Последняя звезда

Сергей Семаргов, 2012

Мы с вами оказались за тридевять земель, в тридевятом царстве, в очень-очень далёком будущем. Люди путешествуют со сверхсветовой скоростью, живут тысячи лет, гасят и зажигают звёзды, а генная инженерия стала частью детских игр. Но, как и миллионы лет назад, человечество вновь стоит перед страшным кризисом, грозящим уничтожить всю Вселенную. Вопрос "Что есть человек, что есмь Я?» по-прежнему открыт.

II

Восходящее солнце осветило белоснежные ступени амфитеатра. В розовом свете зари, мрамор так же казался розовым. Кеос любил это утреннее время и этот цвет. Необыкновенный нежный цвет, такой редко где увидишь. И вот сейчас природа благословила это человеческое творение из мрамора, и вместе они явили собой картину, достойную пера художника: нереальный, сказочный розовый амфитеатр!

Кеос, гражданин Пеллы, столицы Македонского царства, сидел на своём излюбленном месте — примерно в середине зрительских ярусов. Если сеть выше, — было плохо видно, а ниже, — получалось слишком близко, и терялся вид арены в целом. Посередине — самое лучшее: и сохраняется видение всего действа, и можно различать отдельные его детали.

Амфитеатр, тем временем, не спеша наполнялся. Кеос пришёл первым, долгое время наслаждался розовой зарёй, а потом, когда стали подходить люди, завязал разговор со своим соседом. Разговор пошёл, как водится, о политике: сегодня народ созывали не ради зрелищ, а для дела. Молодой царь, наследник Филиппа, пожелал собрать войско в поход. К слову сказать, повода для этого не было никакого. Положение Македонии было устойчивым, войско сильным, хозяйство — богатым. Зачем молодому царю понадобилось воевать с Персией, толком не понимал никто. Об этом и рассуждали:

— Ну и что с того, что мы давние противники? Разве хватит персам смелости сегодня сунуться к нам? — сосед Кеоса, живущий чуть выше по улице, и в амфитеатре занимал место чуть выше, справа. Его звали Андреас. О политике он говорить любил и говорил много. — Вот мало ли с кем мы противники! Раньше, например, и с Афинами мы были противники, притом давние — и что с того? Афиняне-то теперь сидят тихо. Да, славно их прищучил царь Филипп, да защитят его боги в той жизни!

— Я тоже, Андреас, знаешь ли, не любитель войн, вот только с этими персами пора уже кончать! — Кеос задумчиво почесал бороду, — Вот ты сам посуди, может ли Греция спать спокойно, когда там, за морем, копит силу это персидское чудовище? А ведь рано или поздно оно на нас кинется. Так лучше уж мы его, чем оно нас.

— Оно и верно, Кеос, «бей первым», как говорят люди, но только война эта нам не по зубам сейчас. Ну, сколько мы сможем выставить фаланстеров? Ну, 25–30 тысяч. Конечно, для Греции это немало. На тот же Гелиополь хватило бы и десяти тысяч, коль он сейчас слаб. Но то Египет, а то персы! Да они, не напрягаясь, выставят войско в несколько сот тысяч! А если собрать всех сатрапов, у-у-у! Весь мир по ту сторону моря служит ему одному. А эта его гвардия — бессмертные — да они же сущие псы, волкодавы! Их одних только десять тысяч. А про остальное войско и говорит нечего. Я полагаю, он с лёгкостью соберёт и тридцать тысяч кавалерии, и двести тысяч пехоты, да колесниц до сотни, это уж само собой! Ну а слоны! У него же десятки слонов! А у нас ни одного!

— Считаешь-то ты точно, Андреас, но только счет твой неправильный, — подключился к беседе Каликс, сосед по улице справа, — Ты ведь как считаешь? По количеству! И по количеству счет вроде бы правильный. Одного ты не учёл: каждый греческий волк стоит трёх, да что там, пятерых персидских псов! А к тому же, разве могут они биться в фаланге? Перед фалангой личная мощь и доблесть теряют всякое значение, ибо персы дерутся каждый за себя, а фаланга — единый тысячерукий исполин! Фалангу можно осилить только другой фалангой. А, поскольку персы фаланги не знают, то будут биться каждый сам за себя! Да будь их хоть сотни тысяч, что толку, если каждый сам за себя? А фаланга сильна строем, с ней ничто не сравнится! Даже конница бессильна что-либо сделать, ведь не станет же конный лезть на копья. Могут помочь разве что слоны да колесницы. Но и тем нужно сильно разогнаться, да врезаться в строй. Это легко можно сделать на равнине. А если там будут холмы? А если преградить путь колесницам брёвнами и камнями? Да притом, колесницам бить нужно разом, единым кулаком. А следом должна сразу идти пехота. Иначе, фаланга пропустит их, расступится словно лес, а потом схлопнется. А колесница в окружении совсем не то, что колесница по фронту. О пехоте же молчу: мечники разобьются о фалангу так же, как волны разбиваются об острые скалы…

Вдруг, в одно мгновение все разговоры стихли. Тут только Кеос обратил внимание, что амфитеатр уже полон. Взоры сидящей публики устремились к главному входу. Внезапную тишину вдруг разорвали трубы: в царские ряды вошёл молодой правитель в сопровождении своей матери. Грохот труб и приветственные крики народа слились в едином грохочущем порыве.

— Смотри-ка ты, мать опять с ним! Он, наверное, и на войну с матерью пойдет, — поприветствовал появление царя Леонид, сосед с Верхней улицы, который сидел на ряд ниже. Он сказал не слишком громко, но так, чтобы его услышали соседи. Вокруг хохотнули. Молодой царь вдруг на мгновение замешкался, словно кто-то подставил ему ножку, и метнул взгляд в сторону насмешников.

«Черт меня раздери» — пронеслось в голове у Кеоса, — «Кажется, царь заметил наши насмешки. Но, как? В таком грохоте, что он мог слышать? Да и сидим мы далеко. К тому же, непонятно, с какой стороны идёт звук. Гул со всех сторон». Но в следующее мгновения царь развеял опасения Кеоса, поднялся на своё место, и более ни разу не повернулся в их сторону. Верхняя и Средняя ремесленные улицы вздохнули с облегчением. Они тоже заподозрили неладное. «А, может, мне показалось, может быть, он просто повернул голову, — думал Кеос, — Может, ему просто солнце в глаза светило. А если не показалось, — значит, юный царь просто отменно слышит «голос народа»».

— Слушайте, слушайте, слушайте! — прервал размышления Кеоса клич глашатая, — И не говорите, что вы не слышали! Наш славный царь, властелин Македонский, царь Афинский, Фиванский, предводитель Коринфского союза всех греков, собрал вас, граждан славного города Пеллы, дабы призвать вас на войну с врагом.

— Ну, вот сейчас он затянет песню про старинного ворога, — продолжал комментировать снизу Леонид.

— С ворогом старинным, ворогом алчным, коему имя персидский змей! — подтвердил предположения Леонида глашатай и весёлые ряды опять хохотнули, — Дабы змей этот не набрался силы и не ужалил нас в то самое время, когда благословенная Греция будет спать невинным сном…

— Помилуйте, разве Греция когда-нибудь спала невинным сном? — Не унимался Леонид, — Вот ты, Амариллис, ты спал когда-нибудь невинным сном?

— Я? Э-э-э…

— Ну вот! Конечно, не спал! Гетеры не дают спать невинно! А ты, Андреас?

— Когда я был невинен, то земля ещё была без деревьев! — тут не сдержал улыбки даже Кеос.

— Вот видите: ты не невинен, я не невинен, все не невинны, а вместе, вся Греция, умудряется быть невинной!

С верхних рядов на них «зашикали». Леонид умолк, но ненадолго, он мог так травить шуточки бесконечно, чем изрядно всегда веселил соседей. Но вдруг произошло невероятное: молодой царь встал и широкими шагами спустился на арену, пошёл прямо к глашатаю. Публика охнула и замерла. Потом, все опомнились и разом вскочили со своих мест. Амфитеатр приветственно загудел. Но царь жестом приказал всем сесть. Все продолжали стоять.

— Да садитесь же, я вам повелеваю! — красивым мощным голосом прогремел царь и рассмеялся.

— А голосок-то у него ничего… — Леонид не договорил, так как сидящий сверху Каликс могучей рукой зажал ему рот.

Публика ошеломленно оседала на скамьи.

— Я — ваш царь, и буду говорить со своим народом лицом к лицу, мне для прямого разговора не нужны посредники, — похлопав по плечу своего слугу, царь отправил глашатая на скамью. Зал смотрел, как зачарованный, — Некоторые смеются, когда мы называем наших врагов врагами, — царь метнул испепеляющий взгляд в сторону Верхней улицы. Улица заметно съёжилась на скамьях и стала напоминать, скорее, переулок, — А я смеюсь над ними! Я смеюсь, потому что знаю: лучше хорошо посмеяться перед хорошей битвой. И я буду ещё больше веселиться, когда битва закончится и будет богатая добыча! И я спрашиваю вас, сыны Пеллы, вы разделите со мной мою добычу? Или вы предпочтете при-ха-ха-тывать, как шакалы, и наблюдать за боем львов, в ожидании подачки?! — Услышав вопрос, явно адресованный им, Каликс ещё сильнее сгрёб в охапку Леонида, видно было, что тому не сладко в крепких объятиях великана, — Так будет ли мне с кем разделить эту войну, эту добычу и эту Славу?

В ответ на слова Александра (так звали молодого царя), по рядам пошёл ропот. Ропот перерос в гул, а гул перешёл в рёв. Пелла приветствовала своего царя, этим рёвом отвечая: «Мы пойдём с тобой, Александр! Нам по душе твоя битва, твоя добыча и твоя Слава! Нам по душе ты, молодой и горячий царь! По душе твоя жажда подвигов и открытий! Веди нас, Александр!!!» После такой «проповеди», Александр спокойно мог бы вить из людей верёвки, они бы это приняли. Однако он и не собирался останавливаться на достигнутом успехе. Широкими шагами рванулся он с арены вверх по ступеням прямо к скамьям Верхней и Средней улиц. Охрана переполошилась, взвилась красными плащами и устремилась за ним вслед, пытаясь догнать — куда там! Царь вихрем летел наверх, оставив своих воинов далеко позади. Видя решительность царя, его презрение к опасности, пренебрежение церемониями, близость к народу, толпа впала в неистовство, скандируя «Александр!», «Александр!» Однако и после такого триумфа царь не торопился почивать на лаврах. Взлетев к верхним рядам, где сидели уже не весёлые, а насмерть перепуганные улицы, царь Александр остановился, поднял руку вверх и — о, чудо! — публика мгновенно стихла. Кеос слышал, как катится пот по его спине. Леонид слышал, как бьётся его сердце — совершенно белый от страха, он сполз со скамьи и опустился перед царём на колени. А бедный Каликс так и не решился выпустить Леонида из своих железных объятий. Так, продолжая зажимать ему рот, он вместе с ним опустился на колени, и сейчас эта пара представляла собой презабавнейшее и прежалобное зрелище. Царь долго смотрел на этих двух живых статуй, пристально разглядывая их, то справа, то слева, то вдоль, то поперёк. Тем временем, охрана догнала своего господина. Воины, перехватив взгляд царя, как по команде уставились на Леонида и Каликса. Верхняя и Средняя улицы следом за своими двумя героями так же поползли вниз, на колени. Так они и стояли — две улицы на коленях, потупя взоры и царь с охраной, разглядывающий их. В воздухе повисла напряженная тишина.

И вдруг царь захохотал! Он смотрел на эту череду нашкодивших граждан и безудержно смеялся, запрокидывая голову назад. Смеялся так заразительно, искренне и звонко, как может смеяться только молодой, сильный и страстный человек. В приступе веселья, царь хлопнул себя по коленям. Охрана, поняв, что их услуги не понадобятся, расслабилась и начала смеяться в ответ. Через минуту вокруг веселились уже все. Так продолжалось довольно долго, смеялся царь, смеялся зал, смеялся весь мир. Не смеялись только Верхняя и Средняя улицы, ёжась под тысячами пар глаз. Сполна отдав должок за прошлые насмешки, царь оборвал смех. Оборвал так же резко и неожиданно, как и начал. Это поразительно, но Кеос заметил, что сам он тоже внутренне умолк вслед за царем, и все вокруг умолкли, и тишина мгновенно повисла над амфитеатром.

— Не ты ли, Леонид, сын Дамона? — спросил Александр. — Леонид вздрогнул, услышав имя своего отца. Каликс от неожиданности выпустил Леонида из своей хватки.

¬ — Я-а-а… — запинаясь, протянул Леонид. По рядам пошёл ропот: «Он его знает! Откуда он знает?!»

— Твой отец смелый воин и славный оружейник. Всегда служил верно моему отцу.

Леонид, поняв, что его не собираются убивать на месте, слегка расправил плечи.

— Но то дела наших отцов. А ты Леонид, ты друг шакала или друг льва? Отвечай же, чего молчишь?!

Леонид впервые рискнул взглянуть в глаза царя Александра: в его взгляде не было ни злобы, ни мести. Там пылал иной огонь, огонь яростного движения и стремления! Огонь воина и огонь полководца. Зачарованный этим ясным прямым взором, который бывает только у сокола, Леонид встал, отстранил от себя Каликса, выпрямился в полный рост и, отвечая на прямой взгляд царя, произнес громко и четко:

— Я осмелюсь называть себя другом, соратником и подданным льва — Великого македонского царя Александра!

Ответ не задержался ни на секунду:

— Так быть по сему!!!

Зал взорвался ревом, и возбуждённая толпа во главе с Леонидом на руках вынесла своего царя из амфитеатра.