Обнажённая натура продаст художников

Сергей Е. Динов (2022)

Из полевого дневника сценариста: «Эта история — хулиганские зарисовки про балбесов, попавших под бандитский замес в 90-ХХL». Или вынужденные приключения двух художников, афроамериканца (приёмного сына одного из них) и неудачника-сценариста, обворованных предприимчивой авантюристкой, в которую все четверо были влюблены.

Стуки

Компания за импровизированным столом шевельнуться не успела, как эхом по подвалу раздался грохот. Кто-то колотился с улицы в железную дверь.

— Начинаются… туки-стуки, — проворчал Точилин.

— Кто там колотится до моего помещения? — тихо пошутил жалкий Артур. — Может, на похороны кто пожаловал?

— Какие похороны? — возмутился Точилин. — Что ты несёшь, Бальзакер?!

— Открытки получили, вот и пришли, — размышлял Артур.

— С ЖЭКа, — прохрипел Лемков. — Или с РЭУ, как там нынче жилконторы называются? С милицией пришли. Опечатывать будут. Выселяют.

Удивительно, но Тамара безмолвствовала. Она сидела, напряжённая, ужасающая своей дикой красотой, и молчала. Глаза Точилина магнитом притягивались к глубокому декольте её кофточки.

— Открываем? — предложил Тима-сын.

— Сидим, — приказал Тимофей-отец. — Ждём.

В железную дверь продолжали гулко дубасить кулаками. Раздался шум шагов по гравию возле заколоченных амбразур подвальных оконец. Сиплым, мужским голосом с улицы заявили совсем рядом со ставнями:

— Там они сидят, сурки, там. Решётки навесили, суки.

— Ломать будем? — уточнили вкрадчивым голоском.

— А менты подвалят? — возразили сиплым. — Ждём.

— Бандосы, — спокойно сказал Тима-сын. — Пришли.

Все посмотрели на неподвижную Тамару. Она молчала.

— Молчишь, женщина? — спросил Тима-сын. — Сейчас говорить надо. Ты — молчишь. Кто пришьёл? Зачьем пришьёл? Зовьём чёрных братьев? А? Папа? Зовём? Драка устроим! Стрелять будьем! — и чёрный Тима решительно поддёрнул рукав рубашки, поднёс мобильный телефон к уху. Но Точилин отметил, что когда великолепный, приёмный сын Тимофея Лемкова и Африки нервничает, он смягчает слова мягкими знаками «зачьем», «будьем» и тому подбное.

— Погоди, Тим, — прохрипел Тимофей. — Сначала разберёмся кто есть кто и зачем. А уж потом…

— Давай, — согласился Тима-сын, устало зевнул. — Спать хочу, как звер. Глаза слип… слипают.

Точилин продышался, вспомнив, что уже давно никак не участвовал в действии, и мужественно спросил:

— Что, подруга, тебе есть что сказать?

— Тебе, Точила? Тебе — нет, — ответила великолепная в своей независимости стерва. — С тобой жалкий интель страница выдрана из жизни давным-давно и сожжена.

— Нормально, — проворчал Точилин. — Типа, уела.

— Точно. Бандиты. За картиной пришли, — подал голос из-под полотенца сгорбленный Тимофей. — Я Марику признался, что спёрли полотно и копию. Вот, пришли. Будут ставить на бабки. Счётчик включать.

— Такси что ли? Не поньял?! — возразил чёрный Тима. — Щас выйду, поставлю счётчик. Раком.

— У них стволы, сынок, — просипел Тимофей. — Стрелять будут. Убьют. К маме не ходи.

— К маме?! Что у вас Раша творится?! — возмутился Тима-сын. — Беспредьел такой! В Бруклине, в Гарлеме такого нет. Не-е-ет. Белого пинаем, морда набьём, не заходи куда нельзя, где чёрный зона. А здесь? Везде застрелят, взорвут. Милиция спит.

— В штаны наложил, да, негр? — злобно прошипела осмелевшая Тамара. — Здесь вам не там.

— Молчи, женщина, — вежливо попросил Тима-сын. — Ты смотрела мои штаны? Если б смотрела, нежная стала, спать со мной захотела. А я хочу спать один. Сильно хочу. Устал. Европа летел. Два… две сутки. Эапорт ехал. Здесь сидел ночь. Водка пил. Радовался: папа жив. Твой кукла жарил.

— Какой кукла? Что ты мелешь? — фыркнула Тамара.

— Красивый!.. очень красивый кукла в куски. Папа лепил. Он скульптор хороший, да. Любил тебя, зараза! — возмутился Тима-сын. — За что? За что тебя любьить, паразьитку?!

— А ну, открывай! — рявкнули с улицы у окна, пнули в доски ставень. — Кто там базарит?! Открывай!

— Пошёл в жопу! — выкрикнул Тима-сын. — Щас братву чёрную с Лумумба позову, сразу голубым станешь!

— Что ты там вякнул, урод?! — завыли приблатнённым тенорком. — А ну, открывай, козлина!

— А ну кто такой?! Скажи! — заводился чёрный Тима, подпрыгнул, встряхнув Артура с Точилиным на пружинах дивана, принялся прохаживаться под задраенными наглухо оконцами. — Кого представляешь там? Солнцева?! Подольски?! Чечены?! Отзовись, козлина! Забивай стрелка на вечер. Я таких чёрных орлов приведу, дышать перестанешь!

— Во, наехал, — хохотнули сиплым голосом за окном. — Чё скажешь, Колян?

— Чё скажу, чё скажу, — засомневались тенорком. — Айда, подтащим ребят, посмотрим, кто там базарит.

— Подтащит он, дохлых, — наливался злобой Тима-сын.

— Выходи, брат, потолкуем по понятиям, — предложили сиплым голосом.

— С понятиями он пришёл. Спокойно говори, да. Отойди к песочница, чтоб видел всех, — заявил Тима и вполголоса добавил для Точилина, как наиболее вменяемого, спокойного и рассудительного, — закроешь дверь засов. Понял, Жорий?

— Есть, — мотнул головой Точилин.

— Без базара, — ответили со двора сиплым голосом. — Выходи, братан.

— Белый козёл тебе братан, — злобно сплюнул чернокожий Тима через зубы себе под ноги, вполне по-русски, по-уркагански.

Точилин поплёлся за Тимой-сыном вверх по лестнице. Хрустнул отпираемый ключом замок, но прежде чем грохнул засов, Тима-негр глянул в дырку и сказал:

— Отошли к песочница, я сказал! Выхожу. Раз, два…

На «три» он клацнул засовом и вынырнул за дверь. Точилин задохнулся на мгновение от одуревающей свежести воздуха, пахнувшей в затхлый подвал со двора, оглох от неистового щебета птиц, машинально закрыл дверь, защёлкнул на засов.

Точилин не помнил, сколько прошло времени, показалось, что совсем мало, минута-две, как раздался культурный стук в железо костяшками пальцев. Стучался чёрный Тима. Его развёрнутые розовые губы он увидел в прожжённую дырку «глазка».

Впустил Тиму в подвал. Запер дверь.

— Что? Всё? Договорился? — с облегчением выдохнул Точилин.

Конец ознакомительного фрагмента.