История руссов. Славяне или норманны?

Сергей Лесной, 1960

Вопрос о происхождении русского государства и его культуры, вопрос становления Киевской Руси и возникновения Руси Новгородской, истоки славянской общности, языка и государственности, – вот главные темы, на протяжении многих лет интересовавшие русского эмигранта, биолога-энтомолога Сергея Яковлевича Парамонова (литературный псевдоним Сергей Лесной). В своих работах («Слово о полку Игореве», «Откуда ты, Русь?», «Влесова Книга», «Пересмотр основ истории славян» и др.) он аргументированно, с привлечением многочисленных источников, разоблачает устоявшиеся мифы древней русской истории. Издательство предлагает вниманию читателей первый том самого известного труда С. Лесного «История руссов в неизвращенном виде», изданного в 10 выпусках за собственный счет автором в 1953–1960 гг. В настоящем томе С. Лесной исследует вопросы взаимоотношений Древней Руси с ее соседями – Византией и Скандинавией, истории призвания варягов на Русь и раннего христианства на Руси. Почему новгородцы стали называться «русью»? Была ли княгиня Ольга славянкой? Какие скандинавские имена и названия можно найти в русских летописях? Существовало ли христианство на Руси до Владимира? Когда писалась первая русская летопись? Вот лишь некоторые из вопросов, затрагиваемых автором.

Часть I

От автора

Данный труд является не только попыткой переоценки истории древних «руссов», не только призывом к усиленной работе в этой запущенной историками области, но и апелляцией к общественному мнению.

Автор указывает на необходимость справедливости в отношении наших предков; не найдя ее у историков, он предлагает на суд общества ряд фактов и соображений, показывающих, что историки извратили наше прошлое.

Как во всяком разбирательстве, первое место прежде всего фактам, а не чувствам. Да не посетует читатель, если он столкнется с длинными цитатами или пересказом греческих, латинских или иных авторов.

Это необходимо не только для доказательности наших выводов, но и потому, что многое появляется впервые в книге, написанной по-русски, до сих же пор оно являлось достоянием иностранных и большей частью редких книг.

Мы старались по мере возможности всюду использовать первоисточники, т. е. представить на суд факты, а не домыслы историков, — если кого-то обвинять, то надо иметь достаточно солидные основания.

Да не подумает читатель, что рассмотрение чего-то, что случилось тысячу и более лет тому назад, не имеет цены, наоборот, — если люди не находят в себе достаточно объективности, правды в отношении того, что было 1000 лет тому назад, что мы можем ожидать от них в оценке недавнего прошлого или современных событий?

Таким образом, подобный анализ является пробным камнем для историков. Спор о том, что представляла Древняя Русь, это не академический, далекий от жизни спор, — это испытание доброкачественности работы известной группы лиц, которым общество доверило специальную отрасль знания. Вместе с тем это и указание на гражданское лицо этой группы. Иначе говоря, разбор дела вскрывает их лицо не только как профессиональных работников, но и их моральный облик как граждан.

Перед историками были факты истории, они судили их, и, мы увидим ниже, что это был «Шемякин суд». Да не поймут нас неверно, что, мол, мы огульно обвиняем всех историков, — это не так, среди них было довольно много и таких, которые в разных местах, и давно, и в нынешнее время высказывали совершенно правильные мысли, но верно также и то, что мы учили, учим и, вероятно, еще долго будем учить не историю, а бредни, навязанные нам основоположниками нашей истории шовинистами-немцами, либо католичествующими ренегатами, либо людьми, «верноподданнически» интересующимися прежде всего своим личным благосостоянием.

Наша древняя история — это кривое зеркало прошлого, обязанное своим существованием прежде всего угодничеству перед сильными мира сего. Неужели даже через 1000 лет нельзя сказать правды?

В этом труде мною горьких упреков и обидных слов по адресу историков. Да не подумает читатель, что это результат каких-то личных столкновений с историками, что, мол, кто-то из них наступил нам на любимую мозоль, и мы сводим счеты.

За всю нашу достаточно продолжительную жизнь мы не имели стычек с историками уже в силу нашей специальности натуралиста, а с единственным историком, с которым мы «поцарапались», у нас такие отношения, что он правил даже корректуру нашей статьи, направленной против него же.

Наоборот, именно потому, что у нас нет никаких личных отношений с историками, мы и имеем возможность высказать свое откровенное и нелицеприятное мнение.

Мы заранее предвидим возражение: что, мол, понимает натуралист в нашем деле? Ответом будет материал этой работы: большинство фактов было известно историкам, а как они их осветили?

Если мы решаемся выступать против целой корпорации, упрекая ее в ложности метода исследования, то не только потому, что убеждены в силе наших доводов, но и потому, что в оценке историков находим огромной силы сообщника. Этот союзник — Н. В. Гоголь.

Никто не может отрицать, что Гоголь был не только глубоким аналитиком, т. е. умел разлагать факты на тончайшие детали, но и блестящим синтетиком, — он умел из груды мелочей выбрать немногое, но такое, что отражало все единство их в самой краткой и совершенной форме. Он умел находить «квинтэссенцию».

В нашей работе мы показываем ложность метода историков, работающих большей частью под влиянием «вдохновения», а отсюда, как результат, легковесность и ошибочность их выводов.

Это же самое необыкновенно выпукло показано Гоголем в «Мертвых душах». Мы позволим себе привести отрывок, касающийся «дамы, приятной во всех отношениях».

«Она не умела лгать: предположить что-нибудь, — это другое дело, но и то в таком случае, когда предположение основывалось на внутреннем убеждении; если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, увидел бы он, что значит, внутреннее убеждение. (Поэтому-то автор и обращается с этой работой не столько к историкам, сколько к публике. — С.Л.)

Что обе дамы наконец решительно убедились в том, что прежде предположили только как одно предположение, в этом нет ничего необыкновенного.

Наша братия, народ умный, как мы называем себя, поступает почти так же, и доказательством служат наши ученые рассуждения.

Сперва ученый подъезжает в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из того ли угла получила имя такая-то страна? Или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? Или: не нужно ли под этим народом разуметь вот какой народ?

Цитирует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или, просто, показалось ему намеком, — уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им вопросы и сам даже отвечает за них, позабывая вовсе о том, что начал робкими предположениями: ему уже кажется, что он это видит, что это ясно — рассуждение заключено словами: так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет! Потом во всеуслышание с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников».

Увы! Ирония, даже сарказм Гоголя оказались втуне: и по сей день метод рассуждения историков совпадает с методом рассуждения «дамы, приятной во всех отношениях». Их метод — это метод оценки всего под углом «внутреннего убеждения». Перед ними лежат безукоризненные документы эпохи, гласящие противное, но… тем хуже для фактов.

Не следует забывать, что Гоголь был не только гениальным писателем, но и что-то понимал в истории, — ведь он преподавал историю в Петербургском университете. Значит, если он и не знал истории до тонкостей, то во всяком случае узнал историков. Самое замечательное то, что в приведенном отрывке, в вопросах, совершенно ясно чувствуется, что Гоголь имеет в виду именно спор о происхождении Руси.

Остаётся еще сказать, почему мы назвали нашу работу «Историей руссов», а не «Историей России» или «Историей домонгольской Руси» и т. д. Потому, что на этот период претендуют три народа: русский, украинский и белорусский. «Руссы» же были ни теми, ни другими, ни третьими, они были предками указанных народов, поэтому мы и оставляем за ними их особое имя.

Мы в одинаковой степени не можем принять, например, Владимира Великого в образе субъекта в лаптях, с жиденькой бородкой, говорящего: «Таперича, апосля того, как мы ахрестимшись, магем и щей похлябатъ!», либо в образе здоровенного чернявого казака в широченных шароварах и с «таблюкою» сбоку, говорящего: «Хай их мама мордуе, такы охрэстывся, давай, Горпыно, варэныкив!»

Если так трактовать историю, то можно утверждать, что итальянский император Нерон сжег Рим или что израильский президент Соломон построил в древности замечательный храм. Искажать правильную перспективу истории нельзя.

Мы сделали попытку подойти к решению многих вопросов без религиозных, национальных, политических или иных предубеждений, мы стремились только найти достоверные факты и логически, беспристрастно оценить их.

Чтобы обеспечить труд от всякого давления со стороны и сделать его совершенно независимым, мы предпочли опубликовать его на собственные средства.

Конечно, его опубликование не принесет нам ни славы, ни денег (ибо выпуск книжки таким малым тиражом — чистый убыток), но мы делаем это из основного, самого дорогого в нашей жизни стремления — стремления к правде и прежде всего к научной истине.

Разумеется, этим выпуском автор не может исчерпать даже основных фактов в правильном освещении, автор надеется осветить их в дальнейших выпусках, появление на свет которых будет в значительной мере зависеть от того, как примет читатель предлагаемый выпуск.

1. О первой странице истории руссов

Первый русский летописец, опираясь на чрезвычайно скудные сведения греческих источников, все же был прав, приняв первый поход «руссов» на Царьград за исходный пункт русской истории.

Именно с этого момента «начася прозывати», т. е. стала известна Русь, как государство большого значения; на арене мировой истории появился новый фактор.

Первая страница русской истории является в то же время страницей несмываемого позора русской исторической науки. Последняя существует уже почти 200 лет, но до сих пор ее первая, исходная, особо важная страница не только не изучена достаточно, но представлена широким массам в совершенно извращенном виде.

До сих пор не установлено точно, состоялся ли поход в 860 или в 865 году, или эти обе даты, принимаемые самыми авторитетными историками, неверны. Не установлено, нападали ли на Царьград славяне Киевской Руси, или разбойники-норманны. Не выяснено, были ли Аскольд и Дир вождями этого похода, или их имена приурочены к походу только народным преданием, на деле же вождями были другие лица. Не доказано, окончательно была ли Русь разгромлена, как об этом говорят русские летописи, или, наоборот, Русь вернулась с триумфом, как дословно утверждают иностранные источники.

Остаются туманными и другие подробности этого замечательного похода, хотя и сохраненные различными источниками, но критически не сопоставленные.

Если бы у нас не было точных, надежных исторических данных, то мы, конечно, вынуждены были бы ограничиться сведениями полулегендарного, а частично безусловно ошибочного характера, находящимися в русской летописи.

На деле это не так — мы имеем совершенно точные сведения, что события похода имели вовсе иное течение, сам он носил иной характер, и анализ событий приводит к заключениям, коренным образом отличающимся от выводов наших официальных историков.

Все историки изображают поход руссов на Царьград, как разбойничий набег скандинавов из Киева под руководством Аскольда и Дира (об уклоняющихся взглядах, представленных незначительным меньшинством, мы здесь не говорим). Это перешло во все учебники, начиная с низшей и кончая высшей школой. То же (что особенно важно) мы находим и во всех иностранных источниках.

Если мы откроем, например, «Encyclopaedia Britannica», то найдем, что в 865 году состоялась «первая грабительская экспедиция» («the first pillage expedition») руссов на Византию. Никто из наших историков против подобных утверждений не возражал, не протестовал, и, следовательно, всякий солидаризировался с ними. Если и раздавались отдельные слабые голоса против, то они тонули в общей массе, исповедовавшей тезис грабительского нападения. На деле же против этого тезиса надо было не только возражать, спорить, но и протестовать и даже более — бунтовать.

Речь идет не о каком-либо пустяке, а об основе русской государственности, речь идет не о каком-то спорном предмете, на который один может смотреть так, а другой иначе.

Ведь в действительности было нечто совершенно иное: не разбойничья шайка норманнов явилась внезапно под стены Царьграда для грабежа, а организованная государственная сила руссов-славян, чтобы заставить уважать свои попранные права международного характера.

Руссы явились отомстить за смерть своих соплеменников, убитых из-за грошового денежного дела, и за то что их справедливые требования о наказании виновников-греков не были удовлетворены.

Поэтому-то они и явились под стены столицы, т. е. отомстить именно тем, кто был виноват в злодеянии. Если бы дело шло просто о грабеже, то проще, легче и безопаснее было бы напасть на греческое побережье, а не на столицу империи.

Поэтому-то руссы, как мстители, и проявили невероятную жестокость, уничтожая все живое и разрушая и сжигая все, что только можно было истребить.

Мы отнюдь не собираемся изображать наших предков в роли рыцарей без страха и упрека, и полагаем, что при организации этой карательной экспедиции соображения о грабеже играли немалую роль, однако все свидетельствует в пользу того, что поход имел своей главной целью месть.

Не получая законного удовлетворения, руссы решили получить его силой сами. И получили, да еще в какой мере!

Они нанесли грекам колоссальный урон людьми и всяческим добром (подробности дальше), они привели Царьград в состояние полнейшей паники, когда жители его до того растерялись, что не думали уже о защите, а только молились; они внушили грекам страх и заставили с собой впредь считаться.

Так как это была месть, карательная экспедиция, а не война, то руссы и удалились без всякой видимой причины, решив, очевидно, что показательный урок грекам достаточно хорош.

Все это мы узнаем из греческих источников, которые, естественно, имели тенденцию выставить себя в лучшем свете. Если же свидетельство их в пользу руссов, значит, устами их гласит сама истина.

Имеется обстоятельство, придающее особую ценность греческим сведениям: они сообщены патриархом Фотием, вторым после императора лицом в Византии, очевидцем событий и осведомленным обо всем, разумеется, самым лучшим образом, ибо в отсутствии императора был самым главным лицом в Царьграде.

Таким образом, мы имеем дело с весьма редким в истории случаем, когда данные сообщаются известным, чрезвычайно авторитетным лицом и к тому же ученым, прямо из первых рук, очевидцем событий и в весьма скором времени после окончания их. Некоторые сведения сообщались буквально в момент действия, ибо речи Фотия были частью совершавшихся событий.

Такой источник сведений является едва ли не единственным, ибо большинство хроник и летописей — передача сведений неизвестных лиц через вторые и третьи руки. Имея такой золотой материал, русские историки, казалось бы, должны были использовать его самым тщательным образом, и всесторонне. Что же они сделали?

Вместо того, чтобы взять эти сведения в основу, дополнить их из других источников, проверить, подвергнуть перекрестному допросу и т. д., — они взяли в основу данные русского летописца.

Но эти данные представляют собой почти слово в слово переписанное известие из продолжателя хроники Георгия Амартола, известие крайне краткое и полуфантастическое, написанное к тому же значительно позже происшедших событий.

Нам понятен первый русский монах-летописец, выписавший из греческого источника все, что он только мог найти о походе руссов на Царьград, но нам вовсе непонятны соображения дальнейших русских историков, отбросивших в сторону гораздо более полные, точные и авторитетные сведения о том же событии.

Вышло так, как будто историческая наука приблизительно с 1114 года, когда писалась летопись, не сделала решительно никаких успехов, а между тем источник сведений был доступен уже в печатном виде по крайней мере с 1860 года, когда он был опубликован в переводе на латинский язык. В 1864 году появился перевод с греческого на русский, затем в 1870 и 1894 годах вышли в свет работы, бросающие дополнительный свет на события. Все эти труды, однако, не возымели действия.

Русские историки, по-видимому, вовсе не интересовались тем, что сохранила история в источниках других народов о руссах. Казалось бы, видя бедность, подчас чрезвычайную тенденциозность русской летописи, следовало узнать истину из чужеземных источников, этим пренебрегли.

Такая методика наших историков совершенно непростительна, более того — возмутительна. Если упускать из виду первоисточники безукоризненной ценности, опубликованные почти 90 лет назад, если быть глухим к голосу логики, звучащему из огромного количества достоверных источников, то лучше оставить университетскую кафедру и пойти по иному пути, где не требуется никакой ответственности и где личная блажь пользуется достаточным почетом.

Конец ознакомительного фрагмента.