Путь. Часть 3. Последняя мысль

Сергей Павлович Сироткин, 2012

Это история о демоне, чье имя невидимо в прошлом и неощутимо в настоящем. Его нет, так как о нем забыли, но он все-таки есть и об этом знает каждый. Его лицо сокрыто обликами других существ, к душам которых он прикоснулся. И лишь, оставаясь в одиночестве, когда нас покрывает Тьма, мы чувствуем душой его присутствие и неустанный взгляд. Он следит за нами, зная о каждом нашем шаге, слове, чувстве, мысли. Его безжалостная длань лежит на пульсе этого мира в ожидании, когда ложь переполнит это вместилище Творца, чтобы стереть не только наше существование, но и память о мимолетном пребывании в Сущем человечества, осквернившим бесценный дар – жизнь.

Глава 4

Ночь уже давно окутала храм своим прохладным покрывалом, наполнив вершину горы звенящей тишиной, которую изредка нарушал сап монахов, да монотонная, но весьма успокаивающая песня сверчка, временами старающегося звучать громче, будто он состязался с сопением многочисленных соседей. А постояльцы, не слушая и не обращая внимания на запечного музыканта, витали в своих далёких, неуловимых снах. И только Асу не спалось этой ночью. Он остановил на потолке свой взгляд, постепенно устремившийся в пустоту, и незаметно для себя погрузился в то и дело накатывающую тревогу. Откуда она взялась — послушник не знал. Потому усиленно пытался понять её причины, чтобы освободиться от удручённого состояния. Но всё было тщетно. Тревога не отпускала своего пленника, и причины её оставались для Аса сокрытыми, от чего на душе становилось всё более скверно. И только иногда, отвлекаясь от тяжких дум, он невольно становился, пожалуй, единственным слушателем невидимого музыканта и, отгоняя при помощи заунывной, неповторимой мелодии гнетущие разум мысли, обретал ненадолго душевный покой. Но беспокойство вновь и вновь, как неотъемлемая часть души, одолевало монаха, не давая ему уснуть. И сверчок, будто чувствуя, что старается не в пустую, даруя мимолётную возможность своему единственному слушателю отдохнуть хотя бы на миг от самого себя, играл всё громче и дольше, делая при этом паузы между своими отдельными произведениями как можно короче.

В предчувствии чего-то неизбежного и страшного в будущем Ас никак не мог избавиться от гнетущего, изъедающего состояния души, будто что-то извне предостерегало монаха от совершения какой-то ошибки. Эта неопределённость грядущего с каждым днём усиливала тревогу на сердце и начинала довлеть над разумом. Его словно подчиняли чужой воле, стараясь постепенно и уверенно превратить в послушную марионетку. Всё чаще Ас не спал по ночам, заметив, что уже давно боится расслабиться хоть на мгновение и, потеряв контроль над собой, перестанет навсегда быть самому себе хозяином. Этот страх жутко терзал послушника, так как он верил: самое бесценное, чем ему удалось обладать — это право выбора. А для сохранения такого дара необходимо полностью контролировать и разум, и душу, и тело.

Спустя какое-то время музыка запечного мастера всё же смогла затмить прочие звуки в храме, и Ас, упустив всего на мгновение тревожные мысли, незаметно для себя практически забылся, опустошив своё сознание для плавно, но настойчиво втекающих в него умиротворяющих мелодий. Веки монаха стали тяжелеть, и он начал медленно проваливаться в сладкий мир снов, как вдруг услышал незнакомый голос:

— Замечательно стервец играет! Душевно!

Монах вздрогнул от неожиданности и прислушался к тишине, но кроме редкого сапа собратьев и громкой трели сверчка ничего не услышал. С усилиями подняв голову, Ас огляделся — в помещении все спали. «Показалось!» — подумал он и повернулся на бок.

— Нет, не показалось! — снова раздался в голове монаха голос.

— Кто здесь? — вскочив с постели, шёпотом, еле слышно спросил Ас, чтобы не никого не разбудить.

— Выходи во двор, где ты сегодня провожал звезду. Я жду тебя, — произнёс незнакомец.

Путы сна сразу исчезли. Монах поднялся, поспешно облачился в белоснежную тогу, в которой средь ночной тьмы стал похож на привидение, и аккуратно, на цыпочках вышел во двор.

Здесь, вне храма, ни музыки сверчка, ни сопения спящих монахов слышно не было. Вообще ничего и никого не было слышно, что сразу же насторожило послушника. Это показалось Асу весьма странным. Он провёл много бессонных ночей на улице, и единственным, что скрашивало одиночество, являлось многообразие различных шорохов и постоянное копошение ночных тварей, вылезающих из своих убежищ на территории храма только после захода звезды. А сейчас во дворе царила густая, несколько искусственная тишина, от которой на душе становилось тревожно и необычайно одиноко. Внутренне Ас съёжился, будто хотел защититься или того лучше спрятаться от этого беззвучия. Возникла даже мысль вернуться обратно. Но любопытство взяло верх, и монах вышел на середину двора.

Ас огляделся — вокруг никого, но почувствовал душой: за ним пристально наблюдают. Причём смотрят не на него, а внутрь, пытаясь что-то рассмотреть. От этого взгляда невидимого незнакомца стало ещё тревожней и настолько не по себе, что монаху захотелось рвануть наутёк подальше отсюда, и вовсе не от загадочного визитёра, а от своего нарастающего страха. Только от себя бежать некуда. Понимая эту нехитрую истину, Ас оцепенел, разрываясь между желанием убежать и осознанием бессмысленности побега.

— Кто здесь? — Ас приложил немалые усилия к выдавливанию из себя этого вопроса.

Ответом была всё та же звенящая тишина и ощущение гнетущего взгляда. И потому монаху ничего не оставалось, как ждать, когда незнакомец насмотрится в его душу и соблаговолит явиться.

Шло время, которое начало казаться бесконечным, хотя прошли считанные мгновения. А обладатель взгляда показываться не торопился, будто чего-то выжидал. И тут в Асе проснулась некоторая раздражительность, продиктованная ничем иным, как непокорностью его натуры. С такой вынужденной неопределённостью монах мириться не желал. А потому собрал волю в кулак и, совладав со своим страхом, решил удалиться, чтобы заставить незнакомца заявить о себе. И как только сделал первый шаг, сразу остолбенел от шока, вызванного сотрясением разума.

— Зачем ты собрался идти в мрачные земли? — неожиданно прогремел вопрос в голове монаха, убеждённого, что слышит не голос, а мысль. Причём она звучала, намного громче и внушительнее любого голоса, который Ас мог себе представить.

— Кто ты? — вместо ответа задал монах вопрос тихим голосом.

— Я — бог этого мира, — спокойно, без малейшего намёка на превосходство перед человеком ответил незнакомец.

— Но боги не могут проникнуть сквозь сферу, — заявил Ас, демонстрируя свою осведомлённость о прошлом мира.

— Я могу; другие не могут. Потому и стал богом этого мира.

— Назови своё имя! — потребовал монах.

— Что даст оно тебе? Разве имя делает богом?

— Нет, но вдруг я слышал о тебе.

— Ты не мог обо мне слышать! — прогремела чужая мысль в разуме послушника, заставив его невольно схватиться за голову от сильной боли. — Те, кто знали моё имя, сгинули! Потому не допытывайся его, иначе немедленно последуешь вслед за ними! — пригрозил незнакомец, усиливая головную боль Аса.

— Хорошо! — простонал монах, отступаясь от своего любопытства, и боль сразу же исчезла.

Звенящая тишина продолжала покрывать храм. Послушник медленно осматривался, пытаясь всё-таки зрительно обнаружить незнакомца.

— Так зачем ты хочешь отправиться в мрачные земли? — снова повторил свой вопрос незнакомец.

— Чтобы вывести живущих там людей из мрака.

— Зачем? — не скрывая недоумения, спросил незнакомец.

— Это моё предназначение, — твёрдым голосом ответил Ас, давая понять, что ни разумом, ни душой не сомневается в сказанном.

— Позволь полюбопытствовать, а кто тебя просветил о столь необычном предназначении? — голос незнакомца стал вкрадчивым, несколько насмехающимся. Монах сразу насторожился, чувствуя подвох в этом вопросе.

— Не допытывайся! — с индивидуальной, мягкой, но оттого ещё более дерзкой наглецой, свойственной только Асу, ответил послушник, подчёркивая своё недовольство то ли вопросом, то ли собеседником, а, может, и всем сразу. Открывать тайну поведанного ему в детстве предназначения монах не собирался, так как наставник строго запретил делиться этим знанием, и тем более рассказывать о той странной незнакомке, что поведала отроку тайну его рождения. — Это моё предназначение, и объяснять его я не намерен! Даже богу!

— Дерзишь?! — с ухмылкой в голосе, стараясь спокойно, но всё же не совладав с собой и выдав раздражение, произнёс незнакомец.

— Ты — бог! Тебе видней! — продолжал дерзить Ас, стараясь разозлить незнакомца, чтобы тот, наконец, явился. — Только я сомневаюсь, что ты бог. Не видно тебя что-то. В каждом царстве, куда ни плюнь, так попадёшь в пророка, а то и в самого небожителя. А присмотришься в кого попал, так оказывается на деле — плюнул не то что бы даже в пророка, а всего лишь в болтуна или полоумного самозванца, якобы несущего истину и провозглашающего себя посланником никому не известного бога. Может, ты такой же небожитель, как и я?

— Так желаешь меня увидеть, что готов рискнуть жизнью?! — усмехнулся незнакомец.

— Увидеть — мало! Хочу ещё знать имя того, с кем разговариваю! — твёрдо заявил послушник.

— Ну, что ж, упрямец! Смотри! — прогремел голос в голове Аса, заставив его непроизвольно отступить назад.

Яркая вспышка осветила двор храма, резко рассеивая ночную темноту и ослепляя монаха, который был вынужден закрыть глаза, прикрываясь рукой.

— Что ж не смотришь на меня, монах?! — смеясь, спросил незнакомец. — Боишься ослепнуть?

— Не то, чтобы боюсь, просто не желаю почём зря лишиться зрения! — бросил в ответ послушник.

— Почему зря? Ты же хотел меня видеть! Так смотри!

— Убавь яркость! Тогда посмотрю! — осмелился выдвинуть условие Ас.

Но незнакомец тушить свет не собирался, а напротив, усиливал свечение, будто желал испепелить наглого монаха, посмевшего дерзить самому богу. Послушник зажмурился изо всех сил, плотно приложив ладони к лицу, но это не помогало. Асу показалось, что ещё немного и свет поглотит его, лишив зрения навсегда, дабы погрузить в вечную тьму слепцов. Только отступать упрямый послушник не собирался. Его непокорный дух такой роскоши позволить не мог. Ас был готов умереть, но просить пощады у незнакомца, пусть даже бога — никогда! Он упал на твердь и, уткнувшись себе в ноги, приготовился погрузиться во тьму.

— Эй, бог! — внезапно услышал ещё один незнакомый голос монах. — Умерь пыл, не то явлю Свет истинный и будешь ты богом слепым, а потом и мёртвым. Правда, ненадолго, — почувствовалась ухмылка и явное превосходство в голосе нового собеседника.

«Ну, прям ночь сегодня открытых ворот в храме! — подумал Ас. — Ещё кто-то пожаловал!»

— Не вмешивайся! — прорычал ослепляющий монаха незнакомец.

— Не указывай мне, что делать! — отчеканил последний из прибывших гостей храма, намекая властным голосом, что готов на крайние меры воздействия. — Последний раз предлагаю уняться, иначе будет, как в последнюю нашу встречу!

— Я бессмертен! — прогремел самозваный бог.

— Удивил! — с сарказмом ответил собеседник. — А то я не знал! Я тебе шею сверну, а ты воскреснешь, и мы будем заниматься этим веселым времяпрепровождением до тех пор, пока ты не успокоишься. Ну! — послышались звуки рычания. — Готов воскреснуть в очередной раз?! — и Ас почувствовал, как слегка содрогнулась твердь, на которую вступил ночной гость.

Душой монах почувствовал невиданный ранее лютый гнев, жуткий, звериный, являющий не только жажду убивать, но и неуёмный голод, выдающий в ночном госте нечто демоническое. Незнакомец приготовился к броску на бога… и тот отступил, так как свет мгновенно потух, и Ас ощутил небывалое облегчение. Перед закрытыми глазами послушника запрыгали вибрирующие круги света, какие-то разноцветные всполохи, но главное — зрение осталось, и этому обстоятельству монах был чрезвычайно рад. Глаза открывать он не торопился, так как всё равно ничего бы не увидел, а потому продолжал лежать на тверди, дожидаясь, когда перед взором прекратится пляска световых образов.

— А теперь пошёл вон! — бросил гость богу так, будто разговаривал вовсе не с богом, а с каким-то ничтожеством.

Мгновение… и звенящая тишина исчезла, будто её сорвали со двора храма, как покрывало. Послышался утешающий шум ветра, наконец-то, прикоснувшегося к кронам деревьев, и щемящее душу чувство одиночества растаяло.

— Кто ты? — спросил Ас своего спасителя, продолжая лежать на тверди.

— Любопытный ты, какой! — тихо засмеялся гость. — Всё тебе надо знать!

— Ты мне как минимум зрение спас! — монах встал, но глаза открывать не торопился. — Должен же я знать, кому обязан, возможно, даже сохранением жизни.

— Нет! Он бы тебя не убил, — уверенно заявил неизвестный спаситель. — Так, — сделал он паузу, ухмыльнувшись, — посеял бы в твоём разуме ложь и не более того. А потом бы дёргал тебя за ниточки, как куклу, чтобы ты исполнял его якобы божественную волю.

— Уж, лучше смерть, чем такая участь! — заявил Ас, приоткрыв глаза, и увидел перед собой силуэт странного человека, облачённого в имперские доспехи.

Зрение ещё не восстановилось, и монах никак не мог тщательно разглядеть своего заступника. Перед глазами продолжали мелькать круги света, и переливы различных цветов мешали сфокусировать взгляд. Послушник часто моргал, тёр глаза, но всё напрасно.

— Не трогай глаза, и они быстрее восстановятся, — со знанием дела посоветовал гость, который не двигался, будто застыл, не предпринимая попыток покинуть Аса.

— Так, как тебя зовут? — снова спросил монах и, повинуясь совету, убрал руки от лица.

— Квит.

— И кто ты?

— Давай, я останусь просто ночным гостем, — предложил Квит, посмотрев на Аса искренним взором полным Света, от коего в душу послушника неожиданно вселился небывалый покой.

— Ну, как скажешь, — тихо смирился Ас. — Спасибо тебе, — несколько смущённо произнёс послушник слова благодарности. — А что это за бог был? — снова спросил он не в состоянии подавить своё любопытство.

— Да не бог он! Лжец и убийца, именующий себя богом истинным и единым, коих в мире предостаточно, но этот в отличие от многих весьма силён и кое-что умеет.

— Я слышал о нём от наставника.

— От Евсея? — уточнил гость.

— Да! Вы знакомы? — не скрывая удивления, спросил Ас, приблизившись к ночному гостю.

— Было дело. Познакомились. Да и за столько лет жизни в одном закрытом мире это неизбежно, — улыбнулся гость, и монах смог разглядеть его добродушную улыбку.

Послушник хотел задать ещё вопрос, но тут во двор из храма выбежал встревоженный Евсей, одетый в длинную до пят рубаху. Причём бежал старик босым и весьма резво, как не может бегать ни один человек в преклонных годах, да ещё со своим посохом, который брал только в исключительных случаях.

— Ты чего не спишь?! Ты чего здесь делаешь?! — посыпались из старика вопросы то к Асу, то к гостю.

— Остынь, Евсей! — поспешил успокоить старика Квит. — Всё нормально. Опасность миновала. Яхов ушёл.

— Яхов?! — воскликнул Евсей, не подумав, что может разбудить остальных постояльцев храма. — А я гадал, откуда такая оглушительная тишина!

— Не кричи! — спокойным голосом потребовал Квит. — Разбудишь тут всех. Не хватало, чтобы меня кто-нибудь увидел.

— Ну, да. Ну, да, — уже шёпотом согласился Евсей. — Так, что хотел этот злыдень? — спросил обоих наставник Аса.

— Ослепить меня хотел, — ответил монах и замер, вернув, наконец, себе зрение и остановив взгляд на Квите.

— Не ослепить, — уверенно заявил Квит, стараясь не обращать внимания, что его слишком пристально рассматривают, как невиданное существо. — Вспышка — всего лишь трюк. Он хотел выведать у твоего ученика о предназначении.

— И что?! — обеспокоился ещё больше старик.

— Как будто не знаешь, насколько непокорный и упрямый твой ученик, — улыбнулся ночной гость, отворачивая рукой лицо Аса от себя, быстро устав от столь назойливого и беспардонного взгляда.

— Ну, да. Ну, да, — успокаиваясь от уверенности, что Ас ничего не рассказал, выдохнул Евсей, зная не понаслышке, каким упёртым бывает его подопечный.

— Кто он, Евсей? — поражённый странным гостем спросил Ас, разглядывая теперь наставника, будто его тоже видел впервые.

— Кто! Кто! Упырь! Правда, бывший, — быстро ответил старик, желая отвязаться от назойливого ученика, так как он мешал ему о чём-то размышлять.

— Да ну! — удивился Ас, медленно повернув голову в сторону Квита, а тот оскалился и явил во всей красе монаху появившиеся клыки на фоне прочих белоснежных зубов, ярко контрастирующих с мгновенно потемневшим лицом упыря. — Да чтоб тебя! — непроизвольно вырвалось из послушника, и он немедленно получил оплеуху от наставника.

— Не хами старшим! — тихо пригрозил Евсей.

— Извините, — произнёс Ас и виновато опустил взгляд, но всего на мгновение, потому что любопытство немедленно взяло верх, и монах снова принялся разглядывать Квита.

Лицо бывшего упыря снова посветлело, скрыв его не самую приятную сущность, и Квит снова повернул от себя лицо послушника в сторону Евсея.

— Наставника лучше разглядывай, а то ты на мне дыру своим взглядом проделаешь, — с наигранной строгостью произнёс Квит.

— Извините, — снова попросил прощения Ас и на этот раз старался на гостя больше не смотреть.

— Ты-то как здесь оказался? Империя отсюда далеко, — спросил Евсей Квита.

— Следил за Яховом и решил вмешаться, когда он наведался к твоему ученику.

— Он давно за нами наблюдает, — шёпотом признался старик, снова погружаясь в свои раздумья. — Но почему именно сейчас решил заявить о себе?

— Потому что пришло время отправиться твоему ученику в путь.

— Он ещё не готов! — жёстко заявил Евсей, давая понять, что никуда послушника не отпустит.

— Это не тебе решать! — не менее жёстко ответил Квит и пристально посмотрел на старика, намекая, что тот далеко не вершитель судеб.

Эти два старых знакомца уже давно спорили на счёт предназначения Аса и во взглядах своих стали непримиримыми противниками. Потому сейчас смотрели друг на друга с некоторым нетерпением и даже ненавистью, но молча, так как рядом находился объект их противостояния.

— Не учи меня, упырь! — сквозь зубы прошипел старик, являя сейчас собой далеко не дряхлого старца, а могучего воина, готового мгновенно броситься на любого врага.

— Не дерзи мне, человек! Права на то у тебя не было и никогда не будет! — прорычал в ответ Квит, темнея плотью и принимая постепенно облик кровожадного убийцы.

— Только, пожалуйста, без ослепительных вспышек света! — вмешался Ас, смело встав между старыми знакомцами и стараясь пресечь назревающую ссору. — Мне на сегодня достаточно светопреставлений.

— Не достаточно, — уже тихим спокойным голосом произнёс Квит. — Мне кое-что надо тебе вручить для твоего пути.

— Нет! Не надо! — воспротивился старик, не желая отступать. — Он ещё не готов! — прокричал на весь двор Евсей и сразу почувствовал, как тёмные нити души Квита устремились в храм усыплять разумы разбуженных монахов.

Закончив сеанс усыпления, Квит посмотрел на Евсея, но во взгляде упыря злоба отсутствовала. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул то ли, успокаиваясь, то ли, собираясь с мыслями, и, подойдя вплотную к старику, положил руку ему на плечо.

— Евсей, — Квит заглянул старику в глаза. — Сколько веков Ас должен прожить возле тебя, чтобы ты смирился с его предназначением и понял: твой ученик готов? Десять столетий, а, может, сотню? Мы оба знаем — он готов с самого рождения, и ты никогда не смиришься с разлукой. Ты боишься его отпускать, и потому будешь упрямо твердить: Ас не готов! Тебе не кажется, что ты вмешиваешься в чужую судьбу и пытаешься навязать ученику свою волю? Волю ревностного отца, не желающего самостоятельной жизни своему сыну, так как боишься навсегда его потерять.

Евсей опустил взгляд, отвернулся и, опершись на посох, затих. Воинственный настрой учителя мгновенно растаял, и только что могучая фигура воина вдруг осунулась, являя со спины многовекового старца, уставшего нести на своих плечах непомерно тяжёлый груз прошлого и постоянно переживать за будущее. Казалось, что старик заплакал, но его слёз, даже если они и были, никто не видел. В ответ Евсей ничего не сказал, а лишь медленно удалился в храм то ли, признавая тем самым правоту Квита, то ли, не желая бессмысленно спорить. Но медленный, несколько обречённый шаг учителя красноречивей любых слов являл, что он отступает, не зная, чем опровергнуть слова ночного гостя.

Монах молча смотрел вслед уходящему наставнику. И Асу невольно показалось, что это не он должен покинуть храм, а именно старик в этот самый миг оставляет своего воспитанника на произвол судьбы, дав ему всё, что мог, чтобы тот смог начать свой самостоятельный путь длиною в жизнь. Возможно, жизнь короткую, но независимую, полную ошибок, вероятно даже роковых, и оттого усеянную разочарованиями, горечью и неминуемой мучительной смертью. Только сейчас Ас почувствовал в душе огромную силу привязанности к этому старику, ставшему для него действительно любящим отцом, который старался на протяжении всего времени пребывания монаха в храме донести всю свою мудрость путём заботы и, конечно же, необходимой строгости. Печаль окутала душу послушника, и ему стало невыносимо горько от мысли неизбежной разлуки.

А Квит тем временем не торопился, понимая горечь момента. Ночной визитёр ждал, когда монах справится со своими чувствами и будет готов принять необходимый для своего пути дар. Отойдя немного в сторону и, подняв взгляд в ночное небо, незваный гость храма принялся внимательно рассматривать звёзды, будто что-то искал среди отблесков далёких светил. Затем повернулся к плавно скользящему спутнику мира, отражающему свет жёлтой звезды, и, закрыв глаза, отстранился от чужих печалей.

Заунывно пропел ветер, скользнувший по крыше храма, и невольно своим стоном ненадолго отстранил Аса от тяжких дум. Послушник словно очнулся, но продолжал пребывать в нерешительности, не зная, то ли идти за стариком, то ли подойти к ночному гостю. Сейчас монах находился на перепутье, где решалась его дальнейшая судьба — или остаться до конца жизни послушником храма, или принять своё предназначение и покинуть навсегда обитель, успевшую стать домом. Взгляд Аса застыл на тверди. Но он ничего не видел. Разум отключился от мира, стараясь принять правильное решение, отстранившись от чувств. Но именно сигналы души мешали Асу сделать первый шаг к Квиту, так как отмахнуться от эмоций было невероятно сложно, и они, подобно вечным оковам, не хотели отпускать монаха в новую жизнь. Насколько же трудно покидать дом, в котором тебя любят, где ты небезразличен и окружён постоянной заботой! И снова решающей силой в сущности Аса стала непокорность. Именно она помогла послушнику сделать первый шаг. А за первым последовал и второй, который совершить намного легче.

Монах подошёл к ночному гостю, остановившись прямо перед ним, и стал ждать, когда на его скромную человеческую персону обратят внимание. Но Квит не торопился, будто проверял этим томящим ожиданием уверенность послушника в совершённом выборе. Спустя некоторое время, убедившись, что монах окончательно принял решение, гость в имперских доспехах медленно открыл полные Света глаза и посмотрел Асу в душу.

Послушника неожиданно от этого взгляда сильно затрясло, словно тело испытывало серьёзные перегрузки. Ас упал, как подкошенный, на твердь, и ему показалось: душу пронзило бесчисленное множество тонких игл, стремящихся разорвать человеческую сущность, чтобы развеять её подобно праху по ветру. В монаха ворвалась невероятная боль, но одновременно и чрезвычайное спокойствие, будто тёплый ветер окутал воздушными потоками и также неизбежно осыпал принесёнными с собой мелкими камнями, которые неприятно кололи и били. Постепенно боль отступила, и Ас неожиданно провалился в океан невероятной беззаботности и лености, убаюкивающей разум. Стало сложно мыслить, да и незачем это было делать. В этом безбрежном океане тепла и полного отсутствия печалей хотелось только забыться, превратившись в часть безграничной усыпляющей сущности.

Ас плыл где-то далеко, где-то за пределами мира, в безграничном пространстве Света. Невидимое, но еле ощутимое течение лучей несло сущность человека всё дальше и дальше, не давая ему сопротивляться, чтобы он смог достичь пристанища, недосягаемого для людей, имеющих в своей душе хотя бы малую толику Тьмы. Ас почувствовал это, и смиренно доверился несущим его лучам. Через пару мгновений они бережно опустили человеческую душу среди белоснежных роз, окружающих величественные стены чертогов Света.

— Ступай туда, — услышал Ас в своём разуме голос Квита.

Ас пристально посмотрел на чертоги и только подумал о них, как немедленно оказался в одной из нескольких башен стана Света. Сущность монаха огляделась. Просторный зал с несколькими двустворчатыми дверьми был выполнен из совершенно прозрачных кристаллов, бесконечность Света в которых создавала иллюзию непроглядной стены. Такое необычайное и удивительное строение заворожило Аса. Он потянулся к одной из стен, но прикоснуться не смог, так как находился сейчас вне тела, но почувствовать пронзающий кристаллы Свет сумел, и от его тепла наполнился небывалой для себя радостью.

— Не отвлекайся! Посмотри вверх! — снова услышал Квита послушник.

Монах повиновался и, подняв взгляд, обнаружил восьмиконечный крест, заключённый в окружность.

— Тебе надо прикоснуться к камню, заключённому в вершине купола, — произнёс Квит.

Ас послушно устремился вверх, к камню, но неожиданно услышал настолько громовой голос, что от испуга остановился и замер.

— Стоять! — сотряс чертоги громовой голос Световида. Ас посмотрел вниз и увидел грозного светлого бога в окружении ангелов. — Кто пропустил? — более тихим голосом поинтересовался верховный бог Света у Гавриила.

— Никто, — пояснил начальник охраны. — Проскользнул неведомым мне образом.

— Кто такой? — спросил Световид монаха.

— Меня зовут Ас, — мысленно ответил послушник.

— Он — твой потомок, Световид. Он из сиддхов, — прозвучал голос Квита в чертогах.

— Это я вижу, упырь, — подозрительно усмехнулся повелитель Света. — Не вижу причины, по которой он здесь находится и пытается вдобавок прикоснуться к кристаллу.

— Причина простая — воля Творца, — заявил Квит.

— А ты у Творца на посылках! Так? — уточнил бог.

— Верно! И на посылках тоже!

— Никаких указаний от Творца я не получал, а верить порождению Тьмы не намерен! — грозно молвил Световид, давая понять, что просто так прикоснуться к камню не позволит.

— Искра Света у меня, а значит, я имею право прикоснуться к камню, — не менее грозно бросил Квит.

— Ты — имеешь, он — нет! — усмехнулся бог, и ангелы немедленно взмыли ввысь, преграждая Асу путь к камню.

— Присмотрись к своему потомку, — спокойно произнёс упырь, — в его душе сейчас свет от моей искры. Потому не мешай! Всё равно остановить нас ты не в силах.

— В силах я или нет — это мы можем проверить.

— Зачем?! Ты знаешь закон! Только существо, обладающее искрой, способно прикоснуться к камню, остальные немедленно сгинут. Так какой тебе прок вставать у нас на пути?

— А вот, упрямый я! — засмеялся Световид.

— Как и твой потомок! — то ли упрекнул бога, то ли просто констатировал факт Квит. — Прикоснись к камню! — прогремел он Асу так сильно, что послушник неожиданно для себя рванул ввысь и в мгновение ока, преодолев заслон ангелов, растолкав их, оказался прямо у кристалла.

Ангелы от неожиданности на миг оторопели, но, быстро оценив обстановку, ринулись к Асу, только безрезультатно. Мгновения замешательства детей Света было достаточно, чтобы послушник, не мешкая, дотронулся до граней кристалла. И как только он это сделал, то сразу исчез.

— Ну, либо сгинул, либо нет, — улыбаясь, подытожил Световид.

— Зачем мы ему мешали? — поинтересовался Гавриил.

— Работа такая, — пояснил бог. — Если каждого пускать к кристаллу, то чертоги Света превратятся в проходной двор для желающих попытать счастья в испытании: «сгину, не сгину». А так, будут знать, что здесь нечего шастать! — наигранно засмеялся он, и, раскрыв двери, скрылся в своих покоях, где смех бога сразу прекратился, и Световид, став неожиданно хмурым, погрузился в неведомые никому размышления.

Ас ощутил резкую, пронзительную боль, словно его проткнули насквозь острым, но в зазубринах клинком, причём одновременно и плоть, и душу, и разум. Монах застонал и, услышав свой стон, постепенно осознал, что находится в своём теле, лежащем на тверди мира. Боль не унималась, делая себя невыносимой. Она клокотала, выворачивая сущность наизнанку, не ослабляя своей жуткой хватки, словно стремилась разорвать человека.

— Что со мной?! — простонал Ас.

— В твоей душе занимает место часть искры Света, — мысленно пояснил Квит. — Не сопротивляйся, и боль быстро утихнет.

Ас не в силах более терпеть столь жуткие мучения, следуя совету Квита, постарался расслабиться, но сделать это оказалось невероятно сложно. Всё тело сковало судорогами. Душа стенала и рвалась, как натянутая жила, готовая лопнуть в любой миг. Разум хаотично скакал с одной мысли на другую, пытаясь освободиться от навязчивой идеи наложить на себя руки, лишь бы боль прекратилась. И только, приложив невероятные усилия воли, Ас смог взять себя под контроль, и, сделав самый сложный в своей жизни выдох, после которого тело слегка расслабилось, в душе произошла вспышка, обжигающая всю сущность. С каждым мигом распространения Света в душе Ас всё больше расслаблялся. Тело перестало сотрясаться от судорог, а разум оставил мысли о самоубийстве. Боль отступила. Искра стремительно окутала тёмную часть человеческой души, полностью поглотив её, и стала мерно пульсировать в такт биению сердца.

— А-ах! — выдохнул Ас, освободившись от боли. Он обнял голову и, замерев в позе эмбриона, прислушался к себе.

Стало неимоверно спокойно. Мысли потекли размеренно, в душе воцарилась гармония. Ас почувствовал себя совершенно обновлённым существом, умиротворённым и ясно мыслящим, знающим и видящим свой путь, а главное — цель пути. Все чувства обострились. Казалось, он слышит всё и всех в этом закрытом мире, видит каждое существо и ощущает его мировосприятие, переживания и боль. А боли в мире находилось огромное количество. Подобно бескрайнему океану она плескалась и пенилась в душах живых существ, населяющих мир. И послушник был призван унять эту боль, а при невозможности — обязательно поглотить.

Ас поднялся на ноги. Это был уже другой человек, не тот непокорный юнец, постоянно спорящий с наставником, старающийся подвергнуть сомнению каждую прописную истину. Теперь монах мог сам познать истину и донести её каждому жаждущему разуму. Вся мудрость, услышанная от наставника, обрела образы, укладываясь в сознании Аса целым учением жизни, благодаря которому жизнь эта обрела смысл. Послушник невольно улыбнулся, вспомнив, насколько был неразумным, споря со своим учителем, живущим в этом мире уже не одну тысячу лет, причём под совершенно другим именем, которое никогда не слышал. Но и сейчас, обладая частицей искры Света, ученик так и не сумел познать этого имени.

Вспомнив о наставнике, Ас захотел немедленно его увидеть. Послушник внезапно осознал, что, скорее всего, обладает сейчас последней возможностью посмотреть в самые дорогие его сердцу человеческие глаза, несущие в своём взгляде только заботу и понимание. Новый обладатель искры Света посмотрел на Квита, чтобы попрощаться и как можно быстрее убежать к старику, которому был обязан за все приобретённые знания. Но ночной гость не обращал на монаха никакого внимания, продолжая смотреть на небесное тело, тускло отражающее свет жёлтой звезды.

Квит виделся теперь Асу совершенно иным, вовсе не загадочным, а уставшим от вечного голода упырём в прошлом, обретшим покой, благодаря искре Света, что продолжала сиять в тёмной душе. Ночной гость наслаждался каждым мгновением бесценного умиротворения, и от того был счастлив. А теперь и он, послушник храма, терзаемый тревогой и гнетущими мыслями, получил право на покой, прикоснувшись в чертогах Света к кристаллу — изначальному вместилищу первой частицы светлого столпа Сущего.

Прикосновение к граням кристалла позволило разделить искру на две части по воле Творца, и она сразу уняла гнетущую тревогу монаха, ранее не дающую не то чтобы жить, а даже спать. Но Свет этого дара окутал Аса не только умиротворением, но и заставлял отныне своего носителя выполнить страшное предназначение, подаренное Творцом, во что бы то ни стало. И послушник, внимательно всматриваясь в частицу Света в душе Квита, пообещал самому себе, что обязательно сделает то, что обязан. Кому? Творцу, миру, людям — это было для него неважно. Важным виделось только одно — его уверенность в необходимости выполнить предназначение.

— Вот, ты и вручил свой дар, — произнёс Ас, отвлекая ночного гостя от созерцания ночного неба. — Не знаю, благодарить тебя за него или не стоит.

— Время покажет, но я не прощаюсь. Думаю, мы ещё свидимся, — ответил Квит и взмыл ввысь, скрывшись в темноте ночного неба.

Монах, переставший таковым быть с обретением искры, проводил взглядом ночного гостя и, повернувшись к храму, направился к наставнику.

Ас вошёл в храм, разулся и, ступая как можно тише, совершенно уверенно, словно знал заранее, где искать Евсея, направился в огромный зал, где находились образы богов. Как и всегда, старик сидел перед деревянным обликом Перуна. Монах посмотрел на спину наставника, и ему показалось, что тот не дышит, успев превратиться в ещё одно изваяние, только не из дерева, а из высохшей от печали человеческой плоти. Ученик осторожно сел в последний раз рядом со своим учителем и, положив руку ему на плечо, тихо произнёс:

— Прости, отец, за все мои проступки, которыми я обидел тебя.

Евсей не выдержал этих слов и впервые разрыдался, пытаясь сдерживать свои всхлипы, чтобы, не дай бог, кто-нибудь их услышал или, того хуже, увидел слёзы старика. Он сжал руку ученика на своём плече и сквозь безудержный плач ответил:

— Убьют они тебя, выродки проклятые! А мне останется только оплакивать бездыханное твоё тело! Молю! Пожалей старика! Не уходи!

— Они не выродки, — всё-таки, как обычно, возразил ученик. — Они заблудились во мраке лжи. Их надо вывести к Свету.

— Кому надо?! — вскрикнул старик, смахивая рукавом рубахи слёзы. — Я не знаю, кому надо! Вот, кому надо, тот пусть и идёт, выводит этих слепцов!

— Мне надо, отец, — тихим голосом произнёс Ас. — Это моя судьба.

— Судьба! Сидит там у своего озера, судьбы рисует! Чтоб её через пень колоду! — гневно бросил старик, глядя в ночную темноту зала.

— Не серчай, — пытался утешить Ас учителя. — Ей видней.

— Видней ей! Придёт Демон, всё равно сметёт всех с лица мира! Чего их выводить то? А?

— Так если получится вывести из мрака заблудших людей, то и сметать некого будет.

— Всех ото лжи не исцелишь! Такова природа человека! Всегда найдутся негодники, что вляпаются в дерьмо, а, вляпавшись, и остальных за собой потянут, чтоб не одиноко тонуть было! Это я тебе точно говорю! Можешь у своей всевидящей девы спросить, что судьбы рисует!

— Значит, необходимо нести людям Свет, чтобы не шли за тонущими во лжи глупцами.

Евсей, стараясь успокоиться, громко выдохнул, и, утирая с лица остатки слёз, посмотрел на лик Перуна.

— Тяжко на душе, хоть вой, — тихо обронил наставник и, сделав долгую паузу, погрузился в размышления. — Да понимаю я, что верно ты говоришь! — внезапно прервал он молчание, повернулся к ученику и посмотрел взглядом, полным решимости и непреклонной воли. — Только жертвы твоей я не приму! — жёстко заявил он. — Так и знай! И помни! Смертью своей торжества правды не добьёшься! Понял?!

— Я запомню, отец.

— Ты уж постарайся, сынок, — вдруг мягким голосом молвил старик, и из его глаз снова предательски потекли слёзы.

Так и сидели наставник и ученик молча, прощаясь друг с другом, перед тем, как расстаться. Возможно, навсегда. Казалось, мир перестал вращаться вокруг своей драгоценной жёлтой звезды, пытаясь продлить этот момент, когда люди могли побыть вместе… живыми. Даже сверчок замолчал, боясь невольно добавить людям печали заунывной музыкой. И лишь ветер изредка нарушал тишину, касаясь крыши храма. Но всё же мир продолжал вечный круг жизни, приближая рассвет, и Асу пора было уходить. Он не прощался. Не смог произнести этого горького и невыносимо трудного слова. А встал и, держа наставника за плечо, тихо сказал:

— Люблю тебя, отец. Спасибо за всё.

Затем решительно повернулся в сторону выхода и покинул храм. А спустя мгновения после ухода ученика зал вновь наполнился тихими всхлипами старика.