то общее есть, несомненно. Однако я еще не понял, что именно.

— Я представляю серо-розовую гранитную набережную на фоне блекло-голубого летнего, не темнеющего ночью неба. Должно быть, дивное зрелище!

— У Вас отличное воображение, мой друг. Вот мы скоро собираемся строить дворец подле столицы, именно в вашем стиле. Я уже видел эскизы. Мне кажется, ваши изящные скульптуры очень бы подошли для интерьера этого дворца. Правда, дорогая? — граф обратился к супруге, которая охотно ему кивнула. — Вы бы не смогли исполнить пару заказов? С разрешения нашего почтеннейшего прокуратора, разумеется.

— Превосходная идея! — одновременно воскликнули Пезаро и Канова.

— Может быть, ваши работы на какие-нибудь древнегреческие мотивы могли бы… я имею в виду… — глаза графа блуждали по залу.

Все больше и больше гостей подходило знакомиться с графом и графиней дю Нор, признаваясь, что они знали Россию поверхностно, только по книгам. Графская свита тоже наслаждалась вниманием галантных венецианцев, и граф Куракин, опустошив бокал шампанского и закусив душистым трюфелем, уже приглашал известную писательницу, овдовевшую графиню Орсини ди Розенберг, станцевать коротенький менуэт. Пезаро чувствовал, что русские постепенно забывали, что они иностранцы в чужом городе и что та прозрачная стена, которая обычно препятствует сближению приезжих с местными, быстро распадалась. И это его очень радовало.

Вдруг перед графом дю Нор появилась высокая фигура в черном табарро, трикорно и в белой ларве^[14], правой рукой опираясь на трость с серебристым набалдашником.

— Позвольте представиться, Ваше Императорское Высочество, — глубоким баритоном произнесла фигура на русском языке, грозно возвышаясь над графом, как кампанила Сан-Марко.

Граф окаменел от ужаса. Никто не должен был так обращаться к нему; никто не должен был знать, что он великий князь Всероссийский. Страшным было также и то, что этот неизвестный человек говорил по-русски, дерзко, вызывающе, не удосужившись даже снять свою маску, как до него это делали все остальные гости, знакомясь с графом. Ведь никто из венецианцев пока не говорил с ним по-русски. Граф молчал, и публика почувствовала что-то неладное. Пезаро заметался, не поняв, к счастью, как и все венецианцы, что к русскому гостью обратились, как обращаются к великому князю. Музыканты мгновенно прекратили играть. Воцарилась длинная, пронзительная тишина. Русские офицеры, опасаясь покушения на цесаревича, бросились его защищать. Но тут престолонаследник, набравшись смелости, раздвинул своих защитников, вышел из круга охраны и подошел к человеку в черном.

— Как Вас зовут, милостивый государь мой? — спросил он по-русски спокойным тоном.

Человек наконец снял свою бауту^[15], и граф увидел тощее усталое лицо цвета золы с темными проникновенными глазами, орлиным носом, осунувшимися щеками и тонкими, высохшими губами. Мужчине было лет под шестьдесят, но, несмотря на свой поблекший вид, он еще обладал немалой силой. У него были крепкие ноги и массивная грудь, на который сиял орден Золотой шпоры. Придерживая одной рукой свой серый парик, он выставил правую ногу и низко поклонился, треуголкой коснувшись кончика блестящей туфли.

— Ваш покорнейший слуга, Джакомо Джироламо Казанова.

Примечания

10

Сардины, замаринованные в уксусе и луке.

11

Венецианские крабы с длинными ножками.

12

Соус из фруктов, маринованных в горчице и сиропе.

13

Сказки.

14

Табарро — широкий плащ, трикорно — треуголка, ларва — маска с выступающей остроконечной нижней частью, оставляющей рот и подбородок открытыми.

15

Общее название костюма, состоящего из трикорно, ларвы и табарро.