Черный треугольник

Сергей Зверев, 2022

1930 год. В стране идет коллективизация, которая встречает ожесточенное сопротивление контрреволюции, не брезгующей открытым террором и кровавыми оргиями. Сашка, молодой сотрудник ОГПУ, такой мистический ужас испытал впервые. По наводке осведомителя Пономаря пошел он с напарником на заброшенный винный склад брать спекулянта. А нашел посреди зала разложенный в форме звезды труп молодого человека с торчащим в груди кинжалом. Но самое жуткое заключалось в том, что безжизненное тело располагалось строго в центре начертанного чем-то, весьма похожим на кровь, треугольника. Не теряя времени, оперативник помчался к осведомителю, чтобы выпытать у него все подробности: с кем должен был встретиться спекулянт, какой товар отдать. Встретились они в тихом месте, но не успели перекинуться и парой слов, как раздалась оглушительная стрельба, и сраженный пулей Пономарь рухнул замертво. И тогда понял Сашка: с этой минуты его жизнь в руках кровожадных и предельно фанатичных убийц-сатанистов.

Глава 9

Штаб нашей небольшой группировки располагался в Нижнереченске. Пару лет назад поселок городского типа вырос в статусе в ранг города, но все же больше походил на поселок — жалкая одноэтажная застройка, заборы и плетни, сады и огороды. Жил городишко в основном за счет речного порта, небольшой мебельной фабрики и еще нескольких небольших предприятий. Хотя изначально здесь и концентрировалась верхушка антисоветского заговора, но сейчас сюда восстание не докатилось. Да и перспектив оно тут не имело бы — народ в районном центре по большей части рабочий, ему не до крестьянских бунтов.

В административных и общественных зданиях, в заводских конторах разместились штаб борьбы с бунтом, прибывающие войсковые подразделения и сотрудники различных ведомств. Поликлиника была превращена в лазарет, куда доставляли раненых — наших бойцов, противников и просто невинно пострадавших.

В этом лазарете я увидел хирурга, взатяг курящего на крыльце папиросу. Мы церемонно поздоровались. Яцковский опал с лица, взгляд у него был отсутствующий, но глаза наполнились радостным лихорадочным блеском, когда медсестра прокричала:

— Вениамин Ираклиевич, у нас очередной пациент!

И он резко сорвался с места. Было видно, что человек не спит, не ест вовремя, работает на износ и всему этому счастлив.

Другой мой знакомый — Идеолог — со своей свитой обосновался вполне комфортно в здании школы. Оттуда он, как Наполеон, взмахом руки отправлял подчиненных ему агитаторов на идеологический бой — в освобожденные села. Да и сам не стеснялся съездить в растревоженное осиное гнездо и выступить перед народом с зажигательной речью. Это дело он знал и умел.

При отделе милиции имелось несколько камер для временно задержанных и арестованных, но, конечно, наплыв такого количества новых постояльцев они выдержать не могли. Арестовано уже было больше двух сотен человек. Потому несколько зданий на юге города в припортовом районе — склад, нэпманский лабаз, строящаяся картонная фабрика были определены для их содержания. Так появился целый арестантский квартал.

В этот арестантский квартал доставили и мы своих пленных с Лебяжьего. Со старшим Агафоновым я так и не успел обстоятельно переговорить. Лишь закинул вопрос про сына, получил в ответ гордое молчание и понял — орешек крепкий, его стальными щипцами давить надо.

Да и не до него было. Когда пожар вокруг, все для тебя меняется, в том числе приоритеты. Надо тушить огонь и спасаться, а не по заведенной привычке разогревать чайник, резать бутерброд и выкуривать сигару. Ситуация чрезвычайная, не до старых дел, числящихся в твоем производстве. Вот только старые дела имеют особенность никуда не деваться, и к ним все равно придется возвращаться.

Что касается работы с бунтовщиками, то ее был просто завал. Бесконечные допросы, когда перед глазами рябит бескрайняя чреда лиц, и начинаешь теряться, кто же тебе что сказал. Выявление и изоляция зачинщиков. Документирование преступного поведения подозреваемых. То, без чего настоящая чекистская работа невозможна. Долго, нудно, кропотливо, утомительно, зато в итоге перед тобой предстает полная картина, и каждому классовому врагу воздается по заслугам. А «заслуг» у мятежников было немало. Одни вырезанные сельсоветы и убитые учителя с медсестрами чего стоят.

Занимая села и объявляя мобилизацию, бунтовщики набирали людскую массу. Сперва их было не больше двух сотен человек, через пару дней уже семьсот, а сейчас количество подбиралось к тысяче. Вот только с вооружением дела у них обстояли неважно. Часть архаровцев имели винтовки, гранаты, револьверы, шашки из заранее припасенных «Крестьянской вольностью» запасов, а также появившихся после нападений на пункты милиции, военизированные организации. Но у большинства народа были только охотничьи дробовики. А у многих так и просто палки, вилы, топоры.

Передвигались бандиты довольно быстро. Везде изымали лошадей, телеги. Набирали запасы, а иногда просто грабили «большевиков и их приспешников», в которых записывали произвольно кого вздумается, и часто расправлялись жестоко — топориком по голове, засов задвинуть да подпалить запертый сарай. Чего не сделаешь ради народной воли!

Первые дни казалось, что мы с нашими наличными силами, особенно учитывая большие территории охвата, необходимость рассредоточения бойцов, не справимся с этой растущей лавиной. Но я уже имел кое-какой опыт и знал, что страхи эти излишни. Проходил уже такое и в Тамбове, и когда стажировался в специальной группе ОГПУ, заточенной как раз на подавлении мятежей. Потому что повстанцы, особенно из крестьянства, всегда будут организованы и вооружены хуже регулярных войск. А еще вечный вопрос дисциплины, когда каждый архаровец творит, что ему нравится, а не то, что надо. Тем более, как всегда в таком кровавом загуле, в рядах мятежников процветали ощущение вседозволенности и повальное пьянство. Винные склады атаковались в первую очередь. И тогда допивались до свинячьего состояния не только простые мужики, а даже старообрядцы, у которых в обычное время на спиртное строжайший запрет.

Так и получалось, как я просчитывал. Восстание ширилось, но вместе с тем теряло твердость, единство и все больше напоминало размазанную по котелку кашу. Им бы надо в единый кулак собраться, да план подробный составить, да порядок в своих нестройных рядах навести. Успеха, конечно, не достигли бы, но головной боли прибавили бы нам сильно. Однако предводителями овладела иллюзия, что успех в том, чтобы поднять на дыбы как можно больше народу. А там хоть трава не расти. Эх, крестьяне, они и есть крестьяне.

В общем, распространялся бунт, как чума. И, как с чумой, главный метод борьбы — это качественная изоляция. Вот и старались изолировать мы лиходеев, как могли — перекрывали дороги, отбивали у них села. Преследовали. И бойцов нам страшно не хватало, даже с учетом мобилизованных в отряды самообороны лояльных советской власти местных жителей и активистов. Нормальных людей, не поддавшихся общему психозу и видевших, куда мятежники тянут крестьянство и какие порядки заводят, было все же большинство, хотя и не подавляющее.

Наша оперативно-следственная работа приносила свои плоды. Помимо протоколирования бесчинств восставших, мы постепенно восстанавливали схему подполья в других местах, которые еще не горели, но которые контрики намеревались запалить в ближайшее время. В райцентре, в больших селах проходили аресты. Заодно мы загребали всех находящихся на оперативном учете противников советской власти. Изымали оружие. И опять допросы, показания. И снова тягостные мысли по поводу того, насколько крупную контрреволюционную сеть мы проморгали.

Дни шли за днями в непрекращающемся напряжении. Но обстановка постепенно менялась. После нескольких ощутимых ударов по мятежникам их боевой дух начал стремительно рушиться. Да и с идеологией у них все было не так радужно. Против кого воевали — это крестьянам объяснили. Против колхозов и хлебозаготовок. А вот за что воевали и как будет выглядеть их победа — тут уж большой туман и еще большие терзания. А еще часть народа, протрезвев и скинув окутавший их дурман толпы, начинала прикидывать: а что же за их подвиги причитается? И ничего, кроме расстрела, в голову не приходило. Поэтому многих посетила самая здравая в таком положении мысль — пора бежать.

Местами повстанцы отступали. Местами дезертировали. Потом началось общее паническое бегство. Кто просто бросал оружие, кто прятался по домам и затаивался, кто бежал в леса. Восстание было деморализовано.

Бои были порой кровопролитные. Но всегда поле боя оставалось за нами. И вот настал долгожданный миг — последний организованный отряд повстанцев, не более полусотни человек, окопался в селе Тимофеево, куда я и отбыл вместе с бойцами войск ОГПУ.

Начали штурм мы на рассвете и уже к полудню заняли фактически все село, взяв в плен пару десятков бандитов, перебив столько же.

Последние повстанцы засели в белоснежной Свято-Троицкой церкви с золотыми куполами и создавали нам немалые проблемы. Там враг установил пулеметную точку. Оттуда и шпарил по нам «максим» — и где только взяли его, гады, вещь-то дорогая и редкая. И патронов было в достатке — лупили не жалея и достаточно умело.

Мы скрывались во дворах и за домами. И никак не могли подойти к церкви.

Командир отряда ОГПУ, усатый, тертый мужик в кожаной куртке и кожаной кепке с красной звездой, попытался показать пример и попробовал собственноручно снять пулеметчика из винтовки. Но далековато было. Промазал и страшно обиделся:

— Вот ведь сукины дети! Прячутся, как тараканы в щелях!

— Дай-ка я попробую. — Я взял у него «мосинку».

Командир скепсиса не скрывал:

— Ну, давай, уполномоченный, покажи, что вас не только дела подшивать учат.

Да, учили меня многому, притом учила больше война. Это как научиться однажды плавать — навыки никуда не деваются. Я умело скользил между укрытий, прятался за складками местности и строениями. И наконец присмотрел за поленницей удобную позицию, достаточно близко к церкви. Теперь надо было перевести дыхание, чтобы руки не дрожали. А там можно и заявить о себе со всей свинцовой категоричностью.

Противник заметил какое-то движение в моей стороне и высказал свое недовольство длинной очередью. Пули простучали по доскам сарая за моей спиной. Я замер, затаившись. Настала тишина. То ли позабыл пулеметчик обо мне, то ли ждет, когда я высунусь.

Я отполз немножко в сторону. Выглянул из-за поленницы. Вон пулеметное гнездо, в арочном окне под куполом церкви. Даже цилиндр ствола «максима» различим. И зеленый противопульный щиток.

Я поднял винтовку. Замер. Стал ждать. И когда в проеме появилась неприкрытая щитком голова пулеметчика, аккуратно нажал спуск.

Голова дернулась. Пулеметчик распрощался с жизнью. А я заорал что есть силы:

— Готов!

И пулеметчик готов. И я еще годен на что-то!

Главное, теперь не медлить и идти вперед. Враг лишился основного прикрытия. И мне теперь оставалось только контролировать, чтобы за пулемет не сел никто другой и чтобы не откатили пулемет на новую огневую точку.

Наши бойцы ринулись в атаку. Со стороны обороняющихся прозвучало еще несколько винтовочных выстрелов. Но атакующих не могло сдержать ничто.

Вскоре из церкви стали выводить пленных, картинно задиравших руки вверх и нарочито демонстрирующих свою покорность, — их было четыре человека, и умирать они как-то совсем раздумали. Перед ступенями церкви разложили в ряд тела погибших мятежников. Притащили и пулеметчика, который доставил нам столько неприятностей, ранив нескольких наших боевых товарищей.

— Экий ты везучий, — сказал командир отряда ОГПУ, глядя на меня, как мне показалось, с завистью. — Самого Тиунова шлепнул.

— Вот и конец «Крестьянской вольнице», — усмехнулся я, разглядывая человека, утопившего район в крови. Вряд ли он хотел вот так вот закончить свою никчемную жизнь. Вынашивал планы, надувался от самомнения, злобы и самодовольства, считал, что вершит людские судьбы. Это страшно притягательный наркотик — иллюзия вершителя судеб. Ну и в конце концов его судьбе подвел итог мой выстрел из «мосинки». Только я себя вершителем не считаю. Так, инструмент возмездия и средство наведения справедливости.

С задачей мы справились. Правда, останется зачищать много концов, выносить приговоры, искать сбежавших. Но это уже меня не будет касаться. Не моя линия — есть кому с этим работать.

А на мне висит дело сектантов. И я намерен теперь, переведя дыхание, начать тянуть ниточку. То есть допросить старообрядца Пантелеймона Ивановича Агафонова…