Обнажённая натура продаст художников

Сергей Е. Динов (2022)

Из полевого дневника сценариста: «Эта история — хулиганские зарисовки про балбесов, попавших под бандитский замес в 90-ХХL». Или вынужденные приключения двух художников, афроамериканца (приёмного сына одного из них) и неудачника-сценариста, обворованных предприимчивой авантюристкой, в которую все четверо были влюблены.

Миф-универсал

— Фу-у-у! — воскликнули тем же грудным женским голосом. — Как это мерзко и отвратительно! Опять нажрался, свинья!

Из сумрака мастерской к безобразной обеденной лавке, что выполняла роль стола и была загажена раздавленными кусками мокрого хлеба, завалена опрокинутыми пустыми бутылками из-под водки, увенчана огромным тазиком с капустной и прочей съедобной гадостью, освещённая тремя огарками расплывшихся свечей, подсвеченная огненными дырочками остывающего мангала с корытом, — вышла прекрасная в своей строгой красоте, необыкновенно изящная дама. В летнем брючном костюме цвета хаки. С тёмно-бордовыми волосами, туго собранными на затылке. Похудевшая, повзрослевшая до той чудесной черты молодой женщины, когда приходит одновременно всё: истинная острота ума, томление духа и красота тела, пусть даже в коварном образе обольстительной ведьмы. Это была она. Тамара.

Точилин не ожидал такой слабости от виновника нынешнего безобразия — Тимофея Лемкова. Будто снятое с вешалки тяжёлое, грязное пальто путевого обходчика далёкого железнодорожного полустанка, карманы которого набиты болтами и гайками, Лемков вдруг звучно рухнул за спиной Тамары на бетонный пол. Гостья брезгливо поддёрнула плечиками, искоса глянула на упавшего и спросила:

— Опять водку жрёте, алкаши? — и покачала укоризненно головой. — Ба-а-а! Знакомые все лица, рожи, морды.

— Кого, интересно, к лицам отнесли, — прохрипел Точилин. — Тебя что ли, Тим?

— Нав-верно, — отозвался чернокожий Тима. Он по-прежнему стоял на четвереньках на полу, затаил дыхание, чтобы сдержать судорожную икоту.

Артур безмолвно вернулся на диван, присел рядом с Точилиным, как совершенно посторонний гость, воспитанный человек, сложил руки на коленях, разгладил складки на своих потёртых дешёвых брючках.

— Что за вонища у вас? — возмутилась Тамара. — Неужели нельзя проветрить помещение? Живёте как свиньи в хлеву!

Она говорила высокомерным тоном повелительницы.

— К вашему сведению, мадама, свиньи в хлеву не живут, — вежливо возразил Артур. — В хлеву живут овцы, козы и… козлы, — добавил он осторожно и совсем некстати.

— И бараны!! — продолжала воинствующая Тамара. — И даже свиньи так не живут! Ферштейн?!

Увидев, что Точилин, Ягодкин и негр в белой рубашке даже не пошевелились и никак не отреагировали на падение хозяина мастерской и на её возмущение, она повысила голос:

— Что сидите, как остолопы?! Поднимите товарища. Видите, — глубокий обморок у человека!

— О, господа, это наш Тима так низко пал, — фальцетом пропел Артур, заглянул под лавку.

Поднялся, наконец, с четверенек чёрный Тима, отряхнул стальные брюки. Он был красавцем этот плод трагической любви русской женщины и африканца. Высоченный, под два метра, стройный, как греческий атлет. От негроидной расы у него был только шоколадный цвет кожи и слегка приплюснутый нос. В остальном Тима являл собой великолепный человеческий образчик совершенства.

— Это ещё кто? — изумилась Тамара, чуть отступила, оглянулась, будто только что поняла, в какой вертеп попала.

— Негр, — запросто ответил сам чёрный Тима. — Ты хорошо видишь глазами, белая женщина?

— Нормально, — испуганно прошептала Тамара. — Откуда негр?

— Фром Нью — Джерси, — пояснил Тима-сын, продолжая отряхиваться от пыли и грязи, налипшей на стальные брюки.

— Джерси? — переспросила Тамара, по чисто женской традиции делая ударение на «и». — Костюмчик из джерси? Ткань такая? Новый материал?

— Совсем из ума сошёл, белый женщина, да?! Какой материал! — возмутился Тима-сын. — Не знаешь, Нью — Джерси — Юнайтед Стайтс оф Амэрика?! Штат такой. Рядом — Нью-Йорк сити. Деревня!

— Нью — Йорк — деревня? Я и не знал, — негромко пробухтел так и не протрезвевший Артур. — Ни фига! Нормально! Негр — из деревни, — и рассудил сам с собой. — Ну, что ж, если есть деревня Париж в российской глубинке, значит, найдётся и деревня Нью-Йорк.

— Оп-паньки! — восхитилась Тамара. — Откуда в этом вонючем подвале американы?

— Не твоё дело, — отрезал Тима-сын, присел на табуретку. — Ты кто? Зачем здесь? — повернулся к Точилину и приказал:

— Жора, подними папу.

— Жора? — удивилась Тамара и проводила взглядом узнаваемую личность.

— Конечно-конечно, — с готовностью ответил Точилин, послушно отправился выполнять приказание. — Тимоша, вставай!

— Папу? — удивилась Тамара. — Точила, он сказал: папу?!

— Папу, — утвердительно качнул головой чернокожий Тима.

— Тогда я — твоя мама, — небрежно усмехнулась Тамара.

Не так-то просто было смутить негритянского Тиму.

— Пошла!.. Знаешь куда?! — грубо заявил он. — Мама нашлась. Такую маму имел на баобабе каждый день Африка. Висела на верёвка для гиен. Качалась. Как пришла, так и пошла — на фик! Фак ю!

— Пошёл сам! — не растерялась Тамара и показала негру средний палец левой руки. — Это — фак ю тебя!

— В жопу. Пошла, быстро! Обратно, на улицу — марш! Пришла тут. Мамана. Команды даёт. Палец показала и что? Не обидно. Показывай. Всё-равно. Мы тут папу оплакали. Думали, — умер. Он живой. Сидим, радость — пьём водка. Хорошо было. Пришла тут твар такой. Мы тебя в аду зажарили? Да, зажарили! Пришла тут. Такая вся… коза.

— Как оплакали? — ничего не понимала Тамара, отступила спиной к стене, озиралась вокруг, посматривала то на безжизненное тело Тимофея, то на Точилина и Артура. — Он что умирал? Тима умирал, да?! Наверное, я виновата.

— Наверное, — злобно пробурчал Точилин. — Хэ! Конечно, ты во всём и виновата!

— Умирал. Да! — один противостоял агрессии великолепной гостьи чёрный Тима. — Ты виновата, твар. Понятно. Да. Вижу, что ты. Больше некому!

Между тем Точилин склонился над распластанным на грязном бетонном полу телом Лемкова, но поднять друга не решался, потому что несло от него… не цветочками. В общем, понятно, чем могут пахнуть внутренности сильно выпивающего человека. Одновременно, Точилин не мог оторвать взгляда от великолепной в своём нынешнем облике Тамары. Она потрясающе выглядела. Эдакий симбиоз деловой женщины, дорогой шлюхи и базарной стервы.

Артур подошёл на помощь, ткнул загнувшегося Точилина легонько под зад коленом и проскользнул тенью в сортир. Точилин распрямился и замер. Зашевелился на полу Тимофей. Хрипя, отплевываясь, с трудом поднялся на четвереньки.

— Чё приперлась, стерва? — просипел он.

— Потрясающее ничтожество, — сощурилась Тамара, будто присматриваясь к явлению с того света. — Вы уже все тут спились окончательно.

— Что тебе ещё от меня нужно?! — напряжённо и членораздельно прохрипел Тимофей, встал на колени, выпрямил спину. В долгополом, растянутом своём, драном свитере, бородатый Лемков выглядел странником, нищим оборванцем, что встал на колени перед барыней в ожидании милостыни.

— От тебя ж несёт, как от помойного ведра! — злобно, истерично выкрикнула Тамара. — Посмотри, во что ты превратился?! Художник!

— Тебе какое дело?! — заорал Тимофей. — Всё выгребла и — проваливай!

— Для твоего же блага! — тихо сказала Тамара. — Для твоего же блага, Тимоша. Пойми меня!

— Для моего?! — заблажил Тимофей. — Для моего?! — и шагнул было одной ногой к женщине, но подняться со второго колена не смог. Тамара шарахнулась от него, стукнулась затылком о пустой стеллаж, отчего упал сверху одинокий глиняный горшочек и, жалобно хряснув, рассыпался у ееёног.

— Тима, я всё сейчас объясню, — воскликнула Тамара.

— Мне? — изумился Тима-сын. — Не надо.

— Тебе надо… — продолжила Тамара, коротко и зло глянула в сторону чернокожего Тимы, мол, куда ты-то лезешь, и вновь обратилась к Тимофею Лемкову:

–…надо сломать эту свою скотскую жизнь. Сломать враз и бесповоротно, как засохший сучок! — вдохновенно призывала Тамара и даже приложила руки к груди. Пальцы её блеснули перстнями и золотыми кольцами. — Соберись силами, Тима, соберись. Бросай всё. Поехали со мной. Начнём новую жизнь. Я всё устроила. Вот. Вот, — она принялась копаться в своей дамской сумочке. — Как же тут у вас темно! На улице солнце встает. Асфальт полили. Свежо, прохладно. У вас тут — могильная сырость, мрак, как в склепе. Смрад. Вот, — она протянула Тимофею бликующую карточку, размером с визитку.

— Что это? — спросил с неприязнью Тимофей, но принял карточку из рук бывшей возлюбленной.

— Часть твоих денег. Очень больших денег! Остальные на другом счету. Тоже на твое имя. Я почти ничего себе не взяла. Так — мизер, самую малость. Мы же будем жить вместе?! Да, Тима, вместе?! Ну, подумай, сколько тебе осталось, Тим? С твоей язвой, больными почками?! Только ради тебя я пошла на всё это. Только… только нам надо как можно быстрее уезжать отсюда. Бежать из Москвы. Как можно быстрее. Из страны. Ты будешь писать прекрасные картины на Монмартре. Я буду продавать их у Лувра или музея де Орсе. У нас будет своя галерея на улице де Криме. Мы станем богатыми людьми. Мы будем счастливы вместе, Тима!

— Сомневас, — заявил Тима-сын. — С такой мигера будет счастливый только дэвил. Вельзевул, да. Мефисто. О! Помню.

— Заткнись! Грамотный больно! — фыркнула Тамара. — Не с тобой разговаривают!

— Это ещё совсем не больно, — проворчал Тима-сын с тихой ненавистью к чрезмерно деловой женщине. — Больно — дальше будет.

— Что ты вдруг такая заботливая стала? Что ты сказала? — переспросил Тимофей. — Из страны? Ты сказала: из страны? Это что за ерунда? — он потряс перед лицом карточкой. — Визитка?!

— Не ерунда, — ответила Тамара, — это деньги, Тима.

— Разреши, посмотрю, — поднялся с табурета чернокожий Тима, взял из рук Тимофея-отца карточку, покрутил перед глазами. Он оказался очень рослым, этот приёмыш, на голову выше папаши. Значит, точно, где-то метр девяносто с гаком.

Тамара вдруг стремительно шагнула к нему и выдернула из его рук блестяшку.

— Дай сюда! — зашипела она. — Не трогай чужое! Ферштейн?!

— Кредитка, — небрежно сказал Тима-сын, дёрнул белыми плечами в ослепительной рубашке. — «Мастер-кард». А ты, змея, всё шипишь? Шипи-шипи… Она не любит тебя, папа. Нет. Любит деньги. Только.

— Все любят деньги, — прошептала Тамара.

— Любят, — согласился Тима-сын, — не так сильно, — и обратился к молчаливым Точилину с Ягодкиным. — Ребьята, давай наводить порядок жилище. И — спать.

— Не выпускайте её, — неожиданно твердым голосом приказал Тимофей-старший. — Пойду, сполоснусь под душем, переоденусь. Тогда всё решим.

Чернокожий Тима тут же отошёл к выходу, перекрыл отступление великолепной Тамары. В чёрной гулкоте подвала громко клацнула задвижка на входной двери. Хрумкнул запираемый на ключ замок.

— Дав-вайте обговорим, обсудим всё с-спокойно, — с трудом выговорила, заикаясь, Тамара, напуганная таким неожиданным оборотом дел. Она мгновенно потеряла уверенность, стояла у стеллажа, сверкая изумительными глазами то на Артура, то на Точилина, то в темноту, где шуршал подошвами туфель чёрный Тима. Затем выплыл белый крест его раскинутых в стороны рук.

— Хода нет. Говорить будешь с папой, — раздался грозный голос Тимы-сына. — Они — гости. Он — хозяин.

— П-почему он называет Тиму папой, Точила? — прошипела Тамара в сторону Точилина.

— Потому что он — мой папа, — отозвался Тима-сын. — Помолчи женщина. Сейчас мы будем тебя судить. Мы жарили-жарили тебя аду. Но ты вернулся. Судить будем.

— Если решим её насиловать, — нагло заявил пьяный Артур, — тогда я — третий.

— Почему это?! Почему третий?! — возмутился Точилин, будто наглый Бальзакер сказал, что будет первым.

— Тимофей, на правах хозяина, — первый, — вполне трезво рассуждал пьяный Артур. — Негр никого, конечно, вперед не пропустит.

— Закричу! Позову на помощь, — прошептала в ужасе Тамара. — Расцарапаю вам рожи, уроды! Ферштейн?!

— Не будешь кричать, — твердо заявил чёрный Тима. — Будешь сидеть, молчать. Никто тебя не тронет, пока папа не скажет, — и подставил гостье под колени табурет. — Ферштейн ор андестенд? Садись, я сказал. Вот — кушай, водка есть. Пей.

Послышался шум льющейся воды в душе, и завывания Тимофея. Он распевал свой осипший голос:

— Хо-о-одят ко-о-они над реко-о-ою…

Похоже, с-покойный хозяин ковчега изгоев оживал для нового этапа жизни.