Конспекты поздних времен

Сергей К. Данилов

Книгу Судеб пишут сами люди, однако частенько в дело вмешиваются посторонние силы: то ли из недавнего прошлого, то ли из нескорого будущего.

ГЛАВА 6

Городской шахматный клуб представлял из себя длинную, узкую, пыльную комнату, в которой у одной стены располагались сдвинутые в ряд столы. За столами напротив друг друга сидели молчаливые трезвые мужчины разных возрастов глядя на доски с фигурами, и после каждого хода громко, с размаха стучали по кнопкам шахматных часов. Те, кто не играли, молча стояли рядом наблюдая. Комментировать партии во время игры запрещалось уставом клуба.

Егоров надменно осмотрел публику и произнес, обращаясь к Криницыну:

— Я тебе сейчас наглядно покажу, кто такой есть барабашка — Або Цифал!

— Ради бога, не выпендривайся, — успел шепнуть ему Макс.

— Товарищи, внимание! — не реагируя на шепот в спину, громко и развязно обратился любитель точных наук к присутствующим. — Я тут по случаю, так сказать проездом, и хотел бы сыграть партийку с вашим местным сильнейшим шахматистом. Могу на интерес, могу бесплатно. Моя фамилия Егоров. Со мной секундант, прошу любить и жаловать.

И вытолкнул Макса перед собой. Так некстати оказавшись на всеобщем обозрении шахматной общественности, Макс вдруг заметил в углу профессора Щура, отчего давно нестриженные волосы на глупой голове зашевелились сами собой. Профессор был в обычном костюме с лоснящимися локтями, в котором он и лекции читал. Мизерные за толстыми стеклами черепаховых очков глаза глядели на Макса без всякого выражения. «Кажется, не узнал, — отлегло от сердца в первый миг, но тут же Криницын понял: — Завтра точно узнает!».

Присутствующие восприняли явление Егорова без должного энтузиазма. Некоторые наглые личности и вовсе не соизволили оторвать глаз от своих облезлых деревянных фигур: как сидели, так и остались сидеть, может чуть поморщились, тем более, что по соседству с бассейном «Труд», в котором ютился клуб любителей древней игры, располагался летний городской сад с колесом обозрения, качелями и многочисленными жёлтыми бочками пива вдоль главной аллеи. И в том замечательном городском саду с посетителями частенько случалась обычная оказия, что у них на самом интересном месте заканчивались финансы, после чего некоторые, особо сообразительные, забегали к шахматистам в надежде сыгрануть партийку-другую на деньги, дабы восстановить свои покупательные способности.

Чувствуя, что объявление не произвело нужного фурора, бывший инвалид решительно повысил ставки:

— Я забыл сказать, между прочим, моё спортивное звание — гроссмейстер!

Тут уж все без исключения посмотрели на новоявленного гроссмейстера и ощутимо вздохнули. Вошедший был коренаст, имел мозолистые клешни, проблесков высшего интеллекта не читалось в требовательных рыжих глазах. Более всего он как раз соответствовал портрету среднестатистического посетителя горсада, который приняв некоторую дозу, вошёл в раж, но дефицит наличности сильно мешал дальнейшему весёлому времяпровождению. Вахтера клуб не имел, посему худосочным шахматистам приходилось самим держать оборону.

— Проходите сюда, гроссмейстер, — раздался скрипучий голос Щура. — Я кандидат в мастера. Может быть, Левинсон подойдёт сегодня, но пока его нет. Левинсон — чемпион области. Лучшего, уважаемый гроссмейстер, на сегодняшний день, мы вам предложить вряд ли сможем. Предупреждаю сразу: на деньги у нас в клубе играть запрещено. Если согласны просто так, милости прошу за мой столик.

— У меня просто руки чешутся, — сказал Егоров. — Я нынче в такой форме, что самому Каспарову в два счёта надрал бы уши.

— Не люблю сослагательных наклонений, — буркнул Щур, которому достались белые фигуры.

Егоров наконец угомонился, расселся поудобнее, и быстро задвигал пешки, почти не глядя на доску, зато свойски подмигивая Криницыну, который, стараясь не афишировать себя, скромно держался в сторонке, поворачиваясь к Щуру исключительно профилем с затылочной стороны. Щур также быстро отвечал поначалу, затем вдруг надолго задумался и на тридцатом ходу сдал безнадёжную позицию, что вызвало у присутствующих лёгкий шок.

— Видал, как я кандидата разделал? — громко спросил Егоров Макса. — Как бог черепаху. А ты не верил. Иди теперь, смотри.

— Ладно, ладно, верю. Пойдём отсюда, — пробормотал Макс, жалобно оглядываясь на спасительную дверь.

— Нет, вижу, что не веришь, Фома ты неверующий. Эх, раз такое дело…

Тем временем любители древнейшей игры повскакали из-за столиков, все как один столпились вокруг ошеломлённого быстрым проигрышем профессора, разбирая партию, громко заспорили друг с другом. Ни Егоров, ни Макс не понимали из-за чего разгорелся такой сыр-бор, надсадно морщили лбы и помалкивали, причём Макс нацелился сматываться независимо от желания бывшего грузчика, и даже успел сделать три незаметных шажка в сторону заветной двери. Его придержал за руку лохматый очкарик:

— Он действительно гроссмейстер? Может быть, международный мастер, а?

На что Криницын лишь снисходительно улыбнулся. Очкарик отошёл на цыпочках. Как-то весьма скоро прибежал чемпион области Левинсон, у которого оказались большие, розовые, смешные для чемпиона уши, а лицо напоминало добрый сибирский пельмень. Он приветливо улыбался.

— Здравствуйте. Левинсон. Буду рад сыграть с вами, гроссмейстер.

— Нет, — отказался Егоров, — не пойдёт такая канитель.

— Как нет? — с гомотопической простотой пельмень преобразовался в недоуменный вареник. — Позвольте… меня же специально для этого вызвали с кафедры по телефону. Или ваши планы… э… изменились?

— Точно. Изменились. Играю один против всех, не глядя на доски.

— Да у нас тут всего досок двадцать и наберётся, — ехидно заметил лохматый очкарик.

— Чего с вас взять, команды голоштанной. Двадцать, так двадцать, сеанс бесплатный, — нагловато усмехаясь, отбрил Сёма шахматную интеллигенцию.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Левинсон. — Что-то мне не верится, здесь всё-таки вам не Васюки. У меня большое сомнение… и фамилия ваша в рейтинговых списках не значится… Очень большое сомнение. Пожалуй, на подобных условиях я играть не буду. Я воздержусь.

Шахматный мир города воззрил на профессора Щура, который расставил фигуры и вежливо поинтересовался:

— Ваш ход, гроссмейстер?

— Е2-Е4, — гаркнул Егоров.

Прочие тут же бросились занимать столы, чуть не сшибив с ног Левинсона, спешно расставлять на досках фигуры. Чемпион области нервно ходил кругами по комнате, ускоряя движение. Потом вдруг набросился коршуном на случайного мальчишку, возмечтавшего сразиться с приезжим гроссмейстером, зашипел гусаком, выкинул за вихор и уселся играть на его место под номером семнадцатым.

— Лекцию читать будете о развитии шахматной идеи? — полюбопытствовал всё тот же дотошный лохматый очкарик.

Егоров стоял лицом к окну, скрестив руки на груди, в любимой позе знаменитого корсиканца перед очередной битвой за передел мира, спиной к аудитории, страстно жаждущей его крови.

— Какая доска?

— Седьмая, гроссмейстер.

— Седьмая доска получит мат на… тридцать седьмом ходу, — объявил Семён Егоров, не повернув головы.

Макс увидел, как лохматый и Левинсон быстро поменялись местами. Но ничего не сказал, ему стало интересно. Через два часа шахматные сливки города были отвратительно и безжалостно смешаны с бытовыми отходами. Мастер спорта Левинсон получил мат на тридцать седьмом ходу, как и было обещано его доске. Он хотел увильнуть, сдаться на тридцать пятом, однако любопытная шахматная общественность принудила доиграть до конца из чисто теоретического любопытства. Кому из идолопоклонников не хочется иной раз под горячую руку макнуть мордой в грязь верховного божка?

Никто даже не пытался оправдываться, ссылаясь на зевки. Потный Семён по-прежнему стоял у окна, сцепив руки на груди мёртвой хваткой:

— Устал, будто вагон мебели разгрузил в одиночку, — сказал он Максу. — Ну, как?

— Феномен, — Макс стряхнул невидимую пылинку с пиджака Егорова. — Эх, надо было платный сеанс устроить, столько денег потеряли, страшно подумать…

В этот момент в клуб вошел знакомый Макса по общаге вечный студент Феофанов, оглянул присутствующих раскосыми от пива глазами.

— О, привет Крынка! — воскликнул он чересчур радостно для шапошного знакомства. — Тоже решил в шахматишки срезаться?

Чисто по-английски, не прощаясь, Макс направился к выходу, Егоров за ним.

— Что-то тут не чисто! — опять заподозрил Левинсон, глядя им в след боком, по куриному.

— Гипноз! — воскликнул профессор Щур, — я понял, над нами экспериментируют. Держи их!

— Какой гипноз, Александр Трифоныч, вот записи всех партий.

Однако у гроссмейстера с подручным не выдержали нервы, они ускорили шаг. Выскочив на улицу, позорно бежали. Профессор храбро бросился в погоню, чувствуя приближающийся приступ астмы, он тяжело, с хрипом дышал, но неотступно держался следом.

На город спускался прохладный вечер. Верхи тополевых крон на улице вольного лондонца Герцена зашумели на ветру, навевая тревожную мысль о том, как много западного присутствует в азиатской Сибири. Сбивая со следа профессора, Макс кинулся не в сторону общежития, а сразу взял налево, и, проскакав шумным галопом метров семьдесят, не оборачиваясь, свернул на уходящую вверх к горизонту улицу имени Виссариона Белинского, где никогда не ступала нога сурового критика с грозным именем-отчеством. Ботинки гроссмейстера тяжело бухали сзади.