Гераклея

Сергей Быльцов, 2021

О рождении, 12 подвигах и смерти величайшего и любимейшего героя Эллады что-то читали или слышали многие. Обычно имя Геракла ассоциируется с огромной физической силой, крепким духом и беззаветным мужеством, направленным исключительно на благо людей. Однако из некоторых античных источников следует, что Геракл далеко не беспорочен и не всегда был высшим образцом эпического героя. Он бывал и слишком жестоким, и не обузданным в гневе и похоти, свирепым и мстительным, несправедливым, и даже слабым телом и духом. Дошедшие до нас сведения о Геракле отрывочны, фрагментарны и поверхностны, и часто противоречат друг другу. Образ Геракла очень сложен и многолик, и в предлагаемой книге впервые сделана попытка объединить все известные античные сюжеты о нем в одном произведении. В книге наиболее полно и систематически описаны жизнь и подвиги Геракла, она будет полезна студентам-гуманитариям и интересна широкой аудитории, желающей расширить и углубить свои знания о богах и героях Древней Эллады.

Юность Алкида

73. Неумение и нежелание Алкида никому подчиняться

По настоятельной просьбе Алкмены, страстно желавшей, чтобы ее сын, как все мальчики его возраста сначала обучался грамматике, затем в палестре и гимнасии, Алкид, изгнанный из спартанской палестры после укуса Тимофея, через год пошел в школу, но не в Спарте, а в родных Фивах.

Несмотря на природный ум, обычная учеба выделявшемуся телесной силой отроку давалась нелегко главным образом потому, что он не умел и не хотел подчиняться, ведь трудно чему-то научиться, если не хочешь. Поэтому нанятый в качестве домашнего учителя строгий спартанский воин, качая головой, не раз про него говорил:

— В единоборстве перворожденному сыну Алкмены не будет на земле равных, но настоящий воин из него никогда не получится, ибо для истинного воина очень важно уметь не только командовать, но и подчиняться. Даже скипетроносцы цари — люди, вскормленные самим Зевсом — должны уметь подчиняться, если не собранью народа, то уж, точно — закону.

Алкид же, как знаменитый царь воинственного Лакедемона Агасикл, любивший внимать мудрецам, говорил, глядя в упор на своего учителя ясными голубыми глазами:

— Я мог бы без слов подчиниться только родному отцу и то не всегда. Тебе же и другим учителям я подчинюсь только в том, с чем сам я согласен.

Амфитрион, узнав о таких ответах приемного сына, тоже много раз пытался его вразумить:

— Сын мой милый. Говорят, не делать никакому уступок в жизни есть первый признак безрассудства. Ну постарайся же понять, что подчиняться должны все, и все кому-нибудь обязательно подчиняются. Малый ребенок — матери и кормилице, отрок — отцу и учителю, эфеб — гимнасиарху, юноша — его поклоннику, а муж — начальникам, начальники — царям, а те — народным собраниям, законам. Все, без всяких исключений, подчиняются богам и Мойрам. Так что никто не оказывается безначальным и совершенно самостоятельным.

Однако все уговоры и увещевания были напрасны.

Однажды Амфитрион по просьбе милой супруги для обучения пению и игре на кифаре пригласил для своих сыновей Лина — одного из лучших учителей Эллады сына лучезарного Аполлона и брата божественного певца Орфея, спускавшегося в край печальных теней за возлюбленной супругой Эвридикой, безвременно умершей от случайного укуса змеи.

74. Алкид убивает учителя Лина

Некоторые говорят, что пению и игре на кифаре Геракла учил сын легендарного певца и поэта Мусея Евмолп (хорошо поющий), а фиванец Лин, сын Исмения, приобщал его к изучению изящной словесности.

Прославленный Орфей завещал Евмолпу таинства своих оргий и потому Лин часто его замещал. Однажды, в отсутствие Евмолпа, Лин стал обучать Алкида бряцанию на кифаре не так, как Евмолп, и ученик, не желая переучиваться, отказался слушаться Лина. Учитель, как и большинство воспитателей в таких случаях, ударил специально предназначенной для этого палкой ученика по руке за неповиновение и упрямство.

Алкид подскочил, как ужаленный, на лице его появился звериный оскал, на губах выступила пена, глаза под низким лбом безумно пылали. Он с диким воплем подскочил к учителю и так ударил его кифарой в висок, что тот тут же на месте скончался.

Ученики вспоминали, что, когда Алкид пришел в себя, он ничуть не раскаивался в убийстве учителя, наоборот, он довольно всем говорил:

— Он сам во всем виноват. Я еще в спартанской палестре поклялся, что никто безнаказанно больше меня никогда не ударит, и свою не ложную клятву сдержал я. Пусть все знают, что ожидает каждого, кто на меня руку поднимет.

Клавдий Элиан говорит, что Лин учил мальчика Геракла играть на кифаре и, когда тот взялся за дело неловко, рассердился, в ответ на что раздраженный Геракл ударил учителя плектром (пластинка или кольцо с «когтем», надеваемое на палец для игры на струнном инструменте) и убил.

Диодор говорит, что Лин имел много учеников и из них три самых известных: Геракл, Фамир и Орфей. Из этих троих только Геракл, который учился играть на лире, был не в состоянии воспринимать то, чему его учили, из-за душевной тупости или из-за пренебрежения Музами, и однажды, когда Лин, как было принято, наказал его за лень и тупость палкой, тот рассердился и убил своего учителя одним ударом лиры по голове.

О Лине знал и Гомер, который, описывая щит Ахиллеса поет, что в круге молодых и беззаботно-веселых юношей и дев, отрок прелестный на звонко рокочущей лире сладко перстами бряцал, воспевая прекрасного Лина.

На Геликоне, горе Муз сладкозвучных существует грот Лина. В этом гроте стояло его изображение, и здесь ежегодно приносили ему заупокойные жертвы, предшествовавшие обыкновенно жертвоприношению в честь божественных Касталид.

Некоторые приписывают Лину нечестивые мысли о том, что если боги однажды произошли от природы и появились на свет, то когда-нибудь они навсегда исчезнут с Олимпа, как все рожденные когда-нибудь исчезают с лика земли, спускаясь в ее сумрачные недра.

Вездесущая Мойра Лахесис решила, что некоторые знания Лина, приобретенные не без помощи богини случая Тюхе, преждевременны, и ему, как герою, далеко опередившему свое время, необходимо сейчас сойти со сцены жизни, чтобы не нарушать заведенный порядок. Ткачиха почему-то решила свести вместе судьбоносные нити Лина и необузданного сына Зевса от смертной Алкмены, как будто Лина не мог убить кто-то другой.

Фиванцы говорят, что Лин был похоронен у них, но после поражения при Херонее эллинского войска Филипп, сын Аминты, на основании какого-то видения, явившегося ему во сне, взял и перенес кости Лина в Македонию. Однако впоследствии на основании других сновидений Филипп вновь отослал останки Лина назад в Фивы.

Алкида же решили судить.

75. Суд над Алкидом за убийство Лина

Домочадцы Амфитриона говорят, что, он, узнав о предстоящем суде над Алкидом, по привычке долго тер раздвоенный кончик носа, пытаясь придумать, как спасти приемного сына от суда и не придумал ничего лучшего, как обратиться к судье с таким предложением:

— Я согласен заплатить большую пеню родственникам Лина за сына, только бы избавить его от суда, дабы людская молва не разносила о нем недобрую славу, чтобы каждый не мог говорить о нем дурно.

Однако судья ответил Амфитриону твердо:

— Будет справедливее, если дурное будут говорить о твоем сыне, убившем учителя, чем из-за него — о нашем суде!

Когда Алкида все-таки привлекли к суду по обвинению в преднамеренном убийстве, Амфитрион не сдался. Желая спасти Алкида от сурового приговора, он всячески затягивал судебный процесс, прибегнув к помощи Амфилогиая (Судебные тяжбы).

Это божество было порождено богиней раздора Эридой, хотя некоторые считают, что его матерью была древняя богиня правосудия Фемида, родившая его после развода с Зевсом от неизвестного отца. Этот бог в отличие от Фемиды не вершил правосудия, и потому его не почитали не только смертные, но и на обильноложбинном Олимпе его не приняли в сонм и даже на расширенные Советы богов не приглашали. Бесславным концом Амфилогиая, как божества, стал суд над неистовым Ареем. Бог кровавой войны тогда воткнул острую медь своего тяжелого копья в горло «исчадью» Посейдона Галиррофию, попытавшемуся изнасиловать его дочь Алкиппу. Не смел Амфмилогиай от мерзкого страха даже в очи глядеть двум могучим олимпийским богам Эниалию и Энносигею и, как мог, по своему обычаю затягивал тяжбу. После того, как по воле Мойры Лахесис мудрой Афиной вместе с великим отцом был учрежден авторитетнейший властный и судебный орган Афин, который в дальнейшем стал называться Ареопагом (холм Ареса), об Амфилогиае окончательно позабыли и на вечно нетленном Олимпе, и на полной праха земле.

Некоторые говорят, что Алкид, узнав, что отец пользуется помощью Амфилогиая, наоборот, сделал все, чтобы суд состоялся и как можно скорее. Несмотря на врожденную боязнь публичных выступлений, он по необходимости, владеющей миром, выступил на суде, сам себя защищая. Глядя куда-то вбок голубыми глазами из-под насупленных бровей, он с пунцовыми щеками и ушами быстро, как заученный урок, сказал в своей защитительной речи:

— Закон, прославленного своей справедливостью Радаманта, гласит, что тот, кто ответит ударом на несправедливый удар, не подлежит никакому наказанию. А Лин первый меня несправедливо ударил.

Алкид был уверен, что после такой короткой, но взывающей к справедливости речи, его освободят от всякой ответственности. Однако обвинитель на том суде заявил:

— Да, справедлив вырезанный на бронзе закон Радаманта. Номос (закон) охраняет по законам живущих, оберегает от всяческих бед, беззаконным же — тяжкая кара! Обвиняемый в убийстве Алкид в своих словах правды путь изменил и намеренно солгал в показании. Его удар нельзя оправдать! Это он учителю нанес несправедливый удар, ведь тот не только вправе, но и обязан был наказывать своих учеников, в том числе специальной палкой, предназначенной для нерадивых, тупых и ленивых. Если ж ученик не слушается и дерзит, то даже его родители скажут, что его необходимо не палкой бить по рукам, а нещадно пороть. Страшно подумать, что с нами будет, если ученики будут своих учителей убивать за справедливое наказанье. Дисномия (беззаконие) грозит нашему славному городу тучею горестных бед. Поэтому Алкида необходимо изгнать на 10 лет из нашего гордящегося справедливостью города.

Суд единогласно принял сторону обвинителя, и сын Алкмены и Зевса был осужден. По приговору суда он отправился в первое в своей скитальческой жизни изгнание, которое обычно служило и тяжким наказанием, и своеобразным очищением от скверны убийства.

Другие утверждают, будто Алкид сам себя избавил от самой процедуры суда, бежав на Киферон, оглашаемый неистовым криком беснующихся вакханок, и потом так об этом заносчиво говорил, синими сверкая очами:

— Только полный дурак сам пойдет на судилище, на котором его могут признать виновным. Глупо спасаться от приговора, и от ужасной молвы потом бегать, когда можно спастись от самого суда, как тогда я и сделал.

Некоторые люди, из тех, кто близко в то время знал Алкида, утверждают, что он убил Лина в приступе яростного безумия, при этом учитель был виноват только в том, что изругал своего ученика за лень и нерадивость. Однако эти сведущие люди говорят, что вины Геракла в этом нет, ибо приступы бешеного безумия свойственны всем великим героям, ведь в бою, благодаря исступленной ярости воителя, истинный герой становится совершенно бесстрашным, нечувствительным к боли и потому неуязвимым для врага. Со временем, когда могучий отпрыск Кронида стал величайшим героем Эллады, эти приступы случались все чаще, но люди по разным причинам предпочитали о них молчать.

76. Первое изгнание

Итак, по приговору суда или вообще без суда по собственному решению, или по решению Амфитриона четырнадцатилетний Алкид отправился на дальние луга на высокой горе Киферон к пастухам, где он оставался, пока ему не исполнилось восемнадцать лет.

Алкмена не хотела так рано отпускать сына и не единожды мужу упрямо твердила:

— Горе мне беспросветное! Видно, не на счастливую долю, Алкида так мучительно родила я в этих чертогах! Ведь он, хоть телом силен, но умом еще совсем мальчик, а его уж на изгнание осудили! Учитель тот, что случайно погиб, его палкой первый несправедливо и жестоко обидел. Обвинителю и судье наверно обоим приятно даже отроков на бедствия осуждать, доброго слова они никогда людям не скажут. Не согласна я сына надолго от себя отпускать. Амфитрион, давай его лучше спрячем, а потом, когда все забудут о Лине, он будет жить, как будто ничего не случилось.

Амфитрион все время морщил и почесывал свой раздвоенный нос и каждый раз с болезненным раздраженьем откликался супруге:

— Будь справедливой Алкмена, хоть ты и мать. Вспомни, как он в 8 лет в спартанской палестре ирэну локоть до кости прокусил и тот чуть не умер. Потом извиняться он отказался, педономам дерзил и грозил, что, когда вырастет Спарту сожжет и стены палестры сравняет с землею. Теперь вот он Лина убил только за то, что тот его палкой по пальцам ударил…, боюсь, как бы его необузданный нрав здесь, у нас не привел к еще большему насилию. Ификл боится хоть в чем-нибудь ему возразить, да и сам я опасаюсь его бешеной силы. Пусть несколько лет он на Кифероне с нашими пастухами побудет, перебесится, успокоится…а там, глядишь и подарки невесте надо будет готовить… Так, что, жена, занимайся лучше рабами, хозяйством и кухней, а сыновья уже выросли, раньше, до учебы надо было тебе заниматься их воспитанием.

Сыну приемному Амфитрион на прощанье сказал, почесывая то нос, то затылок:

— Во имя родовых святынь и прав отца иль воспитателя, как бы ты меня не называл, — три главных добродетели, мой сын, ценить всегда ты должен: свято чтить бессмертных, родителям почтенье воздавать и соблюдать закон Эллады и богов. Так поступая, ты венец стяжаешь нетленной яркой славы. Если сможешь ты внять и следовать этим отцовским советам, то, я уверен, будешь в жизни счастлив.

Тут Амфитрион вспомнил, что забыл сказать в своей заготовленной заранее прощальной речи, что самая совершенная из всех добродетелей — справедливость, но исправляться не стал; он еще больше сморщил нос и, махнув рукой, подтолкнул приемного сына к выходу.

Оказавшись среди пастухов, Алкид быстро мужал, и скоро первый пушок, давно осенивший крепкий его подбородок и впалые щеки, превратился в короткую кудрявую бородку. Об этом времени сам Геракл потом так говорил:

— Один из пастухов на горном хребту Киферона в молодости учился не только в гимнасии, но и в эфебии. Мы с ним подружились, и я получил от этого пастуха немалые знания по философии и астрономии. Так, что это не про меня говорят, что он состоит из одних мышц и только кулаками умеет работать, хотя, конечно, многое я подзабыл, ибо все уменья приходят в негодность, если их не использовать. Мне же Ткачиха выпряла долю землю очищать от чудовищ, а не в спорах словесных время попусту тратить.

Некоторые говорят, что лучший учитель Эллады сын океаниды Филиры и Крона мудрый кентавр Хирон, частью бог, частью конь, учил Алкида разным наукам. Вкусив от корней познания, двухтелый Кронид преодолел природную грубость своего дикого племени, просветил свой характер нравственностью и знанием и сделался самым знаменитым воспитателем и учителем всей просвещенной Эллады.

Однако мудрый Филирид учить-то учил, но чему научил Геракла никому не известно. Он никогда не был ни настоящим философом, ни целителем, ни астрономом и не преуспел ни в каких других науках. Находясь у киферонских пастухов, Алкид научился животных пасти и мастерски их свежевать, ну и кое-чему другому, ведь к ним он попал уже в 14 лет.

К владельцам шалашей, сделанных пастухами удобно и прочно, каждую ночь приходили их подруги, словно нимфы-невесты юные и веселые. Деметра златая Владычица вскормила их сыром овечьим, плодами и хлебом, сладостным красным вином и медовыми сотами. Фиалковенчанная Афродита овеяла лица их красотой и улыбками милыми, волоокая Гера этих дев одарила умом, Артемида — стройностью стана, Паллада Афина их обучила искусству во всяческих женских работах.

В отдаленье от прочих по ночам в своем шалаше пребывал одиноко Алкид, от богов, кроме силы, еще особую мужественную красоту получивший. Несмотря на мощные плечи и широкую грудь, у юного пастуха была тонкая талия, густые кудрявые русые волосы на небольшой голове и такая же еще ни разу не бритая бородка на румяных щеках, — все признаки прелестнейшей юности. Если бы не сильно выступавшая нижняя часть лба с надбровными дугами, пятнадцатилетнего Алкида можно было бы счесть настоящим красавцем. Но этот лоб, тяжело нависавший над голубыми глазами, пока не портил его лица, а лишь делал его несколько старше, придавая ему вечно озабоченный и упрямый вид.

77. Ианта

Никто из смертных не говорит о том, как Алкид стал настоящим мужчиной. Лишь Музы, дочери Зевса, обитающие то на Олимпе, то на горе Геликоне хором сладкоголосым дружно поют, как Геракл, неутомимый всегда в делах Афродиты, первый раз стал мужчиной и как звали его первую девушку.

В один из теплых летних вечеров по своему шалашу Алкид, как всегда, перед сном одиноко ходил взад-вперед, мелодию на кифаре самую простую бряцая (так и не научился он ни петь, ни играть хорошо) и уж собирался, как обычно, перед сном сразиться рукой с Афродитой. Он всегда сражался с богиней любви только левой рукой, ибо она ближе к сердцу; в ней больше нежности и упоения, чем в мощной напарнице правой.

Вдруг возникла внезапно перед ним стройная дева, одна из тех, что к взрослым пастухам по ночам приходили. Дева была среднего роста с талией тонкой и грудью небольшой, но высокой. У нее были чудесные пышные волосы, украшенные венком из благоухавших свежих цветов. Под пеплосом тонким, полупрозрачным, ярко блистали на молодом теле упругом витые запястья из бронзы и пряжки. На смуглой шее точеной длинное ожерелье из зерен янтарных свисало, опускаясь в ложбинку между выпуклых, как кидонские яблоки, белых грудей.

Непонятное волнение вдруг овладело Алкидом, и он, опасливо глядя на деву из-под тяжелых низких бровей, слова такие начал ей лепетать, впервые в жизни, слегка заикаясь:

— Радуйся, дева, в мое лесное жилище входящая!.. Кто бы ты ни была, но ты похожа на одну из пышноволосых блестящих Харит, что бессмертным жизнь делают радостной и веселой… Или ты прелестная нимфа — невеста — из тех, что населяют тенистые рощи лесистого Киферона и в хороводах прекрасных пляшут вместе с буйными богами лесными сатирами?.. Если ты Артемида, то, где же твой изящно изогнутый серебряный лук, который сделал колченогий кузнец, отложив в сторону Посейдоновы ясли?.. Нет! Больше всего ты на милоулыбчивую Афродиту похожа, которая, как и ты к пастушьим пришла шалашам и там Анхиса нашла и потом от него знаменитого героя Энея родила.

Алкид тут весь покрылся густым румянцем, но, недовольно тряхнув головой, постарался со смущением справиться и быстро воскликнул:

— Я для тебя на этом высоком холме, отовсюду открытом для взоров, жертвенник пышный воздвигну и буду на нем обильные жертвы тебе приносить.

Должно быть прав был Еврипид, когда сказал, что поэтом Эрот делает даже того, кто от природы чужд Музам — так витиевато Алкид никогда еще к деве не обращался. Дева же, бойко стреляя в Алкида лукавыми черными с искринкой глазами, живо ответила:

— Радуйся, юный Алкид! Из пастухов всех наиславнейший! Нравится мне, что меня приравнял ты к бессмертным, но никакая не нимфа я, не Харита, и тем более не богиня прекрасная самая, я дева простая. Женщина родила меня, и я грудь ее сосала в младенчестве, и потому смерти подвержена я. А зовут меня все Ианта, что значит лиловый цветочек. Я подружка одного из твоих товарищей — пастухов. Милый мой весь день много трудился, а вечером напился вина медосладкого и сейчас спит, как убитый, а лиловый цветочек только распустился, и спать не хочет совсем — очень уж вечер хорош. Вот почему в твой открытый шалаш без приглашения я вошла.

Во входное отверстие шалаша проникали серебристые лучи царицы ночи, дарящей мягкий свет, с рожками бычьими Месяцем, бесцельно бродящим в ночи небожителем вечным. Стояла звенящая тишина. В радость Луне тишина и покой, невыразимой прелестью блещет высоко в небе она, носящая дивные рожки, ночи чарующее украшенье, в пеплосе тонком медленно кружит она, межзвездная дева.

Алкиду казалось, что, неслышно ниспадая на землю, лучи глядевшей сверху бледной Селены сплетались между собой в дивные причудливые узоры, придавая теплой летней ночи приятную таинственность и волшебное очарование, от которого его замирающее сердце сладко томилось.

78. Алкид становится мужчиной

Видно, не хотела Ианта в такую чудесную ночь время зря тратить и, взор нескромный потупив игриво, взяла она Алкида за руку и повлекла к его одинокой постели. Рядом воссели они на прекрасно устроенном ложе из мягких шкур, убитых Алкидом пушистых зверей. Почувствовав прижимающееся к нему податливое упругое женское тело, юноша дернулся и слегка отстранился.

Молодая женщина от приятелей знала, что могучий телом Алкид еще девственник, воюющий с Афродитой рукой, и это ее ничуть не смущало. Она глядела в упор на него своими искрящимися от бесстыдного желания глазами и призывно улыбалась. Эрот источал нежную страсть из ее глаз, пробуждая сладостное упоение в душе юноши, и ее улыбка передавалась ему. Ианта распустила собранные на затылке в узел пышные волосы и медленно начала украшенья блестящие с тела снимать — пряжки, застежки, витые запястья для рук и ожерелье. Пояс потом распустила и сиявшую в ласковом лунном свете одежду с загорелого гибкого тела своего совлекла и кинула небрежно на теплую многодарную землю, кормилицу многих.

Алкид, как завороженный на Ианту глядел, на ее бесподобно красивые руки с браслетами, точеную шею и плечи, вьющиеся локоны, молодое лицо и полные тайны глаза, с которыми он старался взглядом не встретиться. Он тихо млел от охватившего желания сладкого, а когда увидел перед собой совсем обнаженную деву, затрепетавшее сердце его чуть не выскочило из груди и зашлось от вытягивающего душу восторга. Он поводил глазами вокруг, без конца то по сторонам озираясь, то всматривался в блистанье волос, поджидая, когда же смуглая шея и белые высокие груди из пышных прядей Ианты нагой засверкают в таинственно — серебристом свете луны. Он залюбовался грудями округлыми так, что у него дух захватило, ибо, нагие, они жгучими стрелами были эротов, направленными прямо ему в дрожащие руки! Как он жаждал сжать эти упругие гладкие полушария крепко руками, вдохнуть дурманящий запах здорового женского тела и прижаться к их розовым бутонам губами. Телом всем ее Алкид восторгался, не смея разглядывать только скрывавший сокровенную тайну женщины темный треугольник кудрявых волос в самом низу живота (тут в сторону пытливый взгляд отводил он стыдливо).

Алкид больше всего хотел Ианту нежно обнять и в зовущие губы поцеловать, но всегда мощные руки вдруг ослабли, а сомкнутые, никогда не целованные губы, никак не разжимались и мелко дрожали. И тогда он насупился, выступавшие вперед низкие брови нахмурив, и вдруг, неожиданно для себя с силой опрокинул податливую деву на спину. Словно горный медведь навалился он на Ианту всем своим мощным телом, но опытная в делах Афродиты дева не испугалась и не ощутила тяжести никакой, она чувствовала лишь огромное удовольствие и, крепко обняв юношу обеими руками, страстно целовала его в губы.

Много раз в течение этой пленительной ночи они сочетались сладострастными ласками на покрытом мягкими шкурами ложе, упругие ветви которого стонали и колебались, как в бурю.

В час же, когда пастухи на стоянку тихоходных протяжно мычащих коров пригоняют с тучными овцами к дому с цветами усыпанных пастбищ, крепкий сон, охвативший его под самое утро, Алкид по привычке без сожаленья отбросил. Ианты уже не было на его одиноком ложе, и он был благодарен деве за это. Не знал он, что после ночи такой надо деве сказать или что полагается сделать и боялся показаться неопытным и смешным.

Когда Алкид вышел из шалаша, ему показалось, что в утреннем ласковом солнце вся природа улыбалась счастливо, буйные пуская побеги зеленых растений, и в воздухе разносился аромат дыханья красочных ярких цветов.

По грубым шуткам пастухов, преследовавшим красного от смущения Алкида весь следующий день, было ясно, что они знали, где и с кем красотка Ианта ночь провела. Отношения между пастухами и их подружками были простыми, и на следующую ночь Ианта опять посетила Алкида, который теперь был не юношей не целованным, а ее мужчиной, исполненным кипучей отваги и пылкого мужества в сладких сражениях Киприды, любящей ласки, улыбки и смех. Молодая женщина посещала своего нового любовника всякую ночь, когда не была занята. Когда же Ианта не проводила ночь у Алкида, к нему являлась одна из ее милых подружек — всем им хотелось испытать сладкую доблесть необычного ростом и силой юного пастуха в брачной постели.

Алкид не однажды потом своему племяннику и другу возлюбленному так говорил:

— В то лето, когда мне было 15, как тебе сейчас, милый мой Иолай, наконец-то я стал мужчиной, давно я мечтал оставить сраженья с Афродитой рукой. Конечно, с дивной Иантой все ночи были прелестны, мне всегда было очень приятно, и все подружки были у нее хороши. Но, знаешь, друг мой, сердцу вечно не хватает чего-то, и потому и тогда, и потом по утрам, когда тайны все исчезали всегда зияла в душе какая-то пустота. Вот с тобой, милый, все по-другому, между нами нет низменных чувств, наша дружба нас возвышает и потому мы всегда стремимся друг к другу.

79. Алкид у Феспия

Живя до 18 лет среди пастухов на лугах лесистой горы Геликон, Алкид не раз слышал страшные истории о Киферонском льве. Этот зверь, живший в пещере на одной из непреступных диких вершин горного хребта Киферона, каждую неделю пожирал нескольких коров Амфитриона или Феспия, который был царем в славном южнобеотийском городе Феспии. Нередко жертвами этого льва становились и пастухи.

Однажды, после долгого отсутствия, Ианта явилась к Алкиду сама не своя. Вся в слезах, она рассказала, что ездила в Феспий, хоронить убитого львом старшего брата, который там женился и был пастухом. Греки выше всего ставили почитание родителей, потом братьев и сестер, ведь ни тех, ни других нельзя было завести новых, как, например, супругов или детей.

Впечатлительное сердце юного Алкида защемило от жалости, когда он смотрел на безутешные слезы и расцарапанную шею, и грудь, и нежные щеки женщины совсем молодой, сделавшей его настоящим мужчиной.

— Я убью этого льва, Ианта! Зевсом клянусь: жить ему не долго осталось!

Сказал Амфитрионид, грозно сдвинув вместе выступавшие вперед брови над загоревшимися от гнева синими глазами и до хруста сжал свои огромные кулаки. Он быстро собрался, благо имущества не имел никакого и пошел в Беотийский город Феспий, который лежал у подошвы Киферонской горы Геликон, обиталища Муз со сладкими голосами и вечно цветущих Харит. Именно там в последнее время чаще всего видели ужасного льва — людоеда.

Явившись во дворец Феспия, сына легендарного афинского царя Эрехтея, Алкид увидел высокого роста, тощего, но еще крепкого светловолосого старика лет 60, с маленькими бегающими глазками и длинным горбатым носом. Пастухи про него говорили, что он был очень образованным и хитрым.

Феспий слышал историю о том, что фиванский Амфитрион был приемным отцом одного из двух сыновей по имени Алкид, а родным отцом его был, якобы, сам Громовержец. Он не очень-то верил этому, ибо знал, что многие цари корысти разной ради приписывали себе родство с могучими олимпийскими богами. Однако, увидев необычайную телесную крепость Алкида, царь сразу понял, что это не простой смертный и гостеприимно пригласил его остановиться в своем дворце.

В зале, накрытом для пира, он, непрерывно окидывая Алкида бегающими глазами сверху вниз и обратно, сказал более, чем радушно:

— Радуйся, гость дорогой. Пищи нашей, прошу тебя не побрезгуй, вкуси! Только после того, как жажду искрометным вином утолишь и голод разной пищей насытишь, мы спросим тебя — что ты за человек и к нам прибыл зачем и откуда? В тебе не исчезла, я вижу, порода родителей славных и божественных предков. Род от царей ты, конечно, ведешь, скипетроносных питомцев Зевеса, захудалые родители таких, как ты, никогда не произвели бы на свет.

Алкид лишь мальчиком бывал на подобных пирах и покраснел, оказавшись на таком пышном пиру, да еще в самом центре внимания. Царь же положил пред ним лучший кусок бычьей жирной спины, своей рукой отделив от собственной большой доли. Отпрыск Зевеса в юные годы много есть не любил, вина почти не пил и потому насытился очень скоро. Только тогда исподтишка наблюдавший за ним Феспий, не скрывая интереса, спросил кто он и откуда. Алкид покраснел еще больше и так ему ответил:

— Кто родом лишь хвалится, тот чужим гордится, но я тебе скажу правдиво: я сыном прихожусь внучке Персея Алкмене и его внуку Амфитриону, а назвали меня Алкидом в честь деда Алкея, ныне царствующего в крепкостенном Тиринфе. Из Фив 4 года назад, понуждаемый необходимостью, я ушел пасти отцовские стада на хребет Киферона… после несчастного случая с учителем Лином… К вам же, сюда я явился, чтобы убить льва-людоеда, которого называют все «киферонским».

— Боги бессмертные! Неужели в доме своем принимаю я правнука прославленного героя Персея, могучего зевсова сына, отрубившего голову ужасной Медусе-Горгоне?! Значит ты праправнук самого Олимпийца, пространногремящего Метателя молний?

Алкид покраснел, как мальчишка и прикрыл горящее лицо рукой, словно желая что-то утаить, но потом тряхнул головой и быстро сказал:

— Мать моя говорит, что за 9 месяцев до моего рождения во сне она была с Зевсом.

— Боги великие! Значит, правду тысячеустая молва говорит, что ты родной сын Громовержца?!

— Я никогда не видел Владыку Олимпа. Если ж он и вправду отец мне, то таких сыновей у него, говорят, очень много…

Сказал не уверенно сын прекрасноволосой Алкмены, крепкий теребя подбородок. Феспий же, шмыгая длинным носом и бегая глазками, быстро затараторил:

— Хоть Зевс и отец всех бессмертных и смертных, но такой исполненный истинной доблести сын, как ты, у него, конечно, только один! Это я говорю не из лести лукавой, а вполне справедливо — ведь я вижу своими глазами, как силой огромной тебя боги одели! Думаю, при встрече с тобой несдобровать киферонскому льву-людоеду. Много он уже людей погубил, особенно пастухов, но ты не спеши, ведь поспешность может стать причиной гибели охотника, а не зверя. Умные люди говорят: всему свое время. Поживи у нас, осмотрись, с дочерями моими познакомься поближе, их у меня целых 50 и все красавицы. Выследи кровожадного льва, а потом я тебе дам в помощь охотников, хоть и не таких сильных, как ты, но опытных в львиной охоте, и вместе, если Мойра поможет, ужасного льва вы одолеете… Ну, а теперь, когда Нюкта черными крыльями всю землю объяла, не пора ль нам всем в постели отправиться, чтоб сладостным сном насладиться.

80. 13-й подвиг

Говорят, каждое утро, к работе зовущее, Алкид отправлялся выслеживать зверя-людоеда, а пировать и ночевать приходил во дворец Феспия, отца 50 дочерей, рожденных то ли плодовитой Мегамедой, дочерью Арнея, то ли разными женами — по свидетельству самого Феспия.

Царь не только гостеприимно принимал Алкида в течение пятидесяти дней, но и в первую же ночь после пышного пира, любезно предложил гостю нарочно заплетающимся, будто от вина, языком:

— Друг мой юный! Прости мою простоту и откровенность. Ты сейчас пойдешь спать, но, если хочешь спать не один, то можешь разделить ложе с моей старшей дочерью Прокридой, которой давно уж пора замуж. И я, и она будем этому только рады, даже, если ты пока не надумал твердо жениться.

— Да, мне жениться еще слишком рано!

Быстро сказал Алкид, но не смог сдержать похотливый блеск голубых глаз. Увидев, как загорелись желанием глаза гостя, Феспий довольно шмыгнул своим длинным носом. Вдруг неожиданная хитрая улыбка сморщила его губы, и он уже уверенно продолжил:

— У меня 50 дочерей, и все, заметь, — от разных жен. Так вот, скажу откровенно — я очень боюсь, что им достанутся безродные и хилые женихи, от которых родятся такие же хлипкие внуки. Поэтому, если даже ты не женишься ни на одной из моих дочерей, то все равно попрошу тебя сделать так, чтобы они родили от тебя сыновей, и я тебе за это всю жизнь буду благодарен. Признайся, ведь тебе по сердцу такие мои слова?!

Алкид был на небе от такого предложения царя. Некоторые говорят, что каждую ночь на ложе Геракла приходили по одной, а иногда и по несколько дочерей Феспия. Все, кроме одной, Феспиады были очень веселыми, и Алкиду было с ними легко и приятно. Так от него забеременели все дочери Феспия, кроме одной, отвергнувшей его. Имя той, которая отвергла ненасытную любовь и ласки Геракла, не сохранилось, но известно, что она осталась девственницей до самой смерти, служа потом жрицей в феспийском святилище Геракла. Поэтому до сих пор феспийские жрицы должны быть непорочны, как Пифия в знаменитом Дельфийском храме Аполлона.

Григорий Назианзин иронически называет плотские отношения Алкида с дочерями Феспия тринадцатым подвигом Геракла, а Климент Александрийский говорит, что Зевсов сын Геракл растлил пятьдесят дочерей Феспия всего за одну ночь, став сразу и совратителем, и женихом девушек. Не без основания поэты называют его дерзким и нечестивым. Пожалуй, будет долго рассказывать о разных его прелюбодеяниях с юными девушками и развращении мальчиков, когда он стал знаменитым героем.

Отец Ор Ликабант (круговорот года) обошел три четверти круга, и через девять круговратных месяцев в один день 49 Феспеид родили от юного героя 51 сына. Две сестры родили Гераклу по два сына: старшая Прокрида родила близнецов Антилеона и Гиппея, а младшая родила еще двух близнецов, имена которых не сохранились.

С тех пор в Феспиях каждые четыре года устраивалось в честь сладкоистомного Эрота празднество — Эротидии, сопровождавшиеся гимнастическими и музыкальными состязаниями. Кроме того, Эрот как бог любви и нежной дружбы, соединявшей юношей и девушек, пользовался почитанием в гимнасиях, где его статуи ставились рядом с изображениями Геракла.

Сыновья Алкида, еще не получившего имя «Геракл», в отличие от его будущих знаменитых потомков от второй законной жены Деяниры, названных Гераклидами, получили общее имя Феспиады от дочерей Феспия. Когда Феспиады возмужали, Геракл узнал оракул, в соответствии с которым, ему надлежало отправить переселенцев на Сардинию, а во главе их поставить своих сыновей, рожденных дочерями Феспия. Послушный неизбежной Судьбе, Геракл отправит сыновей Феспиадов основать поселение на Сардинии.

Согласно Диодору Сицилийскому, поставив во главе флота своего прославленного племянника Иолая, сына брата Ификла, Геракл поручил ему заботу о Феспиадах и поселении. Из пятидесяти сыновей двое остались в Фивах, их потомкам оказывают почести и поныне, а семь остались в Феспиях: их называют «демухами», а потомки их правили городом до недавнего времени. Иолай стал во главе остальных Феспиадов и других добровольцев, пожелавших принять участие в основании поселения, и отправился в Сардинию. Одолев в битве туземцев, он разделил по жребию лучшую часть острова, в том числе равнинную область, которая до сих пор называется Иолайей. Приведя землю в порядок, Иолай сделал эту страну желанной для многих захватчиков. Остров настолько прославился обилием своих урожаев, что усилившиеся впоследствии карфагеняне пожелали завладеть им, претерпев ради этого много страданий и бед.

81. Убийство Киферонского льва

Алкид из юношеского хвастовства отказался от помощи выделенных Феспием помощников в охоте на льва, сказав, что не хочет рисковать их жизнями и убьет зверя в одиночку. После многих приятных трудов на брачном ложе с Феспиадами в течение 50 ночей, Алкид, наконец, встретился с Киферонским львом-людоедом.

Когда юноша услышал рядом с собой грозный львиный рык, подобный близким раскатам грома, сотрясающего землю, он на месте словно застыл, колени под ним предательски подгибались.

— Почему я отказался от помощи бывалых охотников?! Я даже не знаю львиных повадок. О боги! Как мне быть?!

Вопрошал Алкид сам себя, досадливо морщась. Он озирался по сторонам, ища глазами какое-нибудь укрытие, где от льва спрятаться можно, но на горной вершине, где было его логово, не было ни высоких кустов, ни дерева крепкого. На небольшом плато перед чернеющем входом в логово глазам юноши предстало ужасное зрелище: песчаная земля вокруг была темно-бурой от крови, повсюду валялись белые и серые кости, среди которых было много и человеческих. И тут он увидел в стадие от себя появившегося из-за высоких кустов огромного рыжего льва. Лев тяжко ступал, волоча за ногу, зажатую в окровавленной пасти, бессильно, словно тряпичная кукла, свисавшего человека. Зверь тоже заметил Алкида и, медленно положив добычу на землю, поглядел на него свирепыми глазами и начал зубами рвать окровавленное тело своей добычи на части. Зверь утробно заурчал и начал громко хрустеть костями, изредка поглядывая на зевсова сына немигающими желтыми глазами.

У Геракла совсем ослабли колени, и он одной рукой оперся на копье, а другой схватился за каменный выступ. Голова Алкида повернулась назад, а глаза с робкой надеждой посмотрели на тропинку, ведущую вниз. Он попробовал сделать шаг назад, но ноги не держали. Лев, заметив движенье Алкида, должно быть, почувствовал животный страх человека и посмотрел на юношу холодными, бесстрастными желтоватыми глазами и оставил добычу. Зверь впился огромными когтями в землю, одним движением присел на мощные задние лапы и свирепо зарычал, явно готовясь к нападению. Лев чувствовал себя здесь настоящим хозяином, он, хлеща себя по бедрам хвостом, тяжелой поступью уверенно стал приближаться к Алкиду, и в его желтых звериных глазах сыну Алкмены виделась лишь свирепая дикость, сулящая ему страшную смерть.

И тут вдруг лицо Алкида преобразилось. Грозно сомкнулись на переносице брови, глаза загорелись, дрожащие губы его приоткрылись, и зубы обнажились в хищном оскале. Юноша широко размахнулся и кинул в бегущего к нему зверя копье. Не подвели Алкида ни глаз, ни рука — бросок был и сильным, и точным. Медное жало копья громко стукнулось в львиный лоб точно над глазами, но отскочило и далеко оно в землю впилось, длинным древком сотрясаясь. Оказалось, бесполезным копье, точно брошенное многомощной рукою — зверь лишь озлобленно несколько раз мотнул головой от удара копья и потом продолжил тяжелый свой бег.

Расстояние между юношей и бегущем к нему львом быстро сокращалось, рука Алкида, уже схватившая висевший на перевязи короткий спартанский меч, вдруг сама метнулась к суковатой дубине, случайно оказавшейся рядом. Лишь только Алкид успел размахнуться, как увидел голову зверя прямо перед собою и тут же нанес по ней страшный удар, целясь в окровавленную царапину на лбу, нанесенную медным острием копья. От такого мощного удара дубиной летящего зверя, который весил раза в три больше Алкида, отбросило в сторону, и он, ломая кусты, с треском грохнулся на землю. Амфитрионид в приступе ярого бешенства подскочил к льву и обрушил на его голову и бока еще много ужасных ударов крепкой дубиной так кстати оказавшейся рядом.

Когда тяжело дышавший герой опомнился, то увидел перед собой бездыханную тушу громадного желтого зверя, с размозженной головой, рядом лежали смешанные с землей мозги и мелкие кости и валялась измочаленная дубина. Низкие брови юноши приподнялись, а уголки губ опустились, когда он увидел совсем не обильную лужицу крови, вытекавшую из — под огромной туши. Отдышавшись, Геракл сильно пнул зверя в бок, чтобы убедиться в том, что тот мертв, а не ранен и только после этого, вынув нож, стал снимать шкуру с еще теплого зверя. Это оказалось не труднее, чем освежевать шкуру быка, что он не раз делал с пастухами. Промыв львиную кожу в ручье, юноша повесил ее себе на плечи так, что с одной стороны была голова и передние ноги, а с другой стороны — задние ноги и хвост. Шкура была сырой и тяжелой, но Алкид ее не оставил и устало зашагал во дворец Феспия.

82. Пир и танцы у Феспия

Алкида с львиной шкурой на плечах люди встретили, как истинного героя, и вечером в его честь был устроен пышный пир, который долго будет он помнить, как лучший пир в своей жизни.

Просто пиром или пирушкой греки называли ежедневные вечерние обеды, на которых собирались родственники и приглашенные хозяином люди. По случаю всенародных праздников устраивались пышные пиры, на которые приглашалось множество гостей, готовились разнообразные блюда из мяса разных животных, дичи и рыбы, приглашались певцы, музыканты, хороводные плясуны и просто танцоры.

К этому пышному пиру Феспий велел двенадцать жирных баранов зарезать, двенадцать свиней белозубых и двух огромных быков круторогих. Когда широколобых быков привели для закланья, Алкид вызвался сам их жизни лишить. Широко размахнувшись новой дубиной, он в крепкий лоб поразил одного из быков, а другого, разгорячившись, свалил с ног в ухо, ударив размашисто кулаком, туго обмотанным сыромятной кожаной лентой. Быки по очереди прекратили дыхание тяжкое и, замертво рухнув, как подкошенные, шумно в землю рогатыми головами воткнулись.

Юный Алкид еще не любил в те незабвенные годы кровь проливать даже домашних животных, и медной секирой по шеям толстым, громадным рубили другие. Они же, быков заколов, шкуры умело содрали, мясо на части разъяли и священные бедра сложили, покрыв их в два слоя обрезанным белым распластанным жиром, и мясные обрезки на них возложили. Костры в это время уж ярко пылали. Тучные бедра сожгли на костре из сухих и безлиственных сучьев, потроха проткнули и стали держать над пылавшим Гефестом, щедро багряным вином окропляя. Следом за тем, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы, свежего мяса куски божественной солью посыпав, вертелами проткнули и сжарили их на красных углях осторожно после того, как дрова догорели и желтое пламя погасло.

Вдали показался блестящий дивный возок, влекомый неторопливыми среброшерстными быками, которыми управляла прелестная юная дева Селена в чудном одеянии цвета шафрана с серебряным серпом на чистом челе. Медлительные волы или туры возили обычно Селену, а быстрых коней она запрягала в особых случаях, когда торопилась уступить место своей розоперстой сестре. Пир пышный был готов.

Это был поистине не забываемый пир. Алкиду предложили возлечь на одном апокли́нтре с царем, на месте, которое всегда оставалось свободным. Некоторые рассказывают, что место у юного героя оказалось почетнее царского. Феспию, как и другим прислуживали звонкоголосые вестники, и только Алкиду прислуживали царские красавицы — дочери. Одна поставила перед ним прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою, другая — глубокий серебряный таз для умывания; третья и четвертая долго натирали мятой и другими благоухавшими травами часть большого стола перед ним, пятая кубки там поместила златые. Хлеб положила перед Алкидом Феспиада шестая, кушанья разные на блюдах серебряных принесла дочь седьмая. Обычно на пирах вино разливал один из благороднейших юношей, но тут по приказу Феспия было сделано исключение, и две Феспиады постоянно сзади героя стояли и с разных сторон сильно разбавленное вино ему подливали, которое юный герой пил очень помалу и редко. Прекрасные девы, влив в кратер напиток до самого верху, потом его по кубкам разлили. Алкид же, забыв про еду и вино, блаженно оглядывался вокруг.

Лишь Алкид и Феспий возлегали за своим столом на единой скамейке, ибо никому, кроме царя, не позволялось возлегать за столом, если только он в этот день в одиночку не убил без сетей, одним копьем, взрослого льва иль огромного дикого вепря. Алкид же в одиночку убил простой дубиной огромного льва, погубившего уже немало охотников и пастухов.

Все собравшиеся на пиру, включая царя Феспия, почтительно ждали, когда Алкид начнет первым есть, а он долго этого не понимал, пока ему старшая феспиада Прокрида об этом тихонько на ухо не шепнула. Быстро к еде голодный юноша обе руки протянул, и только после этого руки к пище прекрасной другие пирующие протянули. Все весело пировали, и не было в том честном пиру обделенных. Алкида же особо ценной хребетной частью быка Феспий почтил, повелитель многих мужей, скипетр, имевший от Зевса; такую же часть второго быка царь оставил себе.

После того как желанье питья и еды все утолили, другим страстным желанием зажглись сердца пировавших. Главной целью всякой пирушки было насладиться вином, которым славилась солнечная Эллада. Однако на пирах, не забывали и о других наслаждениях. К увеселениям, сопровождавшим винопитие и вкушение пищи, принадлежали, например, остроумные вопросы, загадки и различные игры, которые порой бывали не только веселыми, но и жестокими.

К Алкиду одна за другой и по нескольку сразу подходили дочери Феспия и незнакомые ему их подруги и предлагали поиграть в коттаб, целью которого было потопить небольшую чашечку, плававшую в тазике, путем попадания в нее вином, выплеснутым из чаши или изо рта. При этом ценилось умение красиво и изящно, выгнув руку, с шумом выплеснуть коттаб — многие гордились этим больше, чем метанием дротика. Алкиду девы предлагали играть на поцелуи, на раздевание, на выполнение любых желаний и, конечно же, на выпивание новых порций вина. Однако юному герою не понравились эти игры, и он решительно от них отказался, сказав, что предпочитает соревноваться в стрельбе из лука или в метании дрота.

Тогда, наконец, пришла очередь музыки и плясок — этого пленительного наслаждения всякого пышного пира. Феспий дал знак рукой, и стройные юноши и цветущие девы, желанные многим, как подверженные неистовству искусные плясуны Корибанты, резво выбежали плясать, в хоровод круговидный, чтобы почтить Терпсихору, любезно сплетясь друг с другом руками. Под нежный наигрыш флейт и мерные звуки кифары вели хоровод, называемый «ожерелье», юноши, выполняющие сильные телодвижения, — в будущем они пригодятся им на войне; между ними следовали девушки, поучающие всех благопристойности, и таким образом как бы сплеталась цепь ожерелья из девичьей скромности и юношеской доблести. Стремительно они на резвых ногах в хороводе кружились и так же легко и свободно, как в гончарном станке крутится колесо под рукою привычной, если горшечник захочет проверить, насколько хорошо оно вертится.

Дочери Феспия по очереди, старшинство соблюдая, на время покидали хоровод, чтобы подойти к возлежавшему Алкиду и пригласить его танцевать, однако новоявленный герой с густо покрасневшим лицом всем отказал, сетуя на больную ногу, которую, якобы, растянул на охоте. Багровый Алкид неподвижно лежал, насупив низкие кустистые брови и с нескрываемой завистью глядя на танцующих, негромко шептал милому сердцу:

— Ну, почему я не научился плясать?! Даже воинственные спартанцы обучаются пляске не меньше, чем боевому искусству. Закончив рукопашную, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине круга и начинает наигрывать, а юноши показывают искусство свое танцевальное и песнь поют посвященную Аресу и Афродите. Эх, если б не наглый Лин и я б научился и петь хорошо, и плясать, и на кифаре бряцать. Был он слишком надменный самонадеянный и бить учеников всех любил и командовать ими, а я себе бить никогда никому не позволю. И все же как обидно и жалко, что я не могу вместе со всеми плясать. А может попробовать? — Нет, очень мне страшно, что я слишком большой и неловкий, ноги девушкам могу отдавить, они от боли будут громко кричать, и все надо мною будут смеяться.

Алкид, поджав с сожалением губы, пытался глядеть вполне равнодушно, как живо пляшут другие. Юноши и девушки ногами искусными в хороводе веселом то кружились, то развивались и плясали рядами, одни за другими, резвыми ногами землю искусно меся, а руками музыке в такт обнимали друг друга.

83. Песни в честь Алкида

Феспий, опытом умудренный, давно заметил, что виновник веселого празднества сам совсем невеселый, хоть и улыбается он, но пунцовые щеки его выдают, когда упрямо отказывается он от участия в хороводе. Царь все понял и когда Алкид отказался танцевать с последней его дочерью, он приказал глашатаю сказать во всеуслышанье, чтоб все вели себя тише, а приглашенного аэда (певец) Анфа к нему велел позвать:

— У кого там в кубке дно опять сухое? Наливайте мальчики резво полные кубки и чаши, но уж в последний раз. Только пьяное вино разводить трезвой водою никогда не забывайте. Мы — не скифы, не люблю и сам я пьянствовать как варвар и другим не позволю. Нет! За чашей следует петь или слушать, или беседовать мило. Позовите сейчас же Анфа — знаменитого кифареда к нам с нашим прославленным гостем, победившим сегодня грозного льва-людоеда, принесшего нам столько бед и несчастий.

Говорят, что еще при рождении Геликонская богиня возлюбила кудрявого Анфа, но и злом его одарила: зренья лишила его, подарив взамен ему славные песни. В мастерстве кифаредном, Анф был очень искусен и потому одержал однажды победу на играх Пифийских. Как только слепой певец занял свое почетное место рядом с царем и Алкидом, так сразу уважительно царь к нему обратился, глядя то на него, то на отпрыска Зевса бойкими своими небольшими глазами.

— Радуйся, друг мой любезный! Не зря говорят, что и без зренья блажен человек, если живущие на священном Парнасе Музы, что мысли богатство и вдохновение поэту даруют, любят его: как прекрасен из уст его льющийся голос! Анф, лучшему в мире кифареду Фебу подобный, ты знаешь так много песен, восхищающих душу, какими певцы восславляют блаженных богов, владеющих небом высоким и могучих героев, овеянных неувядаемой славой. Спой же в честь этого исполненного дерзостной доблести юноши ту из них, что по твоему мнению сейчас наиболее к месту.

И вот запел под кифару ведущий свой род от влекущих скиталицу — душу к священному свету Муз Пиерид и вождя их бессменного Аполлона, кифаред знаменитый, а все остальные с уважением его слушали молча. Несколько юношей в первой поре возмужалости, ловкие в плясках, разгоряченные танцами, опять выбежали на середину свободной площадки и стали ее ногами месить, музыке вторя, но Феспий, махнув строго рукой, дал им знак пляску быстрее закончить, и не были они не послушны владыке.

Пел божественный кифарист и певец, которому во вдохновенную грудь Муза вложила искусство чудесного пенья, о том, как на склонах Киферона лесистых страшный лев много лет когтями и клыками сокрушал шеи быкам и коровам и несчастных пастухов истреблял. И никто не мог этого грозного зверя убить, даже окруженного опытными ловцами и псами. Многих пастухов и бывалых охотников лютой смерти предал в своей силе уверенный лев, высокими горами вскормленный. Люди отовсюду в страхе бежали и себя в безопасности чувствовали только за высокой городскою стеною из камня. Так было, пока не пришел со львом-людоедом сразиться юный Алкид, сын прекраснолодыжной Алкмены и славного Амфитриона. Когда с грозным рыком, от которого в жилах кровь застывала, оскаливши пасть, выпрыгнул из чащи лев свирепый, не обратил он в бегство юношу с сердцем бесстрашным. Как зверь кровожадный гривой косматой ни тряс, как когтистыми лапами мягкую землю ни рыл, грозный рык испуская из пасти разверстой с клыками огромными, все равно он пал под могучим ударом дубины Алкида, осененной бледной красою дикой оливы. И вот на шкуру чудовища изумленные люди глядят и поспешают благодарно пожать победившую руку героя, не побоявшегося ради незнакомых ему людей своей жизнью бесценной рискнуть.

Так под кифару пел Анф, знаменитый певец, Алкиду, доблестному защитнику всего Киферона, спасителю от ужасного льва в громкой менодии (песня одного певца) заслуженную хвалу воздавая. Все, затаив дыхание слушали, обратив благодарные взгляды не к певцу, которому честь и почет воздавать все обязаны люди, а к виновнику торжества, который от всеобщего внимания опять покраснел совсем густо, как невинная девушка, услышав мужскую очень грубую шутку. Алкид недовольно сморщился, чувствуя, как горят его щеки и с силой закрыл веки. Через некоторое время голубые глаза юноши чуть приоткрылись, они были затянуты темной поволокой, а губы беззвучно шептали:

— Я так не блаженствовал еще никогда, даже с Иантой на брачной постели. Ради таких взглядов и ради таких песен только и стоит жить на земле. Да! Песни такие и в потомстве останутся дальнем. Слава такая вовеки никогда не погибнет. Следы во тьме веков исчезнут многих поколений, но слава будет вечно жить, она бессмертна.

После окончания пира победитель страшного льва ночевать не остался, как его не уговаривал царь, все еще лелеявший тихую надежду, что хоть какая-нибудь из его 50 дочерей, все же найдет путь к сердцу Алкида, и он решит законно жениться на ней.

Павсаний же рассказывает, что так называемого киферонского льва убил гражданин Мегар Алкафой. Мегарцы передают, что от этого льва погиб в числе многих других и сын их царя Мегарея — Эвипп. Мегарей обещал, что он выдаст замуж свою дочь Эвехму, а также, что он сделает преемником своей власти того, кто убьет этого киферонского льва. Поэтому на это решился сын Пелопа Алкафой; он одолел дикого зверя и, когда стал царем, построил святилище, назвав Артемиду Агротерой (Помощницей в охоте) и Аполлона Агреем (Охотником).

Другие же говорят, что на лесистом Кифероне в то время было немало львов, хотя огромный лев, убитый юным Алкидом был самым свирепым и кровожадным, ибо погубил больше всех в округе людей.

84. Алкид на перепутье

Алкид, сердечно поблагодарив Феспия за радушие и гостеприимство, взял наскоро обработанную шкуру Киферонского льва и, одев ее как хитон себе на плечи, а голову с зияющей пастью надел, как шлем, бодро зашагал по широкой дороге, освещенной серебряным светом Селены.

Ночь безмолвная таинственным черным покрывалом облачила необъятное высокое небо, являя на бархатной ткани яркие знаки отдельных астр и целых созвездий. Юный герой любовался всегда прекрасной Селеной в одеяньях серебрянотканных, от которых струился божественный свет, обливая тусклым серебром стройные островерхие кипарисы и раскидистые кроны дубов и платанов. Деревья стояли как безгласные часовые по обеим сторонам дороги, таинственной в безмолвном сумраке ночи серебряной красою. Загадочно струящийся лунный свет вызывал непонятное томление в неспокойном сердце Алкида.

Много раз в последующей жизни Геракл вспоминал эту дорогу и возникавшие мысли, о которых на ночных привалах он любил рассказывать своим юным спутникам:

— Должно быть на этой оказавшейся судьбоносной дороге я впервые ощутил себя не эфебом, а мужем. Я шел облитый серебряным светом Селены и вспоминал жестокую схватку со львом и незабываемый пир, благодарные взгляды людей, и песни, эти дивные дочери Муз, звучавшие в мою честь… Да, это был мой первый настоящий подвиг, а не обычная охота, это было уже начало моего тяжкого и крутого пути, который, впрочем, мне предстояло еще выбрать… Шкура льва была еще сырая и потому тяжелая, даже для моих могучих плеч, ведь целый день я лазал по горным кручам, выслеживая льва, потом сражался с ним при помощи одной дубины, которую подбросил Случай. Без той дубины моя безжизненная душа уже ходила б по Аиду, покинув крепость тела и доблесть духа… Потом был пир, на нем я хоть не танцевал, но очень утомился… потом дорога эта без конца… я шел и место выбирал, где мне получше отоспаться, потом уж в полудреме решил идти пока не упаду совсем без сил.

И вот на черном небе звезд изобилье пропало, и вдали появился алый сполох, чудный вестник росистой повозки. Розоперстая богиня утренней зари стала привычно сплошной мрак ночной разгонять, пока, еще робко разливая повсюду радостное розовое сиянье наступающего утра.

Геракл увидел на обочине дороги изображение трехликой богини перекрестков Гекаты, это означало, что дорога скоро разветвится на две. И действительно впереди показалась развилка. Алкид в изнеможении остановился, тело само собралось упасть, но юноша заставил себя идти до той развилки, хоть каждый шаг давался с трудом. Глаза не просто слипались от сильного желания спать, он уже почти спал на ходу и в этой дреме хмурил брови упрямо, ему снилось, что он не спит, а идет до маячившей впереди развилки.

И вот Алкид дошел до перепутья дорог, скинул львиную шкуру и без сил опустился на нее, чувствуя, как одуряющий сон охватывает вконец изнуренные члены. И тут вдруг, как бы сквозь пелену всепокоряющего сна, юноша увидел двух молодых женщин, всем своим обликом бессмертных богинь очень напоминавших. Все вокруг осветилось не понятно, откуда взявшимся светом, словно скромно светящая серебряная Селена уступила на время место златовласому Гелию.

85. Дорога наслаждения и порока ^[36]

Женщина, неспешно подходившая к Алкиду по левой дороге, была похожа на его мать. Она была миловидная, с простыми благородными чертами лица; украшением ее были природная стройность тела и детская безупречность кожи. Одета она была в белоснежный пеплос, подпоясанный под высокой грудью тонким пурпурным пояском. Синие глаза этой женщины смотрели с суровым достоинством, а уголки нежно розовых губ были слегка опущены, как у обиженного ребенка.

По правой дороге быстро шла женщина, блиставшая неотразимой красотой умелых и зрелых. Ее выразительные карие глаза в дивном свете призывно искрились желтым огнем желания плоти, которое возбуждало такое же неодолимое вожделение в других. У нее было умело подкрашено все лицо так, что глаза под изогнутыми ресницами казались темными и огромными, а ярко красные губы — призывно зовущими. У нее было упитанное холеное тело, которое она держала слишком прямо, чтобы подчеркнуть его стройность. Пурпурная одежда вызывающе выделяла броскую красоту цветущей молодости. Она то и дело довольно оглядывала свою пышную грудь и округлые бедра, словно поглаживала их взглядом и нетерпеливо оглядывалась по сторонам, как бы призывая всех вокруг любоваться ею.

Взглянув на ту, что пришла по правой дороге, Алкид вскочил в одной набедренной повязке и приосанился, расправив плечи как можно шире и приподняв мощную грудь. Взгляд его засверкал, когда он посмотрел на приближающуюся яркую красавицу, а стопа стала трогать шкуру Киферонского льва, как бы проверяя ее мягкость. Но, когда Алкид увидел на другой дороге блеклую красавицу, взгляд его тут же потух. Яркая красотка пошла быстрее, а потом почти побежала и, первой оказавшись рядом с Гераклом, схватила его за руку обеими руками и быстро сказала:

— Радуйся Алкид! Сегодня ты стал настоящим героем, и сейчас тебе по воле непререкаемой Мойры предстоит из двух выбрать дорогу одну, ту, по которой ты, будешь шагать дальше по жизни.

— Я как раз этой ночью думал о том, чем мне дальше заняться. А ты очень красива, хоть уже и не дева.

Сказал юноша невпопад, глядя на эту незнакомую красивую женщину, так необъяснимо появившуюся перед ним из ночи на развилке пустынной лесной дороги, и его глаза, против воли загорелись желанием плоти.

— Ты можешь сколько хочешь любоваться моей ослепительной красотой… Однако, Алкид, раз ты в раздумье, по какому пути тебе дальше по жизни идти, то я тебе помогу правильно выбрать главную в житейском море дорогу. Ты, должно быть, очень хочешь узнать кто я такая, ведь я тебе нравлюсь. У меня, милый юноша, много разных имен. Многие зовут меня Счастьем, кто-то называет меня Всемогуществом, кто-то — Богатством, а некоторые — Волупией — Наслаждением или просто Удовольствием. Не может бесцельно жить человек, а целью жизни всякого является получение удовольствия, чтобы там против неискренние люди не говорили. Есть у меня и злобные завистники, которые меня именуют Безнравственностью, а то и Пороком… Ты очень силен и храбр и, конечно, без особого труда добьешься всего, о чем только могут мечтать люди, но сейчас тебе надо сделать правильный выбор. Если ты выберешь дорогу мою, то я поведу тебя путем самым приятным; ты будешь вкушать лишь радости жизни, а тягот не испытаешь вовек никаких. Тебе не надо будет заботиться ни о чем, кроме, как о выборе кушаний и напитков и, конечно, мальчиков и девушек, чтобы испытать с ними наибольшее наслаждение. Итак, Алкид, если ты выберешь меня, то вскоре займешь подобающее тебе место под ярким солнцем Эллады и станешь достойным царем конеславного Аргоса или златообильных Микен. Эврисфей заболеет и поделится с тобой властью. Скипетр даст тебе огромные ни с чем не сравнимые возможности, он умножит твою природную силу, и ты станешь подобным всемогущим богам, владеющих небом широком. Многие мужи будут мечтать о дружбе с тобой, юноши и девушки будут молить тебя о любви, музыканты будут петь тебе дифирамбы, а поэты слагать в твою честь оды. И все это будет всегда для тебя, постоянно, а не только после опасного подвига, как это было у Феспия на пире вчера. Я познакомлю тебя с Плутосом, возможности которого безграничны! Царская власть и богатство откроют перед тобой все двери, и среди твоих близких друзей будут все сильные мира сего!…Да, конечно, я знаю, что ты любишь разные состязанья и игры. Став царем, ты сможешь сколько угодно упражнять свое тело и принимать участие в любых состязаниях и, если пожелаешь, то сам сможешь учредить какие-нибудь Игры. Ты прекрасно понимаешь, что возможностей у царя несравненно больше, чем у обычного мужа.

Так сказала роскошная женщина, во время своей речи поводя то бедрами, то плечами и грудью и все время довольно оглядывая себя.

86. Стезя доблести и трудов ^[36]

В это время к развилке неспешно подошла и другая женщина и сурово сказала:

— Радуйся Алкид! Меня обычно зовут Добродетелью или Аретой — Доблестью. Я слышала, что тебе сейчас предложили, юноша милый, но не поддавайся легким соблазнам — не правдивы они. Из-за золота и власти брату брат родной не мил; из-за них — убийства, войны. А из того, что есть на свете, ради чего стоит жить, всемогущие боги ничего не дают людям без труда и без забот. По закону Ананке, что всегда и для всех неизбежен, добро всегда достается с борьбой и трудом, только зло и лень приходят сами по себе, без искания. И Дике с бестрепетным сердцем от всякого требует, чтобы все блага им честно заслужены были. Хочешь иметь настоящих друзей, надо потрудиться сделать добро им. Желаешь пользоваться почетом в каком-нибудь городе, надо его заслужить — принести гражданам пользу. Хочешь возбуждать восторг у всех эллинов своими достоинствами, надо много потрудиться во славу великой Эллады. Даже, если просто захочешь быть телом сильнее, надо приучать себя повиноваться рассудку, а тело развивать упражнениями в тяжелых ежедневных тренировках и в различных трудах… Сегодня ты, рискуя собственной жизнью, избавил людей от страшного зверя, и люди благодарны тебе, и это твоя справедливо заслуженная награда. Если ты выберешь дорогу мою, то стезя твоя будет крутой и тернистой, часто тебе придется рисковать для других всем, и даже бесценным здоровьем, и самой жизнью. Но подумай, Алкид, разве не лучше самому быть сильным, чем дружить с сильными мира?

Тут Порочность, нетерпеливо перебивает Арету и, схватив Алкида за руку, заискивающе поглядела в его глаза и обратилась к нему с такими словами:

— Понимаешь ли ты, Алкид, какой трудный и безотрадный путь предлагает тебе эта глупая женщина? Кто сам себе добровольно выберет тяжкую дорогу, на которой не раз придется рисковать собственной жизнью ради других. Да, необходимость иногда заставляет людей рисковать цветущим здоровьем и жизнью, сражаться и воевать, но кто это выберет для себя по собственной воле?

Арета, гневно сверкнув очами, подняла руку и, неожиданно сильно оттолкнув от Алкида Порочность, сурово сказала:

— Разве не чувствуешь, юноша милый, что она жалкая тварь, однодневка, обманщица! В земной юдоли дней безоблачного счастья людям Мойра не судила. С радостью беды идут по закону творения рядом всегда, чередуясь, вместе все время они: горе и радость. Так было всегда по воле великой Ананке и так всегда будет. Ведь по воле дщерей ее, Мойр непреложных никогда человеку, всей ногою не наступить на сердца усладу, но для него постоянно некая скорбь с наслаждением вместе приходит. Редко, кто достиг жизни предела, в ней не изведав несчастий. Да, в чем-то эта тварь и права — путь очень приятный и легкий к пороку, и он всегда рядом. И все же я повторяю, что, выбрав меня, Алкид, ты выберешь великие подвиги и выдающиеся труды, ибо именно для их совершения благосклонной Судьбой тебе с рождения дарована такая необыкновенная сила… Да, о твоих желанных завтраках и сладостном сне будут заботиться не повара и слуги, а тяжкие вечерние труды и изнурительные ночные переходы, а о вкусных ужинах позаботятся все те же работы или сраженья в течение дня… Да, твоя бурная жизнь будет наполнена беспрерывной борьбой за все — за честь и свободу, за правду и справедливость, за жизнь свою и незнакомых тебе людей, даже за пищу, которую надо будет каждый день зарабатывать иль добывать. Ведь скрыли великие боги от смертных источники пищи: иначе каждый легко бы в течение дня зарабатывал столько, что целый бы год, не трудясь, имел пропитанье. Далеко не всегда на этой дивной, но тяжкой стезе тебя будет ждать высокая награда, заслуженная потом и кровью… Однако, если ты совершишь все предназначенные тебе тяжкие труды, полные смертельных опасностей и невзгод, чадо добрых родителей, Алкид, то великие боги даруют тебе вечное блаженное счастье! Еще до того, как ты закончишь свой путь на земле, тебя покроет неувядаемая слава героя, которая затмит деяния всех царей на земле! Ведь человеку дает наибольшую славу то, что ногами своими свершает он и руками и, конечно же — доблестным сердцем и несгибаемым духом!

Так закончила свою речь Добродетель и Доблесть Арета. Обе женщины замолчали, вопросительно глядя на юношу.

87. Колебания Алкида при выборе жизненного пути

Алкид долго неподвижно сидел на земле и остервенело всей пятерней крепкий скреб подбородок, обильно покрытый первой бородкой. Наконец, юноша оставил подбородок в покое и, посмотрев в глаза Добродетели, нерешительным голосом молвил:

— Видно еще многого я не понимаю в этой удивительной жизни. Но из твоей речи я понял, что мне за все придется платить: приятелям за прочную дружбу надо будет делать добро, гражданам за почет — приносить пользу, за славу — много и тяжко трудиться для великой Эллады… Если я выберу твою дорогу, Арета, то мне непрерывно придется платить и бороться за все — за честь и свободу свою и других, за справедливость, за жизнь свою и незнакомых мне людей, даже за женщин и пищу… Мне же на этой стезе за тяжкие труды, пропитанные потом и кровью, далеко не всегда люди будут платить даже простой благодарностью, которая для каждого стоит так мало! Но ведь это не справедливо, а справедливость самое главное для людей и богов!

С жаром закончил Алкид, взмахивая обеими руками и с явным неудовольствием глядя на блеклую красавицу по имени Добродетель.

— Справедливость действительно крайне важна для всех разумных существ, но она не самая главная…

— Что же может быть важнее Правды, сильнее Справедливости?

— Важнее Правды Необходимость, сильнее Справедливости Неизбежность. Необходимость одолевает все, только она правит Вселенной. Пред неизбежным склоняются и самые мудрые, и самые сильные.

Юноша помотал головой и ответил Арете:

— Только глупец или безумец добровольно выберет тяжкий труд, лишения и смертельный риск ради незнакомых людей, притом часто без всякой награды…за призрачную славу в конце или после окончания жизни. А я не глупый.

Алкид повернулся к роскошнейшей женщине, когда — либо виденной им, и ей с мечтательной надеждой сказал:

— Да, царствовать, конечно, дело совсем не плохое; скопляются скоро в доме царевом богатства, и властитель в большой чести у народа. Ведь сам Зевс вскормил царей и скипетр, символ могущества, им даровал, и власть, и законы, чтоб царствовали они над другими. Знаю я и на что большое богатство способно. Слыхал от одного пастуха, что на кого прогневается Плутос, того не выручит и сама Афина — Паллада; к кому же он благоволит, тому не страшен и Зевс со всеми его громами и молниями…

Тут Алкид опять помотал головой и, раздумывая, сказал:

— И все же и богатство, и власть, и все те удовольствия, которые они дают, не многого стоят, ибо они не преодолевают самого главного — смерть. Поэтому каждый здравомыслящий эллин богатству и власти предпочтет нетленную славу. И потом все пожелали бы лучше иметь здоровое сильное тело, чем богатеть, золото накопляя.

Тут юный герой начал смеяться громко и не приятно, приговаривая:

— Хе — хе… Я не знаю кого из вас, хе-хе, выбрать…хе-хе…, а выбирать, чувствую, надо…хе-хе. Наверное, надо царский путь все-таки выбрать, ведь царю всегда легко перейти в пастухи иль охотники, а обратный переход ох как не прост… С другой стороны, говорят, чем выше взлетишь — тем больней будет падать… Нет, я не знаю, как мне жить дальше и какую выбрать дорогу. Пусть Мойра за меня сделает выбор.

— Нет! Ты должен сам выбрать свой путь, чтобы потом на Мойру не обижаться!

Хором ответили обе женщины. Говорят, это был самый трудный выбор в жизни Геракла. С тех пор человека, сильно затрудняющегося в выборе между двумя решениями, называют «Гераклом на распутье».

88. «Странный» жизненный выбор: через подвиги и страдания на Олимп

Возлюбленный племянник Геракла Иолай его детям, рассказывал, что дядя, совершивший уже все 12 канонических подвигов, об окончательном выборе жизненного пути ему поведывал много раз потому, что сомневался в его правильности и даже в том, что выбор сделал он, а не Мойра. Поэтому племянник хорошо запомнил такие дядины слова:

— Помню, мой мальчик, что после долгих и мучительных колебаний я все же решился выбрать царский путь, дающий и власть, и богатство, и наслаждения, и самое главное, как мне казалось, — я мог делать все то, что делает обычный пастух иль охотник.

И вот я уж готов был пойти по правой дороге в обнимку с сочной красавицей, желанной такой.…Уж очень она красивой была, не то, что блеклая красотка Арета. Мне было тогда столько лет, сколько тебе сейчас, любимец мой Иолай! И ты вполне понимаешь, что очень хотелось мне, как можно скорее от избавиться от Добродетели и с Наслаждением на львиной шкуре возлечь, чтоб сочетаться с ней жаркой любовью и самой неистовой лаской.

Но все было не так просто потому, что сама Мойра Лахесис незримо присутствовала в выборе мною жизненного пути. Когда я уже открыл было рот, собираясь объявить о своем выборе, в моей голове вдруг замелькали благодарные лица мужчин и восторженные взгляды женщин, радостные глаза детей, всех тех, кто, ликуя, сопровождал меня от городских ворот до царского дворца Феспия. Я вспомнил праздничный пир в свою честь и пенье божественного Анфа и опять ощутил такое жгучее, не передаваемое никакими словами блаженство, которого не испытывал никогда. Но, я подумал, что так будет далеко не всегда, что чаще после очередного сражения за благо людей мне придется в одиночестве бесславно зализывать раны. Да, я тогда уже это предвидел, словно чувствовал кожей. Ведь справедливость не главное в жизни — Арета сама так сказала, и сейчас я с нею согласен. А если справедливости нет, то лучше самому быть царем, чем ему прислуживать в рабстве позорном. И я потянулся к дивной красотке, назвавшей себя Счастьем и Наслаждением.

И тут случилось необъяснимое: моя рука сама вдруг, против моей воли, схватила Добродетель и решительно обняла ее за тонкую талию. Либо Старая Ткачиха, направив мою руку, за меня сделала выбор согласно своим вещим предначертаниям, либо… это сделало мое юное тело, которое в то время ненавидело всякую роскошь, да и не любил я ни подчиняться, ни командовать. Даже сейчас не получается у меня царствовать и добытые земли я все оставляю потомкам… Тогда ж…

Как только я Арету схватил, обе женщины тут же исчезли так же внезапно, как и возникли на двух дорогах развилки, и больше ничего уж изменить я не мог. И вот уж четверть века зверей чудовищных и злых владык я истребляю и никакой награды за это я не имею. Такой вот был у меня выбор жизненного пути странный — как будто не я сделал выбор, а Мойра Лахесис.

На следующий день Геракл, заснувший под утро, необычно поздно проснулся. Светлое солнце главу лучезарную уже начало прятать за острыми верхушками стройных кипарисов, растущих на соседней горе. Он сразу вспомнил ночную развилку и двух необычных женщин на перепутье. Вокруг никого не было, не было и развилки. Он немного посидел, висок подперев кулаком, потом вскочил и с приподнятыми бровями долго озирался вокруг, словно что-то искал. Потом, тряхнув головой, Алкид поспешил к ручью и напившись, бросился в прозрачные воды весело журчащего ручья. Вдоволь наплававшись, юноша долго тер руками лицо, как бы смывая ночное наваждение. Холодная вода взбодрила его, и, утолив голод сливами и орехами, растущими на обочине дороги, он, накинув на плечи шкуру Киферонского льва, легко зашагал по-юношески упруго на свои заливные луга.

Некоторые говорят, что Геракл выбирал путь на развилке из двух дорог в славящийся своим гостеприимством Аид: одна дорога Доблести и Добродетели вела в обитель блаженных на Елисейских полях, где продолжали жить после смерти почетной великие герои, другая — дорога Наслаждения и Порока вела в мрачную, унылую Преисподнюю, где безрадостно обитали души большинства людей, а некоторые жестоко мучились и страдали. Но Геракл выбрал свой особенный путь: третью, невидимую ни простым смертным, ни даже героям дорогу — через великие подвиги и безмерные страдания — на небесный Олимп, к вечно живущим блаженным богам.