Путь. Часть 3. Последняя мысль

Сергей Павлович Сироткин, 2012

Это история о демоне, чье имя невидимо в прошлом и неощутимо в настоящем. Его нет, так как о нем забыли, но он все-таки есть и об этом знает каждый. Его лицо сокрыто обликами других существ, к душам которых он прикоснулся. И лишь, оставаясь в одиночестве, когда нас покрывает Тьма, мы чувствуем душой его присутствие и неустанный взгляд. Он следит за нами, зная о каждом нашем шаге, слове, чувстве, мысли. Его безжалостная длань лежит на пульсе этого мира в ожидании, когда ложь переполнит это вместилище Творца, чтобы стереть не только наше существование, но и память о мимолетном пребывании в Сущем человечества, осквернившим бесценный дар – жизнь.

Глава 1

Жёлтая звезда на небосклоне Мира Богов достигла своего апогея и, застыв на мгновение, принялась неумолимо клониться к закату. Её лучи пытались проникнуть сквозь густую листву деревьев, укрывающих своими раскидистыми кронами храм, стоящий на одной из вершин горной гряды. Но всё было тщетно. Огромные зелёные лапы многовековых стражников, приятно шумящих на ветру, надёжно защищали монахов от дневного зноя. Единственным в храме местом, незащищённым от палящих лучей светила, был центр двора, где стоял высокий человек худощавого телосложения, одетый в белую тогу. Раскинув руки, он подставил покрытое бородой лицо палящим лучам света и, закрыв глаза, наслаждался ничтожно малыми, пронизывающими смертное тело потоками сил, еле прорывающимися сквозь невидимую сферу, отделяющую этот мир от Сущего. Русые, тщательно расчёсанные волосы человека отбрасывали блики дарующей жизнь звезды. Потомок Световида дышал ровно, неглубоко и практически незаметно. Иной раз создавалось впечатление, что он умер, причём от счастья, переполняющего светлую душу. Изредка попадающие во двор порывы ветра слегка трепали волосы и одежду монаха, и тогда на его лице от освежающих, игривых прикосновений мира появлялась чуть заметная улыбка.

Из храма, состоящего из нескольких строений, похожих на невзрачные лачуги, выбежал перемазанный сажей мальчик и во весь дух помчался к улыбающемуся под лучами звезды человеку.

— А ну, стой, проказник! — послышался старческий голос, в котором чувствовалась угроза, но наигранная, без малейшей толики злобы.

— Ас! Спасай! — прокричал ребёнок и чуть не сбил с ног монаха, еле успев остановиться перед ним.

Человек опустил руки, открыл глаза и повернулся к ребёнку, который инстинктивно пригнулся, стараясь спрятаться за высокой фигурой послушника от вышедшего из храма старика, облачённого в белую тогу с зелёной полосой.

— Иди сюда! — махал рукой старик, стараясь изобразить гнев, но еле сдерживал улыбку.

— Чего опять натворил? — мягким голосом с едва заметной улыбкой спросил Ас.

— Ничего не творил! — шёпотом ответил провинившийся мальчик, надеясь, что приближающееся наказание его не заметит и благополучно минует. — Я пострадал!

Он хотел ещё что-то сказать и, скорее всего, в свою защиту, но не успел, так как был ловко пойман стариком, который схватил беглеца за ухо и всё также наиграно грозным тоном произнёс:

— А ну, марш обратно, и навести там порядок! Как закончишь, придёшь ко мне за оплеухой! Понял?! — и слегка потянул ребёнка за ухо вверх, от чего тот вытянулся подобно струне.

— Понял! — простонал проказник.

— Бегом! — старик отпустил ребёнка, и тот немедленно помчался в храм наводить порядок.

Когда мальчик скрылся, старик тихо засмеялся и сквозь смех, посмотрев на Аса, произнёс:

— Так хотел есть, что опрокинул котёл. Хорошо хоть, он пустой был, а то б заживо сварился, — старик не мог скрыть своей радости, что всё обошлось без серьёзных последствий. — А ты чего стоишь? Не слышал? На обед всех звали!

— Нет. Не слышал, — всё ещё пребывая в некоторой эйфории, ответил монах.

— Ну, так пойдём! — и люди неспешно направились в храм.

Войдя в помещение, оба человека глубоко вздохнули от приятной прохлады, заставляющей расслабиться и на мгновение замереть, чтобы ненадолго вкусить наслаждение тела. Слегка вздрогнув, вырываясь из пленительных, затуманивающих разум объятий, Ас немедленно вернул самообладание и слегка рассердился на себя за допущенную слабость.

— Не надо так строго относиться к радостям, доставленным плотью, — старик словно почувствовал раздражение своего ученика. — Тело, как и душа, даны Творцом, чтобы жить в этом мире, и не стоит презирать себя за полученные мгновения удовольствия, принесённые бренным вместилищем.

— Я не узнаю тебя! — удивился монах, пристально посмотрев на своего наставника. — Ты говоришь, как Искуситель. Не ты ли меня учил — если поддаться раз соблазну плоти, то она незаметно подчинит разум своим потребностям?

— Ты прав. Я так говорил и буду говорить всем не окрепшим духом детям, чтобы они научились перебиваться. Но ты уже не ребёнок, и даже не юноша, а муж, который знает достаток, необходимый для достойной жизни. И сейчас я могу не таить от тебя, — старик хитро прищурился, — что в радостях тела нет ничего дурного, если знать меру. Ведь во всём должно быть равновесие: и в плоти, и в душе и, конечно, в разуме. Тогда воля будет принадлежать только тебе, а никому или чему другому. Аскетический образ жизни — это воспитание, а не вынужденное или, тем более, принудительное лишение.

— Что ты ещё от меня утаил? — с наигранным упрёком спросил Ас.

— Да, наверное, больше ничего, — широко улыбнулся старик.

Они разулись и уже босиком проследовали в правое крыло здания отобедать, где собрались все постояльцы храма.

Трапезная виделась просторной с высокими белыми потолками и покрашенными в жёлтый цвет стенами. Посередине располагался длинный деревянный стол, за которым на полу, скрестив ноги, неторопливо ели монахи. Во главе стола сидел настоятель — седой старец, кажущийся спящим. Он был одет в белую тогу с чёрными полосами по краям. Справа и слева от него трапезничали помощники, отличающиеся от своих собратьев синими полосами на одеждах. Все остальные монахи облачались в исключительно белые тоги.

В трапезной стоял приятный запах специй и жареного мяса, пробуждающий аппетит. Спутник Аса глубоко вздохнул и, чуть заметно подмигнув ученику, сел на своё место, сразу же приступив к приёму пищи. Он ел скоро, но аккуратно, наслаждаясь вкусом и всё же несколько скрывая, и даже сдерживая, своё наслаждение.

Ас сел рядом и, не спеша, присоединился к наставнику. Есть послушнику не хотелось, хотя он уже целые сутки не притрагивался к еде, но всё же откусил маленький кусок хлеба и стал его медленно пережёвывать. Тёплый хлеб оказался невероятно душистым, с лёгким солоноватым вкусом, и с каждым мгновением всё больше поражал молодого послушника своей способностью насытить, да вдобавок ещё и усладить тело. Наконец, проглотив скромный обед, Ас посмотрел на своего наставника, уплетающего с огромным аппетитом мясо, и отметил для себя: старик прав — если знать достаток, то и плоть может доставить удовлетворение. Весьма малый кусок хлеба давал возможность наполнить организм достаточной энергией, чтобы прожить ещё один день, не испытывая голода. Надо всего лишь правильно вкусить этот крохотный дар жизни и бренная плоть одарит за это радостью.

В трапезную вбежал провинившийся мальчуган и, усевшись за стол, набросился на свою еду, за что немедленно получил подзатыльник. Самому молодому монаху ничего не оставалось, как, обуздав свой голод, тщательно пережёвывать довольно скудную порцию пищи.

У каждого послушника была своя порция еды в тарелке, больше которой съедать не позволялось. И только взрослые монахи имели право есть столько, сколько пожелают.

Самый молодой послушник жадно уплетал свой обед. Ас смотрел на него и улыбался. Он вспомнил, как в детстве сам был таким же, следующим исключительно требованиям тела, не дающим покоя, и никак не мог поначалу совладать со своей постоянно голодной утробой. Не прошло и минуты, а мальчик уже опустошил тарелку и молча взирал на стол с жалобным взглядом, желая ещё пищи. Ас улыбнулся и протянул самому голодному монаху свою оставшуюся, практически нетронутую порцию еды, но был остановлен стариком.

— Ему дают ровно столько, чтобы он жил. А ты ему даёшь, чтобы он начал умирать.

— Почему? — удивился Ас. — От этой небольшой порции он не умрёт.

— Сейчас — нет, позже — обязательно, — строгим тихим голосом произнёс старик. — Этой подачкой ты укорачиваешь его жизнь, а я не желаю ни смерти ему, ни участи убийцы тебе. Поэтому положи свою тарелку на место и не вмешивайся.

Ас повиновался и, опустив взгляд, постарался не смотреть больше на ребёнка, так как просящий взгляд собрата терзал ему душу, но воспротивиться указанию наставника не посмел.

— Ты всё-таки ещё молод и глуп, многого не понимаешь, — безапелляционно заключил старик, закидывая в рот очередной кусок мяса, — и потому, я воздержусь от рекомендации наставнику — отпустить тебя в мир.

— Тогда я сбегу! — твёрдым тихим голосом ответил Ас.

— Тебя никто не держит, но это будет глупый поступок, утверждающий, что ты несдержанный эмоциональный юнец, — бросил старик и слегка отвернулся от своего собеседника, давая понять: больше обсуждать эту тему не желает.

Трапеза в храме постепенно заканчивалась. После приёма пищи монахи вставали из-за стола и удалялись. Обед прошёл в полной тишине, впрочем, как и всегда. Через некоторое время в помещении остались только наставник со своими помощниками да старик с Асом. Мальчуган, так и не получив добавки, удалился последним, только в отличие от остальных послушников он покинул трапезную в весьма разочарованном расположении своего неокрепшего духа, чего вовсе не скрывал. Но всем постояльцам, правда, за исключением Аса, который незаметно спрятал в рукав остатки своего недоеденного хлеба, это было безразлично. В храме все беспрекословно следовали установленным правилам, и если их кто-то нарушал, то неминуемо следовало наказание, и желающих воспротивиться установленному порядку больше не находилось. И только Ас, будучи учеником своенравным и упрямым, на протяжении всего пребывания в храме успел испытать на себе, пожалуй, все епитимьи. Всякий раз он пытался доказывать свою точку зрения на практически все возникающие вопросы, и было редким явлением его неожиданное смирение с чужим мнением. С возрастом монах, конечно, научился сдерживать порывы, так как подвергал сомнению любую услышанную укоренившуюся в умах людей истину, но до этого успел доставить немало головной боли и настоятелю, и его помощникам, и больше всего своему наставнику, который, хоть и скрывал, но всё же души не чаял в непокорном ученике.

— Настоятель! — обратился Ас к дремлющему старцу. — Позвольте мне отправиться в мир!

— А твой наставник не против? — тихим, несколько немощным голосом спросил настоятель, который, судя по его быстрому отклику, вовсе не дремал.

— Против, — понимая, куда клонит старец, опустил взгляд Ас.

— Вот тебе и ответ, — и настоятель снова стал казаться спящим.

Непокорный послушник немедленно встал из-за стола и покинул трапезную.

Когда старики остались одни, настоятель открыл глаза и, посмотрев на наставника Аса, спросил:

— Евсей, почему ты против? Он ещё не готов?

— Нет, не готов. Боюсь, он наделает глупостей.

— А если сбежит?

— Обязательно сбежит, — усмехнулся наставник. — Я в этом не сомневаюсь.

— Тогда почему не отпустить?

— В случае самовольного ухода во всех совершённых им глупостях он будет виноват сам. Винить будет некого, и мудрость станет его личным приобретением, как, впрочем, ей и положено, причём ещё до появления первых морщин.

Настоятель храма ничего не ответил, а лишь снова закрыл глаза, предавшись молчанию и тишине.

В трапезную вошли трое монахов и принялись быстро убирать со столов грязную посуду и оставшуюся пищу. Евсей, посидел за столом ещё некоторое время. Убедившись, что беседа закончена, он поднялся на ноги и неспешно покинул настоятеля с его помощниками.

Старик вышел из трапезной и, миновав длинный коридор, проходящий через весь храм, вышел на задний двор. Под сенью старого раскидистого дерева на скамье сидел Ас и кормил хлебом своего голодного подопечного. Ребёнок жадно ел кусок хлеба и торопился, будто боялся, что сейчас у него отнимут вожделенную добавку к обеду. Евсей остановился и терпеливо дождался за колонной храма, когда самый молодой послушник доест, чтобы не испугать его и не дать повода подавиться от неожиданности своего визита. Мальчик доел и, поблагодарив своего заботливого собрата, убежал, проскочив в храм настолько стремительно мимо Евсея, что даже его не заметил.

— Хоть кол на голове чеши! Упрямый ты настолько, что руки опускаются от бессилия! — упрекнул старик своего ученика.

Ас молчал, глядя куда-то в даль, в синеву неба, выражая на лице довольство своим поступком, в правильности которого не сомневался. Возражать наставнику монах и не думал, а решил терпеливо вытерпеть всю упрекающую речь, должную сейчас обрушиться на него подобно неизбежному наказанию. Для Аса сия экзекуция являлась самой худшей из всех, так как он находил её изнуряющей и бесполезной. Особенно, когда был убеждён в своей правоте. Но Евсей молчал, чем вызвал в молодом послушнике, который на такового вовсе не походил, удивление.

— Это всё? — тихо спросил Ас.

— А чего зря воздух сотрясать?! Горбатого только смерть исправит. Меня больше беспокоит твой возможный побег, которым ты можешь перечеркнуть свою жизнь и повлиять пагубно на жизни другие.

— Пагубно? — уточнил монах.

— Да. Если твой разум всё ещё слаб, а дух немощен, то всякое твоё утверждение, основанное только лишь на своеволии и несогласии с чужим мнением, будет ложью, и пусть даже бескорыстной, но она может погубить всех, кто её внемлет. Ты будешь сеять не Свет, и даже не Тьму, а мрак, в котором нет ничего, кроме вечного отчаяния. А люди, поражённые ложью, теряют связь с миром, закрываются в теле и начинают изъедать самих себя, что приводит к утрате воли, разума и непременной потере души. Это путь к полному уничтожению. И всё это благодаря необдуманному слову, — Евсей повернулся к Асу и пристально на него посмотрел. — Мы здесь воспитываем не сердобольных мужей, жаждущих помогать обездоленным, голодным и безбожным, а воинов, сражающихся с ложью, что распространяется в мире повсеместно. А какой из тебя воин, если ты элементарных истин понять не можешь?! Ты полон жалости, которой не помогаешь людям, а губишь их, причём веруя в благость своих намерений. Благодаря твоему куску хлеба, отданному из жалости, ребёнок переел, а значит отравился. И мало того, когда он будет испытывать голод, то его не стерпит, не добудет пищу трудом, а просто пойдёт попрошайничать, вымаливая у таких жалостливых, как ты, людей одолжений, превращаясь незаметно для себя в паразита.

— Так мне нести чужое слово, в которое верит кто-то, но не я?

— Нет, бестолочь! — вспылил старик. — Ты обязан нести слово, в коем уверен, потому что убедился в его правоте по средствам своей сущности! А ты несёшь только чушь, которую предполагаешь, но никак в неё не веришь, потому что не знаешь правдиво твоё слово или нет!

— Конечно, я снова бестолочь! — повысил голос Ас и тут же получил оплеуху.

— Потому что сопляк твердолобый и не слушаешь, что тебе говорят!

Ас осёкся, потирая ушибленное место, понимая, что сказал какую-то глупость, но какую именно в толк взять не мог.

— Слушай! А может, тебя на цепь посадить?! А? — старик прищурился и слегка наклонился, пытаясь встретиться с опущенным взглядом ученика. — Будешь, как собака лаять — всё равно ведь слова твои подобны монотонным звукам, ибо пусты или лживы. А когда вновь захочешь стать человеком, пользуясь и разумом, и душой, я тебя с цепи отпущу! Не хочешь?!

Ас робко помотал головой, не желая собачьей участи, и испугался, так как знал, что наставник слов на ветер не бросает и посадить на цепь может.

— Хотя нет! Тебя на цепь сажать — только собаку обидеть. Она стократ разумнее тебя, оболтуса, будет! Потому что зря лаять не станет, а ты ведь и ночью спать не дашь гласом своим бестолковым! — Евсей резко встал и в горячках твёрдым шагом направился в храм, не желая больше видеть ученика.

Гнев учителя охолонил, как ушат ледяной воды. Так наставника Ас ещё не гневил. Не зная, что делать, монах молча сидел под сенью дерева, мечась в своих рассуждениях об услышанном. Он никак не мог понять, как можно нести зло благими намерениями и всего лишь словом, в которое веришь. Пусть оно не проверено, но душа ведь не лжёт. А значит, если чувствуешь, что прав, то, несомненно, говоришь правду. Именно этому всегда учил наставник. А теперь, старик нанёс удар по представлениям о правде, слове, душе.

— Попало из-за меня? — отвлёкся от размышлений Ас, услышав голос самого молодого послушника храма.

— Нет. Из-за себя.

— Чего натворил? — теперь мальчуган задавал своему собрату его недавний вопрос, заставив Аса улыбнуться.

— Не знаю, — взъерошил монах копну русых волос, почесав голову.

— А ну его, старика этого сварливого! Ему вечно всё не нравится! — попытался утешить Аса ребёнок. — Вот давеча он сказал мне намыть котёл, в котором мясо готовят. Ну, я и намыл. Хорошо, даже замечательно! Котёл блестел! Так он мне по шеям дал! Говорит, намыл слишком усердно. Кто ж знал, что его песком мыть нельзя, и он теперь ржаветь будет?! Я не знал! Так за что мне по шеям то?!

— Не расстраивайся! — потрепал по-братски Ас своего подопечного по плечу. — Не ты первый, кто надраил этот котёл до блеска, не ты и последний.

— Так если я не первый, чего ж по шеям то мне давать?! — продолжал возмущаться мальчуган.

— Это твой личный опыт содеянной ошибки, закреплённый наказанием, — произнёс Ас и сразу осёкся, поняв, что хотел донести до него учитель.

Послушник вскочил с места и торопливо направился в храм. Пройдя половину коридора, Ас свернул направо, в огромный зал, где сидели монахи в полной тишине перед вырезанными из дерева обликами светлых богов и созерцали мир через себя путём медитации. Евсей сидел в первом ряду возле подножия Перуна, поникнув головой, а по его щекам текли слёзы.

— Ты боишься за меня?! — тихо спросил Ас, усевшись рядом с учителем. — Но почему? Ты ведь сам говорил, что я рождён пойти в мрачные земли, дабы пролить Свет в усопшие души и вывести живущий там народ из мрака.

— Затравят они тебя и жестоко убьют, но не просто лишат жизни, а будут издеваться над тобой, и страдания твои будут приносить им наслаждение. Потому как нет в них ни Света, ни Тьмы, а есть лишь ложь, посеянная слугой Искусителя, что называет себя богом истинным и единым.

— И ты решил напугать меня, чтобы я отступил и не ходил в их земли?

Учитель смахнул слёзы рукавом тоги, посмотрел на ученика и с мольбой в голосе произнёс:

— Не ходи, Астинья, в земли те, проклятые! Потому как не помочь выродкам этим! — старик пытался говорить тихо, но у него не получалось, и он невольно привлёк внимание других монахов. — Они уже принадлежат Пустоте и злу лютому, которое не позволит вывести своих жертв в Свет!

— Ты впервые за столько лет произнёс мое настоящее имя… — Ас опустил взгляд, понимая, что наставник по-отцовски хочет остановить его и не допустить смерти своего воспитанника, к которому относился так, словно к родному сыну. — Но я обязан. Это моё предназначение, — медленно поднял он взгляд на учителя.

— Я знаю, и знание это меня неимоверно терзает, — Евсей отвернулся, скрывая слёзы, вновь хлынувшие из глаз. — Они убьют тебя за правду, которую ты будешь нести и от которой под пытками жуткими не откажешься, потому что непокорен и не сможешь спасти себе жизнь, отринув то, во что веришь душой светлой.

После слов Евсея не только в зале, где он находился, но и во всём храме наступила звенящая тишина, словно наставник наконец-то осмелился и огласил неизбежный смертный приговор. Монахи, сидящие за спиной Аса открыли глаза и пристально смотрели на собрата в ожидании, что он откажется от своей гибельной миссии, которую многие из них считали бессмысленной. Казалось, даже время остановилось, и сам мир взирает на своенравного постояльца, которому уготована незавидная участь, в надежде, что он дрогнет. Но надежде свойственно умирать, пусть даже и последней, но всё равно её удел — умирать.

— Значит, так тому и быть, но от своего предназначения не отрекусь, — еле слышным, но всё же разрушающим тишину голосом произнёс Ас.

— К моему несчастью, но радости души, что не ошибся в тебе, я другого ответа не ожидал, — обречённым голосом, полным печали и скорби ответил Евсей.

Ас поднялся и, покинув храм, понуро вернулся в центр двора под лучи жёлтой звезды, которая неумолимо клонилась к закату. Её ласковые прикосновения, заставили непокорного ученика распрямиться, закрыть глаза и погрузиться в заботливые объятия мира, что готов был приютить в себе каждую сущность, нуждающуюся в жизни. Осторожные прикосновения ветра слегка трепали волосы и одежду сына Света, напоминая ему: он не один, он с миром, и какие бы испытания в будущем не обрушатся на него, мир их разделит, приняв на себя часть боли, унижений, страданий.

Так и простоял Астинья закат Ра, вмещая в себя жалкие крохи сил, пробивающиеся сквозь невидимую сферу, окружающую Мир Богов. И человеку казалось, будто само Сущее доносило их подобно горстям живительной воды сквозь засушливую и безжизненную пустыню до жаждущего путника, чтобы напоить своего постояльца для предстоящего страшного пути.