История руссов. Славяне или норманны?

Сергей Лесной, 1960

Вопрос о происхождении русского государства и его культуры, вопрос становления Киевской Руси и возникновения Руси Новгородской, истоки славянской общности, языка и государственности, – вот главные темы, на протяжении многих лет интересовавшие русского эмигранта, биолога-энтомолога Сергея Яковлевича Парамонова (литературный псевдоним Сергей Лесной). В своих работах («Слово о полку Игореве», «Откуда ты, Русь?», «Влесова Книга», «Пересмотр основ истории славян» и др.) он аргументированно, с привлечением многочисленных источников, разоблачает устоявшиеся мифы древней русской истории. Издательство предлагает вниманию читателей первый том самого известного труда С. Лесного «История руссов в неизвращенном виде», изданного в 10 выпусках за собственный счет автором в 1953–1960 гг. В настоящем томе С. Лесной исследует вопросы взаимоотношений Древней Руси с ее соседями – Византией и Скандинавией, истории призвания варягов на Русь и раннего христианства на Руси. Почему новгородцы стали называться «русью»? Была ли княгиня Ольга славянкой? Какие скандинавские имена и названия можно найти в русских летописях? Существовало ли христианство на Руси до Владимира? Когда писалась первая русская летопись? Вот лишь некоторые из вопросов, затрагиваемых автором.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги История руссов. Славяне или норманны? предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Стремление к исторической справедливости

Часть I →

Краткие биографические сведения

Проф. С. Я. Парамонов

Род. 21.10.1894 в Харькове (Украина). Сын лесника.

В 1912 г. окончил среднюю школу в Аккермане (Бессарабия) и поступил на физико-математический факультет (отделение естественных наук) Киевского университета, который окончил в 1917 г.

Его первые научные публикации состоялись, когда он был студентом, в «Орнитологическом вестнике» в 1915 г. (Первое орнитологическое издание, начало выходить в Петербурге в 1910 г. — А.К.)

Из-за революции эмигрировал в 1918 г., сначала в Бессарабию, и затем жил в Румынии, Германии, Польше и Франции как беженец с нансеновским паспортом. Работал в различных музеях Западной Европы, в особенности по теоретической (систематической) и прикладной энтомологии. Специалист по мухам, семейства двукрылых насекомых, имея универсальные знания по этой теме.

Автор более 100 научных работ в области орнитологии и энтомологии. Автор 7 монографий. Эти работы были опубликованы в Англии, Испании, Франции, Голландии, Германии, Швеции, Швейцарии, Австрии, Польше, России и Украине.

Член Орнитологического общества Киева с 1913 года, Энтомологического общества Киева с 1917, Общества Натуралистов Киева с 1917, Польского Энтомологического общества с 1925, Российского Энтомологического общества с 1925, Немецкого Энтомологического общества с 1929 г.

Его основная научная деятельность проходила в Польше, в г. Познань, где он был поначалу координатором Зоологического музея, а впоследствии хранителем и директором. По обстоятельствам семейного свойства в 1930 г. переехал в Париж, где преподавал зоологию в Русской гимназии и совмещал научную работу с опубликованием статей научно-популярного характера. Во время войны был арестован немцами и провел несколько лет в различных концлагерях (первый — в Бойчене, и последний — в Мюндене). По освобождении Британской армией вернулся в Париж к родным в начале июня 1945 г.

Как специалист по отряду летающих насекомых классифицировал насекомых для Императорского бюро энтомологии, Британского музея и Зоологических музеев Берлина, Гамбурга, Мюнхена, Вены, Варшавы, Познани, Львова, Ленинграда, Москвы, Каира, Тайваня (Формозы) и ряда других. Участвовал в отборной итоговой классификации насекомых для Стокгольмского музея по итогам экспедиции в Среднюю Азию и Китай известного путешественника Свена Гедина (Свен Андерс Гедин (1865–1952) — шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель. — А.К.)

В 1940 г. Академией наук Украины было присвоено звание доктора биологических наук за его монографию о семействе мух-жужжал (Bombyliidae). Помимо работы в систематизации двукрылых (Diptera), сетчатокрылых (Neuroptera) и др. работал в области прикладной энтомологии (особенно ветеринарной и сельскохозяйственной). Его монография об оводах, слепнях (Gad flies) была опубликована во Львове на украинском языке в 1940 г. (Парамонов С.Я. Шлункові оводи і боротьба з ними. К.-Львів, 1940. 128 с. — А.К.)

Также он выпустил библиографию работ по этой теме (Zeitschrift für Angewandte Entomologie, 1943).

Превосходно владеет русским и украинским. Легко читает и может говорить на французском, польском, немецком. Легко читает статьи по своей ограниченной профессиональной тематике на английском, румынском, итальянском и испанском.

Важность результатов его научных изысканий может быть оценена по упоминаниям его работ в различных научных источниках, как например, работы E.O. Engelin Zinder. «Die Fliegen der palaarktischen Region, 1932–1936». 25. Fam. Bombyliidae (С. Парамонов ошибся в написании имени автора этого труда, точная библиография и правильное имя — Erwin Lindner. Die Fliegen der Paläarktischen Region. Stuttgart, 1934. — А.К.); а также: E.E. Austen. The Bombyliidae of the Palestine. British Museum, 1937; Hess. The Bombyliidae of South Africa. 1939, Annals of the South African Museum (С. Парамонов ошибся в написании имени автора этого труда, правильное имя A.J. Hesse. — А.К.).

Автор большого числа научно-популярных статей, опубликованных в газетах и журналах общего характера (не рассчитанных на специальный круг) по-польски, по-украински и по-русски.

С. Я. Парамонов.

Сухой стиль резюме преобразился в литературный, когда мне посчастливилось (опять же с помощью моей доброй знакомой, русского историка Елены Говор, проживающей в Канберре, и, к слову, работающей в том же Национальном университете, в котором занимался наукой профессор Парамонов) разыскать Игоря де Рачевильц. В 1950-е гг. они были дружны с Сергеем Яковлевичем. Господин де Рачевильц, филолог по образованию, согласился написать свои краткие воспоминания о Парамонове, за что я ему искренне признателен. В то время Игорь де Рачевильц учился в аспирантуре и занимался темой монгольской истории времен Чингисхана. Большей частью его заметки дублировали вышеприведенное резюме, и потому я эти части пропущу, сосредоточившись лишь на новых для нас моментах.

«Отец Сергея Яковлевича был лесничим, и в детстве он много времени проводил на природе, в лесах Украины и Бессарабии, так что неудивительно, что позже он выбрал себе именно такой псевдоним — Сергей Лесной. Однако, использовал этот псевдоним лишь для публикаций вне науки, вне своего основного занятия. В 1912 году он окончил среднюю школу в Аккермане (Бессарабия) и поступил на физико-математический факультет (отделение естественных наук) Киевского университета, который с успехом окончил в 1917 г.».

Аккерман (ныне Белгород-Днестровский Одесской области Украины) был основан в 502 г. до н. э. греками — выходцами из Милета. С тех пор здесь находилась крепость, которую в разное время посетили «отец истории» Геродот, понтийский царь Митридат Евпатор, хан Ногай и султан Баязид (Баязет), древнерусские князья Кий, Игорь Старый, Олег, Святослав Игоревич. В ссылке в городе находились знаменитый древнеримский поэт Публий Овидий Назон, сосланный за вольнодумные стихи императором Августом, изгнанный заговорщиками император Византии Юстиниан II. В 1918–1940 гг. город находился под властью Румынии, а с 1941 по 1944 г. — под румынской оккупацией в составе Транснистрии. Как знать, быть может, стены столь древней крепости уже тогда навели молодого Сергея Яковлевича на размышления об истории Древней Руси и ее культуре.

«Из-за октябрьского переворота он вернулся в Бессарабию в 1918-м, а оттуда выехал дальше, и жил в Румынии, Германии, Польше и Франции, имея на руках нансеновский паспорт (документ беженца). Работал в различных музеях Западной Европы, специализируясь в теоретической (систематической) и прикладной энтомологии, в частности по мухам (Diptera) и по семейству двукрылых насекомых (Bombyliidae), в чем он со временем стал общепризнанным мировым авторитетом. В 1930 году он обосновался в Париже, где преподавал зоологию в Русской гимназии. Перед Второй мировой войной вернулся на Украину, где в 1940-м получил докторскую степень в Киевском университете и был принят на работу в Зоологический Институт Украинской Академии Наук в Киеве. В 1943 году он был депортирован в Германию, где содержался в различных концлагерях, сначала в Бойчене (Beutschen) и потом в Мюндене (Munden), откуда освобожден наступающей Британской армией».

В своем резюме, подававшемся, по всей видимости, для приема на работу в CSIRO (Австралийский Совет по Науке и Промышленным Исследованиям — аналог Академии наук), Парамонов почему-то пропустил свое пребывание и работу в Советской Украине, указав, что «основная научная деятельность проходила в г. Познань», куда он в действительности попал лишь в 1943 г., когда нацисты решили перевезти туда уникальную коллекцию киевского Зоологического музея.

Как указано в исторической справке об этом музее, «в Киеве Зоологический музей начал работать в 1919 г. и сразу стал главным хранилищем зоологических коллекций страны. Во время войны из музея было вывезено множество ценных коллекций. Позже, некоторые из них удалось найти. В Познани были найдены и возвращены коллекции птиц и бабочек, в Кенигсберге — насекомых, в Хальсберге — жуков».

Судя по всему, немцы отправили коллекции Зоологического музея АН Украины вместе с ее хранителем, С. Я. Парамоновым, в Познань, где он и находился по 1944 г. Свидетельством его нахождения там, помимо его собственного резюме, — еще и публикация его статьи в немецком научном журнале «Zeitschrift für Angewandte Entomologie» в 1944 г. — Prof. Dr. S.J. Paramonow. Die wichtigste Literatur über die Biologie, Bekämpfung, veterinäre und medizinische Bedeutung der Pferdedasselfliegen (Gastrophilus — Arten) Volume 30, Issue 4, pp. 645–660. В статье имеется ссылка на адрес, по которому можно обращаться к автору — Forschungszentrale, Dienststelle Posen, Friedr. Nitzsche Strasse, 2. Таким образом, видно, что в 1944 г. Парамонов все еще находился в Познани, на территории оккупированной Польши. И уже оттуда был заключен в концлагерь. Почему же Сергей Яковлевич пропустил в резюме столь важный факт своей биографии, как пребывание и работу в СССР? По-видимому, на то были свои причины. И прежде всего, потому что работа биолога в Австралии требовала командировок в удаленные территории, которые после войны 1941–1945 гг. часто оказывались под особым военным управлением, засекреченными. Профессор Парамонов элементарно опасался, что его советское прошлое воспрепятствует научной деятельности в Австралии. И к тому есть доказательства в виде переписки между CSIRO и Секретной Службой Австралии (Commonwealth Investigation Service) в декабре 1948 г., касающиеся доступа С. Парамонова в определенные закрытые районы Северных Территорий Австралии. Однако он и не предполагал, что запрос о его персоне был направлен в Британскую разведку, откуда под грифом «Секретно» в июле 1947 года пришел пространный ответ. Да и откуда было ему знать, что практически все иностранцы автоматически подпадали под подозрение в тогдашней Австралии. А уж тем более — оказавшиеся так или иначе вовлеченными в недавний мировой конфликт.

Игорь де Рачевильц продолжает свой рассказ: «Вскоре после освобождения Парамонов выехал в Париж в поисках работы. Уже тогда он был известен CSIRO как ведущий ученый-энтомолог. Они предложили ему работу в Департаменте Энтомологии, и Парамонов прибыл в Австралию 14 марта 1947 года».

Из немецкого плена Сергей Парамонов переехал в Париж к родному брату Алексею. Затем, уже получив приглашение в Австралию, он сел на морской лайнер «Asturias», ходивший в Австралию из британского Саутхэмптона (Southampton), и через 5–6 недель оказался в Сиднее. Его маршрут проходил через Мальту, Суэцкий канал, Аден и Коломбо, о чем Сергей Яковлевич написал стихотворение «В Индийском океане».

«Поселился в Канберре. Вначале он разместился в Актон Хаусе, затем переехал в Хэйвлок Хаус, а в начале 1950-х — в Университетский Дом, который был удобно расположен, всего в 15 минутах ходьбы от его конторы в CSIRO в Блэк Маунтин. Там он и работал в качестве систематиста, специализируясь на двукрылых насекомых до своего ухода на пенсию, в 1959 г. Однако, и позднее он все еще продолжал трудиться для науки из дома, до самой своей кончины (случившейся из-за отказа почек) в 1967 г. Его научная деятельность в те годы была возможна в большой мере благодаря помощи его ассистентки Сельмы.

То, что я помню из рассказов самого Сергея Яковлевича, его отец умер рано. Но мать жила долго, на Украине, еще до конца 1950-х гг. Парамонов регулярно высылал ей продуктовые посылки через специальную международную службу.

Сергей Яковлевич никогда не был женат и не имел детей. Помимо родных русского и украинского, владел несколькими языками, в том числе немецким, французским, польским и румынским. По прибытии в Австралию, он мог читать по-английски, но его разговорный был очень плохой. Однако, он интенсивно занимался языком и спустя 2–3 года владел им уже свободно.

Кроме увлечения насекомыми, профессор Парамонов был также заядлым орнитологом и частенько уходил гулять с огромным биноклем, чтобы наблюдать за птицам. Однако, фотокамеру использовал крайне редко».

Иллюстрацией к последним строкам могут служить «Заметки натуралиста в Австралии», публиковавшиеся в парижском «Возрождении» в 1963 г. Их стоит прочесть хотя бы затем, чтобы увидеть, с какой нежностью и любовью рассказывает Сергей Яковлевич о птице-флейте, столь распространенной в городах Австралии. На ту же тему он писал, вспоминая своего близкого знакомого, академика Петра Кузьмича Козлова (1863–1935). С Козловым он познакомился в 1922 г., когда находился в Петрограде в командировке от Украинской академии наук, сотрудником которой состоял. Испытывая огромное желание поехать в новую экспедицию в Монголию и Китай вместе с Козловым, Парамонов рассказывает о себе как о кандидате в такую поездку. Перед нами предстает сам рассказчик, Сергей Яковлевич, страстный охотник и в то же время любитель природы: «Мне было 28 лет, я был охотником, стрелявшим неплохо и дробью, и пулей, был отчасти орнитологом (что особенно интересовало Петра Кузьмича, ибо из всех групп животных он больше всего любил птиц), умел сдирать шкурки с птиц и зверей, знал довольно прилично насекомых и способы их коллекционирования и хранения, имел некоторый опыт в экскурсиях и вообще был квалифицированным зоологом. Я не пил и не курил, что Козлов особенно высоко ценил. Наконец, для добычи научного материала я готов был лезть и в огонь, и в воду. Были и крупные минусы: я не был военным, плохо ездил верхом, не знал местных языков, не отличался особенной физической силой и опыта больших путешествий не имел, наконец, был упрям и умел “показывать зубы”. В ходе подготовки путешествия они сдружились, и в общем, все шло успешно, однако, поехать на Восток Лесному так и не удалось. К сожалению, он внезапно сильно заболел “испанкой” и, разумеется, о таком путешествии уже не мог помышлять в ближайшем будущем»^[9].

На основании недавно изданных обширных томов «Истории Национальной Академии Наук Украины» (Киев, Наукова Думка, 1993. Киев, НБУВ, 1998. Киев, 2003) можно проследить характер деятельности и годы его научной работы в Советской Украине. В разделе за 1922 г. (Том «1918–1923», с. 341) С. Я. Парамонов числится как специалист Зоологического музея. В 1926 г. он занимался сбором научного материала для Российской академии наук, Московского университета и др. (Том «1924–1928», с. 252). В 1927 г. С. Я. Парамонов в качестве научного сотрудника Зоологического музея отмечен, как выполнивший обработку большого количества материалов, собранных им во время командировки в Армению, а также он явился техническим редактором двух сборников работ музея (Том «1924–1928», с. 375). В 1928 г. Парамонов находился в научной командировке в Берлинском зоологическом музее (Том «1924–1928», с. 504). И в том же году опубликовал 1 монографию и 1 статью (Том «1924–1928», с. 506). В 1930 г. в Академии наук проходила чистка научных рядов, о чем имеется протокол заседания. Под номером 19 в списке лиц не подавших свои трудовые листки и потому чистку не прошедших, указан С. Я. Парамонов (Том «1929–1933», с. 375). Насколько мы знаем, в том году он уже находился в Париже. В марте 1934 г. он вновь появляется в списках одной из комиссий АН Украины (Том «1934–1937», с. 393). В 1936 г. его утвердили в качестве ответственного редактора печатных материалов по Зоологическому музею (Том «1934–1937», с. 443). Позднее, в том же году, профессора Парамонова назначили главным редактором трехтомника «Фауна Украины» (Том «1934–1937», с. 446). В том же году назначили членом оргбюро по проведению конференции Института зообиологии (Том «1934–1937», с. 452). В 1939 г. проф. Парамонов присутствует на заседаниях Бюро биологических наук АН Украины в качестве заведующего Зоологическим музеем (Том «1938–1941», с. 186). На с. 393–394 того же тома помещена биография С. Я. Парамонова.

Возвращаюсь к воспоминаниям Игоря де Рачевильц: «Вместе с тем он жил и другой жизнью, жизнью писателя под именем Сергей Лесной. В основном он публиковался на тему истории Древней Руси и происхождения Руси. Будучи ярым антинорманистом (т. е. антигерманистом), он выступал против шведской школы норманизма, представленной тогда такими лингвистами, как проф. Б. Коллиндер (Björn Collinder, 1894–1983 — А.К.) из Уппсала».

В вышеприведенном отрывке де Рачевильц очень удачно соединил понятие антинорманиста и антигерманиста в лице С. Я. Парамонова. Эта его нетерпимость ко всему германскому, безусловно заметная в его исследованиях и выводах, на мой взгляд, не должна быть отделена от личных переживаний Парамонова, от жизненного опыта, от того, что пришлось ему пережить и претерпеть. Ведь в то же самое время он не был антиевропейцем, он уважал и любил Европу, но место и роль Германии в общеевропейском пространстве воспринимал своеобразно, воспринимал применительно лишь к России, что древней, что современной. В своей работе «Мы и наша древняя история» С. Лесной писал: «Представление, что Россия по своей культуре страна азиатская или полуазиатская, лишено всяких оснований. История России — это история перемалывания азиатских культур и победоносного шествия культуры европейской в Азию. Носителями и внедрителями этой культуры в соответственной части Азии были и остались только русские. Разница в культуре Запада и России только кажущаяся, и, главным образом, основана на недостаточном знании России Западом. Удаленность, изолированность, громадность России создавали и создают на Западе представление, что Россия так же далека от Запада по сути своей, как Индия или Китай. Это коренная и трагическая ошибка для Запада»^[10].

Не такой уж и ярый антизападник, как может показаться по некоторым его публикациям. Хотя определенная нелюбовь ко всему прогерманскому проявлялась у Парамонова не только в антинорманизме его исторических работ, но и в его прозе. Под псевдонимом С. Лесной он опубликовал «Дорожные встречи» (Париж, 1940) — небольшую книгу из четырех рассказов, соединенных вместе общей темой совместной поездки и общения в дороге: «Я очень люблю дорожные встречи, особенно в поездах дальнего следования или на пароходах, совершающих продолжительные рейсы: почти каждая поездка приносила мне что-нибудь новое и интересное и оставляла в душе долгий след» (с. 5). Позднее последовало продолжение данных рассказов — вновь книжка из четырех новелл с общим заголовком «Чертовщина под лысой горой» (Париж, 1952), где его герои вновь вместе едут в поезде и рассказывают любопытные вещи друг другу. Всякий раз сам автор без труда угадывается в одном из попутчиков, и именно по его антигерманскому настроению: «Ведь, что ни изобрети, а немцы всегда претендуют, что изобрел-то на самом деле немец. Такая уже гениальная нация, между прочим, и по части… кражи изобретений, — не без ехидства заметил энтомолог… А вот в 1935 году один русский ученый, сейчас точно не помню фамилию, кажется Пономарев (столь созвучно Парамонову. — А.К.), напечатал в зоологическом журнале Украинской Академии наук обо всем этом…» (с. 48) Конечно, на отношение Парамонова к немцам, столь открыто враждебное, повлияли и личные обстоятельства, и условия войны, как я уже упоминал выше. «О, как я ненавижу войну!» — восклицает его герой в другом рассказе.

В своем приближении России к Европе С. Лесной много исследовал и историю развития других славянских народов, приходя к выводу, что и она была очень часто искажена, и что «в истории других славян немало бед наделано норманистами». Например, по его мнению, это впрямую касается истории Болгарии, о чем он пишет в книге «Пересмотр основ истории славян» (Мельбурн, 1956). В другой статье, о русско-польских отношениях^[11], С. Лесной, в том числе, обращается к извечному философскому вопросу о характере русской души: «В русском народе есть много отрицательных черт: пьянство, воровство, “матерщина”, как отражение грубости, невежество, бедность и т. д. Но не следует забывать, что эти черты не врожденные, а созданные условиями. Это фаза развития, которую многие западноевропейские народы уже давно прошли, ибо жили в несравненно лучших условиях. Будет величайшей несправедливостью ставить в вину русскому то, что он отстал на 300 лет из-за татарского ига. Разве можно сравнивать свободное развитие западноевропейца и развитие раба под пятой монголов? И разве эти русские не догнали во многих отношениях Европу?..»

Таким образом, видно, что Лесной не является безумным славянофилом в своем упоении Русью, а вдумчиво соотносит уровни и возможности развития народов. И в равной мере любит Европу с ее культурой и развитием, как и Россию с ее своеобразным характером.

«Как ученый он был сторонник теории эволюции, но имел свои возражения по Дарвиновской теории, в частности, по идее выживания сильнейшего. Также интересовался паранормальными явлениями, такими как полтергейст, НЛО, сверхспособности человека, и мог многое рассказать об этом».

Его тяга к подобным происшествиям нашла свое отражение в одноименном рассказе в сборнике «Чертовщина под Лысой горой» (Париж, 1952). Хотя произведение — литературное, но стиль и манера изложения напоминают научно-популярные публикации для юношества в советских журналах «Наука и жизнь», «Знание — сила», «Техника — молодежи»: «Верить или не верить? Вот вопрос, который каждый ставит перед собой при столкновении с подобными фактами. Решения пока нет: не доросли. Думается, что первый рассказчик более прав — надо терпеливо ждать и собирать строго проверенные факты, рано или поздно, а кто-то найдет нить Ариадны, которая и выведет из лабиринта. Но как хочется, чтобы это случилось еще при нашей жизни!» (с. 29).

Снова вспоминает Игорь де Рачевильц: «К тому же Парамонов увлекался русскими сказками и сказаниями, народной литературой. В особенности ему нравилась сказка “Конек-Горбунок”, материалы о которой он собирал (также и из России) для нового полного переиздания».

К 130-летию «Конька-Горбунка» С. Лесной пишет статью об этом замечательном произведении: «…наш грех, что мы только читаем “Конька”, но его не изучаем, хотя он заслуживает, как образец, гораздо более внимания, чем некоторые авторы, вошедшие в курс русской литературы… народ любит Иванушку прежде всего потому, что он видит в нем самого себя. Одно имя уже говорит за то, что речь идет тут о чем-то общем, типичном, объединяющем множество. В характеристике действующих лиц в “Коньке” есть порядочно от балагана, намеренного упрощенчества… Особенно хорош язык сказки: яркий, образный, необыкновенно красивый. Ершов орудует им, как совершеннейший артист… Чудесные выражения рассыпаны по всей сказке… Какая яркость, простота и смелость в этом новотворчестве… Как пример — “жароптицево перо”, “уши взагреби берет”, “дело мешкотно творится”, “вдруг приходит дьявол сам, с бородою, и с усам”, “у старинушки три сына”… Ершов писал другие свои произведения, подражая бледному стилю ложноклассицизма. Он не понял своего таланта, он был силен своей близостью к народу, только благодаря этому он мог дать такую тонкую, изумительную вещь, которая переживет века. Оторвавшись от народа, Ершов оказался только жалкой посредственностью. И не нашлось никого, кто указал бы ему правильный путь»^[12]. Лесной намеревался переиздать раннее лубочное издание «Конька-Горбунка», т. к. более поздние редакторские правки, по его мнению, сильно исказили, упростили и чуть ли не уничтожили памятник русской словесности. А его примечания, что «народ любит Иванушку прежде всего потому, что он видит в нем самого себя», так перекликаются с исследованиями по русской сказке В. Я. Проппа и очерком «Иван-дурак» А. Д. Синявского.

«Парамонов любил море и воду, часто проводил летнее время в общественном бассейне Канберры, обучая плаванию детей. Он был хорошим рассказчиком и любил шутку, сам умел подшутить. В последние годы жизни пользовался тростью, т. к. его ноги стали слабы, а он был очень больших габаритов. Был очень радушен и общителен, открыт каждому, всегда готов слушать и помогать, с замечательным чувством юмора и изысканными манерами. Фактически со временем он стал душой общества. У него были друзья в местной украинской диаспоре, но частенько с ними вступал в споры, т. к. не являлся украинским националистом и вообще чуждался любого вида национализма. Был истинным джентльменом старой формации и глубоко уважаем среди его коллег, сотрудников и соседей по Университетскому Дому».

О его открытости и любви к шутке также упоминается и в книге об истории Университетского Дома: «Парамонова хорошо знали по его шуткам, которые исходили от его хорошего настроения и доброго сердца. Как-то, вернувшись из поездки на Остров Лорда Хоува (Lord Howe Island), он привез с собой редкий экземпляр древесного гриба, и, конечно, пригласил сотрудников к себе домой, чтобы показать его. В том числе, пригласил совсем юных девушек. Когда все собрались у него, то Сергей Яковлевич встретил их словами: “Прошу прощения, но попрошу вас пройти в мою спальню”. Точно зная, что от него невозможно ожидать никакого грубого подвоха, все последовали в темную, с закрытыми ставнями, спальню, где на кровати возвышалась коробка. С большим пиететом Парамонов приподнял верхнюю часть и осторожно вынул оттуда гриб, который ярко светился в кромешной темноте»^[13].

Об этом времени вспоминает и доктор Ольга Гостина из Университета Южной Австралии: «…Я была знакома с С. Я. Парамоновым в то время когда училась в аспирантуре в Австралийском национальном университете в 1963–1967 годах. Наше знакомство состоялось довольно банально, когда мы вместе обедали в университетском кампусе и говорили обо всем подряд, за исключением его семьи или его родных, оставшихся на Украине. Вероятно, это было мое упущение не поинтересоваться таковым — мой русский язык тогда был значительно хуже, чем сейчас (в особенности до того, как мы вместе с мужем провели по обмену целый год в МГУ в 1968–1969 гг.). Мы с Сергеем Яковлевичем иногда говорили по-французски, который был моим первым, родным языком. В иных случаях говорили по-русски или на ломаном английском. После того обеда, когда мы познакомились, раз в неделю или около того Сергей Яковлевич приглашал меня к себе в комнату (он жил рядом, в Университетском Доме. — А.К.) и мы очень интересно беседовали. Он обладал удивительными знаниями в биологии, зоологии, рассказывал о насекомых и показывал некоторые новенькие экземпляры. Иногда он также играл мне на пианино, которое находилось в его комнате, что-то пел… К сожалению, я не знала тогда так хорошо русский и украинский фольклор, чтобы оценить его пение» (из переписки с О. Гостиной, перевод с английского А.К.).

Чрезвычайная разносторонность, интерес ко многим аспектам жизни, литературы, творчества, общения характеризовали Сергея Яковлевича. Помимо научных работ на иностранных языках он писал и по-русски, и публиковался в русской периодике Зарубежья, с изложением для читателя разумного, но мало подготовленного, с уклоном в научно-популярный стиль («Эволюция в биологии и ее суть»). Интересовали его и проблемы русского языкознания, лингвистики, о чем он также неоднократно высказывался («Бедный русский язык», «К юбилею Демьяна Бедного», «Из забытых рассказов И. Ф. Горбунова»). Также он говорил о языкознании и развитии речи у детей (на примере книги К. Чуковского «От двух до пяти»): «Детские неологизмы имеют право не только на существование, но это обогащение русского языка. И к тому же поощрительная детская инициатива, призванная служить к их всестороннему развитию».

Вкратце коснусь и поэзии С. Лесного. Он выпустил только две тоненькие книжки своей лирики (по 60 с. в каждой). В лучших традициях Фета, Тютчева, Есенина любуется он окружающей красотой природы, легкими дуновениями ветерка, колыханием травы, изгибами рек и прозрачностью озер. Благодаря многочисленным переездам, командировкам и биологическим изысканиям он проехал от Коломбо до Вологды и от Кушки (в Туркмении) до Геттингена. И всюду в качестве зарисовок он лирически воспроизводил местность, находил в ней особенные узоры и характер. Вел задушевные беседы. («Учись у них — у дуба, у березы». А. А. Фет.) Особенно много стихов в сборнике «Песни природы» (Париж, 1948) посвящены родной Бессарабии, где он вырос («Забылось все, как в ярком детском сне»), где заканчивал школу, и куда после университета приехал первым делом.

Спокойны чувства. Сердце спит.

Мне ничего не жаль.

Кругом сосновый лес шумит.

Ушла моя печаль…

(У опушки леса)

Здесь, в жилье, мне тяжко, тесно.

Степь родная, где ты?

Неужели воли песни

До конца пропеты?

(Степь)

Но и в новой, не знакомой его взгляду природе Лесной находил своеобразие и очарование. Достаточно прочесть его воспоминание о трех поездках в Армению, о пустыне Кара-Кум или о зимней Вологодчине:

Ветвями длинными поникли до земли

Под снега тяжестью раскидистые ели

И думают в тиши. И алые клесты

На них, ища семян, веселой стайкой сели.

(Зима)

Даже своим постоянным научным спутникам — двукрылым мухам — он посвятил стихотворение, в котором виден его восторг, его радость общения с ними («А я гляжу на вас с счастливою душой, О дети воздуха и солнца!»). Беспокойный буйный нрав исследователя, путешественника отмечали его знакомые и друзья. Сам он об этом так говорит в стихотворении «Буря»:

Не укрытья в заливе я буду искать, —

А хочу поразмять свои силы.

Брось же, море, сюда своих воинов рать,

Двинь ко мне твои, буря, порывы!

Не правда ли напоминает тютчевское «И море, и буря качали наш челн»? А свои исторические изыскания С. Лесной невольно выражает в стихотворении «В пустыне Кара-Кум»:

И весь охвачен я стремлением к познанью.

Крупицу истины так хочется найти!

Что принесет она? Что даст для пониманья

Нам свыше данного откуда-то пути?..

И хотя он понимал, что «не каждый человек, владеющий литературным слогом, является писателем, — писатель тот, кто еще вдобавок видит, чувствует и понимает больше, чем толпа, он ей показывает, он ей разъясняет, это он своим талантом стоит выше толпы головой. Если бы это было иначе, то Горьких и Толстых нанимали бы на бирже труда» («Чертовщина под Лысой горой»), тем не менее он писал и поэзию, и прозу, и очерки. Писал искренне, и именно этой естественностью и искренностью своей столь интересен и своеобычен:

Пусть скромен голос мой, мне нечего стыдиться,

Средь истинных певцов хоть выступаю я, —

В симфонии лесной и голос воробья

Какой-то ноткою наверно пригодится.

«Лесной был метким, нередко страстным полемистом. В далекой Австралии, в благоустроенном бунгало, среди экзотических птиц, летающих в саду на свободе, и сказочной красоты диких цветов, жил человек, корнями своими оставшийся в России далекого прошлого. Молодым ученым он объездил российскую глушь, знал и устье Днестра, и Уральские ущелья»^[14].

Под конец жизни, уже, казалось бы, завершив свой основной труд «Историю руссов в неизвращенном виде», Сергей Лесной не ослабевал натиск на норманистов, и продолжал публиковать статьи к обсуждению тех или иных аспектов своей теории и своих выводов. В основном публиковался в многократно упоминавшемся журнале «Возрождение», выходившем в Париже под ред. князя С. С. Оболенского и Я. Н. Горбова. Порядка 30 статей удалось обнаружить в данном издании на указанную тему. Выходили его материалы и в австралийской русской периодике. Скажем, в журнале «Богатыри» (под ред. Г. А. Кизило. Сидней, 1955). И, разумеется, в издании «Жар-птица» (под ред. Ю. П. Миролюбова, Сан-Франциско, 1947–1968). В 1952 г., незадолго до эмиграции в США, Миролюбов сообщил об обнаружении «древних дощьек», названных впоследствии «Влесовой книгой», ее первую публикацию он вместе с Ал. Куром осуществил в 1953–1957 гг. Большинство исследователей из числа тех, которые считают «Влесову книгу» подложной, приписывают её авторство именно Миролюбову. Лесной неоднократно вступал с Ал. Куром в дискуссию по «Влесовой книге» и ее расшифровке. И именно на страницах «Жар-птицы». Писавший под псевдонимом Ал. Кур — Александр Александрович Куренков (1891–1971) — историк-этимолог, также увлекавшийся языкознанием и владевший древними языками, был деятельным участником различных антикоммунистических и монархических ассоциаций, издателем-редактором газеты «Вестник правды» (Сан-Франциско, 1963–1968). Доктор психологии (1947) и георгиевский кавалер, он стал известен в русском зарубежье именно благодаря своим публикациям на тему «Влесовой книги».

И несомненно Парамонов продолжал бы «сражаться» на тему норманизма в русской истории. И наверняка закончил бы свою книгу по истории других славянских народов. Но, к сожалению, здоровье уже не позволяло.

«Единственный брат С.Я. Парамонова жил в Лондоне и потому не было никого из родных в Канберре, кто мог бы о нем позаботиться. К концу его жизни, когда пребывание в больнице стало для ученого привычным, директор Университетского Дома Дэйл Тренделл (Dale Trendall), и особенно, его секретарь Мауса Педерсон (Mousa Pederson), работники дома и ученые-коллеги часто навещали Парамонова и присматривали за ним. Однако, г-н Трендэлл был против, чтобы Парамонов скончался в Университетском Доме. Сам же Сергей Яковлевич не хотел умирать в больнице. Компромисс явился сам собой, когда Парамонов впал в кому и был перевезен в местную столичную больницу неподалеку»^[15].

Как вспоминают его друзья, С.Я. Парамонов не был религиозным человеком, но время от времени посещал и поддерживал материально Украинскую (православную) автокефальную церковь, т. к., по его мнению, именно она являлась наиболее близкой по традициям и языку к древней славянской культуре. В частности, в свое время он пожертвовал средства на строительство местной украинской церкви в Канберре и, потому, когда он скончался 22 сентября 1967 г., отпевание по нему проходило именно в этой церкви. Профессор Сергей Яковлевич Парамонов (Лесной) был погребен 26 сентября на местном кладбище Воден (Woden Cemetery) на участке под номером AN/H/B/308.

Соглашусь с О. де Клапье, которая в некрологе по С. Я. Парамонову писала: «Лучшим венком на его могилу будет внимание русских читателей к его трудам».

И закончить свою публикацию хотел бы словами самого Сергея Яковлевича, характеризующими его философский взгляд как на историю, так и день сегодняшний.

«Недоучитывание прошлого — это чрезвычайно частая, но вместе с тем и грубая ошибка. Мы все живем больше будущим, всегда в устремлении к “завтра”, даже не используя, как следует, наше “сегодня”. Наше же “вчера” отходит быстро в тень, а то и вовсе исчезает. Между тем каждое “сегодня” есть только следствие “вчера” и причина “завтра”.

В этой непрерывной цепи каждое «сегодня» есть сумма тысяч и тысяч “вчера”, сумма труда и жизни многих поколений. Никакое “вчера” не исчезает бесследно, оно ступень к настоящему “сегодня”»^[16].