Омытые кровью

Сергей Зверев, 2022

В июне 1928 года Александр Большаков, молодой уполномоченный ОГПУ, получил назначение в провинциальный шахтерский городок. Едва он зашел в отделение по борьбе с бандитизмом, как ему выдали «наган» и порекомендовали взять еще и ружье. Оказывается, сводный отряд милиции, уголовного розыска и конвойной стражи выезжал в глухой хутор на ликвидацию особо опасной банды атамана Шустова. На подходе к хутору отряд нарвался на засаду. Но это еще были цветочки. Вскоре к околице села Средние Гати лошадь притащила привязанный изувеченный труп. Это был внедренный с огромным трудом в банду Шустова секретный сотрудник Леша Глотов. И тогда Большаков понял, что отряду придется еще не раз умыться кровью, прежде чем им удастся схватить матерого бандита за горло…

Глава 10

Утренние совещания в отделе проводились пару раз в неделю или чаще, по необходимости. На них обычно предводительствовал сам начальник, и это было хорошо, поскольку он не любил толочь воду в ступе. Донеся необходимую информацию, виртуозно обругав проштрафившихся и кинув скупую похвалу отличившимся, он тут же разгонял личный состав на оперативный простор, считая, что уполномоченного, как и волка, ноги кормят.

Его заместитель Первак, безупречный и труднодоступный для простого человеческого общения, наоборот, обожал лить слова, давать пространные указания, за что-то распекать и что-то требовать, правда, не всегда было понятно, за что именно и что конкретно надо. При нем эти посиделки растягивались на час, а то и более. Тогда наша секретчица Ефросинья Голубкина, типичная такая активистка-комсомолка, сухощавая, с вечной на губе папиросой, которую никогда не зажигала, в красной косынке, напористая, страшно деловая и грубая, демонстративно закатывала глаза и отпускала шуточки на грани приличий в отношении забюрократизировавшегося руководства.

На наших сборищах через раз появлялись оперативники Глеб Пупырышкин и Порфирий Карамышкин. Двое из ларца, одинаковы с лица. Ребята жизнерадостные, полные оптимизма, румяные, здоровые, невежественные. В общем, прямые и вместе с тем тяжелые, как рельсы. Идеальные сотрудники заштатного отдела ОГПУ. Отвечали они за секретно-политическую линию и в основном изучали настроения в сельской местности, где и пропадали большую часть времени.

Еще у нас работала невзрачная и тихая машинистка. Печатала документы и разносила несекретную корреспонденцию. Но на совещания ее не пускали.

В округе было три сельских района, в каждом затаилось по уполномоченному, которые в Углеградске почти не появлялись. Места отдаленные, малоразвитые, оттуда не доберешься, дорог нормальных нет, народ дремучий и взвинченный, так что работы там хватало.

В этот день совещание вел Раскатов. Мы обсуждали новую директиву ОГПУ по заготовкам зерна и борьбе с антисоветским элементом на селе. Начальник разошелся, сыпал непечатными выражениями, долбил ладонью и кулаком по столу. Несчастный расшатанный стол был весь во вмятинах — его хозяин завел привычку срывать на нем свои нервы. А длань у начальника была увесистая, столу приходилось туго.

— Кулак, мироед, спекулянт и зажравшийся советский бюрократ — наши главные враги, — хрясь ладонью по столу. — Они тянут нашу страну к голоду!

И это была сущая правда. Страна только пришла в себя после Гражданской войны. НЭП позволил протянуть какое-то время, но уже уходил в прошлое. СССР стоял перед большими свершениями, от которых зависело все его существование. Необходима как воздух новая промышленность. Сейчас в РККА меньше ста танков и трехсот тягачей на весь Союз, практически нет авиации. А если завтра война? Хронически не хватает тракторов, автомобилей. Пора концентрировать все силы и перестраивать всю экономическую базу. И вся мелкая буржуазия, все кулачество и мироеды, почуяв, что дело для них кислое, пустились во все тяжкие.

— Проблемы с заготовкой зерна для нас вопрос выживания! В городах очереди за хлебом. В тяжелейшем положении деревенская беднота, которой не хватает зерна до нового урожая!

Опять удар по столу — на этот раз кулаком.

— И вся сволочь именно сейчас подняла голову! Вот, — открыл он папку, где были выписки из агентурных сообщений. — Село Литовское. Слова заправского подкулачника: «Хлеб не нужно продавать и нужно всех гнать от себя. Кто будет продавать, тому стоит дать дубинки, а членов сельсовета, разъясняющих населению значение хлебозаготовок, побить».

Раскатов вытащил другой листок.

— Зажиточный крестьянин хутора Тимофеево агитирует: «Советская власть берет хлеб и деньги у крестьян потому, что чувствует себя плохо. Я хорошо знаю, что весной будет война, и если таковая только начнется, то я первым возьму винтовку в руки и пойду против Советов». Войной народ пугают. И предлагают сразу сдаться, а то и перейти к врагу.

Бах — на этот раз мне показалось, что от удара стол развалится.

— Шкуры какие! Это вызов нам! И это угроза срыва индустриализации и социалистического строительства в стране! Пресекать самым жестким образом! Агитаторов, укрывателей зерна, спекулянтов — по всей строгости! Понятно?

Он посмотрел на наших «сельских» оперативников. Те кивнули синхронно. И по моему разумению — это было вполне правильно. Без строгостей тут никак. Распоясались нэпманы с кулачьем, дальше некуда.

— Сашок, тебя тоже касается, — посмотрел на меня начальник. — На тебе город. Экономическая разведка. Ты должен знать все о крупных перекупщиках зерна.

— Будет исполнено! — жизнерадостно отозвался я, демонстрируя предельное служебное рвение. — Вербанем в экстренном порядке.

— А, — Раскатов только махнул рукой, — где там твой порядок. Мы сами с усами. Человечка тебе передам, все расклады выложит по рынку зерна. От сердца отрываю.

В тот же день на явочном помещении, представляющем из себя частную коммерческую конторку на окраине города, состоялась встреча с Султаном.

Осведомитель Султан был смугл, толст, щекаст, лыс, с великолепным крючковатым носом и нарочито хитрыми глазами. Типичный восточный бай по виду. Дорогой летний белый пиджак был ему немножко мал, единственная застёгнутая пуговица так вдавливалась в живот, что казалось, сорвется и ударит пулей. И он все время улыбался, всплескивал руками. Звали его Даниэль Ашурович Бен-Йоханын, был он ассириец по национальности и торгаш по призванию, держал лавку в самом центре города, как раз напротив трактира «Устрицы». Отоваривались у него все уважающие себя и уважаемые другими денежные горожане — и советские чиновники, и инженеры, и нэпманы. Потому что достать он мог абсолютно все и даже больше.

— Прошу любить и жаловать, — сказал Раскатов, тыча в меня пальцем. — Боец молодой, но ухватистый.

— Ох, юный, красивый, — всплеснул руками нэпман так радостно, будто в самый первый раз встретив дальнего родственника, коего всю жизнь мечтал увидеть. — И видно, что неженат. Хочешь, жену тебе найду? Есть на примете — тоже совсем юная восточная красавица. Наша, ассирийка. Лучше ассириек жен нет и быть не может! Верная, заботливая.

Я немножко ошалел от такого напора. Думал, суровый начальник взорвется и поставит много позволяющего себе осведомителя на место, но тот едва сдерживал улыбку, готовую перейти в едкий смех и гомерический хохот.

— В общем, теперь тебе с ним работать, купец ты наш, — хлопнул ладонью по столу, будто ставя печать, Раскатов. Как он за сегодня руку себе не отбил? Вот что значит ежедневная сноровка.

— Буду любить как сына, — заулыбался осведомитель.

— Главное, не забывай информацией делиться, — сурово посмотрел на него начальник. — Утаивать ничего не надо, Даниэль Ашурович. Боком ведь выйдет.

— Да уж знаю я ваши манеры, — заворчал обиженно осведомитель. — Все норовите старыми грехами укорить.

— Еще такой грех будет, то так тебя укорю, нэпманская душонка, что век помнить будешь.

Погрустневший торговец покивал. Это были их старые дела. Но стало понятно, что с осведомителем надо держать ухо востро. Если он нашего чугунно-стального начальника хотел вокруг пальца обвести, то я для него просто букашка неразумная и неопасная. Ничего, разберемся по ходу пьесы.

— Давай к делу, — строго проговорил Раскатов. — Нам не о женитьбах и разводах, а о врагах советской власти думать надо.

— А я думаю, — затараторил осведомитель. — Спать ночью не могу, все думаю.

— И чего надумал по зерну?

— Ой, Акимов, Моршанский. Ну знаешь же их, Максимильян Данилович. Шайтаны такие жадные. Жадность из любого человека шайтана делает. В прошлом году они на закупках столько заработали, что сейчас решили две-три цены против госзакупок крестьянину выставить. Так что опять страна без хлеба останется.

— И не боятся нас? — прищурился начальник.

— Боятся, как же вас не бояться. Но жадность сильнее.

Осведомитель из старенького, потёртого, много раз зашитого портфеля аккуратно извлек мелко исписанный тетрадный лист и начал с выражением зачитывать драматическое повествование по зерну. Там было о том, кто скупает. Кто будет скупать. Кто наверняка спекулянт и подлая морда. Информация была интересная, но сыроватая. Кто будет участвовать, когда, где будет храниться и как переправляться зерно, с кем в сговор вступят — на эти вопросы осведомитель пообещал добыть ответы как только, так сразу.

— Ты кота за хвост не тяни, уже на этой неделе ждем раскладку с подсчетами, — напутствовал начальник. — Теперь пиши.

— Дела идут, контора пишет. А касса деньги выдает. — Усевшись за стол и прикусив смешно кончик языка, ассириец принялся излагать свои наблюдения в сообщении.

По окончании сего процесса Раскатов, тут же на месте поставив резолюцию, сложил листок вчетверо и протянул мне:

— Это тебе для рабочего дела осведомителя. Считай, первая твоя информация от Султана.

Для оперативного сотрудника действо это волнительное. Потому как он силен своим негласным аппаратом, который забирается во все самые темные уголки общества и освещает их фонариком любопытства. Новый осведомитель — это более широкие возможности. Это как новое, гораздо более эффективное оружие получить.

Судя по всему, оружие я и правда получил острое. С ценной оперативной информацией теперь перебоев не будет. Главное, как ее реализовывать. А это дело тоже сноровки требует. Но ничего. Дрожите, нэпманы, доблестный уполномоченный ОГПУ вместе с оруженосцем Султаном идет на вас войной. Я вам не Дон Кихот. С ветряными мельницами не воюю. Я потрошу своим копьем спекулянтов и прочий гнусный сброд.

А потом эйфорическое настроение стало растворяться как сахар в чае. Стал глодать червячок. Все слишком плотно переплелось — саботаж, срыв хлебных поставок. Буянящий в лесах атаман Шустов. У меня была уверенность, что мы еще зальемся кровью. Притом в самое ближайшее время. Такой узел скрутился, как раз для виселицы.

— Что пригорюнился? — спросил начальник, когда мы шли по улице в отдел.

— Готовлюсь к битвам и походам, — отрапортовал я.

— Какой же ты все же воробей легкомысленный, — беззлобно сказал Раскатов.

— Я не легкомысленный. Просто говорливый.

— Тогда попугай.

— А вот это обидно…