Пастыри. Последнее желание

Сергей Волков, 2004

Бывший «афганец» Илья Привалов неожиданно узнал в нищем на церковной паперти своего школьного приятеля Костю Житягина, погибшего год назад в автокатастрофе. В руки майора Громыко попало письмо, в котором священнослужитель рассказывает некоему историку о сверхъестественных силах, когда-то имевших власть над миром, но оставшихся и ныне, о полулюдях-полубогах. Ученик средней школы, тихий «ботаник» Митя Филиппов находит в заброшенном подземелье в Терлецком парке странные записи. В них граф Торлецкий повествует о том, как в начале двадцатого века он, будучи членом группы эзотериков, услышал страшное пророчество о будущих катастрофах, ждущих Россию.

Глава вторая

Майор Громыко сидел за пустым столом в своем рабочем кабинете и скрипел зубами, злясь на самого себя, весь белый свет вообще и некоторых живущих на этом свете личностей в частности.

Похмелье, ставшее в последние дни непременным спутником майора, стягивало голову раскаленным стальным обручем. Обида, поселившаяся в душе Громыко несколько раньше, побуждала его плюнуть на все, сказаться больным и заняться самолечением по принципу: «Лечи подобное подобным».

Похмелье — как женщина. Можно добиваться ее медленно, со вкусом, то бишь лечить себя пивом, а можно — решительным натиском, сиречь стаканом водки. Но вот беда: и в том, и в другом случае определить норму, превысив которую, ты можешь стать подкаблучником, то есть впасть в запой, — это уже практически высшая математика…

Однако Громыко внутренне уже был готов заняться изучением «королевы всех наук», и только совесть, штука непонятная, но въедливая и голосистая, удерживала майора на рабочем месте да еще и постоянно грызла его изнутри, заставляя страдать.

Собственно, поводов для страданий было больше чем достаточно. Дело в том, что месяц назад Громыко, тогда еще капитан, руководил оперативно-розыскным отделом в ОВД одного из спальных районов Москвы.

Фортуна ли, бес ли искуситель или невероятное стечение обстоятельств оказались тому виной, но только вдруг Громыко и его опера прославились на весь белый свет. Расследуя дело об ограблении квартиры некоего коммерсанта со звучной фамилией Папакерашвили, они неожиданно и совершенно случайно вышли на организованную преступную группу, или, говоря по-русски, банду, занимавшуюся хищениями и скупкой антиквариата с целью его дальнейшей перепродажи за границу.

Мало того, среди участников ОПГ, взятых Громыко и его орлами на свой страх и риск во время сходняка в сауне «Три лебедушки», оказались не только уркаганы старой закалки, не только молодые отмороженные беспредельщики, но и несколько МВД-шных чиновников столичного и федерального уровня, или, говоря современным языком, «оборотней в погонах».

Когда это выяснилось, Громыко понял, что от бесславной отставки, а то и анонимной пули его может спасти только чудо, и чудо это он организовал, вызвав в «Три лебедушки» всех журналистов, до которых сумел дозвониться.

Скандал получился грандиознейший. Журналюги, почуяв мясо, взвыли и вцепились родному ведомству Громыко в филейные части. Министр, по слухам, пообещал ретивого капитана «урыть лично».

Капитан тем временем отправил семью за кордон, к незалежной украинской родне, собрал своих оперов и предложил им пока пожить в здании ОВД «на казарменном положении».

Побушевав с недельку, скандал потихоньку сошел на нет сам собой. К Громыко приехал полковник из Службы собственной безопасности, поблагодарил за рвение и пообещал, что все будет хорошо. Громыко, естественно, не поверил…

Но на следующий день его неожиданно вызвал к себе главный столичный милиционер, вручил именные президентские часы и поздравил с новым назначением. Когда Громыко прочитал приказ, ему вдруг стало нехорошо. В приказе черным по белому значилось, что «…за заслуги в деле охраны правопорядка, за мужество и героизм, проявленные при выявлении и задержании чрезвычайно опасной преступной группы, а также учитывая высокие профессиональные качества, присвоить капитану Н. К. Громыко очередное звание „майор МВД РФ“. Поручить майору Н. К. Громыко создать и возглавить межрайонный отдел по оперативной работе в сфере тяжких и особо тяжких преступлений при УВД города Москвы». Далее в документе стояло число и подпись министра, который, получалось, все же выполнил свою угрозу, причем в самой извращенной форме.

Что такое «межрайонный отдел по оперативной работе в сфере тяжких и особо тяжких преступлений», Громыко понял сразу — сливочная. Не в смысле «сливочная помадка», а в смысле — куда сливают дерьмо. Под дерьмом, само собой, следовало понимать «глушаки», то бишь запутанные, непонятные и не раскрываемые в принципе дела, веригами висящие на районных отделах внутренних дел столицы. Теперь для этих вериг начальство придумало отдельный замечательный крючок. Крючок звали — Николай Кузьмич Громыко…

Вздохнув, майор встал, прошелся по кабинету, посмотрел на свое отражение в висевшем рядом с вешалкой зеркале. Увиденное Громыко не обрадовало. Из зеркала на него глядел грустный красномордый мужик, вызвавший у майора острое желание крепко врезать по этой самой красной морде.

— Ну что, Колян? — сам у себя спросил Громыко. — Хреново тебе? И ведь главное — за что? За что такое? За то, что «спины не гнул, прямым ходил»? Так ведь не я один… Ну, судьба-индейка!

Он замолчал, махнул рукой своему зеркальному визави, вернулся за стол и скомандовал:

— Майор Громыко, мать твою! Приступить к работе!

* * *

— Трищ-м-йор! — в дверь кабинета просунулась голова Яны Коваленковой. — Вы-дело-черно-киллер-ра-прсили…

Яна говорила, как стреляла, — громко и короткими очередями, при этом проглатывая ненужные, по ее мнению, звуки. Громыко поморщился, махнул рукой, мол, давай.

На стол легли две объемные папки. Коваленкова полыхнула синющими глазами и выскочила за дверь. Громыко поморщился вторично — голова просто раскалывалась — и открыл папку.

Дела в новообразованный межрайонный отдел по оперативной работе (который злые языки в управлении тут же окрестили МОР-ом) привезли на третий день. Бронированный КамАЗ заехал во двор, ОМОН выставил оцепление, и несколько опечатанных ящиков перекочевали в ведение Громыко. Коллеги майора постарались на славу, почуяв возможность избавиться от всех «висяков». Чего тут только не было!

Подвальная расчлененка трехлетней давности соседствовала с не менее свежей «заказухой», ограбления обменников летом 1998 года — с серийными убийствами осени 2001-го. И все дела объединяло одно: они были «мертвяками», то бишь расследовать их реально не было никакой возможности…

Но самое печальное — кроме всех этих леденящих кровь и душу криминальных историй, Громыко осчастливили еще и «делом Черного киллера», или, по-простому, «ЧК». Причем едва только майор расписался в получении и совместно с унылыми соратниками принялся разбирать дела, как ему позвонил замминистра и в ультимативной форме сообщил: «Вот все, что получил, н-нах, может в жопу себе засунуть пока, н-нах, а Черного киллера, н-нах, вынь да положь, причем, н-нах, к первому ноября…»

Поначалу громыковцы за работу взялись так рьяно, что сам Громыко в какой-то момент даже поверил, что у них получится выйти на след неуловимого убийцы.

«Дятлы», «барабаны», «сверчки» и «телеграфисты» всех мастей и уровней получили от своих вербовщиков суровую указивку и принялись отрабатывать невеликий казенный кошт изо всех сил, роя носами и прочими частями тела землю и все, что можно рыть.

По мере накопления полученной от осведомителей информации опера занялись ее проверкой. В итоге месяц спустя к двум томам «ЧК-ашного», или, как его еще называли в отделе, «чекистского» дела прибавились лишь несколько листочков, не содержавших ровным счетом никакой новой информации.

Тогда-то Громыко и понял: если он хочет дотянуть до пенсии без инфаркта, необходима постоянная релаксация. Русский народный антидепрессант — штука известная и весьма действенная, вот только побочные эффекты…

Полистав пухлые тома, Громыко отложил их и вытащил из стола два листка бумаги. На первом, рваном и мятом, торопливой рукой было выведено: «Напольный проезд. Гараж. Третий этаж, желез. дверь сбоку. Стучать по ритму фест левел. Чела зовут Джай. Он видел. Письмо у него».

На втором листке ровным почерком Яны Коваленковой значилось:

«Начальнику МОР майору Н. К. Громыко от лейтенанта Я. Л. Коваленковой.

Докладная.

В ходе проведенных мной оперативно-розыскных мероприятий выяснено, что в феврале текущего года группа молодых людей, называющих себя «Банда-Й», занимаясь руф-бордингом, видела объект «ЧК» в момент, когда он покидал через окно номер гостиницы «Вологда», в котором предположительно ранее совершил убийство гражданина Ипатьева П. П. Объект «ЧК», возможно случайно, оставил на крыше письмо, написанное Ипатьевым П. П., но не отправленное. Руф-бордер Джай письмо подобрал и зачем-то хранит. Внештатный сотрудник «Ухо» письменно сообщил, где собирается «Банда-Й». Прошу разрешения на беседу».

Внизу стояло сегодняшнее число и подпись…

Громыко хмыкнул, поморщился от боли в голове, задумчиво ткнул пальцем в кнопку аппарата внутренней связи и сказал, глядя в окно на пивной ларек напротив отдела:

— Яна, скажи Закряжину, пусть возьмет ящик пива, деньги я отдам, и через двадцать минут оба с машиной ждите меня у входа…

— Никкузич-а-куда-едм? — чирикнул селектор.

— Много будешь знать… — Громыко скривился и рявкнул: — Выполнять немедленно!

— Й-й-йес, сэр! — в тон ему завопила лейтенант Коваленкова.

— Распустились, мать-вашу-йоп! — заворчал майор, покосился на отключившийся селектор, удостоверился, что подчиненные его не слышали, и принялся копаться в ключах, выбирая тот, который от сейфа. Что за звери такие — руф-бордеры, он не знал, и поэтому на всякий случай решил взять табельный «макаров», от греха…

* * *

Сержант Виталий Закряжин заложил лихой вираж, «Нива»-длинномер звучно грохотнула на «мертвом полицейском» всеми своими железными костями, и Громыко, в очередной раз скривившись, со словами: «Водила-мудила!» полез через сиденье в багажник.

Там вот уже полчаса услаждало майорский слух звяканьем и бульканьем запотевшее пиво, которое Громыко поначалу решил твердо не трогать до приезда на место. Однако московские дороги, жара и похмелье оказались намного сильнее его хваленой силы воли, и под косым зеркальным взглядом сидевшей спереди Яны Громыко обручальным кольцом вскрыл бутылку и припал к горлышку.

— Пр-р-ри-исплнени-не-пью, а-п-после-р-разгул-ляюсь! — пропела Коваленкова, заплела ноги, обтянутые белоснежными джинсами, в замысловатый крендель, свесила набок русую челку и сквозь нее хитрым глазом посмотрела на майора из-за спинки сиденья.

Этот взгляд — смесь невинности и того, что сама Яна называла «пор-р-нуха», выводил из себя кого угодно. Громыко поперхнулся пивом и погрозил подчиненной пальцем.

— Ой-й, б-юсь-б-юсь! — немедленно отреагировала та, но шальные глаза отвела и, закинув руки за голову, принялась выстукивать какой-то ритм на подголовнике.

— Это и есть… фест левел? — отдышавшись после влитого в себя залпом полулитра пива, спросил Громыко.

— Ага… Хит-гр-ппы-«Клан-ч-тырнадцать»… Пр-рвый-ур-рвень. Рэп. Шняга-к-нешно-но-пр-р-кольно!

— Яна, Яна… — покачал головой стремительно оживающий майор. — Ты же офицер милиции! А выражаешься…

— Свол-лками-жить! — усмехнулась Коваленкова и надвинула бейсболку на глаза.

В милицию Яна попала, в отличие от большинства своих коллег, не случайно. Жила-была в городе Смоленске девочка-припевочка Яночка Коваленкова, рост метр пятьдесят пять, волосы русые, особых примет нет, училась в школе, слушалась папу и маму, занималась спортивной гимнастикой, и к шестнадцати годам самым ярким событием в ее жизни была бронзовая медаль на чемпионате России.

Беда пришла, когда Яна заканчивала выпускной класс. Впереди маячила не только абстрактная взрослая жизнь, но и вполне реальное зачисление в сборную страны.

В то роковое для Яны утро, переменившее всю ее судьбу, в пропахший черемухой майский Смоленск влетел и понесся по кривым древним улочкам черный джип «Юкон». Трое братков в «Юконе» всю дорогу из Минска, где они провернули удачное дело, вернув владельцу несколько фур с оргтехникой, ими же до этого и угнанных, хлестали виски и раздавали встречным гаишникам стодолларовые купюры.

«Говорят, в Смоленске бляди самые дешевые, и — ухх!», — сообщил шкафообразным приятелям водитель, прикладываясь к треугольной бутылке «Гранта». «Ща проверим и заценим», — ответили ему, и джип скинул скорость, выезжая на улицу Дзержинского.

Путанок, дефилирующих у пиццерии «Домино», троица забраковала — страшноваты, а вот на площади Смирнова, у памятника бессмертному Васе Теркину, экипаж «Юкона» пополнился сразу двумя прелестницами в коротышечных юбчонках.

«А я маленькую хочу. Чтобы ростом вот посюда! — сообщил приятелям водитель джипа, рубанув ладонью по желудку. — Маленькие — они шустрые, как электровеники, бля…»

Яна, одетая по случаю черемуховых холодов в дутую куртку и сапожки на каблуках, остановилась у светофора, ожидая, когда загорится зеленый. В конце тренировки Лариса Юрьевна сказала, что документы и представление в спорткомитет уже отправлены, и через месяц, как раз после выпускных экзаменов, должен прийти ответ.

Огромный черный джип с визгом затормозил возле Яны, тонированное стекло опустилось и здоровенные волосатые руки втянули ее в наполненный жеманным хохотом и запахами дешевых духов, смешанных с перегаром, салон…

Домой она вернулась через два дня, в синяках, со сломанной рукой и прокушенными едва не насквозь губами. Отец схватился за двустволку, мать, вся в слезах, бросилась звонить в милицию. Яна села на пол возле входной двери, сгребла разбитыми пальцами со сломанными ногтями с тумбочки карандаш и прямо на обоях записала три цифры и три буквы — номер черного «Юкона»…

Через два месяца она уже сдавала экзамены в Московскую Академию МВД. Тренер Лариса Юрьевна на коленях стояла перед перспективной ученицей, умоляя не делать глупостей. Но Яна только сильнее сжимала губы, тиская в кармане клочок обоев с тремя буквами и тремя цифрами. Улыбаться она снова научилась только на втором курсе…

* * *

К многоярусному гаражу на Напольном проезде «нива» подъехала, когда Громыко допивал вторую бутылку. Машина приткнулась возле железных ворот, ведущих на территорию. Яна, скинув куртку, осталась в одном топике, и сержант Закряжин с трудом отвел взгляд от смуглого пупка, вокруг которого вилась татуированная змейка.

Громыко, закряхтев, выволок из багажника блямкающий ящик. Яна уже стояла возле будки охранника, демонстрируя ему фокус-покус со служебным удостоверением. Красно-розовая бабочка помахала крылышками и канула в карман джинсов.

Охранник, жилистый и небритый, дернулся было к рации, лежащей перед ним на столике, но Громыко, одной рукой прижимая к себе ящик с пивом, другой зацепил черный трещащий пенальчик, перекинул Коваленковой:

— На обратном пути верну. И не дури! — обернувшись, майор крикнул сержанту: — Виталя! Пообщайся пока тут… попристальнее!

Железная дверь, про которую Янин информатор сообщил в записке, обнаружилась в самом конце третьего этажа. Пройдя мимо разномастно пучащих глаза-фары автомобилей, Громыко и Яна остановились возле внушительной воротины из некрашеного железа, щедро разрисованной угловатыми граффити.

— Ы? — вопросительно промычал майор. Яна кивнула.

Из-за двери доносились ритмичная музыка и подростковый ломающийся голос. Оперативники прислушались…

…Я слово беру у Ти-ти-Громилы.

Я утверждаю: рэп — это сила!

Для кого-то смысл лайфа — грин толстая пачка,

Я скажу: жизнь такая — это просто жвачка!

Кто-то скоро, а кто-то чуть позже, — все сдохнут.

Пусть тупые дебилы по офисам сохнут.

Чтоб потом было что нам припомнить на свалке,

Не ленись засадить каждой честной давалке.

Гаджибаса торпеду взорви — это драйв!

Это наша жизнь, это наш лайф!

Й-о! Й-о! Й-о!

— Й-о-о-о!! — завопили в ответ несколько глоток.

— Жизнь нужно прожить так, чтобы потом не было мучительно… — хмыкнул Громыко. Яна принюхалась:

— У-них-днь-тор-рчка! Ну-пшли?

И, не дожидаясь ответа, врезала кроссовкой по железу.

Бум-м-м! — протяжный гул поплыл над рядами машин. Музыка за дверью стала тише, потом изнутри раздалось постукивание: там-там-там, там-та-та…

Яна подхватила ритм, выбив костяшками пальцев продолжение: та-та-та, та-та, там-там, та-та…

— Йо, челы, френды прикаманили! — радостно оповестил своих голос за дверью, и спустя секунду огромный железный лист с грохотом распахнулся.

— А дверь-то — без замка, — удивленно пробормотал Громыко, занося в комнатку, видимо изначально предназначавшуюся под мастерскую, свой ящик.

Сквозь пелену сизого и, судя по запаху, явно не сигаретного дыма, он разглядел здоровенный стол-верстак, сваренный из железных листов, сплошь изрисованные граффити стены, кучу сноубордов, сваленных в углу. На дальнем краю стола сиял всеми цветами радуги большой переносной музыкальный центр, стояло несколько початых бутылок пива и лежала немецкая каска с двумя белыми молниями СС на боку, доверху набитая окурками и мусором.

«Банда-Й» в количестве пяти человек восседала на старом диване, придвинутом к верстаку, и представляла собой весьма колоритную компанию, сплошь увешанную фенечками, завернутую в банданы, сильно татуированную и крепко укуренную. Шестой «чел» стоял возле двери, заторможенно скаля выбитые через один зубы.

— Ну здрассте, граждане… — сообщил несколько опешившим, а может по жизни не отличающимся быстрой реакцией руф-бордерам Громыко, взгромоздил на стол ящик с пивом и уселся на вертящийся стул без спинки, притулившийся сбоку от стола.

— Йо, челы, это нам виндом гарбаджу нагнало? — громко спросил толстомордый парень в непроглядно-черных очках, недоуменно крутя головой.

— Йо, Блинд, пойнтово! — хлопнул его по плечу здоровый руф-бордер в красной майке и, тряхнув копной африканских косичек, воззрился на Громыко мутноватыми глазками:

— Талкайте, черти, какая гнида про берлогу нашу расталила?

— За чертей ответишь? — спокойно спросил майор в ответ, выцепил из ящика бутылку, показательно, зубами отодрал пробку и выплюнул ее в угол:

— Ай-я-яй, ребятушки, как у вас тут… нездорово…

— Варан, а вот такое смейкаешь? — крепко сбитый бордер с голым торсом небрежно оперся рукой об угол стола и вдруг легко закинул себя вверх, крепко впечатав толстые рубчатые подошвы красных кед Bizo в серый бетонный потолок. Застыв в таком положении, он вывернул голову, победно оглядел Яну и майора и спрыгнул на пол.

— Й-о! Й-о! Й-о!! — завопила «Банда-Й», а красномаечник захохотал и прибавил громкость музыкального центра.

— Твоя рожа — как зад,

Твоя баба — зигзаг,

Твои мысли — навоз,

Да и сам ты — то-то-то-то-

тор-моз-з-з! —

проревел аппарат. Бордеры заржали. Громыко хмыкнул, присосался к бутылке и подмигнул Яне — давай!

Улыбнувшись, девушка подошла к столу, грациозно потянулась и не спеша, извиваясь всем телом, сделала стойку на руках, опираясь о железную поверхность ладонями. Замерев, она похлопала в воздухе друг о друга подошвами кроссовок, словно бы поаплодировала сама себе, затем согнулась, как это делают в цирке исполнительницы номера «женщина-змея», и сделала «колечко». Громыко напрягся — ему показалось, что узенький топик сейчас задерется вверх и перед бордерами предстанет во всей красе аппетитный, хотя и небольшой, бюстик его оперативницы. Но чуда не произошло. Яна вдруг рывком перекинула тело, согнула ноги и оказалась сидящей на корточках прямо напротив замерших бордеров.

— Ну что, челы, а вот так слабо? — Яна говорила медленно, не глотая слова, из чего Громыко сделал вывод, что она несколько разозлилась.

— Йо-о-о! — нестройно протянули пораженные парни, потом Блинд спросил:

— Челы, а вы кто?

— А мы как раз гарбаджа и есть. Ты что, и впрямь блиндованный? — удивилась Яна и поводила ладошкой перед лицом бордера.

— Ему скинхеды айзы лазером сценическим выжгли… — сообщил Яне красномаечник и добавил чисто по-русски: — Суки, бля!

— Ребятушки, вы угощайтесь, — Громыко широким жестом обвел рукой с зажатой в ней бутылкой пивной ящик. После того как бордеры достали себе по пиву, майор спросил:

— А кто будет Джай?

— Ну я… — автор акробатического этюда приподнялся. — А чего надо?

— Джай, талкни нам про чела в блэковой клотесе, который файновый леттер полассил… — старательно выговаривая слова, попросила продвинутая Яна, присела на край стола и тоже открыла себе бутылку.

— Э-э-э… Я лучше тачилу задвину… Н у, так изее… И вам п… понятнее будет! — Джай закрыл глаза, ладонью принялся выбивать ритм и неожиданно сыпанул скороговоркой, дергаясь всем телом:

— Джай, руф-бордер, ведет свой рассказ

Про то, как дело было у нас.

Зима уже к фебрари задвигала,

Когда «Банда-Й» по руфам гоняла.

Центр — факовое место, секи, чувак,

Секьюрити чешут — полный голяк,

Но «Банда-Й» нашла файную руфу,

На этой руфе имели мы муву.

Руфа над «Вологдой» — полный флай-флай,

Пентхаузы, тауэрсы — все маздай!

Мы юзали там три часа и торчали,

Вдруг чела в блэкухе залуковали.

Он виндовс покинул и вылез на руфу,

Туда, где имели мы файную муву… Й-о!

— Й-о! Й-о! Й-о! — подхватили бордеры. Джай глотнул пива и продолжил:

— Манги, бордер кулевый, челу кричал:

«Эй, чел блэканутый, сюда как попал?»

Но чел не ответил, ушел на карниз,

Леттер посеял и сам спрыгнул вниз.

Джай леттер поднял и его прочитал,

В нем кто-то кому-то пургу прогонял.

О тайнах эйджовых немало там строчек

Загадок олодовых, крутых заморочек…

Джай неожиданно оборвал свой рэп, открыл глаза и вполне человеческим голосом проговорил:

— Короче, кульное чтиво…

Громыко поставил допитую бутылку под стол, подался вперед:

— Ребятушки… Нам это письмо очень нужно. Тот человек в черном, которого вы видели, — убийца, на нем десяток жизней. А письмо — единственная улика против него…

— Не, ну не квэшенз… — пожал плечами Джай. — Я его, понятно, отсканил — больно кулевый леттер, фэнтезня такая… — Он покрутил рукой в воздухе. — Реальная!

И бордер полез в стол за письмом. Яна тем временем подошла к куче досок для катания, лежащих в углу:

— А как вы летом? Руф — это же крыша, я правильно понимаю? Зимой ясно — снег, лед. А летом?

— Для лета спешельные есть бордеры! — важно сказал красномаечный дредованный Манги, присел над грудой досок, перевернул одну, покрытую длинной пластиковой, жирно блестящей щетиной: — Луукаешь? Чиковое покрытие, слимперяет — во!

И бордер показал Яне большой палец. Коваленкова хмыкнула, тряхнула челкой и снова спросила:

— Ну, а как вы с крыш не вылетаете? Опасно же — фьют и за бортом…

— Мы хуками цепляемся. — Манги выдернул из-под досок несколько выгнутых из железной проволоки крюков. — Скотчем к рукам хуки приматываешь и флай-флай, а на краю хуками за перила — р-раз! И висишь, френдов вайтуешь, пока они тебя не спуляют. Поняла?

Джай тем временем нашел письмо, оказавшееся неожиданно благоразумно упакованным в прозрачную файл-папку, и протянул Громыко:

— Презент. Киллеровых челов — в мазафаку! Й-о?

— Й-о! Й-о! Й-о! — поддержали его бордеры.

— Ну, вот и славненько… — встопорщил в улыбке усы Громыко. — Яна, каманим?

— Тайма давит, — кивнула Коваленкова и на прощание хлопнула рослого Манги по плечу: — Захочу прокатиться — доску дашь?

— Ясное дело… — расплылся тот в рязанской улыбке под африканскими косичками…

На пороге майор обернулся:

— Да, кстати… Ребят, как думаете, он вас видел?

Джай сощурил глаза, потом повернулся к остальным. Молчавший до этого бордер со здоровенной золоченой цепью на шее кивнул:

— Лукал тока в путь. Спикчерил — и гоу-гоу… В машине Громыко некоторое время сидел молча, потом достал письмо, повертел в руках.

— Т-рищ-майор! — выстрелила Яна с переднего сиденья своей привычной скороговоркой. — Ч-тать-счас-б-удм-или?

— Или… — буркнул Громыко. — Ты вот что, полиглотка, расскажи-ка мне, чего этот… чудило нам втирал, что за роман? Я эти бусурманские языки через пять слов на шестой понимаю…

— Э-э-э… Ка-тлись-они-на-кр-ше, гст-ница «Вл-гда»… — начала Яна, но майор замахал на нее руками:

— Так, все, на фиг, на фиг! В письменной форме изложишь. И когда ты выучишься говорить медленно? Я тебя вот к логопеду направлю на месяц…

— Ага, а-с-б-р-дерами-сам-и-грить-б-дешь? — прочирикала лейтенант Коваленкова, откровенно веселясь.

— Все, отставить гульбарий! И чтобы докладная по этой «Банде-Й» сегодня к вечеру была готова, — напустил на себя строгость Громыко. В ответ он услышал уже знакомое:

— Й-й-йес, сэр!