Шаги за спиной

Сергей Герасимов, 1996

15

Вечерние улицы подсвечены, но не фонарями, фонари сейчас ударились в экономию, и не окнами домов. Вечерние улицы подсвечены тайной и тайна сквозит во всем: в черных дворах (точнее, в провалах между домами, город забыл что такое дворы), в черноте движутся тени и решают свои темные проблемы и обсуждают свои теневые стороны жизни. Бульвар кое-где проколот насквозь спицами постусторонних огней (по ту сторону закусочные с громкой музыкой и потными лицами) но в общем-то бульвар темен. В его темноте слышны голоса всех калибров: голосочки, голоски, голоса, голосища, голосины. Беседуют, вижжат, орут, ругаются, голосят, смеются. Это земные тайны, но в берегах древесных крон течет небесная река и так и хочется остановится, задрав голову, и посдслушать, о чем шепчутся там, наверху. И звезда с звездою говорит — почему бы и нет? Угадал ведь он, не бывав в космосе, «спит земля в сиянье голубом»?

Надвинулся автомобиль — наглая жирная иномарка — и, не торопясь, провел полосой света по глазам как кисточкой.

Валерий прикрыл глаза ладонью. Из двора выскочил игривый доберман и со свирепым лаем набросился. За ним выскочил голос: «не бойтесь, он не кусается», а за голосом его хозяйка. Нужно будет купить газовый балончик, — подумал Валерий. Один раз получат, второй раз не полезут. Он пошел дальше.

У угла дома номер тринадцать трое мальчиков постарше выворачивали карманы маленькому. Маленький негромко плакал и обещал рассказать папе. Старших это не пугало. Наша будущая элита, — подумал Валерий, — как раз эти пробьются. Не каждый, но каждый третий пробьется. А папа ничего не сделает. Скорее всего ему и не скажут. Он стал вспоминать преступления недавнего времени, которые так или иначе запоминались.

Убийство Листьева в подьезде. Уже радиостанции стольких стран передавали траурное сообщение и все все знали, каждый знал, но наше радио передавало бодренькие народные танцы. Хотя и там, на радио, уже все знали, но только не получили указки сверху. Убийц не нашли. В прошлом месяце — муж вышел и сел в машину, в его квартиру позвонили; жена открыла мужу, но это был не он. Задушили шарфом. Убийц не нашли. Тогда же — две женщины, живущие в одной квартире, найдены мертвыми в разных местах города. Не знаю как вторая, а первая умирала долго. В нее всадили отвертку прямо в вагоне трамвая. Всадили отвертку восемнадцать раз. Она села (уступили все же сидячее место!) и истекала кровью. Никто не сообщил в милицию. Через шесть остановок женщина сошла и села на скамье. Там ее и нашли утром, мертвую. Полтора месяца назал убили ученика, утром, на глазах у соседей. Затащили в собственную квартиру и стали медленно, без опаски убивать. Крики и грохот были слышны даже на улице. «Не убивайте, я молодой, я не хочу умирать!» — был улыбчивым, незаметным, волосы с рыжинкой. Сидел за четвертой партой у окна. Убийц не нашли.

Где-то здесь, за кустами сирени, прятался телефон. Скелет будки на каменном возвышении, а внутри — телефонное сердце, иногда бьется, иногда молчит. Валерий поднял трубку — телефон был жив и громок; наверное, недавно сменил своего предшественника, умершего на посту.

— Алло, Люда?

— Кто звонит? — голос весел, на полуноте оборванноего смеха, весь дрожит от нетерпения, хочет досмеяться.

— Это Лерик. Я сейчас к тебе приду.

Смех отдрожал, повисла пауза.

— Ты не хочешь?

— Хочу, но…

— Я приду без всяких «но».

Люда зашептала в трубку:

— Сейчас сколько? Восемь. Подожди до вечера. До одиннадцати. Я буду тебя ждать, дверь будет открыта. Сейчас я не могу.

— Я приду в девять, — сказал Валерий, — и пусть дверь будет открыта.

Он повесил трубку.

У телефона стоял страшно воняющий пьяный (после того что случилось, Валерий не выносил запаха спиртного — все же, клиническая смерть, это не шутки). Пьяный подвинулся так близко, как подвигаются только влюбленные женщины или вдрызг пьяные и начал шептать: шптптптшптпттшп.

— Что? — спросил Валерий.

— Ну, я немножко выпил, то есть, я это, я много выпил, я не знаю… (на этом месте пьяный уперся своим лбом в лоб Валерия, для равновесия)… я не знаю. Но мне надо домой…

— Ты не в ту сторону идешь, — ответил Валерий, — выходи на асфальт и иди прямо, все прямо и прямо, потом повернешь.

— А ты мне скажешь, где повернуть?

— На проспекте Ильича.

— А, Ильича! — обрадовался пьяный, — я пошел…

— Иди.

Валерий снова набрал номер, подождав, пока проедет машина и осветит темный диск.

— Это опять я.

— Что ты хочешь?

— Почему ты сказала, что оставишь дверь открытой, я ведь могу позвонить?

— У нас сломался звонок.

— Ты с кем сейчас?

— Сама.

— Тогда говори громче, не шепчи.

— Я не шепчу, это телефон, — она повесила трубку и обвела взглядом комнату.

В комнате было еще двое. Первый — мужчина лет сорока пяти, невысокого роста, плотный, с выразительным лицом и умными глазами. Глаза хитрят, прикидываясь простоватыми. Глубокая морщина у левой брови и совсем нет морщины у правой. Брови подпрыгивают, реагируя на каждое слово собеседницы. Чем-то напоминает киноартиста, на самом деле — декан экономического.

Рядом с ним на диване, дежурная студентка — тонкое симпатичное лицо, белая блузка (белая до той степени чистоты, которая недоступна мужскому глазу) под блузкой на все готовая плоть. Плоть просвечивает в нужных местах. Ниже — шортики в голубую полоску, короткие, но с длинной бахромой. Волосы того оттенка крашенности, который увидишь у каждой второй в метро.

Люда позвала ее глазами и ушла в кухню.

— Что такое? — спросила студентка и ярко улыбнулась.

Улыбка была чуть напряженной, чтобы не показать жвачку на передних зубах. Так улыбаются дети, когда боятся, что леденец отнимут.

— На сегодня все, — сказала Люда, — уходи. Дальше я сама.

— Нет, — сказала студентка, — я еще не обо всем договорилась.

— Я договорюсь за тебя.

— Обещаешь?

— Да.

— Ну смотри.

Они вышли в зал.

— Сергей Иванович, меня прогоняют, — сказала студентка, и принадула верхнюю губку.

— Кто тебя выгоняет?

— Это я, Сержик, — ответила Люда. — Я хочу быть только с тобой.

Сержику было вполне все равно и студентка убралась.

— Возьми мой автомобиль! — крикнул он напоследок.

Студентка кивнула и прикрыла за собой дверь. На лестнице она встретила худого и очень черного грузина с тончайшими усиками над губой.

Грузин уперся рукой в стену и не отходил. Студентка прошлась взглядом по руке: у плеча кожа была темной, у локтя — совсем темной, а кисть вполне могла принадлежать негру.

Неравномерный окрас — признак породы.

— Чего хочешь? — спросила она.

— Что ты так сразу, чего хочешь, чего хочешь? — обиделся грузин и убрал руку.

Студентка пожала плечами и прошла. Метрах в двадцати стояла машина декана вместе с шофером. Шофером была женщина, очень нервная на первый взгляд, в огромных очках (дужки крепились снизу к стеклам), с напряженным лицом и подрагивающими длинными пальцами на руле.

— Сказал, чтобы ты меня отвезла.

— Возвращаться нужно?

— Я думаю, не раньше утра.

— Тогда поехали.

— Что-то там не чисто, — сказала студентка.

— Не наше дело, — ответила шофер.