Таежный спрут

Сергей Зверев, 2010

«Бастион» – тайная полувоенная организация, противостоящая правящей в стране коррумпированной группировке «Орден». Дина Красилина, секретный агент «Бастиона», под видом журналистки отправляется на задание. Вертолет, в котором она летела, совершает вынужденную посадку в тайге. Спасаясь от вооруженных бандитов, Красилина теряется в тайге и набредает на какие-то жилые строения. Там ей удается подслушать разговор о некой базе, на которой готовят зомбированных «суперсолдат». В одном из говоривших Красилина узнает начальника дальневосточной группы «Бастиона» и понимает, что щупальца «Ордена» уже проникли в «Бастион»…

Туманов П.И.

Годы не старили его. По крайней мере не портили. Седина в голове — не худший результат пятилетней работы на «Бастион». Первые клочки ее он обнаружил в шевелюре пять лет назад — когда спецназ выдернул его с Динкой из объятий лаборатории Ордена. Он стоял перед зеркалом и удивлялся — надо же, какая солидность. Бриться наголо не стал. Его и двухцветным полюбили. Он смеялся — самое приятное в жизни знакомство в самом неприятном для этого месте. Оборвалось все просто и решительно. Смена власти, грядущая облава на ЦИОМ «Новое время» — и Туманов в последний день выводит Динку из-под удара. «Зеленый коридор» до Праги. Тоска в голове — еще зеленее. Пять лет в этой самой тоске, да еще под «легендой». Седина с висков перебралась на макушку. Не хватало чего-то его голове. О смерти не думалось — вот и остался жив. И о закалке речь не шла — он становился равнодушным. Бегство из родного города, чекисты на хвосте, жизнь в глуши и… отмороженные каратели, кромсающие сонных поселян. Он не плакал от горя, когда погибла приютившая его женщина. В полном равнодушии, сжав зубы, сжигал колонну грузовиков, доставивших вояк на место развлечения. Шпиговал свинцом необученных часовых… Добрался до столицы, связался с «Бастионом». Историческая миссия по ликвидации «орденоносцев» — дело доброе, но повод ли чувствовать себя польщенным? Без эмоций смотрел он на мертвые тела «кукловодов» и на то, как над Москвой занимается рассвет — первого дня без «патриотов». Дикая усталость придавила прессом, он вылез из машины у ларька — водки выпить. Невозможно работать в трезвом виде. А когда взорвался его автомобиль, заминированный чуткими коллегами, Туманов уже выпил. Пришлось поздравить себя: воздержание от алкоголя, возможно, и полезно для здоровья, однако крайне опасно для жизни. Не стоит злоупотреблять им — воздержанием.

Он бежал от друзей, бежал от врагов, от самого себя, от пули, которую чуть не послал себе в лоб, пребывая в полной безысходности. Слава богу, есть еще в наших поселениях женщины, источающие тепло и готовые пригреть небритых мужчин с печальными глазами. Они не задают лишних вопросов и делают вид, будто не оценивают свои приобретения…

Он отсиживался, уйдя на дно. Сообразили ли «братья-коллеги», не пожалевшие ему взрывчатки, что он жив? А если да, то станут ли искать пропащего в условиях неразберихи так называемого мирного перехода власти? С одной стороны, могут махнуть рукой: дело сделано, а победителей не судят. Кому интересны «тайны мадридского двора», если нет никакого двора? Но, с другой стороны, что он знал о планах «Бастиона»? Информация, которой он владел, при умелом применении могла стать убойной силой. Собирается ли он ею воспользоваться? Сомнительно. Но не хочет сегодня — захочет завтра. А этого «отцы-благодетели» не могли не понимать. Зачем им рисковать, когда достаточно напрячься и найти иголку в стогу? Берешь обычный магнит…

Оттого и прятался, с головой уйдя в деревенский быт. Латал дом, пристраивал кухоньку, гонял местных «удмуров» с огорода. Через неделю свыкся со своим положением, через месяц привык, через другой прикипел — и к речушке за огородом, и к девчушкам-погодкам — Танечке и Галечке, и к Валентине, сияющей от радости, что есть у нее отныне такой мужик, с которым хоть куда — и не пьет, и не бьет, и не стареет. И в хозяйстве с ним легко, и в постели…

К исходу третьего месяца, на святки, все рухнуло — разом, как не бывало.

Он вошел в дом, красный с морозца, усыпанный снежком, но довольный — ходил на дальнюю околицу к деду Ковригину, договорились с дедом — достроит ему амбар за три мешка картошки без обмана, — а то Валюша мало накопала в сентябре, съели уже. Хотел похвалиться, да не успел.

Все четверо сидели за пустым столом. Растерянная Валентина, девчата — непривычно тихие, а четвертым — какой-то дохлый шкет в фуфайке и бледный, как из гроба. Он старательно прятал глаза. «Не соперник», — определил Туманов, настороженно озирая впалые щеки и изогнутые колесом ноги под столом.

— У нас гости? — предположил он.

Мужичонка сделался совсем мертвым. Сидел, словно в отрубе, и грязным пальцем ковырял стол.

— Пашенька, а это Шура мой приехал… — прижав руку к сердцу, еле выговорила Валентина.

— А он… — начал было Туманов, и осекся. Понял.

Тему мужа старательно избегали. Девчонки про отца успели забыть, да и сама Валентина, если честно… Насколько Туманов был посвящен, его взяли пару лет назад. Бывший учитель истории в Ижевске, в период последнего генсека — невезучий коммерсант, в эпоху Борискиного царства — горе-фермер — на кой он сдался националам? Говорили, много болтает. Может, и так. Как правило, из лагерей не возвращались. Гноили в них, в отличие от сталинских зон, не столь массово (не успели), но качественно. Поэтому возвращение мужа как-то не предугадывалось.

Ситуация, конечно, острая. В чем-то даже не без юмора. Треугольник любовный. Но какой-то кособокий.

— Я понял, — сказал Туманов и не узнал свой голос. — До утра можно пожить?

— Что ты, Пашенька… — испугалась Валентина. — Это же твой дом… — И вдруг заломила руки, заревела в полный голос, а за ней, не понимая, в чем дело, курносики Галюшка с Танечкой, — они во всем копировали мамку (а последнее время — и Туманова, важно надувая щеки и ходя, набычившись). Валентину можно было понять: угодить в такой переплет — это не ослу Буридана меж двух стогов. Эх, ты, жизнь косолапая…

«Откинувшийся» супруг быстро глянул на жену, потом, еще быстрее — на Туманова и зарылся впалыми щеками в ладони, заохал с туберкулезными прохрипами.

— Не трусь, дядя, — строго сказал Туманов. — Моряк ребенка не обидит. Не тот я фрукт.

Он ушел рано утром. Надел свою кожаную курточку не по сезону, пересчитал на дорожку наличность за подкладкой. Рублей оставалось мало, баксов — те же триста, что и в октябре (не истратил, неужто предчувствовал?). Уйти без помпы, впрочем, не удалось. Валентина в старой шубейке на ночную сорочку погналась за ним, зажала за оградкой.

— Паша, Пашенька… — бросилась на шею, стала давиться слезами, вцепилась мертвой хваткой, как в собственную вещь, заголосила, словно он не уходил, а помер.

— Ну всё, всё. — Туманов оторвал ее от себя, оставил в снегу, а сам пошел по улочке — сам не зная куда. Хлопнула дверь, заревели девчонки. Не выдержав напряжения в затылке, он обернулся. Погодки, едва одетые, метались по крыльцу, норовя выскочить за ним. Бледный зэк в треухе хватал их за руки, они вырывались, он опять их хватал…

— Эй, дядя, не пускай девчонок! — заорал Туманов. — Ты мужик или сопля на ветру? Политический гребаный!.. Чтоб ты сдох…

Сплюнул и зашагал, не оглядываясь, увязая по колено в снегу.

Он уедет, он умчится…

Но куда он уедет? Располагая деньгами и документами эфемерного майора ФСБ Налимова (служба была реорганизована в АНБ — Агентство национальной безопасности), он совершенно не представлял, куда направить стопы. В столицу? На родину? В очередную шизофреническую глубинку?.. Шофер грузовичка за последнюю рублевую мелочь согласился добросить до Киргинцево — городка на трассе Кильзень — Большие Сосны. Злой и потрясенный, полтора часа он трясся в машине, тупо слушая, как ревет на все лады метель за окном. В Киргинцево на барахолке отоварил у местной фарцы две сотни баксов, разложил сотенные «националки» по карманам (в ходу еще были «керенки» НПФ с Иваном-«книголюбом», правда, втрое обессиленные) и, подняв воротник, побрел на автовокзал. На безлюдном пустыре, у останков когда-то замороженного строительства, его догнали трое. Он успел обернуться и отступить. Три хари, откровенно бандитские, наезжали без церемоний. Видно, сделка века на толкучке не укрылась от их внимания. И место для реквизиции они выбрали подходящее — в округе ни души.

— Закадрим малютку, — не то утверждая, не то раздумывая, пропищал тощий урка с сыпью на роже.

— Ты не понял, васёк, нет? Вытрясай кошель! — Второй, весь порезанный от залысин до челюсти, вел себя конкретнее, непристойностей не предлагал и держался как старший.

— А будешь петь, фраер… — Третий, выступавший посередине — крепкий малый с оплывшими глазами — выбросил нож.

Туманов отступал к руинам недоделанного строительства — положение для обороны представлялось неважным.

Туманов споткнулся — плита лежала под снегом, да и глаз на затылке он не держал… Двое схватили его за руки, вывернули.

— А ну обмацай его, — распорядился резаный. — У этого васька бабки в каждом кошеле. Сам видел, как он их туда толкал.

— Стоять, — оплывший поднес кончик «пера» к подбородку, руку потянул к карману.

В принципе, это было элементарно, как зайти за угол. Лохи есть лохи. Он и не думал вырываться. Вывернул корпус и плечи навстречу рябому. Урка не сообразил. Оплывший тоже не врубился, хотя и различил агрессивность, но не оценил ее заданности. Он сжал «перо», а сам качнулся корпусом. Того и надо. Правая нога, уже свободная от веса тела, пошла вверх. Классика — это в челюсть, но до челюсти он сегодня не достанет: практики маловато, и противник слишком близок. Всадил стопой в нижние ребра. Под их хруст почти одновременно пошел на дальнейший разворот. Оплывший убрался.

— Цыпа, дай ему кесаря! — взвизгнул старший, заводя руку Туманова высоко за спину.

Рябой ослабил хватку, но «выкидыш» выхватить не успел. Туманов ударил головой — в нос. Опять хруст — на сей раз слабых хрящей. Попутно движение ногой, опять правой — задний удар по коленке старшого. Бабский визг, слезы… Че, парни, не канает масть?

Двое загибались от боли, третий пришел в себя.

— Па-адла!!! — брызжа кровью из перебитого носа, рябой бросился к Туманову с ножом. Тот отбил правой — нож взмыл в небо, — схватил ублюдка за шиворот, доламывая руку, и со всей мощи швырнул тщедушное тельце на прутья арматурины, торчащие из бетона.

Нечеловеческий рев огласил окрестности. Прут пробил грудину. Рябой повис, как шмат свинины на шампуре. Он пытался освободиться, извивался ужом, но никак: рифленая арматурина сидела в нем прочнее гарпуна. Рябой захаркал кровью, закатил глаза…

— Кому еще ласты склеить? — Туманов развернулся и побрел к тем двоим, дуреющим от боли. Старшого успел достать. Вопль «Не надо!» только усилил его ярость. Чавкало закрой, скотина… Он понимал, что ведет себя как животное, но не мог остановиться. Вот они, козлы отпущения за все его беды и неурядицы. Спасибо боженьке, что послал их. Поклон ему нижайший… Атакующий удар сломал вторую коленку. Резаный рухнул лицом в снег, зарыдал, как ребенок. Третий — со сломанными ребрами — озираясь, закрывая лицо руками, заковылял прочь. Не выдержал, заскулил от страха и, превозмогая боль, побежал…

Туманов не погнался за ним, забил на подонка. Через час он сидел в салоне допотопного автобуса, направляющегося в Чур, а к вечеру уже лежал на верхней полке плацкартного вагона, ползущего в Пермь, ворочался, не мог уснуть. Видения из прошлого вставали перед глазами плотной стеной живых и мертвых. Одних он убил самолично, других убивал еще кто-то, третьи жили, и кабы с ними что случилось, он бы охотно наложил на себя руки… Еще вчера у него был дом, была женщина, которая любила его в любое время суток, были детки-дюймовочки, мирные «пейзане»-соседи. А теперь опять изгой, в душе пустыня… Жизнь не балует разнообразием. «Попечалься, — советовал внутренний голос, — до Перми время есть. А там начнешь сначала, будешь жить, что-то выдумывать…»

В Перми, злой, невыспавшийся, он пересел на владивостокский пассажирский. Кассирше его лицо в паспорте понравилось, не стала мучить вопросами. Поезд оказался помойкой на колесах. Смирившись, он опять забрался на верхнюю полку и сутки провалялся, таращась на бегущие за окном заснеженные пейзажи. Под ним менялись пассажиры, после бабок-поболтушек приходили угрюмые мужики с баулами; мужиков сменяли отпускники-армейцы, пьющие паленую водку и досаждающие почем зря. Ругались из-за билетов, из-за невыносимой духоты, превратившей вагон в ад. Подолгу стояли на полустанках, ожидая встречный. Умоляли проводника сбросить жар, а тот в ответ злобно кричал, что не может, потому что от перепада температур на морозе лопнет система, это знает даже младенец, и тогда вагон превратится в сугроб, а кому не нравится, пусть откроет окна, а если они не открываются, то он не виноват, сами виноваты, на такси надо ездить… В соседнем отсеке хором ругали власти, напротив охала бабка, спешащая к сыну на похороны. Бухтели вечно недовольные тетки-челночницы в грязных пуховиках… Основательно окунувшись в народ, он сошел в Энске и, слившись с толпой, побрел на переходный мост. Энск гудел, ничего ему не делалось. Термометр на площади показывал десять градусов ниже нуля — для января вполне комфортно. Бомжам — раздолье. Он не был здесь четыре месяца, но как ни вглядывался, не находил в облике города разительных перемен. Бродили милиционеры-срочники с собаками на поводке, темные личности в закоулках торговали «ширевом». Развалины кафе «Давай закусим», пережившего генсека, «доброго царя», но не пережившего патриотов, тоскливо взирали в небо.

Толпа на остановке, давя слабых, атаковала «Икарус»-гармошку. Скептически оглядев желающих уехать, Туманов пешком отправился на улицу Ленина.

На звонок никто не открывал. Он долго терзал его, затем развернулся и позвонил в квартиру напротив.

Из открывшейся двери высунулись две головы. На уровне жизненно важных органов — мохнатого среднеазиата с очаровательными клыками, повыше — потасканной тетки в бигудях и с прыщом на бороде.

— Девушка, вы мне не поможете? — вежливо осведомился Туманов.

«Азиат» зарычал.

— Помогу, — кивнула тетка. — Может, чаю? Фундук — фу!

— Спасибо, — Туманов сглотнул, — я на службе. — Вынул из кармана удостоверение Налимова и самоуверенно раскрыл. Все равно читать не будет.

— На службе, а не бреетесь, — укоризненно заметила «девушка».

— Вы правы, — согласился Туманов, — это упущение. Мне нужна Оксана Владимировна Волина из двадцать четвертой квартиры. Как бы узнать, где она?

— Она уехала, — поскучнела тетка.

— Куда?

— Я… не знаю.

— Когда?

— Я… не помню.

— Поточнее.

Не все ментовские повадки он похерил за годы нервотрепки. Иногда удавалось и создавать убедительный вид, и придавать весомость словам. В некоторых случаях это впечатляло.

— Она уехала, н-наверное, в сентябре, — вспомнила тетка.

— То есть вы лично видели, как она собирала чемоданы, грузила вещи в машину?

— Нет, что вы, — тетка стушевалась. — Я не видела, молодой человек… Просто пришел мужчина, такой, знаете, приятной наружности — вот как вы… Показал книжечку — вот как у вас… Задавал какие-то вопросы — я ответила… А потом он сказал, что Оксана Владимировна уехала, и если кто-то будет ею интересоваться…

У него не нашлось слов благодарности. Он махнул рукой и пошел прочь. Если тетка что-то и говорила вслед, он не слышал.

Через двадцать минут он стучал в другую дверь — звонок не работал. Открывшая женщина узнавалась с большим трудом. Когда двенадцать лет назад она выходила замуж за Лёву Губского, поглазеть на этот божий дар прибежала чуть не вся железнодорожная ментура — кроме тех, что дежурили и находились на задании (эти прибежали назавтра). Теперь время уничтожило даже то положительное, что сохранялось полгода назад. От красоты остались большие глаза цвета бирюзы и завитки кудряшек на лбу. В остальном Светка напоминала рыхлую, плохо слепленную и неряшливую плюшку.

— Здравия желаем, — сказал Туманов.

О большом здравии речь, видимо, не шла. В руке у Светки дымилась сигарета.

— Ты живой, Туманов? — У нее и голос стал тонким, как сигарета, и бесцветным, как ее дым.

— Я живой, Света.

— А Лёвушка — нет…

Помолчали.

— Я не знал, Света…

Она отступила, подтянув дурацкие трико с проплешинами на коленях.

— Проходи. Только, знаешь, у меня не стерильно…

Он вошел. Из вежливости.

Состояние было омерзительным. Лёву убили в ночь, предшествующую его бегству из Энска. Выходит, когда он поутряне отбивался от чекистов, тот уже был мертв. А ведь по глазам было видно: предчувствовал… Ну почему из-за тебя мрут и пропадают люди? Лёва, Оксаночка, Анюта Россохина… После ухода от Губской он еще долго шатался по городу, роя ногами рыхлый снег. Побывал у конторы «Муромца» — за свечкой бывшего обкома. Обстановка не претерпела изменений. На горке высились элитные дома для «людей», чуть поодаль — массив для народа. Над свечкой гордо реял триколор — в здании размещалась временная администрация области (так она себя уважительно и называла: «временная»). У конторы, перед шеренгой разномастных джипов прохаживался молодой милиционер с кобурой — увы, не гигант мысли Костя Рогов. И табличку поменяли: в здании располагался уже не «Концерн «Муромец». Энский филиал», а «Временная Директория РФ. Комитет по госрезервам». Оттого и джипов слетелось несметно. Знают, где поживиться…

Он постоял на пригорке, выкурил сигарету. Наблюдал, как дворник орудует помелом, сметая с крыльца свежий снежок. Куда все подевалось? Гигантский концерн — отлаженный, исправно работающий механизм; не могли его растерзать и растащить по закоулкам. Для этого нужно быть настоящими вредителями. Новые власти на такой беспримерный шаг не пойдут — кишка тонка. Тогда где он? Под какое ведомство перетек, чем занимается? Производит ли наркотик? Ведь в «Муромце» не сплошь и рядом сидели враги (читай, зомби — «заминированные»). И не нужно было их истреблять. Кравцов покойный — не зомби («мертвяки» не воруют так красиво и с размахом), его замы не зомби — даже самые сволочные. Все руководство, со своими плюсами и минусами — Котляр, Барчуков, Туманов… никакие они не зомби.

Что вообще стряслось в стране? Первый месяц в деревне он принципиально воротил нос от новостей. Любой политик (или тусовка) — понятие сволочное, их говорильня — развесистая клюква; сей постулат, принимаемый им когда-то абстрактно, он кожей, горячей от пламени взрыва, ощутил на себе в полной мере. Какая разница, чем кончится? Человек существует для себя, себя он должен кормить и радовать, а добрая сила, тобой руководящая — она тебя же и погубит. Так что тлей понемногу. И не планируй никогда на завтра то, что можно вообще не делать.

Но помалу, по мере прихода в себя, он стал интересоваться. Иногда включал приемник, несколько раз ловил по телевизору искаженный Ижевск (на вновь заработавшем ретрансляторе параллельно вещанию штопали заплаты) и волей-неволей был вынужден признать: новые власти, ангажированные «Бастионом», со скрипом пытаются вернуть страну к положению статус кво. Хоть что-то из обещанного выполняется. А это если и не прогресс, то уже сдвиги.

Людей, правда, при этом в упор не замечали.

Вор в законе Жлыга, он же Шнобарь Виталий Григорьевич, недавно поел. Теперь сидел, развалясь, весь из себя — благодушие, и ковырял в зубах спичкой. В хате было прибрано. На полу дорогое покрытие, стены — под кирпич; в углу видак, компьютер. В чистом окне, на убранном от снега дворике — черномазая «Лянча» с фрагментом личного войска.

— Алмазно! — восхитился вор. — Персона нон грата! А мы и знать не думали, что счастье нам подвалит.

— Я сяду? — не стал скромничать Туманов.

Жлыга махнул рукой.

— Да не спрашивай, будь как дома. Ты какими судьбами, Туманов?

— Праху поклониться прибыл. — Туманов опустился в расслабляюще мягкое кресло. — Как здоровье драгоценное, Жлыга? Клиентура, делишки?

— Скрипим, Туманов. Доскрипываем, — Шнобарь ощерил недавно вставленные зубы. Месяцев семь назад у него таких не было — Жлыга не на царствии сидел, а сявкой был на подхвате и о зубах думать времени не имел.

— Как Крокодил? — поинтересовался Туманов.

— Ах, Крокодил, Крокодил… — Жлыга изобразил беспамятство. — А ты знаешь, Туманов, никак. Кранты Крокодилу. Помер.

— Сам, что ли?

Шнобарь сочувственно поцокал толстыми губами.

— Сам, Туманов. В деревеньку заехал, Киллерово называется.

— А Галеев?

— А обвенчали Галеева. Шесть лет полосатого режима со всеми причиндалами.

— За неправильную парковку? — удивился Туманов. В определенных кругах полосатой называли колонию особого режима.

— Гы-гы, — Жлыга оценил шутку. — За компанию… — И внезапно посерьезнел: — Всех сажали, Туманов. Ты вообще в курсе, что тут в ноябре творилось? Как эти козлы хватали братанов? И головы, как арбузы, летели, словно тут не наша территория, а бахча какая-то…

Туманов покачал головой:

— Бедненькие. Сопереживаю я вам. Ни хрена не знал, Жлыга. Я с гор спустился. Ты мне вот что скажи…

— Слышь, Туманов, а давай лучше в «белую березу» сыграем! — Шнобарь заржал, как конь. — Ты мне вопрос — я тебе: «белая береза», ты — вопрос, я — «белая береза»… И так, пока не проиграю. Сыгранем?

— Подожди, не гони порожняк, — Туманов поморщился. — То есть ты в Ленинке как бы за главного?

— Ну, как бы да.

— Я рад за тебя. А теперь скажи, мы с тобой собачились, когда ты у Гальяна в бригадирах бегал?

Шнобарь наконец соизволил нахмуриться.

— Тебе чего надо, Туманов?

— Я тебя сдал Гальяну, когда ты у него вагон с ширпотребом слямзил — от состава отцепил и по липовым накладным сплавил своим кладовщицам? Да только по ротозейству они осели отчего-то на складах «Муромца». Там и остались. Я хоть полсловом заикнулся?

— Ну, не повезло, — Шнобарь пожал плечами.

— А разве я вам не подкидывал информашку о «махновцах», гуляющих по вашей территории? Не предупреждал тебя с Гальяном о набегах на казино, бильярдные, на гриль «Магистраль»?

— А, я понял, — догадался Шнобарь. — Ты, Туманов, хочешь бабки с меня срубить. Ты чё, тупой?

— Кабы так… — Туманов оживился. — Мне нужны, Жлыга, бабки, работа, жилье и документы. Не сочти за хамство. Вот никак не пойму, почему я не сдал тебя ментам, когда вы с Обжорой замочили двух залетных придурков из Кемерово. Они, кажись, ворованную фуру с оргтехникой толкануть хотели, нет?

Шнобарь захохотал.

— Ну ты и приколист, Туманов. А давай я тебя грохну, а? На хрена ты мне такой умный сдался?

Туманов небрежно отмахнулся.

— Дело хозяйское, Жлыга. Мне по-всякому непруха. Друзей нет, квартиру потерял, с властями — непонимание. Хочешь верь, хочешь не верь, Жлыга, а приплыл я. Последняя сотка баксов за пазухой, и туши свет.

Шнобарь задумался. Почесал златую цепь на шее. Закурил из позолоченного портсигара и даже предложил собеседнику.

— Ко мне пойдешь работать?

Туманов решительно покачал головой. Но сигарету взял.

— Не, Жлыга, извиняй. Я не бандит, ты же знаешь.

— А чего хочешь? — авторитет недовольно подергал глазом.

— Во-первых, документы. Желательно не сильно липовые. Потом какой-нибудь угол на пару недель, баксов двести до получки; поищешь, да? Ну, и поспрашай там по своим информканалам: парень до сорока, интеллигентной наружности, бывал в передрягах. Работе в незаконных бандформированиях предпочитает работу в законных. А главное, в совершенстве владеет поговоркой «Кто бьет, тому не больно». Ну, ты понял. Подсобишь, Жлыга? Я тебе еще пригожусь — вдруг вырасту…

Жлыга развеселился. Погонял мульку про «строгую госпожу с богатой фантазией», которая «познакомится»; поизгалялся на тему «ищу парня до сорока для совместного похода на избирательный участок с последующим волеизъявлением в кабинке». Но обижать бывшего мента и аналитика не стал. Пожалел.

— Есть два кабака, Туманов. Один на Танкистов, «Греческая кухня». Так, ничего особенного. Найдешь, он где-то в подвале. Второй на клубе Чехова, называется «Старая площадь», там жратва получше. Поотирайся, поговори с людьми. Обстановочка, конечно, та еще: «кишмиш», промокашки, сосульки…

— Сосульки? — пробормотал Туманов.

— Гы-гы, — заржал Шнобарь. — Простейшие сосущие. Не ландыши, вестимо, в весенней Праге, гы-гы, но попадаются и ничего. Ты потусуйся. В «Греческой кухне» найдешь Арама Антониди, прохиндея старого, скажешь, от Жлыги, он смастерит тебе и фотку, и ксиву. В «Старой площади» побухти с барменом, Вадик, кажется. Тоже паренек компетентный.

— Не повяжут меня в вертепах-то твоих?

— Купленная территория, Туманов, менты туда не ходят. Слышал понятие: грамотный инвестиционный климат?.. Ну давай же, дружок, проваливай. Далеко только не пропадай. Про хату у Кашалота спроси, он тебя пристроит. А про наших зеленых друзей… Эй, Кашалот! — будто растекаясь по столу, гаркнул Шнобарь. — Баксы на бочку!..

Три дня он прожил в частном секторе у какой-то меланхоличной глухонемой бабки, ежеутренне выплачивая ей по сотенной «националке». Днем в тоскливой лени болтался по хате, курил без меры, вечерами просиживал в кабаках, потягивая пресную «марганцовку». Народ толкался самый разный. Были наркоманы со шлюхами, были джентльмены удачи не у дел, промышлявшие в поисках работы и от нечего делать закатывающие разгульные тризны. Иногда появлялись молчаливые личности в неплохом прикиде (про себя он окрестил их эмиссарами). Они шептались с барменом, бродили по залу. Иногда находили клиентов и подолгу общались в дальнем закутке, отгороженном от зала винно-пробочными шторами. Случалось, выходили довольные, случалось, не очень. Два или три раза цепляли Туманова. На одно из предложений он обещал подумать. Требовалась охрана на некое строительство в Болотном. Он поинтересовался, кого и зачем охранять. Бесцветная личность в кожаном зипуне вкрадчиво заявила, что ясность наступит на месте при подписании контракта, но деньги предложила немалые и условия проживания — просто курортные. «Шевели мозгой! — возопила интуиция. — Тебя продадут в рабство на сибирские плантации, и будешь до конца дней молотить задаром. Кто о тебе вспомнит? — ни жены, ни мамы…» Тем же вечером он дал себе зарок прежде думать, а потом делать, и немедля впалил все карманные деньги в «фугас» «Белого Бурбона» (явную подделку), которую благополучно и оприходовал. Надрался по-свинячьи. Как добрался до хаты, абсолютно не помнил. Весь следующий день промаялся в четырех стенах, изрыгая в «эфир» эфирные масла и матерки, благо старуха за печкой дальше уха не слышала. К ночи появился, как штык, в «Старой площади» — как всегда забил столик в углу и подал знак разбитным «морковкам»: не доставать.

Человек, подваливший к нему, носил бороду и очки.

— Присесть позволите?

Туманов с деланым безразличием обозрел новоприбывшего. На праведника субъект не тянул. Разве что на праведника, долгое время просидевшего в нефтяной скважине.

— Милости просим, — он придвинул к себе свой стакан.

— Вадик сказывал, вы работу ищете? — человек выразительно кивнул на стойку. Бармен Вадим — ушастый мальчишка в сером армячишке — обслуживал «голубоватую» клиентуру и косил глазом в их сторону.

— Без криминала. И с жильем.

— Документы можно посмотреть?

Туманов помедлил. Глаза незнакомца за стеклами очков были предельно спокойны.

— Прошу.

Он вынул мастырку, обошедшуюся ему у Антониди в сто двадцать баксов и восемь часов рабочего времени. Обрусевший армянин, смешно косящий под грека, не подвел, соорудил ксиву правильную и в срок.

— Неплохо, — незнакомец помусолил паспорт, глянул на свет. — Шумилин, стало быть, Сергей Андреевич. Экспертиза, конечно, похохочет, но, думаю, мы ее объедем.

Туманов молчал.

— У вас есть причины скрывать свою настоящую фамилию?

— Не криминального характера.

— Понятно, — человек вернул паспорт. — Меня зовут Валерий Игнатович, я представляю компанию «Сибеко», дочернее предприятие «Росгаза». Продолжать?

— Как хотите, — Туманов пожал плечами.

— Компании требуются неглупые порядочные мужчины, владеющие оружием, приемами рукопашного боя и имеющие опыт работы в охранных структурах. Желателен стаж.

— Поподробнее.

— Доставка грузов, охрана буровых, сопровождение руководителей компании, зачастую с членами их семей. Зарплата первые полгода — триста долларов плюс коэффициент и надбавки. Шестьсот с гарантией. С жильем туговато, но вопрос поставим. Если повезет, это будет комната в Северотайгинске.

Туманов скорчил недоверчивую гримасу.

— Вы так говорите, будто уже наводили обо мне справки. Для человека, впервые подошедшего к моему столику…

Собеседник перебил:

— Все правильно. Вас приметили пару дней назад. Бармен Вадим, которому были заданы наводящие вопросы, сослался на достойного господина по фамилии Шнобарь. Достойный господин не отказал в консультации, — тут собеседник не удержался от ироничной улыбки, — и представил вас таким, каким он вас видит. Получившийся образ провели по картотеке органов внутренних дел… не удивляйтесь, пожалуйста, компания «Росгаз» не видит в этом особых сложностей. Вы пропали без вести, не так ли? Да нет, не волнуйтесь, — увидев, что Туманов беспокойно шевельнулся, говорящий сделал успокаивающий жест, — органам совершенно необязательно знать, что в природе не существует Сергея Андреевича Шумилина. И нам это неинтересно. Мы ценим в людях совсем другие качества.

«Соглашайся, — клюнула в темечко интуиция, — это по твоей части». Интуиции он не особенно доверял. Штука сомнительная — сегодня играет на тебя, завтра — на дядю.

— Я согласен, — сказал он.

Незнакомец кивнул.

— Замечательно. И все же ночку подумайте. Работа тяжелая, график вверх тормашками. И места у нас, скажу вам по секрету, далеко не курортные. Это Сибирь, Сергей Андреевич, с ней не шутят. Лето у нас, конечно, хорошее, красивое, но больно уж снежное… — Незнакомец опять не удержался от улыбки.

— Я согласен, — повторил Туманов.

Человек продолжал улыбаться.

— Не надо спешить. Подумайте. Завтра в это же время мы с вами продолжим. Всего хорошего.

Он встал, аккуратно задвинул стул и, лавируя между столиками, быстро направился к выходу.

Туманов медленными глотками допил стакан с «марганцовкой».

Когда он вышел из бара, был двенадцатый час ночи. Мела поземка. Самое время нарываться на неприятности. Прохожих нет, фонари погасли еще при коммунизме. В районе капитальных гаражей на задворках клуба Антон Палыча на него напали четверо…

Он в любой ситуации старался быть начеку. Вот и сейчас… Но чтобы сразу четверо! Двое вывернули из-за оградки, еще двое покинули темень межгаражного пространства и пристроились сзади. Своеобразной площадкой для панкратиона стал пятачок между гаражами и оградой, плюс захламленная помойка прямо по курсу.

Соображать не было времени. Ситуация не та, что в Киргинцево. Тамошние забияки шли на гоп-стоп и «честно» предупредили о своих намерениях. Эти действовали безмолвно. Напали — защищайтесь, сударь. А откуда он знает, что у них: кастеты, шокеры, НРСы из комплекта «Выдра» (ножи разведчика стреляющие)? Он крутанулся на триста шестьдесят: мол, всех вижу. И чертыхнулся — ни черта он не видит. Четыре бесформенных пятна на снегу, и совсем рядом — вот они, щупальца тянут. Рассредоточились, нет чтобы в колонну по одному, да помедленнее… Уйди из толпы, не стой во всем этом — первое правило окруженного. Он вилял. Теперь помойка была сзади, он их отслеживал, а они сжимали круг, сходясь быстро и почти синхронно. Он отошел на два шага — черное пятно сзади ничем не отличалось от других, — ударил обратным круговым, продинамив грудину. Задний взвыл «апассионато», а Туманов дернулся назад и обманно — влево. Успел: кулак со свистом резанул воздух вблизи носа. Задний заваливался — не падай, друг; он схватил его за шиворот (курточка-то из кожзама, зябко, поди…), прикрылся, как щитом, швырнул на того, что справа. Да еще и пинка добавил под копчик — по-дружески. Двое встретились, но он уже не смотрел, развернулся, побежал на мусорку — заприметил там груду требухи — не то шкаф раскурочили, не то диван. Покопаемся… Вот уж воистину многосторонняя комбинация: доска, выдернутая из свалки, была слишком массивна, но воздух рассекла исправно: бегущий по его стопам по инерции влетел в зону поражения, вскинул руки, защищаясь, но все равно получил в торец и отвалил на сторону. Этот тоже выбыл: в голове его опилки…

Двоих он уломал — один по шею в снегу, другой на коленях и пытается приподняться. Осталось уговорить вторую парочку: та наступала с флангов, но уже как-то без азарта. Показалось даже, по принуждению. Второе правило: уничтожь слабого, а сильного оставь на десерт. Он швырнул доску в того, что казался мощнее (пусть отвлечется), а сам бросился на второго… и пропустил один прямой. В голове вспыхнуло. Кастетом шмальнул, мерзавец. Ладно, не шокером. В ответный удар он вложил всю свою злобу — врезал так, что кулак скрутило. И про второго не забыл, отслеживал краем глаза: тот уже набегал — провел удар грамотный и тонкий: ногой под корпус (как говорится, ниже пейджера).

Злоумышленник загнулся и заорал.

— Так, так, довольно! — Пятая фигура, хлопнув в ладоши, вышла из-за оградки. — Всем спасибо, все свободны!

Пошатываясь, побитая четверка послушно побрела прочь, а вместо нее в поле видимости появились еще трое.

— Да вы сущее дарование, Сергей Андреевич, — заявил потенциальной работодатель, подходя вплотную. — Можно сказать, вундеркинд. Немного потеряли форму, но в целом производите впечатление. Мне понравилось.

— Странноватый какой-то способ познания истины, — проворчал Туманов, потирая отбитый кулак. — Это что за трулялята на вас ишачат?

— А, шушера из бара, — бородатый махнул рукой. — За полтинник готовы себя покалечить. Забудьте о них, они просто мразь. Вынужден представиться вторично, Сергей Андреевич. Меня зовут Черкасов Валерий Игнатович, я являюсь заместителем начальника службы безопасности компании «Сибеко». Будете работать в моем подчинении.

С той поры прошло почти полгода. Он вновь матерел и набирался опыта. Параллельно с ним матерел и выходил из-под контроля государства, захватывая новые ключевые посты в дырявой экономике, и без того влиятельный монополист «Росгаз». Компании требовались люди. Люди сильные и грамотные, способные поставить на колени еще недобитую Сибирь, выкачать из нее все то, что не выкачали за сто лет технического прогресса. Их нужда была вполне объяснима. Происходил безжалостный, хотя и практически легитимный, захват конкурирующих предприятий — фактически нефтяная отрасль перешла в ведение «Росгаза» (битву за престол опустим), гранитовые, горно-рудные, золотодобывающие производства выводились из подчинения государства и местных властей, становясь «сырьевыми придатками» набирающего вес монстра. Через подставных лиц прибирались к рукам городские, далекие от добывающих предприятия, меняли хозяев лесозаготовительные комплексы, комбинаты пищевой промышленности, животноводческие хозяйства. Добыча алмазов стала компетенцией «газовиков»: мировая корпорация «Де Бирс» — империя Оппенгеймеров — поддерживая санкции ООН против «бессмертной» УНИТА, запретила вывоз алмазов из Анголы. А за компанию — практически из всей Африки. Что немедленно привело к росту цен на необработанные алмазы и, как следствие, — к разгрому администрации компании «АЛРОСА», переподчинению и бурному всплеску работ — да не в одной лишь Якутии, а по всему неосвоенному Северу, где алмазов тьма, а проблема лишь в том, как их достать.

Откуда брались на это деньги, мог поведать один «Росгаз». Но он помалкивал, а власти не настаивали — дело-то благое. Объяснялся передел легко и просто: экономике требуется жесткая централизация, и только сила, сохранившая за годы смуты влияние, способна вытянуть за уши идущую ко дну страну. Определенная логика в этом присутствовала. Если временное правительство не может справиться с ситуацией, то следует отдать ее под контроль тому, кто справится и не наделает при этом новых ляпов. Разве не логично?

Туманов и стал одним из многотысячных «энтузиастов», отправленных на грандиозный прорыв. Компания «Сибеко» занималась эксплуатацией скважин среди болот Кетско-Тымской равнины и Туруханской низменности, а также осваиванием новых месторождений. Глубинная разведка шла ударными темпами. Весь цвет геологической мысли, людские резервы, техника, деньги — новый бзик российской политики — всё на благо «Росгаза»! Над нефтеносными пластами ставили буровые, рыли скважины, водружали заглушки, охрану — иначе говоря, консервировали свежее месторождение и переходили к следующему (качать было нежелательно: мировые квоты на нефть никто не отменял). Зачем это происходит, Туманов даже не старался понять. В геологии он был откровенный пень, политики избегал. А если на чем и циклился — то сугубо на узкой специализации. Штаб-квартира компании располагалась в Энске, техническая администрация — в обустроенном на болотах Северотайгинске — где-то на излучинах речушки Вах за 62-й параллелью. Здесь и простиралась база: охраняемые склады, взлетная полоса с аэродромом, мобильный вертолетный отряд. Отсюда и производилось снабжение расположенных в радиусе трехсот верст объектов. До конца марта он работал рядовым «попутчиком»: кочевал с грузом по тайге, летал на вертолетах, возя продовольствие, аппаратуру, зарплату. Уже тогда твердо усвоил: полагаться на силу рук — глупость неимоверная. Ничто не забыто. Охранник должен быть вооружен и смертельно опасен — даже в малонаселенной тайге. Двадцать третьего февраля конвой подвергся нападению — как раз в момент перегрузки из «Ми-8» в «КамАЗы» партии безумно дорогой аппаратуры для контроля над бурением. Кому понадобилась аппаратура? Она специфична — как цифровой измеритель колеи для двух железнодорожных рельсов (применим только по назначению). Бородатые мужики, на вид неотличимые от секьюрити «Сибеко», на лыжах вышли из леса и положили всю смену каравана. Туманов и еще двое с «вертушек», прибывшие на разгрузку, еле отбились: хлестались с «грибниками» в ближнем бою, на ножах — как мушкетеры с гвардейцами кардинала. В итоге одного потеряли, троих отправили к дьяволу, двоих взяли в плен, но долго пожить не дали: озверев от потери классных парней, замочили на месте — чего с ними валандаться? Где тут в вашей тайге ближайший суд с прокурором? С тех пор он был во всеоружии: на боку сверхудобный 9-мм «Каштан», в кобуре под мышкой малогабаритный «кольт» с двенадцатью патронами, на правой щиколотке — сцепленные зажимом ножны «мини» со швейцарским «Брайзерз» (гарантией качества в любом уголке земного шара). За оружием следил, как за девушкой, — лишний раз предпочитал почистить пистолет, а не зубы. За тот бой он получил поощрение: двойной оклад на счет в муниципальном банке Энска и крохотную комнатку в Северотайгинске (до этого обитал при штабе — спал на матрасе в «ленинском уголке»).

— Молодец, — похвалил Черкасов. — Только озаботься, чтобы впредь подобных сюрпризов не было. Не инструкцией единой живем. Книга книгой, а мозгами двигай. С первого марта ты руководитель группы безопасности «Барс-3».

Отныне под его началом числилось тридцать шесть человек. Три дюжины крепких ребят, вооруженных помповиками «Иж». В дальнейшие месяцы — ни единой потери, обеспечение объектов на «пять» и даже одно обезвреживание банды живодеров, вырезавших людей в поселке промысловиков Майское. Бандюг, естественно, постреляли на месте поимки, а Туманову дали внеочередной отпуск — как наиболее отличившемуся.

— Поезжай куда хочешь, — недовольно сказал Черкасов, — хоть в Сочи — там нынче спокойно. 19-я дивизия ВДВ покой курортников надежно стережет. А денег тебе на пять Сочей хватит. Но я бы не советовал. Когда вернешься с юга, очень трудно взяться за работу, по себе знаю. Да еще марьяж какой-нибудь подцепишь. Так что дуй-ка лучше в Энск, поброди по театрам, киношкам; глядишь, от безделья и по нам заскучаешь.

Он поехал в Самару, к сестре, где его приняли за ожившего покойника. Убедившись в его подлинности и материальности, Ленка бросилась на шею, заревела взахлеб. А Лешка-племяш, после известных событий ставший изрядно приторможенным, пристроился к нему хвостиком, да так и ходил, наступая на пятки, пока не истекли три недели. Капитально разжалобленный, он оставил сестре последние деньги, а сам вернулся на грузовом борту, летающем по «газовому» контракту.

— А у нас тут дискотека, блин, — встретил Черкасов отпускника. — Прыгаем кузнечиками. Открыли новые скважины под Верхневарово — так косяком пошли комиссии из Престольной, оборудование потоком; ребята, как заведенные, уже вешаются… Ты где вообще был?

— В Самаре, — вздохнул Туманов. — У сестры.

— Ах, беспокойная я, — крякнул Черкасов. — А на Курейке, между прочим, среди графитовых залежей нашли золотоносный пласт. Случайно. Аж сияет, зараза. И на кого, ты думаешь, теперь повесят это дело?

— «Зато из золота мы будем делать общественные уборные», — процитировал Туманов Владимира Ленина.

— Ты в них работать будешь, в уборных, — хмыкнул Черкасов, — если не перестанешь хамить. Словом, слушай. Послезавтра вылетаешь в Верхневарово, заменяешь Колесникова — он временно командует твоей бандой. А сегодня-завтра, уж подвинься, предстоит слетать в Заангарье.

— Это как?

— Молниеносно. Дурочку не строй. У нас в гостинице сидят несколько типов из столицы. Работают в головной конторе, из «особо приближенных к императору» — так что открыто не пошлешь. А летят на отдых. У них база в Медвежьем ущелье, называется «Орлиная сопка». Примерно в ста кэмэ юго-восточнее Ярцево, на Кряже. Их вчера привезли грузовым бортом. Скандалисты, будь они неладны… — Черкасов тихо выругался. — Ждать не хотят, но и лететь без сопровождающего отказываются. Обещают нажаловаться. Хочешь пистон от начальства?

— А я им нанялся, что ли? — проворчал Туманов.

Черкасов зловеще скрипнул зубами.

— Ты мне нанялся.

— Ладно, полегче. — Туманов обреченно вздохнул. — Кто такие?

— Двое с бабами, третий с дочкой. Ребенку лет четырнадцать. Единственный, кстати, приличный человек на всю компанию. Лимоны жрет без конца: кислотность у нее пониженная. А мужики бухают по-черному — дорвались. Баб своих костерят, персонал на сто рядов обложили, кричат, что мы не даем им отдыхать и, вообще, Родину продали. Ты уж повежливее с ними.

— Куда их отвезти? До первого колодца?

— До Столбового на «аннушке», а там перешагнешь кряж — минут сорок на вертолете — и бегом обратно. Уж окажи любезность, Сергей Андреевич, или как там тебя…

Что такое случайность в потоке закономерности? Почему один и тот же мир то распадается на созвездия и туманности, то вдруг становится тесен, как один гроб на двоих?

Когда третьего июля в семь тридцать утра самолет сел в компактном поселении Столбовом — на перевалочной базе вахтовиков, — поднадзорные еще не протрезвели. Их загружали в Северотайгинске пьяных в дупель, они грозились разнести в пух и прах и тех, кто поднял их ни свет ни заря, и «весь этот долбаный воздушный флот».

Пожелав счастливо повеселиться, пилот задраил шлюзы и полетел дальше, в Туру. С фактории газовиков прислали старенький «уазик»-микроавтобус — отвезти дорогих гостей к вертолетной площадке. Но на краю городка их поджидал негаданный отлуп: вертолетов не было. Площадка — была, башня — тоже, а машины вдруг куда-то дружно улетели. Пользуясь полномочиями, Туманов влетел к диспетчеру и потребовал объяснений. Нет вертолетов, товарищ, ответствовал бледный парнишка за пультом. Обе свободные машины в час двенадцать ночи подняли по тревоге — где-то на плато в лесоповалах вспыхнул бунт, и срочно потребовалось эвакуировать людей.

— Но уже восемь угра! — тихо зверея, простонал Туманов. — Прошло семь часов, как их подняли!

Диспетчер опасливо пожал плечами.

— Пилоты на связь не выходили. Мы тоже не можем до них достучаться. Потерпите, товарищ, несколько часов.

Туманов сник. Он-то охотно потерпит, но где взять столько нервных клеток…

Шум, конечно, стоял неописуемый.

— Мы не п-потерпим над-другательства! — орал, пошатываясь, толстяк Русаков — вдовец из центрального департамента планирования и разведки. — Мы б-будем жаловаться высшему н-начальству, и я а-абещаю к-клятвенно — оно вас уволит! Вы д-доиграетесь с огнем!

Был бы запевала, а подголоски — вот они.

— Нас ценит сам товарищ Корнеев из аппарата Комитета по геологоразведке! — подхалимисто вторил некто Раневич, потоще и покороче первого.

— И если он узнает, что ценных работников департамента держат за быдло, ему эт-то очень не понравится! — грозил пальчиком третий, некто Сынулин, худощавый и задиристый.

Туманов скрипел зубами. Эх, дай ему волю, он бы от этих чинуш места мокрого не оставил, не то что ублажать их, лелеять…

Хорошо, хоть бабы не выступали. Блондинистая строила Туманову глазки, а вторая, почернявее и поскромнее, откровенно спала, уютно свернувшись на баулах. В ее ногах сидела худенькая «джинсовая» девочка с косичками и с задумчивым видом вертела лимон.

— Эй, командир! — орал, зеленея, Русаков. — Ну сделай же что-нибудь, мать твою растак! Доколе нам тут корчиться?

Через полчаса, чувствуя, что уже взрывается, Туманов отбил с фактории депешу в Северотайгинск: мол, так и так, командир, что делать?

«Не гони пургу, коллега, — с издевкой ответил Черкасов. — Подумай хорошенько, прояви смекалку, выдержку. Лажанешься — орден не проси».

Бросить туристов на произвол он не мог. Работой надо дорожить, даже когда работа нервная.

— Далеко до вашей базы? — сдерживая ярость, он обратился к Русакову.

— Откуда я знаю! — заорал толстяк. — Верст триста! Четыреста!

— Двести двадцать, — жеманно проинформировала блондинка.

— Откуда ты знаешь? — рявкнул коротышка Раневич.

— А от верблюда, — огрызнулась блондинка. — Все приличные люди там давно отдохнули и всё рассказали, одни мы чего-то жмемся. Двести двадцать, — отчеканила она, влюбленно глазея на Туманова.

— По воздуху, — уточнил он.

— По нему, — согласилась блондинка.

— По дороге двести пятьдесят, — проснулась брюнетка. — На северо-запад до Услачей, а потом… а потом после Услачей. Мне Ленка Коробеева рассказывала, она с мужиком ездила на джипе от Столбового — засекали по спидометру. Шесть часов тряслись, тоже вертолета не было.

— Покажете?

— Покажем! — хором взревели отдыхающие, а брюнетка добавила: — Не заблудишься, красавчик, тут одна дорога.

Причина, по которой они так дружно согласились ехать хлебать киселя за триста верст, стала ясна позднее.

— Я не поеду, — испугался шофер «уазика». — Я что, с березы шарахнулся? И не орите на меня, я человек гражданский, мне ваши приказы — вон, как тому коню… — Он ткнул пальцем в мирно пасущееся за башней животное.

— Да и хрен с тобой, — сдался Туманов. — Брось на корму три канистры с бензином и фуфаек натаскай в салон — да погрязнее, смотри, и побольше. Можешь замочить их в какой-нибудь хлорорганике, не возражаю. Пущай дрыхнут, с-суки… И телеграфируй в Северотайгинск Черкасову: «Не вернусь, считайте коммунистом».

— А вдруг вернетесь? — ощерился шоферюга.

— Тогда не считайте!

Грузились на удивление споро — весь «квартет АББА» и папаша с пигалицей. Девочка села с ним рядом, остальные шумно наполняли салон за тонкой стальной перегородкой.

— Извозчик, н-но! — загоготал Русаков.

Женщины заулюлюкали, мужики засвистели. Раздался недвусмысленный звон стекла — похоже, у туристов имелся добротный походный запас. Действительно, почему не прогуляться с ветерком?

— Как мне все это надоело… — прошептала девочка.

Туманов скосил глаза. Ребенок был не маленький, голубоглазый, курносенький. На вид лет тринадцать-четырнадцать. Несчастный возраст. Самая пора, когда начинаешь понимать «про жизнь», но ничего не можешь изменить, поскольку решают за тебя.

— Ну и сидела бы дома, — проворчал он, заводя мотор. — Нечего по тайге шастать.

— Отец у меня такой… бестолковый. И памятливый, — девочка жалобно и не по-детски вздохнула. — Сказал, поедешь со мной, или никаких тебе каникул. Он на тетке одной жениться хочет, — девочка посмотрела Туманову в глаза. — Тетка тоже приедет на «Орлиную сопку». Но только не с нами, а с другой группой — из Петербурга… Он жениться на ней хочет, — повторила она. — А я не хочу. Он и так пьяный — дурак. А будет их два дурака. Знаешь, как она пьет?

— Мама умерла? — без экивоков поинтересовался Туманов, выезжая на пыльную улочку Столбового.

— Умерла, — кивнула девочка. — В прошлом году, восьмого марта. Они с отцом сцепились по пустяку, она понервничала — ну и… умерла ночью от инфаркта.

— Плохо, — посочувствовал Туманов. — Ты в какой класс перешла?

Она вызывающе вскинула глаза.

— В восьмой. А ты?

Он засмеялся.

— Не смейся, — проворчал ребенок. — Я уже взрослая девица. У меня даже молодой человек имеется. Он меня любит и обещает жениться. А вот ты не женат.

— Это почему?

В голубых глазенках проснулось оживление.

— А ты брился недавно, значит дома был. А воротничок пришил желтыми нитками. Совсем не соображаешь. И рукава у тебя сальные. Ну скажи, какая нормальная жена отпустит мужика на работу с сальными рукавами?

— Так то нормальная, — проворчал он.

Хотя действительно, последний раз он свой прикид стирал в апреле. Но, учитывая отпускной июнь, это не так уж плохо. Тоже мне чистюля.

— Заткнись, Алиса, — толстощекая репа Русакова втиснулась в узкое оконце. — Эй, командир, блин, ты вообще откуда?

Туманов стиснул зубы.

— Ась, мужик?..

— Город Муром, село Карачарово, — процедил он неохотно.

— Деревенский, стало быть, — осклабилась репа. — А чего гонишь, как на пожар? Ты хоть чокнуться-то нам дай, а, мужик? Тебя как по батюшке?

— Туманов…

Аж холодом продрало. Вот так номер. Ты что, боец? Первый звоночек по твою старость? Или день такой невезучий?

— Хреновый у тебя батюшка! — Русаков по-свински заржал и убрался.

— У тебя, Алиса, тоже, — не сдержался он.

— Кобелина старый, — невпопад прошептала Алиса и отвернулась к окну.

Туманов сбросил скорость. Аккуратные домишки Столбового остались позади. Равнина кончилась. Проселочная дорога, заросшая по обочинам полынью, петляла к изящно очерченным сопкам Енисейского кряжа. Кручи покрывали леса — густые, плавно опадающие к подножьям и в утренней дымке кажущиеся неровным ворсистым ковром, наброшенным на голые камни.

Издали характер леса не читался. Он мог быть и непролазным, как джунгли, а мог — и солнечным, открытым — идеальным парком для прогулок с дамой.

— Водка в жизни не всё! Но без водки всё — ничто! Афоризм! — провозгласил кто-то визгливый. Последовал дружный рев и звон посуды.

— Нажрутся, как всегда… — Алиса поежилась. — Слушай, Туманов, а ты пьешь?

Он пожал плечами.

— Да как-то так… Бессистемно.

— За что гудим?! — ревел Русаков.

Протяжно, на мотив «Во саду ли в огороде», блондинка затянула:

— Чтобы елось и пилось!..

Брюнетка подхватила:

— Чтоб хотелось и моглось!..

Дружное «ура» без тормозов стало венцом вышеспетого. Полное одобрение тоста и проводимой политики. Пóшло.

— Фигня какая, — фыркнула Алиса.

— Только ты не ругайся, ладно? — нахмурился Туманов. — Хватит нам и этих… — он со злостью плюнул в окно, — вокалистов.

Лес стоял стеной. В сумрачных дебрях даже не было ощущения, что едешь по холмам. Могучие кедрачи заслоняли небо, корни выбирались на дорогу, стелясь причудливыми узорами. Приходилось до минимума снижать скорость и переползать через преграды, как в городах стреноженные лихачи переползают «лежачих полицейских». Так продолжалось часа три.

Услачи лежали в низине — дохленькая деревенька дворов на пятьдесят. Пространства для жизни крайне мало — дома жались друг к дружке, оставляя в просветах лишь узкие делянки огородов да миниатюрные садики с преобладанием ранеточного хозяйства.

Звонкая речка рассекала деревню на две части. Придерживая тормоз, Туманов провел машину по утлым мосткам (под сваями блеснул косяк убегающих рыбешек) и поднялся на правый берег. Похоже, в деревеньке проживали одни пенсионеры — кто еще согласится жить в глухомани, имеющей с миром лишь одну связующую ниточку, и ту непролазную? Смахивающие на староверок старушки в платочках сидели на завалинках и щурились вслед уходящей машине. Пару раз попадались мужики — плоть от плоти «гомо-советикусы»: один с ведром, другой с лошадью.

На выезде из Услачей, перед глубокой лощиной, в которую, точно в пропасть, проваливалась дорога, он остановился. Колея раздваивалась. Еще одна дорога (две полосы примятой травы) в пику первой забирала вверх и пропадала за ближайшей глинистой осыпью. Получалась как бы вилка с двумя полярно разогнутыми концами.

«Забавно, — подумал он. — О таком не договаривались».

В салоне битых полчаса царила тишина. Будить выпивох не хотелось. Алиса тоже вздремнула, забравшись с кроссовками на сиденье. Головка с тугими косами покоилась на кожухе мотора, губки трогательно выпускали пузыри.

Он закурил. Лохматый деревенский пес с разными ушами вразвалочку подошел к левому борту и, подняв заднюю лапу, пристроился у колеса. Завершив процедуру, вскинул голову, внимательно посмотрел на Туманова. Не встретив понимания, вздохнул и поплелся к огородам.

Сигарета кончилась. Делать нечего. Он обернулся и просунул голову в салон. Дух перегара витал смертельный. Потрудились. Все вповалку. Не салон, а комната смеха. Русаков с голым пузом лежал на чужой брюнетке и заливисто храпел. Еще двое, обнимая лоснящиеся от мазута бушлаты, тоже спали. Бодрствовала одна блондинка (если состояние клинической прострации можно назвать бодрствованием). Она сидела в углу на груде тряпья, покатывала пустой штоф «смирновки» и взирала на Туманова взглядом болотной жабы. То есть неприятным.

— Хай, Долли! — поздоровался Туманов. — Я шофер. Чего печалимся?

— А я Надя, — прошептала блондинка. — Иди ко мне… Щелкунчика хочу…

— Не могу, Надя, — Туманов соорудил гримасу большой жалости. — На службе нам нельзя. Приходи после службы. Тут, знаешь, Надежда, ситуация какая-то неправильная. Перед нами две дороги: одна чуть влево, другая чуть вправо. Нам, извини, куда?

— Мужик, ты задолбал, — недолго думая, сообщила блондинка и громко икнула. — Вот видишь, правильно. Ты пораскинь головой. База, она где?

— Где? — не понял Туманов.

— Там, — блондинка показала пальцем вниз, — Северо-восточнее Столбового. А мы ехали куда?

— Куда?

— На се-е-евер. Так обьясни мне, дурашка, какого рожна нам ехать налево, если надо ехать направо — туда, где северо-восток?

Туманов молчал, пораженный простотой и доступностью женской логики.

— Ну, в принципе… — он почесал затылок.

— Так иди же к своей колбаске, — блондинка, позабыв про прострацию, широко распахнула объятия, приглашая в гости.

— Не-е, — он всеотрицающе покачал головой. — Не могу, извини. Я не архангел Гавриил, но себя уважаю.

Непонятно — как люди умудрялись ездить по этой дороге! Словно нарочно — то яма, то канава… Сомнительный какой-то лес. То крутые подъемы, чередующиеся обвальными спусками, то всевозможные преграды — камни, осыпи, корневища. И лес густой без единого просвета — на всем пути. Отвлечься от дороги невозможно, слишком много таится в ней сюрпризов. Поэтому, когда мелькнул просвет и пугающей бездной вынырнуло глубокое ущелье, будто мхом покрытое лесом, ему даже не представилась возможность осмотреться. Мельком глянул на часы — 13.31, и опять на дорогу. Резкий спуск и въезд на шаткий мост, устланный бревнами. Вцепившись в руль, он держал трясущуюся машину, видя перед собой лишь неровный накат, медленно исчезающий под колесами. Тут станешь дерганым. Градус влево, градус вправо — и привет… Только перевалив на ту сторону, он отдышался. Поднялся на открытую террасу посреди склона, осмотрелся и с чувством глубокой радости обнаружил теремок, утопленный в глубину террасы. Прибыли.

Он остановился на площадке перед домом и собрался растолкать Алису. Но девчонка уже не спала. Разбуженная тряской, она позевывала и протирала глазенки.

— Вообще-то мы ехали на озеро, — пробормотала она и стала озирать лесистый склон на другой стороне. Туманов проследил за ее взглядом и — удивительно! — не смог обнаружить расщелину за мостом, из которой он только что вынырнул. Все приподнятости и овраги за обилием сочной зелени сливались в одно целое. Создавался убедительный обман — иллюзия сплошного, стремительно падающего в обрыв склона.

Черт возьми, это было красиво.

— Не беда, Алиса. Побродишь по округе, будет тебе и озеро, и страна чудес. И миллион удивительных загадок и открытий. Эй! — Он забарабанил в металлическую перегородку: — Застава, в ружье!

Кто-то закряхтел, загремела пустая бутылка. Исполненный страданий матерок забился в четырех стенах.

— Туманов, я не хочу, — девочка умоляюще закатила глазки. — Зачем ты меня сюда привез? Увези меня обратно, Туманов…

— Вот черт, — сказал он. — Слушай, Алиса, твой пращур тебя что, лупит?

В глазенках заблестели слезы.

— Нет, Туманов, не лупит. Никогда не лупит. Всё обещает и не соберется. Он меня просто не любит. А вообще он дядька неплохой, его на работе уважают, соседи дурного не скажут… Вот только когда нажрется, становится дурак дураком и слов своих не держит, и орет на меня, как дехканин на ишака…

— Когда я пьян, а пьян всегда я… — задумчиво протянул Туманов. — Ничем не могу помочь твоему горю, дочка. Извини. Для киднеппинга я староват.

— Ты — староват? — Алиса скорчила уморительную мордашку.

Он рассмеялся.

— Выйду из тюрьмы совсем горбатенький. Ну все, прощай, Алиса.

«Уазик» уже содрогался. Горе-туристы выбирались из салона. Мужики матерились, бабы нервно хихикали.

— А Ленка говорила, тут озеро под домом… — донесся писк брюнетки. — И ущелье как бы в стороне, а оно вот, рядом…

— Почему нас не встречают? — стал ругаться болезненно тощий Сынулин.

— А ты что, звезда эстрады, встречать тебя? — похохатывая, сказала блондинка. — Утрись, дорогуша.

Сынулин ответил грубостью. В том плане, что Надежда и сама не ярчайшая звезда в созвездии (что было совершенно правильно). Блондинка не осталась в долгу. Разгорелась полемика.

— Ладно, пойду я… — Алиса вздохнула и выбралась из машины.

— Счастливо тебе.

Оставшись один, Туманов закурил. Стал смотреть в окно. Красота природы, сотворившая из клочка Енисейского кряжа необычайное чудо, завораживала. Освещенные солнцем шапки леса переливались золотом, играли в ярком свете желтого и голубого. Складывалось впечатление, что все елки в лесу — новогодние, а время непростительно дало маху, включив не тот сезон. В Западной Сибири он таких красот не видел. Может, плохо смотрел? Или замечал только то, что таило опасность — вроде болот, оврагов, колючего кустаря?

Что с ним? Внимание стало распыляться. Туманов тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. Что-то необычное учуял он в этой тайге. Какое-то новшество, не связанное с красотой. Интересно, какое? В мистификацию потянуло на старости лет? Или реликтовый гоминоид сидит на опушке и сверлит его взглядом, а он его чувствует?

— Эй, шоферня! — прыщавый нос Сынулина возник по правому борту. — Чегой-то тут тихо. Ты уверен, что это «Орлиная сопка»?

Туманов разозлился. Такое впечатление испортил, мерзавец.

Конец ознакомительного фрагмента.