Либералия. Взгляд из Вселенной. Свобода – вид сзади

Сергей Комаров

Либерализм, подразумевающий стремление личности к свободе от стеснений, налагаемых религиями, традициями и государством, коварен в двух смыслах. С одной стороны, подобное стремление прямо направлено на разрушение любых общественных институтов, включая и государства, а значит, и на вымирание человечества, а с другой – оно есть великий соблазн почти для каждого человека. Либерализм – это и есть стремление к свободе от жизни. Вот раскрытию этого непростого противоречия и посвящён второй том эссе. Книга содержит нецензурную брань.

© Сергей Комаров, 2022

ISBN 978-5-0056-0907-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Что есть сон, а что явь? И как мы это оцениваем. Нам кажется, что явь — это то, что мы видим, когда не спим. Но из чего следует, что это явь, кроме наших убеждений в этом иллюзий или заблуждений. А вот бывает ли вещая явь? Ах, нет. Не бывает. А сон вот бывает.

Мы часто об этом от людей слышим. А люди ведь врать не станут. Но ка бы вы себе это не представляли, лично я вижу явь только улетая из мира обыденности и повседневности в тот мир, которого для меня, как бы и не существует, но в котором существует всё остальное, что я и вижу, только в ином свете.

Когда я писал это эссе каждое моё утро, что ни свет, ни заря, начиналось, как под копирку, с прощанья со сном реальным — человеческим, и ухода в сон виртуальный — из которого только и можно было уйти в то самое занебесье откуда виден весь мир наяву. Так вот, слушайте.

Ещё полусонный с закрытыми глазами я приподнимаюсь с дивана, чтобы привычно, наощупь, нажать на волшебную кнопку «Пуск» на стоящем рядом с диваном компьютере. И буквально через полминуты передо мной на экране монитора всегда пробуждается новая жизнь, которая начинается всегда с одной и той же уже привычной мне картинки, которая и освещает собой ещё сумеречное утреннее пространство моей комнаты. А вместе с цветной старой картинкой новой жизни постепенно открываются и мои глаза на тот новый для меня мир, что и рождается только в моём воображении. Представить такое трудно: картинка старая, а мир уже новый.

Как всегда, в голове моей ещё с ночи бродят несозревшие и путаные мыли о том о сём, и всяком разном, связанные с написанием этого очередного моего эссе. Да что не приснится человеку, который что и делает, так только думает, как тот самый чукча в лодке, заставляя грести жену. Ведь если эти ночные мысли сразу же не вбить в компьютер, и как-то связно ни сформулировать, то уже первый утренний ветерок, что на море называется бризом, а в комнате — сквозняком, унесёт их, как и не было. Но ещё не проснувшийся полностью мой организм не подпускает меня к этому действу, оберегая не столько меня, сколько само это действо от той банальщины, которую только и может выдать ещё полу спящая человечья душа, и сам нажимает на кнопку Яндекс.

И тут же передо мной развёртывается красочное пятнистое панно, на котором рассыпаются во множестве цветастые разнопёрые картинки. А за ними скрываются разнообразные жизни людей и животного мира. И я автоматически, бездумно, как робот, начинаю нажимать, то на одну картинку, то на другую, уходя в эти картинные жизни с головой, забывая и о своей жизни, и о том, ради чего я так рано встал. Ведь там всё ново и интересно для меня, и ни о чём не надо думать. Особенно, когда люди там в грязных лужах ловят на удочки рыбу размером с акулу, или, когда звери побеждают друг друга в их равных и неравных единоборствах за свою жизнь, после которых победитель с жадностью сжирает побеждённого.

А что интересного в моей жизни??? И хотя в ней никто никого не сжирает, в ней всё всегда напряжённо, всё нелегко. И нет мне от этого избавления. Ведь я просто не могу не загонять сам себя в состояние бессилия и отчаяния именно от того, что от работы головой я быстро выдыхаюсь, и быстро теряю высоту того полёта души, с которой я начинаю своё раннее утро и только с которой всё и видно.

О, как бы хорошо работать отвёрткой, молотком, лопатой или топором, лишь бы не головой и ни душой. Но, где тот спасительный недовинченный шуруп, который надо бы дозавинтить? Где тот недозабитый гвоздь, который надо бы дозабить? Где та недовскопанная грядка, которую надо бы довскопать? И где тот кол, который надо бы затесать, а потом и забить? Одна лишь моя маленькая комнатка, с потёртым моим стулом паркетом, где всё уже давно завинчено, забито и затёсано, и где вскапывать просто нечего.

И так случилось, что я нажал на картинку, где поют дети в разных западных и отечественных телешоу. И всё во мне сразу пробудилось по-настоящему, до каждой клеточки, а пробудившись, опять же замерло и застыло, как по команде «Замри», как застывает и, даже, не дышит, то же музыкальное жюри, перед тем, как осмелится нажать на зелёную кнопку, открывающую молодому исполнителю песни, ещё не известному никому таланту, дорогу во взрослое будущее, остерегаясь тем самым испортить не только саму музыку, но и сбросить на землю её творца — маленького небесного ангелочка, рождённого самим Богом. Ведь он подспудно ждёт именно этих нажатий, и как бы высоко он ни взлетал в своём песнопении, он всё равно периферийным зрением отслеживает движение рук жюри.

И я сразу же забыл, что ни для того я встал так рано, чтобы балдеть от удовольствия и, даже, испытывать счастье от творчества других людей, а для того, чтобы творить что-то самому, и испытывать при этом лишь напряжение души и ума. Творение — это не только полёт человеческой души, но и всегда жертвенный труд человека ради того, чтобы от него балдели другие люди.

Но вот компьютерная мышка попала на картинку с Дианой Анкудиновой, с подборкой всех её песен, исполненных на конкурсе «Ты супер». И я сразу же забалдел куда более, чем балдели от каждой её песни члены жюри, покачивая головами, то из стороны в сторону, поглядывая одновременно друг на друга, выражая тем самым своё удивление и восхищение, то сверху вниз — в такт музыки, как правило, не в силах сдерживать движение плеч, рук, а иногда и всего тела. Ведь они, хоть и мэтры, но, всё же, музыки, а не футбола. И, самое главное, они тоже люди.

Её неземное пение гипнотизировало это авторитетнейшее жюри, подобно тому, как удав Каа, гипнотизировал бандерлогов, которые вторили каждому магическому движению его извивающегося тела. Ведь и пение её постоянно вытворяло неземные кренделя, выписывая собой загогулины гармоничных переходов из фальцета в грудные басы и обратно, из фортиссимо — сразу в пьяно, а за ним и в грудной шёпот. А как могут члены жюри, что и сами творили и исполняли музыкальные шедевры, не поддаться этому гипнозу, если они живые?

Но меня, человека в музыке просто постороннего и к ней непривычного, оно опрокидывало навзничь, в слёзы. Ведь я уже давно не в ладах со своей психикой, сломавшейся от той нагрузки, что выпала на неё уже в преклонном возрасте, сломало её, оказавшись выше предела её устойчивости. И что тут больше выворачивало меня наизнанку: гармония ли музыки, что исходила из её голоса, или гармония тех чувств, что испытывала сама Диана в своём исполнении, и которые невольно проникали в меня через мои зрительные и слуховые нервы? Именно нервы, а не просто живые проводники электрических сигналов от периферии к центру и обратно.

Я слушал песню за песней, замечая, как менялся и состав жюри, и как взрослела на глазах сама Диана, превратившись буквально за 30—40 минут своего пения из 13-летней девочки в молодую статную женщину. Но что значат в вечной жизни, которой и живёт человечество, эти минуты, часы, дни, годы и десятилетия? Это всё равно — один лишь миг.

Она взрослела прямо на моих глазах. И по мере этого взросления её голос набирался глубины, а её пение всё более и более наполнялось собственным её восприятием музыки, её пониманием жизни, и её собственным внутренним содержанием. И в то время, как я сидел, заворожённый происходящим передо мной священно действом, в голове моей, помимо моей воли, хозяйничали мысли: как же быстро ещё недавние дети взрослеют, а взрослые утопают в своих же детях, в самих же себе, но более ранних, поглощаясь ими с головой. Как быстро только что нахлынувшие волны жизни снова подныривают вниз, чтобы поднять на себе и над собой ещё более новые и новые волны, и как так всё устроено, что каждая новая волна, вырываясь из глубин жизни на поверхность, приносит с собой как бы и новую жизнь, взращённую жизнью уходящей, точно, как и вырывающиеся из придонных глубин на поверхность кипящей воды пузыри пара, будоражат всю воду, и что, в действительности, есть не что иное, как вечное бурление вечной жизни.

Мы утопаем в своих же детях, чтобы приподнять их снизу, на своих спинах на ту высоту, на которую нас не смогли поднять наши родители, а их — их родители, и так назад — в прошлое, — до обезьян и инфузорий. Это и есть квинтэссенция эволюции — стремящейся поднять жизнь на самую её вершину, что пронизывает собой все мыслимые и немыслимые небеса, вместе с копошащимися там во множестве нашими идолами, кумирами, духами, божками и богами. И мы не замечаем, как от поколения к поколению по крохам, по капелькам человечество, что есть океан, наполненный человеческими душами, наполняется и жизнью. И в то время, как его уровень поднимается всё выше и выше, в его недрах постоянно вызревают всё новые и новые силы, готовые прорваться сквозь его толщу и накрыть его собой, чтобы, опираясь на его спину, подняться ещё чуть выше — на очередную ступень эволюции человечества — той лестницы, которая уходит в бесконечность, поднимая собой вверх и каждого отдельного человечка, и социумы, и народы, и жизнь окружающей их природы, в которой эта сила и зародилась.

И нет в этой бесконечности видимого для людей пика, как бы они ни старались запрокинуть свои головы кверху. Людям не доступно видение вершин своих жизней. И будет так всегда, пока в своём сознании люди не поднимутся до уровня жизни окружающей их природы, до понимания своей дочерности к ней, а далее — и дочерности ко всему окружающему их жизнь живому миру.

Вершины и пики жизни накрывают собой человечество с головой, но высота их измеряется не в метрах, а в степени достигнутого в жизни благозвучия, сбалансированности и согласия всего и со всем, ибо они есть высшая форма гармонии всего того, из чего строится и наш человеческий мир, и мир земной природы, и мир, что охватывает всю нашу Вселенную. Это мир музыки звуков, музыки стихов и музыки красок, музыки движений, музыки форм и музыки рождающихся в нас образов. Это мир чувств, эмоций и страстей, мир штилей и бурь, мир аннигиляций, возрождений и перерождений.

Реки жизни, как и водные реки, они женского рода, и они всегда текут сверху вниз, вечно стремясь от своего возрождения к своему покою — от своих облачных высот — к своему океану, повторяя свой головокружительный путь бесчисленное число раз. И часто их течения образуют плёсы, где они гладкоструйны, как свисающие с женской головы до пят пряди волос. Но натыкаясь на этом пути на препятствия, они превращаются в своих антиподов, в бесов, вскипающих от негодования: «Что это за такое-сякое немазаное посмело помешать их гладкоструйному течению!?»

Как жизнь, так и река, это та богиня, та добрая фея, которая в мгновенье ока превращается в бесноватую ведьму, как только, что-то становится не по ней. Это та могучая энергия, что всегда течёт сверху вниз, и что сносит на своём пути всё то, что посмеет препятствовать её гладкоструйному течению, или не успеет от неё убежать.

Люди, в массе своей, особенно, свободофилы — себялюбы, этого не понимают, не признают и признавать не собираются, а потому и постоянно испытывают дискомфорт в своей жизни, духоту и даже боль от давления на неё жизни как таковой, в том числе, и со стороны других людей. И от того они никогда не чувствуют себя счастливыми. И напротив. Жизне — и человеколюбы, чья жизнь растворяется в жизни окружающих их людей, и даже природы, не понимая основ жизни, но фактически живя по ним, ощущают себя людьми счастливыми, даже испытывая временами горе и утрату по другим, заболевшим или ушедшим из жизни, людям. Эдакое счастье и в горе, и в радости получается.

Счастье в горе!? Вот он — очередной парадокс, который, как и все другие парадоксы, возникает в головах людей лишь как следствии их неадекватного представления о жизни.

Вот так и началось моё очередное утро, когда в меня вселились дети и подняли во мне бурю чувств и эмоций, и что именно здесь, ещё до начала своего изложения своего эссе о Либералии, я счёл уместным поместить.

Но вселились дети совсем не потому, что я как-то особенно их люблю, как, например, их любят матери. Скорее всего, я более люблю на них любоваться, ну как на затейливых зверюшек в зоопарке, чем ими жить, если они случайно попадутся мне на глаза, в те праздные для меня минуты, когда я ни о чём не думаю, и когда я ни в астрале. А это и означает, что я более люблю свои мысли о детях, чем самих детей.

Но всё дело в том, что я уже давно в своём воображении и сознании сотворил свой собственный красочный мир, в котором прибываю постоянно и давно, пытаясь по крохам как-то рассказать о нём взрослым людям: в основном — через свои фильмы или отдельные рассказы, и эссе. Но я так и не встретил ни одного взрослого человека, понимаете — ни одного, даже из физиков, а что уже о лириках или обывателях говорить, чтобы он хоть немного понял о чём это я вообще! Не критикуют, одобряют, а то и восхищаются, из уважения к возрасту, ведь они люди и умные, и чуткие, и добрые, но чувствую — не понимают. Дважды два они понимают. А вот ноль, умноженный на бесконечность, вызывает у них недоумение. А ведь наша бесконечная Вселенная, вырвавшаяся на свободу из плотноупакованной огненной точки, почему-то, не разлетается по небу в хаотичную россыпь галактик и звёзд, как и бисер, просыпанный на пол, не слипается в тот же плотный раскалённый комок.

Спросите: «Что это шутка? И причём тут Вселенная?»

Согласен с вами, что, вроде бы, и ни причём. И всё то, что со Вселенной связано — это сплошные шутки: и то что она разбегается да ещё с ускорением, и то что об этом свидетельствует красное смещение, и то, что оно об этом не свидетельствует, а является следствием воздействия на фотоны света сил гравитации, а ускорения никакого нет и в помине, и то, что Вселенная равномерно распределена в бесконечном пространстве, и то, что не равномерно, а за ней есть пустое пространство (реликтовое), равномерно заполненное микроволновым излучением, и что в ней живёт и тёмная энергия, и тёмная материя, и что ничего тёмного в ней и не живёт и…

Но так получилось, что, не разобравшись со вселенными мне трудно было разобраться и с теми жизнями, которые мы проживаем на Земле. А у меня так вообще получилась абракадабра, что Вселенных бесконечное множество, и в этом я просто убеждён, и готов убеждать всех тех чудаков, кто в этом сомневается.

И как тогда изволите мне достучаться до взрослых людей, которые всё то, что им нужно, уже знают, а что ненужно, то отвергают? Ведь они хронически и безнадёжно больны гомеостазом, который отталкивает всё то, что подступает к человеку извне, нарушая его душевный комфорт. А потому я и заболел «детской болезнью» — своей надеждой на то, что услышать меня способны только дети, подобные Диане Анкудиновой, которые ничего узнать ещё не успели. Лучше, ещё в грудном возрасте, чтобы первыми их словами были ни мама с папой, а энергия и эволюция форм её жизни.

Однако я не столь талантлив, чтобы описать свой мир в понятных для детей сказках, хотя и уверен, что это возможно. Но, если я исчерпаю все другие пути, и, при том, ещё останусь живым, мне всё же придётся испытать и этот путь.

Вот смеху-то будет. Обхохочешься. Сказочник, понимаешь! От токарного станка и топора!

А пока мне ничего не остаются, кроме того, как попросить вас довести до своих детей то, что я написал здесь, если вы это прочтёте, конечно, но в оригинале, без своей интерпретации и адаптации, даже если вы сами сочтёте это для себя неинтересным, ибо не дающим вам практической пользы для вашей личной прагматичной жизни, в которой вы сами себе короли. А то, знаю вас таких: наадаптируете всяко-разного, что сам Чёрт ногу сломит. Но то, что здесь написано, это не просто о жизни вообще, хотя эта тема, сама по себе, необъятная, и мне абсолютно понятная, чему в основном и посвящён первый том эссе. Это и о жизни нашей страны в условиях её заболевание пандемией либерализма, из которой есть только два выхода: распад и смерть государства вместе с русским народом, или изгнание её из себя в Северный ледовитый океан поганой метлой, чем чистят только нужники.