Жиган

Сергей Зверев

Спецназовец Костя Панфилов поистине прошел круги ада – сначала в Афгане, а потом в родных лагерях и тюрьмах. Он выдержал все и даже заслужил лихую кличку Жиган. Но в родном городе, куда он вернулся, царят все те же, хорошо известные ему волчьи законы – торговцы наркотой и рэкетиры держат людей в страхе. Они со всей охотой готовы принять в свои ряды отчаянного и бесстрашного парня. Но Жиган выбирает свой путь, и на этом пути его ждут испытания покруче тех, что выпадали ему раньше.

Глава 5

Наутро капитан Дубяга выглядел так, словно ему пришлось провести бессонную ночь на боевом посту. Небритое лицо потемнело, глаза потускнели, даже волосы торчали в разные стороны. Константин собирался было посочувствовать гражданину начальнику, но передумал. Какого черта?

Дубяга заполнил несколько строчек в бланке протокола допроса и положил ручку.

— Что вы можете сказать по поводу вчерашних происшествий? — сухо спросил он.

— Каких происшествий?

— Не крутите мне муньку, Панфилов. Хватит мне и того, что я обращаюсь к вам на «вы».

— Я просто хотел уточнить, какие именно происшествия вы имеете в виду.

— Все. Я имею в виду все происшествия, которые случились с вами.

Константин сидел перед следователем на стуле, накрыв больную перевязанную руку здоровой. Но Дубяга, конечно же, успел рассмотреть темные пятна, расползшиеся по грязному бинту. Треснувшие костяшки пальцев на здоровой руке Константин вымыл еще накануне, после того как его перевели в новую камеру.

— Это, — Константин показал на свой подбитый глаз, — я споткнулся и упал. И руку тоже разбил, когда падал с веpхних наp.

— Как это вы могли разбить перевязанную руку? — язвительно спросил Дубяга.

— Видите ли, гражданин следователь, у меня там был сильный ожог. И вообще, мне нужна перевязка.

— Больше вам ничего не нужно?

— Больше ничего, — спокойно ответил Константин. — Сегодня утром, слава богу, первый раз накормили. Ну и пайка здесь — хлеб да вода.

— Разносолов ожидали? — криво усмехнулся капитан. — Так вы в тюрьме, а не в летнем пионерском лагере. Скажите еще спасибо, что в карцер не угодили.

— А за что в карцер?

— За избиение сокамерников. Несколько заключенных после встречи с вами отправились на больничные койки. Мне стоило большого труда отстоять вас перед начальником этого учреждения.

«Доброго изображает, — подумал Панфилов. — Сам меня запихнул к этим уродам, а теперь ждет, что благодарить его буду».

Но Дубяга неожиданно перевел разговор на другую тему.

— Где вы служили, Панфилов?

— В составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане исполнял интернациональный долг, — чуть усмехнувшись, сказал Константин. — Разве в моем деле об этом не написано?

— Я читал то, что написано в вашем военном билете. Там указан только номер части. Между прочим, в графе поощрений у вас пусто. Плохо воевали?

— Как все, — вызывающе сказал Константин.

— Ну-ну, не ерепеньтесь, Панфилов. Я вам не вpаг, пpосто хочу помочь.

— С каких это пор?

— Не важно. Я хочу послать запрос командиру вашей части. Возможно, это поможет смягчить приговор.

— Делайте что хотите, — пожав плечами, сказал Константин, — только боюсь, что долго придется ждать ответа.

— Почему?

— Почта из Афгана приходит не скоро.

— Ничего, Панфилов, время терпит. В запасе у вас несколько лет. Пока что вы обвиняетесь в совершении преступления по статье сто сорок восьмой. Она предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от трех до семи лет. При желании на вас можно повесить еще пару статей.

— Каких, например?

— Оказание сопротивления сотрудникам милиции, находящимся при исполнении служебных обязанностей.

— Да я же никакого сопротивления не оказывал. Это они меня били.

— Они засвидетельствуют на суде обратное и подтвердят это в письменной форме. Кому поверит наш советский суд — сотруднику милиции или преступнику, взятому на месте преступления, как говорится, с поличным? Вот то-то и оно.

— Что еще? — помрачнел Константин.

— Целый букет. Избиение сокамерников, нарушение правил внутреннего распорядка следственного изолятора. Хватит?

— Большое дело мне шьете.

— Быстро вы блатного жаргона нахватались. Впрочем, что удивляться — с кем поведешься, так сказать. Кстати, ночевали спокойно?

— Благодарю, гражданин следователь, в одиночке было нормально.

— За это не меня благодарите, а начальника СИЗО. Хотя мне пришлось долго убеждать его. Кое-кто намерен вам отомстить.

Константин мысленно прикинул, кто бы это мог быть. Но в памяти всплыл лишь отчаянный вопль Шкета: «Все равно подпишу!» Тоже мне мститель. Константин едва заметно улыбнулся, и это не ускользнуло от глаз капитана Дубяги.

— Вы напрасно улыбаетесь. Дело серьезное.

— Откуда вы знаете?

— Здесь все про всех известно. Так что рекомендую вам быть настороже.

— А что мне может угрожать в одиночке?

— В одиночке не менее опасно. Знаете, Панфилов, здесь всякое случается. Контролер может забыть запереть дверь на ночь. Его потом, конечно, за это накажут, но вам от этого не легче. Значит, так, я распоряжусь, чтобы вас перевели в камеру с нормальными соседями.

— В который раз?

— Это не вам решать, — оборвал его Дубяга. — А теперь перейдем к существу дела. Значит, вы по-прежнему утверждаете, что совершили угон в одиночку?

— Да.

— Хорошо. Так и запишем…

* * *

Дубяга исполнил свое обещание. После допроса Константина перевели в самую просторную и густонаселенную камеру из тех, в которых ему пришлось побывать. Это было помещение размерами примерно четыре на пять метров. Облупленные стены, когда-то выкрашенные в серый цвет, у входа в углу обычная параша, лампочка под потолком и маленькое зарешеченное оконце.

Большую часть камеры по обе стороны стен занимал деревянный настил. Был здесь и небольшой столик, сколоченный из грубо отесанных досок, и несколько таких же грубых табуреток.

На нарах вповалку лежали и сидели люди. Обитателей камеры было человек десять. Трое сидели за столиком, играя в шашки. Шашки были вылеплены из хлебного мякиша. В некоторых из них торчали обломки спичек. Очевидно, таким образом игроки отличали свои фигуры от фигур соперника.

Обитатели камеры лишь ненадолго задержали внимание на новичке, после чего игроки возобновили игру, а остальные занялись своими делами.

Кто-то курил, кто-то разглядывал свои протертые вонючие носки, кто-то разговаривал с соседом. Обычный тяжелый запах шибанул в нос, но уже через несколько минут Константин освоился и не замечал его.

При первом взгляде на соседей он не увидел ни одного знакомого лица. Около минуты он стоял у двери, выискивая место, где можно было бы примоститься. Никто не выразил особого желания подвинуться.

И вдруг Панфилов услышал знакомый голос:

— Резинщик, давай сюда.

Один из зеков, сидевший ближе к окну, махнул рукой.

— Архип?

— Точно. Присаживайся.

Скокарь, которого Константин встретил в больничке, освободил рядом с собой место для Панфилова. На нем была надета темная тюремная роба, как, кстати, и на некоторых других обитателях камеры. Архип принялся внимательно разглядывать лицо соседа.

— Я вижу, ты не скучал.

— Ерунда, — спокойно сказал Константин, присматриваясь к сокамерникам.

— Значит, верно про тебя базарят.

— Кто базарит?

— Малява тут одна ходит. Я как услыхал, так сразу понял, что это ты.

Константин почувствовал себя неуютно. Значит, по всей хате пошла о нем слава.

— Да ты расслабься, пацан, — успокоил его Архип. — Здесь у нас Индия, тебя никто не тронет.

— Что здесь?

— Ты хоть и ломом опоясанный, — улыбнулся Архип, — а жизни в натуре не знаешь. Учить тебя надо и учить.

— Без сопливых обойдемся.

— Не кипишуй, я ведь по-доброму, — примирительно сказал Архип. — Со временем ты, конечно, и без меня о понятиях узнаешь, но лучше раньше. Меньше проблем будет. Тебя ведь, кажется, Константином зовут?

— Ну?

— Так вот, Костя, посиди спокойно, послушай меня. Здесь ведь все равно больше делать нечего. У тебя когда следствие заканчивается?

— А я почем знаю?

— Значит, не скоро. Обживайся потихоньку, привыкай. Ты сейчас в Индии.

Константин огляделся по сторонам.

— Не больно-то они на индусов похожи.

— Индия — это термин такой, — наставительно сказал Архип. — Хата так называется, то есть камера. Вообще-то в каждом следственном изоляторе две Индии. В одной собираются люди серьезные, порядочные, в основном те, у кого уже не первая командировка.

— Отсидка?

— Вот именно. Люди порядочные — это воры и воровские мужики.

— А кто такие воровские мужики?

— Ты сначала про воров послушай. Воры — это самые уважаемые на любой зоне, в любой крытке, то есть крытой тюрьме, люди. Это те, кто держит масть и не уступает власть. Подробней потом расскажу. А сейчас усвой, что вор — человек исключительный. Чтобы получить такое звание, нужно быть коронованным на воровской сходке, получить рекомендации от авторитетов. Если за человеком косяки какие-нибудь есть, то есть неправильные поступки, вором он никогда не станет. Против воpа слова не вздумай дурного сказать. Тогда тобой будут гладиаторы заниматься. От них пощады не жди.

— Бойцы?

— Точно. Их по росписям можно от других зеков отличить, по татуировкам. На плечах или на спинах изображают Геракла, супермена, гладиатора с мечом. Есть и другие росписи.

Константин припомнил, что у громилы по кличке Халда была на спине татуировка, изображавшая супермена. Но он решил расспросить об этом Архипа попозже.

— Воровские мужики — это обычные зеки, не блатные, которые делятся с ворами, а за это получают защиту. Их тоже трогать нельзя. А сейчас ты попал в другую Индию. Здесь шушера всякая неавторитетная собрана. Половина — первоходы вроде тебя, пухнари.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Константин.

— Это мне вроде наказания.

О том, за что ему выпало такое наказание, Архип не распространялся, а Константин с расспросами к нему не лез. Он уже твердо усвоил одно из главных правил поведения за решеткой — не лезь в душу, захочет — сам скажет.

— Но даже в этой Индии есть своя дорога, — продолжал Архип. — Дорога — это связь. Без связи тут быстро загнешься.

— Какая же здесь может быть связь? — удивился Константин. — Двери железные, на окнах решетки.

— Решки, — поправил его Архип. — Об этом я тебе тоже расскажу. Времени у нас много.

Разговор прервался на несколько минут. За кем-то из обитателей камеры приходили контролеры, или, как назвал их Архип, тубаны. Когда дверь камеры закрылась, Архип продолжил.

— Никак нельзя в хате без дороги. Пpо все, что с тобой вчера приключилось, я уже знаю.

— Откуда? — изумился Константин.

— Тюремная почта донесла. И воры наши про тебя уже все знают.

— Какие воры? Их что, здесь много?

— Сейчас двое, вернее, даже один. Толик Рваный. Погонялу ему такую дали из-за разорванной мочки уха. Настоящий вор. Коронован в знаменитой Владимиpской тюрьме. Наш брат, славянин. И не сухарь какой-нибудь.

— Кто такой сухарь?

— Есть тут один. Тоже вроде бы как вор, но не все его признают. Толик Рваный его не признает, и я тоже. Погоняла его — Кокан. Сам лаврушник, то есть кавказский.

— Разве Кокан не коронован?

— В том-то и дело, что коронован. Но сходняк, на котором он получил звание вора, проходил в Бутыpской тюрьме. А среди славянских воров Бутырская тюрьма не катит. Дурная слава о ней ходит — что коронуют там людей неавторитетных. Я даже слышал про Кокана, что звание вора он себе купил. Может, так оно, может, нет, но с Толиком Рваным они на ножах. До открытой войны дело не дошло, но лучше между ними не встревать. Если какие непонятки возникают, лучше к Рваному обратиться. Непорядок это, когда славяне у лаврушника защиты ищут. Ты вот вчера в одну хату с Карзубым попал, верно?

— Верно.

— После того, как ты их замесил, они на тебя маляву Кокану накатали. Карзубый когда-то был авторитетом, но, после того как с лаврушниками связался, его всерьез мало кто воспринимает. Кокана тебе надо опасаться. Что у него на уме, никто не знает. На всякий случай запомни, что зовут его Шалва Куташвили. Отчество — Теймуразович. Он любит, когда к нему по имени-отчеству обращаются. С виду вежливый такой.

— Ты что, его знаешь?

— Я много кого знаю. В разных местах довелось побывать. В Тульской, Брянской, Саратовской областях, в Воронеже. Даже в Нижний Тагил судьба однажды забросила. Ох и много же там нашего брата. Ты, Костя, честный пацан. Везде есть люди и нелюди. Не сломаешься — будет из тебя толк. Я в тебя верю.

* * *

Несколько дней Константина не вызывали на «исповедь». Наверное, капитан Дубяга решил дать обвиняемому передышку. Но, может быть, это был психологический ход.

В любом случае, эти несколько дней прошли для Константина в состоянии тягостного ожидания. Лишь разговоры с Архипом помогали скоротать время.

Константин узнал многое: что такое соликамская зона «Белый лебедь», в которой содержат воров и авторитетов, кто такие главворы и главпидоры, хозяин и кум, казачок и парашник, как парафинят и опускают, с кем можно общаться в камере и что такое проверка зрения.

Народ в камере менялся. Одних приводили, других уводили. Люди были разные, но всех их объединяло одно — авторитеты среди них не попадались.

Главным в камере, или, по-здешнему, хазаром, стал Архип. Об этом известила малява, которая пришла спустя некотоpое вpемя через дорогу.

Дорога в этой хате была такой же, как и во всем следственном изоляторе. Через окно были протянуты во все соседние камеры веревки. По ним двигались записки-малявы, маленькие посылки с индюшкой — чаем, куревом, деньгами и иным гревом.

В своей маляве Толик Рваный известил Архипа о том, что хочет встретиться и побазарить с pезинщиком.

— Жди гостей, — сказал Архип Константину, прочитав маляву.

* * *

Однако до встречи с Толиком Рваным в жизни Константина произошло еще одно событие, далеко не из приятных.

Вечером, когда одни обитатели камеры играли в шашки фигурками, вылепленными из хлебного мякиша, а другие негромко разговаривали между собой, дверь неожиданно распахнулась и на пороге появились несколько человек в зеленой униформе.

Первым вошел невысокий коренастый прапорщик с грубым, словно высеченным топором лицом. Широко расставив ноги, он остановился посреди камеры и многозначительно похлопал по руке резиновой дубинкой.

— Всем встать!

В камере мгновенно воцарилась тишина. Сидельцы были вынуждены отоpваться от своих занятий и выполнить команду прапорщика. Архип успел шепнуть на ухо Константину:

— Шмон.

Прапорщик, до слуха которого донесся посторонний звук, тут же заорал:

— Молчать! Разговоры прекратить! В коридор по одному!

Пришлось подчиниться и выйти, заложив руки за спину.

— Лицом к стене!

В коридоре находилось человек десять в такой же зеленой униформе, но с погонами сержантов и рядовых. После того как заключенные выстроились у стены, прапорщик скомандовал:

— Произвести обыск!

Группа разделилась. Несколько человек вошли в камеру и стали перетряхивать ее с потолка до пола. Оставшиеся в коридоре шмонали заключенных: выворачивали карманы, ощупывали одежду, заставили снять ботинки и даже носки. Тех, кто, по мнению шмональщиков, слишком медленно выполнял команды, награждали увесистыми тычками под ребра и по ногам. Если не считать ставшей уже привычной грубости, шмон проходил спокойно.

Камера, в которой сидел Панфилов, была бедной — ни денег, ни чая, ни игральных карт найти не удалось. Под досками настила обнаружились лишь несколько спичек. Об этом и крикнул из камеры один из солдат.

Прапорщик, остававшийся все это время в коридоре, был явно недоволен результатами обыска.

— Что, радуетесь? — с искренней злобой сказал он, обращаясь к заключенным. — Напрасно.

У Архипа нашли огрызок карандаша. Прапорщик тут же стал придираться.

— Это что такое? У вас, оказывается, писатель есть?

— Карандаш не запрещено иметь, гражданин начальник, — глухо произнес Архип, при этом он чуть отвернул голову от стены.

— А ну-ка заткнись, шелупонь! — заорал «кусок». — Щас как шваркну по репе, мозги по стенке растекутся!

Архип затих, не желая получить удар дубинкой по голове. Молчали и остальные. Кому же охота связываться с дураком?

Панфилову тоже врезали пару раз по почкам, но не так чтобы слишком сильно. Прапорщик, явно испытывавший зуд в руках, то и дело покрикивал на подчиненных. Те, по его мнению, не проявляли должного рвения.

— За толканом ищите.

— Нет там ничего, товарищ прапорщик. Уже два раза смотрели.

— А в бачке?

— Смотрели, товарищ прапорщик.

— Сержант, смотри в толкане.

— Как смотреть?

— Руку туда засунь, урод. Первый день замужем, что ли? Всему вас учить надо!

Боец, закатав рукава гимнастерки до локтя, засунул ладонь в отверстие унитаза и принялся шарить там пальцами. Наконец после безуспешных поисков он вытащил руку и принялся брезгливо стряхивать воду.

— Ничего нет, товарищ прапорщик.

— Плохо ищете, сукины дети. Должно что-нибудь быть. Всех на уши поставлю!

Помахивая дубинкой, прапорщик подошел к Панфилову и остановился у него за спиной. Его внимание привлекла перевязанная грязным бинтом рука заключенного. Ничуть не стесняясь, он ткнул Константина кончиком дубинки в предплечье.

— Это что?

— Бинт.

— Я вижу, что бинт! — неpвно заорал прапорщик. — Что под ним?

Константину так и хотелось сказать: «Анаша», но он удержался и промолчал. Это молчание привело прапорщика в еще большую ярость.

— Что под бинтом? — завопил он.

— Ожог, — односложно ответил Панфилов.

— Костры в камере разводил, что ли?

Так и не дождавшись ответа, прапорщик саданул дубинкой в плечо Панфилова, после чего потерял к обитателю камеры всякий интерес. Тем временем шмон закончился.

— Собрать барахло и по нарам! — скомандовал прапорщик. — После отбоя ни звука!

Заключенные понуро потащились в растерзанную Индию. Когда дверь за шмональщиками захлопнулась, Архип сказал Константину:

— Хорошо отделались, такое редко бывает. Обычно они всегда что-нибудь находят — стиры, индюшку, даже шарабашки^[1] забирают. А если не находят, то подкинут что-нибудь.

— Зачем? — спросил Панфилов.

— Так, для порядка, отмесить кого-нибудь, в аквариум посадить. Да мало ли.

— Что же, они нас пожалели?

— Наверное, у «куска» хорошее настроение.

— Ну да, — ухмыльнулся Константин, потирая плечо, по которому прошлась резиновая дубинка прапорщика.

— Если бы у него было плохое настроение, — рассудительно сказал Архип, — нас бы сейчас в вольер босиком на снег вывели.

Вольером здесь было принято называть маленький внутренний дворик, предназначенный для прогулок заключенных.

В камере навели порядок, собрали разбросанные по всем углам вещи, поправили нары.

Из коридора доносился шум — шмонали соседние камеры. Наконец все утихло и заключенные Индии отправились на боковую.

Кое-кто уже храпел, когда в коридоре опять послышались шаги. Константин, лежавший на спине, приподнял голову.

Неужели опять шмон?

В дверь вставили ключ, со скрипом провернули. На пороге в сопровождении конвоира стоял человек невысокого роста в подогнанной по фигуре шаронке с редкими седыми волосами на непокрытой голове.

В отличие от других обитателей СИЗО, которые ходили по тюрьме, заложив руки за спину, он держал одну ладонь в кармане.

Константин успел заметить, что в коридоре мелькнула еще одна фигура в темной зековской униформе. Но при тусклом свете ему не удалось разглядеть, кто это. Гость обернулся вполоборота и едва заметно кивнул.

Конвоир тут же наклонился к нему и, услышав несколько слов, тоже кивнул. Дверь за гостем тихо закрылась.

Несколько мгновений он стоял на пороге, разглядывая заключенных при тусклом свете лампочки под потолком. Ночью лампочка должна быть всегда включена.

В камере, конечно, никто не спал. Все настороженно смотрели на гостя, который, в свою очередь, спокойно разглядывал их лица.

Архип толкнул Константина в бок.

— Толик Рваный, — прошептал он, — к тебе пришел.

Взгляды Панфилова и вора встретились. Толик Рваный тут же шагнул навстречу Константину. Помня об авторитете гостя, Панфилов тут же спустил ноги с нар и поднялся. Это произвело впечатление на вора, который неспешной походкой прошел через камеру и остановился перед Панфиловым.

Единственным из обитателей камеры, кто почтил вставанием приход вора, кроме Константина Панфилова, был Архип. Остальные даже не знали, кто удостоил их своим вниманием. При других обстоятельствах это могло стоить им дорого. Но у Рваного была другая цель.

Жестом руки он показал Архипу, что нужно освободить дальние угловые нары для разговора. Спустя несколько мгновений пожелание было выполнено, и Рваный первым предложил Константину:

— Присядем.

Голос его звучал негромко, глаза смотрели испытующе. Константину в первое мгновение стало не по себе. Но постепенно он привык.

Давно ему не приходилось видеть таких проницательных умных глаз. В них был и глубокий житейский опыт, и знание людей, и философское отношение к жизни, какая-то грустная мудрость. Казалось, этот человек просвечивает своего собеседника насквозь, как рентгеном.

— Знаешь, кто я?

— Знаю.

— Откуда?

— Рассказывали.

Вор тут же глянул на Архипа и чуть заметно улыбнулся. Когда он отворачивался, Константин смог разглядеть разорванную мочку уха своего гостя.

— Мы с Архипом старые знакомые, он пацан правильный. А вот кто ты такой, еще надо проверить.

— Так ведь… — начал Константин и запнулся.

— Смотри мне в глаза и отвечай. Если неправду скажешь, пеняй на себя.

Константин ничего не успел ответить, как последовал вопрос.

— На воле чем занимался?

— Шоферил после армии.

— А до этого погоны, значит, носил? — скорее сожалеющим, чем осуждающим тоном сказал Толик Рваный. — В кичиван за что окунули?

— Лайбу угнал.

— Один работал?

Константин немного замешкался с ответом. До сих пор он никому не говорил правды — ни следаку на допросе, ни Архипу во время задушевных разговоров. Однако сейчас, под пронзительным взглядом этих темных глаз, Константину не оставалось ничего другого, как признаться.

— Не один.

— Зачем терпилу опешил?

— Брат на иглу сел, влез в долги.

— Родной брат?

— Родной, младший.

Толик немного помолчал.

— Чужой груз, значит, на себя повесил? Лямку тянешь вдармовую? Не опускай глаза, отвечай.

— Вроде так получается.

Константин почувствовал, что у него пересохло в горле.

— Женат? — неожиданно спросил вор.

— Нет, не успел еще.

— А подруга есть?

— До армии была.

— Не дождалась?

— Она и не обещала ждать.

— Ты с ней спал?

— Нет.

— Неужто ничего не было?

— Не было, — твердо сказал Константин.

— Так ты что, еще и бабу не имел? — с явным недоверием поинтересовался Рваный.

— Бабы-то были, но так… шалавы. Перетрахнулся — наутро имя забыл.

— Ну это не страшно, — удовлетворенно сказал вор, — бабы в нашей жизни не главное.

Затем последовал новый поворот разговора.

— А где служил?

— В Афгане?

— Кровь видел?

— Конечно.

— Сам мочил?

— Приходилось. Или ты их, или они тебя. Там закон пpостой.

— Тоже правильно. Карзубого за что замесил?

— Чтоб неповадно было.

Напоминание о Карзубом заставило Константина нахмуриться.

— Ладно, не ершись, — сказал Рваный, — замесил, и правильно сделал. В шерстяной хате порядок навел — тоже одобряю. Я сам такой был когда-то. — Он многозначительно притронулся к мочке уха. — Кокана знаешь?

— Слыхал.

— Сухарь он. На авторитет претендует. Но воевать не решается. Шкет с Сиротой на тебя ему пожаловались.

— Мне-то что с их жалоб? — слегка самоуверенно сказал Константин.

— Напрасно ты так. Бояться Кокана, конечно, не надо, но будь настороже. Куришь?

— Курю.

Вор вытащил из кармана шаронки пачку сигарет и сунул их в руку Константину.

— Держи, подарок от меня. Таких пацанов, как ты, мало. Сколько чалился, может, одного и видел.

Константин глянул ему на ладонь и чуть слышно присвистнул.

— Ого, «Мальборо»?

— Здесь тоже можно жить, — с достоинством сказал Рваный. — Ладно, парень, мне пора.

Он встал. Вместе с ним поднялся и Константин.

— Что у тебя с рукой? — спросил вор, глянув на грязный бинт.

— Лайба загорелась, когда от ментов срывался.

— Кенты на воле как тебя звали?

— Костылем.

— Не пойдет, — покачал головой вор. — Надо тебе настоящую погонялу иметь. — Он немного подумал. — Погоняла твоя будет Жиган. Словечко это, конечно, громкое, только воровской герой имеет право так называться. Но что заслужил, то твое. Пацан ты здравомыслящий, косяков, думаю, не напорешь. Будешь жить по понятиям — далеко пойдешь.

Он шагнул к двери, но вдруг остановился.

— В мою хату хочешь, Жиган? — спросил Рваный.

— Благодарю, не стоит, — негромко, но твердо сказал Константин.

Больше не задерживаясь, вор вышел из камеры, дверь которой была оставлена открытой.

После того как главный вор ушел, Архип уже набросился на Константина с упреками:

— Да ты в натуре ломом опоясанный. Тебе сам Толик Рваный такое доверие оказал, в свою хату пригласил, а ты его мордой об асфальт.

— Что мне там делать? — спокойно возразил Панфилов. — «Шестеркой» ни у кого быть не собираюсь, до блатного еще не дорос.

— Как это не дорос? — зашипел Архип. — Тебя главвор, настоящий законник окрестил. Он же не сухарь какой-нибудь, не апельсин из лаврушников. Настоящий бродяга, таких по всей стране не много найдется. Человек порядочный, старой закалки. А ты ему: «Благодарю, не стоит». Хорошо хоть спасибо не сказал. По одному его слову люди с жизнью прощаются.

— Да чего ты прицепился ко мне со своим Толиком Рваным? Он спросил, я ему честно ответил. Давай-ка лучше подымим.

Архип тут же успокоился.

— Ладно, Жиган, давай свои фирмовые, хоть раз в жизни попробуем.

— Ты что, «Мальборо» раньше не курил?

— А ты будто курил?

— В Афгане этого добра навалом. Знаешь, сколько курева можно выменять на канистру бензина?

— Не знаю и знать не хочу. Меня вообще политика не интересует. Мы вне политики и вне национальностей. Вот только лаврушники в последнее время достали. Мы, православные, должны вместе держаться.

— Так грузины и армяне тоже вроде православные.

— Э, не скажи, у них церковь автокефальная.

— Что это такое?

— Своя собственная цеpковь. Патриарха Московского и Всея Руси не признает.

Они закурили и сделали несколько глубоких затяжек.

— Водочки бы сейчас, — мечтательно произнес Архип.

— Зачем?

— Ты вроде как рукоположение в сан прошел. Погонялу получил, крестили тебя. Русский человек по такому поводу обязательно должен выпить.

— Выйдем на волю, выпьем, Архип. Кури пока.

— Курю, Жиган, курю…

Примечания

1

Шарабашки — домино (тюрк.).