Шаги за спиной

Сергей Герасимов, 1996

25

«Какое жуткое чувство. Я помню, такое же возникало раньше при чтении всемирной истории — там только смерти, смерти и смерти. История — компот из смертей. А жизнь — тот же компот, но сильно разбавленный. Пусть я я разумная песчинка в бесконечном космосе; это сравнение не унижает, оно в мою пользу. Потому что разумен я, а не космос. Но я — разумная песчинка в невообразимых разумных пустынях из таких же песчинок, как я. Они все умерли или умрут — для чего? Для чего все эти биллионы смертей и жизней? Что могу значить я, если даже законы моисеевы — ничто по сравнению с зубастой бесконечностью, которой не может вместить разум (значит, разум все же конечен). И если я — ничто, то зачем были нужны мои страдания, зачем мучить человека не протяжении стольких лет, если в результате лишь ничто? Пусть еще удовольствия, они хороши хотя бы тем что до поры до времени я помню, что они были. Но зачем же нужен этот ярчайший выблеск пламени между двумя ничто? Почему моя память впечатывает намертво мельчайшую былинку этого мира, словно пытаясь удержаться за этот мир? Сколько росло таких былинок до меня и сколько еще будет расти? И, с другой стороны, если все хорошее, что мог бы я совершить, бессмысленно, то какая разница — совершать ли его? Зачем же тогда эта тяга? Зачем же так хочется построить из своей жизни довольно слабенькую уменьшенную копию вечности, притвориться вечностью, как гусеница притворяется палочкой? А насколько более глупы всякие женские отращивания грудей и других частей тел — ведь это же совсем ненадолго, ведь рядом, на каждом шагу, полчища таких же, да и еще получше. Ведь рядом — смерть. И если я ничего не значу, то и любое мое преступление, если я захочу его совершить, сотрется в этом бесконечном шуршании мертвых пылинок, каждая из которых была личностью и к чему-то стремилась. Зачем? Кажется, будто ты попал в огромную и огромно глупую игру, где выигрыш для всех и для всего одинаков — смерть. Смерть совсем не страшна. Страшно то, что была дана возможность жизни. Как легко умирать ничтожествам: им только поднесли под нос черствую корку и отобрали. А если ты не ничтожество? А если у тебя отобрали не черствую корку? Кто мог изобрести бесконечную череду этих глупейших, в сущности, издевательств?…»

— Что ты пишешь? — спросила Люда.

— Дневник.

— Записываешь события?

— Нет.

— Почитать можно?

— Нельзя. Это не для чтения.

Люда перевернулась и легла на живот, подперев щеки ладонями. Сейчас он видел только ее глаза и волосы над валиком дивана.

— Но о чем это?

— О преступлении. Если бы я совершил что-то очень мерзкое, например, зарезал бы своего друга, или даже тысячу лучших друзей, это бы забылось со временем. Тогда какая разница что именно я делаю?

— Ты что, хочешь зарезать друга?

— Нет, это уже сделали без меня. И кажется я знаю кто. Но я бы достал денег — я жить хочу.

— Заяви в милицию. Впрочем, не нужно. Не стоит мешать людям делать свое дело. Сыграем в карты?

— Я выиграю. Мне ведь до сих пор везет.

Она встала и нагнулась к ящичку, вынула колоду.

Поймала себя на мысли, что совершенно не может сопротивляться его улыбке. Почему мне неприятно это? Да, другие женщины; они тоже не могут не отвечать ему улыбкой.

Приятно иметь такого мужчину, должно быть приятно, но…

— Какая это карта?

Валерий задумался.

— Семерка пик.

— Нет, восьмерка. Но почти угадал. А эта?

Долгий звонок в дверь.

Три человека в форме:

— Здесь находится Валерий Деланю?

— Да.

Старший оттолкнул ее и бесцеремонно вошел. За ним еще двое и понятые. Двое в форме схватили Валерия и вывернули руки.

— Не дергаться! Оружие есть?

Оружия не оказалось.

— Гражданин Деланю Валерий, скрывающийся от правосудия и разыскиваемый по подозрению в убийстве, шесьдесят девятого года рождения, вы арестованы. А это лично от меня — не надо было падать головой об угол, это неосторожно.

Что-то взорвалось в голове и времени больше не стало.