Застава

Сергей Лукьяненко, 2013

Центрум. Центральный мир вселенной, окруженный лепестками других миров, среди которых и наша Земля. Когда-то Центрум был велик и силен, но катастрофа отбросила его в прошлое. Здесь, на перекрестке тысяч и тысяч цивилизаций, несет свою вахту Корпус пограничной стражи, охраняющий границы между мирами… Выбор у землянина, случайно оказавшегося в Центруме, невелик: стать контрабандистом или пограничником. А отличия между этими профессиями порой тоже невелики… Но рано или поздно приходится решать – что такое для тебя пограничная служба. Потому что Земле грозит беда, когда-то пришедшая в Центрум…

Глава 6

Нельзя сказать, что, когда поезд прибыл в Центрум, я уже не стоял на ногах. Нет, стоял, и вполне так бойко отбивался от Эйжел. И даже несколько раз хорошенько ее зацепил — вся воспитанная в детстве убежденность, что девочек бить нельзя, к тому времени полностью испарилась. Но я прекрасно понимал, что, дерись мы с Эйжел всерьез, — она бы меня просто убила.

А так — обошлось парой синяков и одной ссадиной.

Бой она прекратила сама, после чего улыбнулась и внезапно обняла меня с такой энергией, будто намеревалась после рукопашной устроить урок вольной борьбы.

— Молодьец… Умьница…

От нее очень хорошо пахло — и разгоряченным женским телом, и какими-то незнакомыми жаркими благовониями (слово «духи» все-таки не подходило к одной мощной ноте — не то сандала, не то еще чего-то восточного). Тело, только что бывшее твердым и напряженным, стало мягким и нежным. Это было безумно сексуально — и совершенно не вовремя.

Как это обычно и бывает, к сожалению.

— Эйжел, не приставай к юноше! — сказал Старик.

И опять в его голосе было что-то… личное.

Эйжел рассмеялась, отступая от меня. Взгляд ее был игрив и обещал многое.

— Я подучусь, и мы продолжим, ладно? — сказал я. — В иное время, в ином месте.

— И иные схватки? — уточнила Эйжел, засмеявшись. — Хорьёшо! Замьётано!

— Ты лучше по сторонам-то смотри, — мрачно посоветовал мне Старик. — Как-никак уже по Антарии едем. Крупнейший город этого мира!

Антария впечатляла.

Мне посчастливилось бывать в Париже, даже дважды, пускай и в детстве, с родителями. Был я и в Риме, и в Берлине. Из крупных европейских городов не видел разве что Лондон — но, с другой стороны, он так часто мелькает в фильмах и новостях, что его архитектуру я тоже неплохо представлял.

Так вот, Антария странным образом ухитрялась походить на все эти великие столицы — и быть на них непохожей. Общий стиль домов ожидаемо напоминал что-то из девятнадцатого века — встречалась и неоготика, со шпилями и прочими излишествами, и более простые здания — красный кирпич, широкие окна, из всех украшательств — разве что крыльцо с парой колонн у подъезда. Преобладали здания высотой в пять-шесть этажей, кое-где стояли более высокие, со своими десятью-двенадцатью этажами смотревшиеся как небоскребы. Странность была одна — здания не примыкали друг к другу, как это заведено в европейских городах. Они могли стоять почти соприкасаясь стенами, но в любом случае между ними оставался проход, в который мог бы протиснуться человек. Ну, не слишком полный человек, способный задержать дыхание… От железной дороги здания отделяла от силы пара метров, некоторые окна были открыты, несмотря на валивший от паровоза черный дым, и люди преспокойно поглядывали на наш поезд. На нескольких подоконниках стояли женщины, терпеливо оттирая тряпками сажу, и я обратил внимание, что большинство стекол в домах вдоль железки чистые. Это как же часто надо мыть окна — каждый день? Или хотя бы раз в неделю? Что-то в этом было… ну, почти религиозное — будто вся эта копоть и сажа жителей не раздражали, а были неизменным и привычным спутником нормальной жизни.

Впрочем, если весь этот немаленький город полностью зависит от снабжения по железной дороге — то так оно и есть. Жители наших мегаполисов тоже не реагируют на нескончаемый шум автомобилей и привкус хлора в водопроводной воде.

К путям, по которым двигался поезд, тем временем добавилось еще несколько веток, дома отдалились, поезд приближался к вокзалу — не такому уж огромному, но по местным меркам впечатляющему. Тот же красный кирпич, статуи на балюстрадах, пристанционная площадь… Людей там, впрочем, было не так уж и много — здешняя железная дорога служила больше для перевозки грузов, чем пассажиров. Но все-таки народ толкался на перронах и посмотреть было на что. Мужчины — либо в костюмах, как правило универсального делового покроя, что не меняется никогда, либо в простецкой рабочей одежде, которая тоже почти одинакова во всем мире уже лет сто как. Вот женщины — да, одеты куда более разнообразно. В основном в дамском гардеробе преобладали платья и юбки с блузками, с некоторым намеком на строгость фасона, в ходу были и шляпки, которые сейчас надевают разве что на великосветские приемы. Но многие, особенно молодые, носили короткие и вполне современные юбки, а самые продвинутые — даже брюки, и это явно никого не шокировало. Я почувствовал легкое огорчение. Ну как же так, иной мир, технологии на уровне девятнадцатого века — а люди самые заурядные. Все вместе они еще производили ощущение легкой необычности, но любого отдельного человека можно было взять, поместить в крупный земной город — и он мало чем выделялся бы из толпы.

— Ожидал увидеть большую экзотику? — спросил Старик, посмеиваясь. Поезд уже еле полз вдоль перрона, охранники откатывали в сторону щиты, закрывающие платформу.

— Ага, — огорченно сказал я.

— Насмотришься еще, не переживай… — Старик вдруг дернулся и схватил меня за руку. — Смотри! Ах ты ж паршивец малолетний! Смотри, что творит!

Я поискал глазами в толпе. Вначале я увидел пожилого сухопарого господина, любезничающего с двумя девицами. Судя по одежде — длинный двубортный пиджак из тонкой шерсти (в памяти услужливо всплыло старомодное «сюртук»), — тросточке в руке и горделивой осанке, господин был не из простых. Рядом, спиной к нему, стоял тощий мальчишка. Стоял-то он спиной, но вот рука его аккуратно извлекала из кармана сюртука разговорчивого обывателя что-то поблескивающее, не то портсигар, не то крупные карманные часы. Вот еще одно движение, добыча перекочевала пацану в карман — и он неспешно двинулся прочь.

— Это же Дед! — рявкнул Старик.

— Как он мог нас опередить, он на заставе остался? — не понял я.

— Прыгнул на Землю, потом обратно, выскочил прямо в городе… у него просто талант открывать врата в самой Антарии! Да что ж он творит, это ведь чиновник из магистрата… пошли!

Старик бодро рванулся к краю платформы, выждал секунду, выбирая место, и спрыгнул на перрон. Я поневоле рванулся следом. Но теперь уже платформа ползла вдоль ярко одетой толпы хихикающих девиц старшего подросткового возраста, потом — вдоль группы мрачных мужчин в форме, с длинноствольными винтовками за спиной, затем — ну просто как в комедийном фильме — мимо ряда носильщиков, грузящих на телегу корзины с куриными яйцами, а в завершение всего этого абсурда у края перрона, в опасной близости от поезда, выстроился десяток молодых мамаш с младенцами в хлипких на вид колясках. Они что, сговорились?

Спрыгнул я только после того, как поезд последний раз вздрогнул и с шипением вырывающегося пара остановился. Кинулся вдоль ряда перепугавшихся мамаш, едва не врезался в корзину с яйцами, заслужив вслед громкие ругательства на незнакомом мне языке, обогнул по широкой дуге солдат, пронесся вдоль хохочущих девочек…

Ни обворованного господина, ни его собеседниц, ни Деда, ни Старика на платформе уже не было.

Я остался в Антарии один. Без денег, языка и документов — если здесь вообще в ходу документы.

Хмель, пусть даже его странная тайна оказалась раскрыта, был не лучшим собеседником. Уж не знаю, как он заимел такое мощное заикание и почему оно полностью исчезало, стоило ему запеть, но говорить, даже что-то односложное, вроде «да» и «нет», ему было очень трудно. А пением можно общаться разве что в опере или мюзикле. Так что вскоре мы вернулись к прежнему стилю общения — я говорил, Хмель жестами показывал свое отношение к сказанному или, быстрой и понятной пантомимой, доносил до меня свои мысли.

Идти, впрочем, было недалеко. Часа через три, сделав один короткий привал у железки, мы вышли к холму, на вершине которого стояла застава. Я остановился, поудобнее устраивая на плечах рюкзак перед последним броском. И вдруг Хмель тронул меня за локоть.

— Чего? — спросил я. Хмель неотрывно смотрел на здание.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что привлекло его внимание.

— Флаг спущен, — сказал я. — Вижу.

Насколько я знал, белый флаг с черным кругом и крестом внутри вешать над заставой не требовалось. Но почти на всех заставах флаги висели, только там, где преобладали мусульмане, крест иногда заменяли на полумесяц, без лишних затей подражая обществу Красного Креста и Полумесяца.

У нас флаг тоже висел всегда. Старенький, пыльный настолько, что был уже скорее серым, чем белым, но висел.

Мы, не сговариваясь, взяли оружие в руки и двинулись вверх. Обсуждать было нечего. Если наверху засада, то нас спокойно перестреляют из-за ограды, но и уходить, не выяснив, что произошло на заставе, было немыслимо.

Но когда готовят ловушку, то флаги не снимают…

Нельзя сказать, что мы бежали вверх. Просто поднялись быстрее, чем обычно. Нас никто не окликал, никто не стрелял, и выглядела застава вполне мирно. За исключением спущенного флага и открытых настежь ворот.

— Плохо, — озвучил я вертевшуюся на языке банальность. Флаг, допустим, Ведьма могла снять «на постирать». Она это делала пару раз в год. Но ворота никто открытыми бы не оставил.

Держа автомат наизготовку и чувствуя себя героем боевика (увы, не главным героем, которому смерть не грозит), я заглянул во двор.

И окончательно убедился, что застава разгромлена. Наполовину высунувшись из собачьей будки, мирно положив голову на лапы, лежал наш приблудный пограничный пес, которого Старик почему-то звал «Алым», Дед — «Шариком», а Ведьма — «Заразой». Крошечная лужица крови была почти не видна на темной земле, ее выдавали лишь возбужденно жужжащие мухи. Почему-то это меня потрясло. Пес жил на заставе лет пять, громко лаял на любого гостя, но никогда не пытался никого укусить и по бойцовским качествам был не страшнее болонки. Пристрелили его видимо просто так, на всякий случай.

Конец ознакомительного фрагмента.