Гераклея

Сергей Быльцов, 2021

О рождении, 12 подвигах и смерти величайшего и любимейшего героя Эллады что-то читали или слышали многие. Обычно имя Геракла ассоциируется с огромной физической силой, крепким духом и беззаветным мужеством, направленным исключительно на благо людей. Однако из некоторых античных источников следует, что Геракл далеко не беспорочен и не всегда был высшим образцом эпического героя. Он бывал и слишком жестоким, и не обузданным в гневе и похоти, свирепым и мстительным, несправедливым, и даже слабым телом и духом. Дошедшие до нас сведения о Геракле отрывочны, фрагментарны и поверхностны, и часто противоречат друг другу. Образ Геракла очень сложен и многолик, и в предлагаемой книге впервые сделана попытка объединить все известные античные сюжеты о нем в одном произведении. В книге наиболее полно и систематически описаны жизнь и подвиги Геракла, она будет полезна студентам-гуманитариям и интересна широкой аудитории, желающей расширить и углубить свои знания о богах и героях Древней Эллады.

Рождение, детство и отрочество Алкида

43. Амфитрион безуспешно воюет с телебоями

Телебои говорили, что у их царя Птерелая посредине облысевшей головы есть единственный локон пурпурный. Они свято верили, что пока эта особенная прядь волос цела и невредима, ни один закоренелый враг их страну не сможет захватить. У царя была юная дочь Комефо, которая в первый день осады Амфитрионом города взошла на высокую башню, чтобы своими глазами сраженье увидеть. Царевна была невысокого роста, пышноволосая, с красивым лицом и стройной фигурой. Все у нее было красиво, кроме рта с припухлыми губами, он был немного великоват и чуть-чуть кривоват, и, хоть этот недостаток был заметен лишь когда она широко улыбалась иль волновалась, но ее все равно сильно мучил.

Комефо стала каждый день приходить на царскую башню. Однажды после очередной неудачной вражеской атаки, она увидела высокого статного воина, изящно сидящего на горячем гнедом скакуне. Он был в длинноперистом шлеме, с ярко сверкавшим на солнце щитом и с красиво изогнутым луком, который он, стреляя, изящно натягивал, отклоняя назад стройный торс. Дочери Птерелая показалось, что, когда этот воин свой лук напрягает, то становится самому Фебу подобным, и она стала все время его высматривать среди других неугомонных врагов, осаждающих ее город.

Этим воином был Амфитрион. Он не очень-то верил в какой-то волос пурпурный на голове царя телебоев, однако, несмотря на подавляющее превосходство в силах, взять город Птерелая не мог.

И вот, однажды в одной из жарких схваток с головы Амфитриона кто-то сбил медный шлем, и Комефо увидела его пышные золотистые кудри и молодое лицо. Когда она смотрела на его длинные волнистые, как у женщины, кудри, орлиный нос и темно-серые глаза, которые он часто щурил на солнце, грудь ее против воли начинала рывками вздыматься.

Многие говорили, что ни единый красавец не мог бы с Амфитрионом сравниться, если бы не его слегка раздвоенный кончик довольно длинного носа, но этот небольшой недостаток даже вблизи не бросался в глаза и не портил красивое мужественное лицо.

На следующий день, когда Амфитрион оказался совсем близко от царской башни и Комефо увидела слегка раздвоенный кончик амфитрионова носа, ее большие чуть-чуть кривоватые пухлые губы совсем искривились в улыбке блаженства. Дочь Птерелая, сама не своя, каждый день стала часами с башни высокой высматривать Амфитриона. Это как-то заметил отец и, потрогав блаженно пурпурный локон на лысой своей голове, подозвал Комефо к себе, и ей тихонько сказал:

— Милая дочь, подойди-ка поближе и присядь рядом со мною! Сядь же сюда, и скажи мне правдиво, что ты так часто на этого воина смотришь? Знаешь ли ты как зовут этого высокого недруга, который на коне так изящно гарцует? Кто этот воин высокий такой и могучий? Он головой и плечами широкими всех превышает. Никогда не видал я такого красивого мужа, на царя, вскормленного Зевсом, он благородной осанкой походит… Погоди-ка, глаза мои старыми стали… Да, это, конечно, Амфитрион, Астидамии сын и Алкея, он предводитель надменный неприятельской рати. Но пусть не волнуется твое милое сердце, он не возьмет никогда нашу дорогую отчизну, ибо локон пурпурный на мне, а это значит, что каждому телебою неистовый Арес в грудь заложил бурную силу, не зная усталости, отважно сражаться с врагами. Многим воинам нашим эта война кажется сладкой.

И отвечала Комефо родителю с кривой улыбкой и с голосом, волнения полным:

— Отец мой, внушаешь ты мне и почтенье, как милый родитель, и трепет, как царь, ведущий войну, уже изъявшую навечно многих наших юношей из радостной жизни. Мне кажется, что нет ничего ужасней войны, и самое страшное, что люди прославляют как великих героев самых жутких убийц. Войну все принимают, как неизбежность и Вражда — обычный порядок вещей. Я не воин, но уверена твердо, что сладка война лишь для тех, кто ее по-настоящему не изведал; а кто с ней знаком хорошо, тот с ужасом ее ожидает…

— Сама ты дочка знаешь, что не я эту войну начал, микенцы сами к нам с войною явились, и мы ее продолжим до победы. Зачем тогда и юношей растить, как не за тем, чтобы врагам отпор достойный давать.

44. Комефо влюбляется в Амфитриона и предает родину и отца

Однажды, когда не было долго Амфитриона, кусая себе пухлые детские губы, так Комефо говорила со своим девичьем сердцем:

— Боги, скажите же мне: что, не пойму, случилось с моим бедным рассудком? Веселиться мне или, наоборот, горевать? Кажется мне, что я влюбилась, и милое сердце то замирает, как зайчик трусливый, то радостно бьется при виде прекрасного Амфитриона. Но ведь он враг наш непримиримый и ведет ненасытную с нами войну?!. Но, кажется, что я все бы отдала, лишь бы в его оказаться распростертых объятьях! Боги великие, что же мне делать, как дальше жить? Чувствую я с замиранием истомленного сердца, что готова ради Амфитриона отдать всю себя без остатка и любимого даже родителя не пожалеть вместе с его локоном дивным!

Прошла неделя, за ней другая, Афитрион безуспешно сражался, но отступать ни за что не хотел. В один из солнечных дней Комефо, любуясь Амфитрионом, гарцевавшем на своем гнедом жеребце, сморщив ставшими кривоватыми губы, исступленно шептала своему милому сердцу:

— Как я мечтаю, чтоб отца, безнадежного такого упрямца, как у меня, не иметь! Раньше больше всех его я любила, а теперь… Ведь моему он один близкому счастью помеха! Он мне своей упорной несговорчивостью всякий доступ к счастливой любви преграждает… А если вдруг на этой войне мой любимый погибнет?! Если прямо у меня на глазах кто-нибудь ударит по шее его острым мечом иль в горячее сердце пернатую пустит стрелу? Что же мне делать? Как любимого защитить и себя сделать счастливой?

В этот миг Амфитрион под царской башней по воле всесильной Судьбы близко совсем оказался и встретился с Комефо глазами. Он смерил вражескую дочь презрительно сощуренным взглядом, и дева до крови нижнюю губу прокусила себе изнутри и, давясь кровью, с ненавистью на свой неприступный дворец посмотрела.

Когда уж стемнело, и безмолвные звезды на зловещем черном покрывале ночи появились, Комефо, озираясь по сторонам, на дрожащих ногах пробиралась в покои отца и так неотступно себе говорила:

— Боги, какую долю вы мне назначили тягостную, несущую лишь печаль и страданья, чтобы в горестях жизнь проводить. Ну, как это несправедливо, что меня, ни в чем не повинную, взаимной любви и долгожданного счастья враждующие люди лишают! Пусть будут прокляты эти войны! Почему из-за этой ужасной войны мне нельзя с любимым даже встречаться? Чем я хуже других — которые любят и сами любимы? Нет в мире ничего превыше любви, и за нее до последнего дыханья я со всем миром буду бороться. Я должна эту проклятую войну прекратить, а для этого локон пурпурный надо добыть.

Комефо на цыпочках в спальню отцовскую не решительно входит и тихо сама себе опять говорит:

— Все говорят, что ненавидят войну, а сами воюют. Я же не на словах, а на деле должна войну прекратить. И я это сделаю!

И вот дева дрожащей рукой срезает у спящего родителя с лысой головы локон пурпурный. Поколебавшись лишь один миг, она сморщила свои губы так, что красивое лицо стало безобразным и схватила лежавший на столе ключ от ворот городских.

45. Амфитрион убивает Комефо

Совершив нечестивую кражу, с обжигающей руки добычей Комефо проникает во вражеский стан и просит ее к царю поскорей отвести и когда оказывается перед Амфитрионом протягивает ему свою ладонь, на которой бились от дрожи ключ от ворот городских и пурпурный локон заветный. Другой же рукой она губы стыдливо прикрыла и срывающимся голосом с трудом выговорила:

— Амфитрион, я — дочь Птерелая царевна Комефо. Сегодня я ради тебя девичью гордость и стыд потеряла. Родитель и Тафос, город мой отчий, простите! Тяжкий грех мне внушила любовь совершить, и тебе вместе с этим локоном предаю я отца, самого близкого и родного мне человека, а, отдавая этот ключ, я милой родине изменяю. Взамен я молю твоей лишь любви.

Дева устремила на Амфитриона взгляд полный любви, но он на него не ответил. Силы Комефо иссякли, подогнулись колени, и в изнеможении дева опустилась на землю.

Некоторые из окружения Амфитриона говорят, что он, довольно серые сощурив глаза, сначала с благодарностью принял дар бесценный от девы, безумно влюбленной в него, а потом вокруг внимательно огляделся. Так смотрит орел, у которого зренье острей, чем у других тварей пернатых. Как ни высоко он на крыльях огромных парит, от него не скроется заяц, бегущий иль притаившийся под кустом; камнем падает он на него и уносит, чтоб растерзать и пожрать. Так же и Амфитрион, питомец Зевеса своим внимательным взором оглядел свое войско и только потом тихо сказал дочери Птерелая:

— Не надо, о дева, так громко кричать, что ты ради любви совершила. Давай молча пойдем в мою ставку и там все тихонько обсудим.

Он провел с дочерью Птерелая на пышном, не по — походному, ложе всю ночь, а утром одержал в сражении обещанную победу. Однако после долгожданной победы он испугался грозной мести Змеевласых сестер, кара которых могла распространиться не только на Комефо, погубившую отца, но и на него или же он просто вспомнил о давно ждущей супруге Алкмене. Амфитрион, потирая рукой кончик сморщенного носа и пряча прищуренные глаза, приказал своему охраннику:

— Девушку эту надо сейчас же тайно убить. Справедливость требует покарать ее гнусное преступление, и, чтоб об этом никто не знал ничего, иначе о нашей славной победе молва худая пойдет.

Другие же говорят, что благочестивый Амфитрион, увидев пурпурный клок волос и ключ, отшатнулся от преступных даров и сразу не пожелал иметь дело с девой, хоть и обещавшей ему победу, но осквернившей себя предательством родины и отца. Грозно серые, сузив глаза, он приказал строгим голосом:

— Посадить нечестивую Комефо под крепкий замок и неустанно ее охранять.

Как в устье реки, питаемой от Зевса водой дождевой, против течения прорывается волна с оглушительным шумом и треском; с криком таким, потрясая копьями и мечами, на оставшийся без спасительного локона Птерелая город телебоев наступали микенцы. Жарким был бой, но не долгим. Одержав долгожданную победу, благородный Амфитрион собственными руками умертвил вероломную Комефо с такими возвышенными словами:

— Если боги медлят и не сгоняют тебя, о преступная дева, с блистающей на солнце тверди земли в сумрачные ее недра, то во имя справедливости высшей, которая в жизни главнее всего, это прямо сейчас сделаю я!

Амфитрион подарил завоеванную страну телебоев участвовавшему в походе охотнику Кефалу, за его дивную собаку Лайлапа и отправился в неблизкий путь к пенатам родным.

46. Артемида по просьбе отца задерживает Амфитриона в лесах

В это время в одну из дивных ночей, когда в звенящем безмолвии чернокрылая Нюкта только подняла свою главу, венчанную таинственных Астр изобильем, старая обликом Мойра Лахесис посетила во сне Владыку Олимпа и возвестила ему о прекрасной правнучке Алкмене. Вещая Ткачиха, одетая в ослепительно белые одежды, с ромбической короной на голове, на которой мелодично позванивали алмазные пирамидки внезапно возникла в покоях Зевеса. Глядя сквозь Олимпийца ничего не выражающими глазами, она чуть приоткрытыми не шевелящимися губами стала говорить однообразным голосом, без всякого выражения:

— Микенская царица Алкмена через 9 месяцев родит от тебя особенного героя. Он своей силой и доблестью будет превосходить не только смертных, но и богов, уступая лишь тебе одному. Он совершит много необходимых людям подвигов, а тебе поможет одолеть земнорожденных Гигантов, ибо по кровному закону и олимпийцы не могут лишать жизни сородичей.

Зевс не однажды встречался с Мойрой Лахесис и хорошо знал необычную ее манеру общаться. Он знал, что бестелесное космическое божество, выбравшее себе облик моложавой старухи, не шевелит губами и смотрит невидящим взглядом при разговоре с богами нарочно, чтобы бессмертные не забывали кто перед ними, а с людьми Мойра общается по-разному, то, как космическое божество, то, как богиня бессмертная, то, как обычная старуха. Не вполне проснувшийся Зевс стал вращать сросшимися на переносице густыми бровями, как будто, собираясь с мыслями, чтобы ответить, но Ткачиха уже исчезла, без единого звука растворившись в прозрачном эфире.

Царь богов очень ответственно отнесся к будущей связи со своей правнучкой Алкменой. Он с самого начала решил сойтись с ней не только для того, чтобы угодить богине наслаждения Волупии, которую всем сердцем он обожал, но главным образом ради будущего ребенка, рождения которого пожелали сами непререкаемые Девы Могучей Судьбы, которых страшились и бессмертные боги. Олимпийский Блистатель послал своего быстролетного вестника и помощника во всех тайных делах милого сына Гермеса, чтобы тот все разузнал об Алкмене. Оказалось, что правнучка Громовержца очень благопристойная совсем еще юная женщина, славившаяся в крепкостенном граде Тантала не только своей божественной красотой, но и целомудрием.

Гесиод поет, что род нежноласковых жен Алкмена затмевала блистаньем лика и стана, нравом же с ней ни одна не равнялась, та, что дитем рождена от смертной, почившей со смертным. Веянье шло у нее от чела, от очей сине-черных сильное столь, сколь идет от любящей улыбки и смех златой Афродиты.

Помня вещание Мойры Лахесис о будущем ребенке, изобретательный Зевс в этот раз решил не прибегать ни к насилию, ни к похищению, ни к обману, ни к превращению в животное или птицу. Мастер на всевозможные выдумки, когда дело касалось пьянящих разум любовных утех, на сей раз Зевс, вспомнив доверчивую Паррасийку, решил пойти на такую невинную хитрость: сочетаться любовью с Алкменой самым естественным образом, т. е. в облике ее законного мужа, который в это время направлялся домой после победоносной войны с телебоями.

Чтобы отсрочить возвращение Амфитриона домой, Зевс свою дивную дочь, поклявшуюся еще в детстве в лесах и горах звероловствовать безбрачною девой, попросил:

— Сделай сегодня же милая так, чтобы большая часть дичи из окрестных лесов сбежалась в те места, которые Амфитриону, возвращающемуся к жене с войны с телебоями, предстоит пересечь по пути к дому. Но никому о моей просьбе ни слова, особенно Гере.

И не была вечно юная богиня — Охотница великому непослушна отцу. Артемида обо всем догадалась, и, как ребенок, довольный собой, улыбнулась. Потом безбрачная дева к своей колеснице метнулась, прищурив глаза и надменно опустив нижней губы уголки — не забыла она, как царица преследовала по всему свету Лето, ее любимую мать, не давая нигде родиться ей с братом.

Премудрый Кронид все правильно рассчитал, и страстный охотник Амфитрион так увлекся любимым делом, что забыл о нетерпеливо ждущей юной супруге, которая, согласно его клятве, оставалась все еще девушкой. Алкмена слышала от людей, что Амфитрион уже отомстил за ее братьев, и потому со все возраставшим нетерпением ожидала возвращения возлюбленного мужа.

47. Зевс в облике Амфитриона сочетается с Алкменой

И вот, наконец, юная царица услышала знакомое ржание и цоканье копыт гнедого жеребца Амфитриона и радостно выбежала встречать мужа, который, спрыгнув с взмыленного коня, тут же легко, словно пушинку, поднял ее на руки и заключил в жаркие объятья.

Обомлевшей Электронике почудилось, что Титан, пламенеющий в чистейшем лазурном небе над ними, засмеялся лучисто, и разноцветная Радуга, вдруг появившаяся вдалеке, улыбнулась в полнеба, раскинув на арке семицветные крылья. Алкмене казалось, что сама бессмертная жизнь и промысел вечный, радуются ее долгожданной встрече с супругом.

Зевс в облике Амфитриона с трудом оторвался от сладких губ прекрасной Алкмены и на землю опустил ее осторожно. Взяв под руку, он торжественно повел ее во дворец, построенный знаменитыми строителями Трофонием и Агамедом, которые на нем сделали надпись такую:

— Амфитрион себе брачный воздвигнул чертог, чтобы Алкмену, взяв в жены, ввести ее в этот новый дворец, построенный мастерами Агамедом и Трофонием.

Алкмена, скромно потупив темно — синие очи, сама раздела мужа героя и отвела в прекрасно отесанную ванную с подогреваемым мраморным полом. Там рабыни горячей водой омыли Зевса в облике Амфитриона и натерли его чистое тело душистым маслом оливы блестящим. Добродетельная Алкмена подала тому, кого считала мужем, новый белоснежный хитон изо тонкого льна, перепоясанный в талии пурпурным поясом, с двумя рукавами, и они вместе в столовый зал торопливо пошли, где слуги уж давно роскошный стол им накрыли. Эти слуги потом говорили, что после того, как желанье питья и еды быстро утолили супруги, новым страстным желаньем их запылали глаза, эти чарующие врата, через которые любовь в сердце входит. На пышное пурпурное ложе любви по длинному коридору они, схватившись за руки, бегом побежали.

Некоторые говорят, что Зевс в облике мужа Алкмены сочетался со своей правнучкой в неистовых любовных ласках три бесподобных дня и три упоительных ночи подряд и уже самой продолжительностью израсходованного на зачатие времени предрешил чрезмерную мощь будущего ребенка. При этом он остановил движение солнца, и ночь, которую он провел с Алкменой, беспрерывно длилась трое суток.

Другие не верят, чтобы премудрый царь богов пошел на такое вопиющее нарушение заведенного всемогущей богиней необходимости Миропорядка, да и своевольный Гелий, державный небесного огня властелин, скорее всего, его не послушался бы. Они говорят, что ни быстроногим коням с огненной гривой отдых неведом был в эти три дня, ни сам Титан передышки не знал, едва рано встающая розоперстая Эос из океанских пучин на небо утром всходила, чтобы свет возвестить владыке Зевесу и прочим бессмертным, а потом уж и людям, смерти причастным. Каждый вечер светлое солнце главу лучезарную, как обычно, прятало в море, ночь же древняя черную главу высоко воздымала, торопя уходить златотканую богиню зари. Серебристыми лучами Селены — Луны, проникавшими в спальню через большое окно, в редкие минуты отдыха от сладостных ласк любовались на брачном ложе Зевс в облике Амфитриона и схожая видом прелестным с самой Афродитой Алкмена, наконец, подарившая тому, кого почитала мужем законным, дары своего милого девства.

Чтобы никто во дворце не заметил, как долго супруги предавались любви, Зевс-Эгиох приветливому Гипносу, дающему покой людям, позволяя ночью им забывать свои горестные несчастья и беды, повелел наслать на всех трехсуточный сладостный сон беспробудный. Алкмене же в кратер с прекрасным темным хиосским вином Зевс добавил вместо воды божественного нектара, а воздух овеял чудесным ароматом роз, родившихся из пламенной пены вместе с восхитительной богиней красоты и любви, чем придал аромат, утонченный нектару. Этим он не только дал возможность смертной возлюбленной наслаждаться сладостной страстью почти беспрерывно три дня и три ночи, но и еще более придал силы их будущему ребенку, которому предначертано было стать лучшим из лучших всех смертных сыновей Кронида, властителя богов наивысшего.

Так, согласно Пиндару, царь богов, уподобляясь Амфитриону обличьем, внес в его чертог свое семя, из которого появился неукротимый Геракл.

Ферекид и Геродор Гераклейский говорят, что за три ночи любви Зевс подарил Алкмене прекраснейший кубок, работы Гефеста, называемый кархесием — это самая древняя из сохранившихся до нашего времени инкрустированных драгоценными камнями чаш.

48. Вернувшийся Амфитрион подозревает Алкмену в неверности

После того как стройное чрево юной Электриониды небывалой наполнилось тяжестью, в лесах, где охотился Амфитрион дичь исчезла так же внезапно, как и появилась, и царь, тут же потеряв интерес к охоте, заспешил к молодой жене.

Прибыв к любимой супруге, быстро в бане от дорожной грязи омывшись и утолив голод и жажду, Амфитрион нетерпеливо повлек в спальню Алкмену со страстными такими словами:

— Ну же, дорогая супруга, девичью стыдливость теперь уж отбрось! Я сделал все, что обещал — отомстил за твоих братьев и блестящую победу над телебоями одержал. Теперь твоя очередь сдержать обещание…

Алкмена удивленно посмотрела на мужа бесхитростными темно-синими глазами и не найдя, что сказать, лишь скромно потупила очи. Царь же, обнявшись с женой на супружеском ложе, не единожды хмурился, раздраженно щуря глаза и теребя раздвоенный кончик орлиного носа, как бы в недоумении или сомнении, но каждый раз находил в себе силы молчать. Удовлетворив свое мужское желание, Амфитрион голосом нарочито спокойным, наконец, настойчиво жену вопросил:

— О супруга, любезная моему пылающему от любви сердцу, тебе я обязан подлинно бесконечным счастьем своим. Но ответь мне совершенно правдиво — почему ты со мной на ложе так была холодна, словно от ласк любовных устала до их начала? Даже сейчас ты такая, словно истомленная, как будто, только прибыв, я уже успел тебе надоесть.

Амфитрион костяшкой пальца опять стал усиленно тереть свой раздвоенный нос и как бы нехотя добавил голосом подчеркнуто равнодушным:

— Да, и вот, что еще — скажи мне вполне откровенно — была ль ты, перед тем как возлечь со мной на этом пурпурном ложе, на котором ничего не заметно, девой невинной?

Добродетельнейшая из жен, подпоясанных низко, потупив дивные темно-синие очи в ореоле густых гнутых ресниц, нежным голосом ответила мужу:

— Что за непонятные вопросы ты задаешь мне, милый, сегодня! Или ты уж забыл, как мощно похитил милого девства дары моего, что я, как ни старалась, но все равно закричала. А ведь только вчера я потеряла невинность, когда ты первый раз разделил со мной пурпур этого ложа. А сейчас я неотзывчива на твои ласки потому, что до сих пор не могу прийти в себя после той бесконечной ночи, когда мы с тобой почти глаз не смыкали. Я тогда счет времени совсем потеряла и до сих пор моя кружится голова, и я хожу вся, как в тумане.

Сильно озадаченному таким странным ответом супругу по велению Мойры Лахесис хватило терпения и благоразумия не впасть ни в дикую ревность, ни в праведный гнев.

Юной и непорочной сияла Алкмена красотою так скромно и чудно, как при восходе светит луна серебристая в тихом сумраке вечера. Чистые, ясные глаза жены и ее нежный воркующий голос, полный неподдельной любви не позволяли даже заподозрить ее в коварной измене.

Амфитрион остервенело чесал свой раздвоенный нос и молчал, но мысли его скакали как бешеные:

— Ничего не понимаю, я, словно глупец, которого лишь беда и несчастье благоразумию учит. Может быть, я все-таки не заметил следа крови девичества на пурпурной простыне? Ведь очень пурпурный цвет на цвет крови похож… Нет, она сама говорит, что невинность вчера потеряла, когда ложе с ней разделил я… в первый раз. Но ведь я вчера еще был в пути, очень далеко от брачного ложа… Если б она солгать мне хотела, то не так бы все говорила. Или я сам, утомленный войной и охотой, что-то не помню, или ее кто-то хитро сумел обмануть, и вместо меня…, но разве это возможно?!. Вроде бы я всегда был не глупым, а сейчас ничего понять не могу. Конечно, можно допросить слуг, но…, как бы не сделать самому себе хуже. Чувствую сердцем, что надо отправиться в храм знаменитейший, к оракулу Фебову в Дельфах, где Пуп Мира, где священный Омфал.

Большинство эллинов не принимали никаких важных решений ни в общественной, ни в личной жизни, не посоветовавшись с каким-нибудь оракулом. Оракул — это прорицание, состоявшее в оглашении предсказания провидцем или специальным жрецом (жрицей), которые тоже именовались оракулами. Оракулом называли и прорицалище — место, где оглашалось предсказание, и сам текст предсказания. Существовало огромное множество разнообразных оракулов, наиболее авторитетные совмещались с храмами. Наиболее знаменитый и заслуживающий доверия оракул Ойкумены находился в Дельфах.

49. Дельфийский храм

Некоторые говорят, что в том месте, где находится камень Омфал (пуп) у новорожденного Зевса отпала пуповина, и потому здесь находится Пуп Земли. Другие утверждают, что Омфал был тем камнем, который проглотил Крон вместо Зевса и потом первым изрыгнул. Так же говорят, что Омфал был могилой священного дельфийского Змея Пифона, то есть это был надгробный камень, служащий точкой соприкосновения между миром живых и царством мертвых и, что Зевс одновременно выпустил с востока и запада двух орлов, которые встретились в Дельфах, и в точку их встречи он метнул камень, ставший центром мироздания, средоточием мира.

По древним преданиям в центре мироздания находился древний оракул, которым Гея владела совместно с прорицательницей горной нимфой Дафной, а затем — Гея с Посейдоном. С течением времени, говорят, та доля, которая принадлежала Гее, была ею отдана сведущей в прорицаниях Фемиде. Когда Фемида стала богиней правосудия, она передала Дельфийский оракул сестре Фебе, которая передала прорицалище своему внуку Аполлону как подарок при его рождении. Посейдону же, говорят, за его часть прорицалища Делий дал взамен остров Калаврию, против Трезена.

Передача древнего оракула произошла после убийства Аполлоном сына Геи змея Пифона, охранявшего гору Парнас. После очищения от скверны убийства Пифона Аполлон мог вступить во владение этим оракулом, с целью возвещать волю отца своего Зевса и содействовать наступлению лучших и более просвещенных времен. Аполлон, перед тем как основать свой храм на месте древнего прорицалища, которому по воле Мойр надлежало стать знаменитейшим храмом Греции и всей Ойкумены, так возвестил:

— Здесь, на склоне Парнаса, кровью змея омытом, в самом центре земли, будет на протяжении тысячелетий выситься прекраснейший храм всей земли обитаемой. Чтоб прорицалищем был для людей он, которые станут сюда пригонять безупречные мне гекатомбы и вопрошать мой оракул. И всем непреложно в храме моем благолепном начну подавать я советы устами жрицы — Пифии-девы.

Использование женских уст не было типичным и для Фебовых прорицалищ тоже. Одно из объяснений, почему в Дельфах прорицательницей долгое время была дева, а потом женщина, заключается в истории этого святилища. Самая первая владелица древнего прорицалища Гея и ее спутница горная нимфа Дафна, и титаниды Фемида и Феба (светлая) — все были богинями, имевшими жриц. Поэтому и Аполлон, приняв прорицалище от бабки Фебы, решил, что по древней традиции будет продолжать вещать женскими устами. Для Пифии в Дельфах, существовало ритуальное предписание девственности. Вкушение бычьей крови, как испытание девственности, напоминало процедуру вкушения бараньей крови в Аргосе, в храме Аполлона.

Пифии помогали служительницы храма, не девушки, а женщины, по летам уже не способные к браку, которые должны были поддерживать священный огонь. Обычно дельфийская дева произносила неясные отрывистые и бессвязные фразы, похожие на вдохновенное бормотание, которые записывали и толковали особые жрецы — профеты храма, происходившие от пяти священных дельфийских родов. В храме были пять «чистых» — госиев, руководящих верующими при обращении к оракулу, совершении жертвы, внесении платы или дара, омовении и других процедурах. Госии не были жрецами и выбирались из числа достойных дельфийских фамилий на пожизненный срок. Должности госиев были не только почетны, но и важны, поскольку именно они заведовали храмовой казной. Говорят, что именно госии определяли главные направления деятельности оракула, тогда как профеты только толковали и перелагали прорицанья в стихи. В храме были так же поэты, управляющие, охранники, неокоры (прислужники) и периэгеты — путеводители приезжих, показывающие посетителям священные памятники Дельф.

Законным временем для совещаний с Пифией первоначально считался только один день в году — седьмой день весеннего месяца (7 Бисия — день рождения Аполлона, в самом начале весны, около равноденствия), когда Феб с наступлением теплых погожих дней возвращался из любимой им Гипербореи. Затем прорицания стали проводиться ежемесячно по седьмым числам, за исключением зимы, когда Аполлон гостил у гипербореев, а еще позже — ежедневно, кроме особых нечистых дней.

Из-за срочности дела Амфитрион не поехал в храм Дельфийского бога, опасаясь большой очереди, ведь аполлонова дева в его время изрекала оракулы только в седьмой день месяца, и обратился к местному слепому прорицателю Тиресию, заслуженная слава которого давно перешагнула высокие стены Фив семивратных.

50. Слепой оракул Тиресий

Некоторые говорят, что совсем еще юного Тиресия ревнивая Гера наказала очей нескончаемой ночью за то, что он спор между нею и Зевсом о том, женское или мужское наслаждение слаще, разрешил не так, как ей бы хотелось. А справедливый Кронид не мог отменить произведенного Герой потому, что свершенного богом не уничтожит и правитель богов, но он ему за лишение света в очах ведать грядущее дал, так облегчив несправедливое наказанье почетом.

Другие утверждают, что Тиресия ослепила не знавшая брака Афина, когда, увидев ее во время купания обнаженной, он не отвел в сторону стыдливо глаза. В гневе завопила богиня так, что деревья высокие рядом согнулись, и вся страшно земля содрогнулась до самых глубин. Быстро, во всей своей наготе величавой, подошла богиня к замершему юноше, который не пал пред нею ниц, не попросил пощады и даже теперь не прикрыл глаз своих дерзких. Гневные к нему слова обратила богиня с сердцем немягким:

— Если ты, узрев девственное лоно мое и сосцы, сам не хочешь глаз бесстыжих захлопнуть, тогда я их тебе закрою и навсегда.

Грозно объявила богиня и с боевым кличем вырвала глаза юноши из глазниц — и мрак первозданный навсегда ему очи покрыл. Мать Тиресия нимфа Харикло, любимая спутница Афины, горестно завопив, словно птица лесная жалобой звонкой залившись, бросилась, чтобы защитить сына, но было поздно — из кулаков Афины вытекли глазные яблоки, образовав два жидких пятна на желтом песке.

Тогда безумно рыдавшей Харикло Афина без сожаленья о содеянном так сказала:

— О подруга, печаль отложи. Что свершилось, того воротить даже богам уже невозможно: верно, такую уж нить выпряла Мойра, когда этого мальчика произвела ты на свет. Ни хороводы, ни смех, ни ликования нимф не услаждали меня, коль не ты пляски водила. Я все это помню и сына твоего одарю в честь нашей дружбы. Я пророком его сотворю, досточтимым в веках, и других он превысит собой. Дам я и посох ему, шаги направляющий верно, и долголетний ему жизни отмерю предел. Он и после смерти в Аиде будет разумен.

Богиня изощрила и обострила все чувства Терисия так, что ему стал понятен язык зверей и птиц. Кроме дара провидения он обрел и мудрость не говорить все, что ему становится известным.

Молодой прорицатель прославлен был крылатой молвой за то, что безукоризненно отвечал на любые вопросы народа, и начало по всей Элладе греметь слепого оракула имя. Рано подружившись с доброй славой — богиней Эвклеей, Тиресий стяжал себе высочайший венец. Он пользовался всеобщим почтением, говорил от лица бессмертных богов, часто спорил с царями, даже порой порицал их, но всегда давал необходимые советы.

Прожив три человеческих жизни, дарованных ему Афиной, состарившийся Терисий потерял осторожность и стал рассказывать смертным о тайнах богов, и когда Зевс об этом узнал, он лишил прорицателя его чудесного дара. Однако, когда мудрый Хирон, мучаясь от яда Лернейской Гидры, добровольно решил умереть, то завещал свой дар прорицания Терисию. Старец второй раз обрел зрение грядущего, и на этот раз боги уже не могли его отобрать, поскольку оно было даровано не ими.

51. Тиресий дает прорицание Амфитриону

К Амфитриону знаменитый провидец явился в обычной сетчатой одежде предсказателей, с золотым венком на седой голове. Его сопровождал мальчик-поводырь, так как его обычный живой посох — зрячая дочь Манто, тоже сведущая в прорицаниях, недавно оставила отца, выйдя замуж за критянина Ракия, чтобы родить от него знаменитого прорицателя Мопса.

Царь, с трудом сдерживаясь, все же заставил себя неспешно коснуться белой бороды прорицателя и неторопливо сказать притворно приветливым голосом:

— Хайре! (дословно — "Возрадуйся!" — так греки здоровались), славный Тиресий, чей вдумчивый взор объемлет все, что скрыто и открыто для познания на небе высоком, в море бескрайнем и на широкодорожной земле! Ты видишь лучше всех людей, для смерти рожденных, хоть ты и с лишенными света очами. Скажи же мне всю чистую правду, какой бы горькой она ни была: верна ли мне оставалась жена, когда я с телебоями воевал, а потом охотился на дичь в тенистых лесах Арголиды?

Тихо стоял царь в напряженном ожиданье ответа, левая рука его потянулась к кончику носа, но он с силой прижал ее к дрожащей груди. Прищурившись, он глядел себе под ноги, скипетром свободно не двигал, как человек давно привычный к царскому сану, но держал его, стиснув изо всех сил правой рукою.

— Возрадуйся царь! Все записи самых важных гаданий, где самые важные судьбы Фиванские начертаны на каменных таблицах бесстрастной рукой непреложной Мойры Лахесис, находятся в святилище моем. Я же, твой предвидя вопрос, уже их прочел, а две самые важные переписал и с собою принес.

Тиресий, поглаживая белую бороду, долго глядел пустыми глазницами перед собой, а потом взял у мальчика-поводыря две таблички и, задумчиво перебрав их в руках, продолжил неспешно вещать:

— Царь Амфитрион, любимец Зевеса! Возвестить повелел ты, была ль тебе верной супруга Алкмена. Прежде всего узнай, что жена твоя юная всегда любила и сейчас любит только Амфитриона. Теперь же, царь, внемли вещаниям Локсия Феба: сам Громовержец, великий Отец всех бессмертных и смертных, приняв твой облик, с Алкменой на пурпурном ложе возлег накануне твоего возвращения. Так неотвратимой Судьбе было угодно, и не может не исполниться то, что предначертано Роком. Семя великого бога не бывает бесплодным, и через 9 месяцев супруга твоя родит мальчиков двойню: один сын будет твой, другой — великого Зевса.

У Амфитриона шумно вырвался вздох облегчения, в глазах его не было удивления, ибо он ожидал чего-то подобного сказанному Тиресием. Ревновать к богу, тем более к самому Зевсу, у эллинов было не принято, наоборот, скорее следовало опасаться ревности самого бога, ведь, что раз богу принадлежало, то ему принадлежит всегда.

Поэтому, некоторые говорят, что, узнав от Тиресия о близости Зевса с Алкменой, Амфитрион после этого в течение года ни разу не разделил ложе с супругой, боясь божественной ревности. Такое поведение соответствовало древнему обычаю, чтобы супруг не прикасался к супруге (совсем или до родов), встречавшейся с богом. Однако этот обычай в описываемое время соблюдался в Греции больше на словах, чем на деле.

Другие говорят, что с радостью точно такой же, с какой относятся дети к выздоровленью отца, который в тяжелой болезни долго лежал и чах все сильнее, после же всесильные боги, на удовольствие всем, исцеляют больного, — радость такую же испытал Амфитрион от слов знаменитого прорицателя. Теперь он возлежал со стыдливой супругой каждую ночь и уже без всяких вопросов, радуясь щедрым дарам фиалковенчанной Афродиты, а близких друзей горделиво уверял, что с самим Зевсом-Кронидом делит он любовь своей распрекрасной жены.

52. Гера узнает об измене Зевса с Алкменой

В то время, когда Зевс под видом супруга возлег со своей правнучкой Алкменой, златотронная Гера в кресле, дивной работы милого сына, перед дверью сидела и по красивым плечам распускала светлых волос пышные пряди. Гребнем из кости слоновой чесала их и сплетала в длинные локоны. Распустив аккуратно по белым плечам свои светло — золотистые локоны, одиноко сидела она на краю огромного супружеского ложа, похожего на небольшую площадку для хороводов и песен, и хмурила свои большие, как у телки глаза.

Опечаленная очередным ночным отсутствием неверного супруга, она, в сердцах метнув скипетр с навершием в виде золотой кукушки в дальний угол спальни, призвала свою вестницу и подругу богиню радуги Ириду и изменившимся голосом ей приказала:

— Ирида милая! Подруга верная и моей непреклонной быстрая вестница воли! Как можно скорее узнай — где сейчас находится муж мой, Владыка Олимпа и сразу же мне все расскажи.

Вспомнив о том, что Зевс горазд подражать разным необычным обличьям, Гера попросила богиню радуги везде внимательно посмотреть, не случилось ли чего особенного или странного в окружающем мире. Царица богов часто заставляла Ириду подглядывать за богами и особенно за супругом и собирать разные сведенья потому, что сверху Радуга не хуже самого Солнца все на необъятной земле обозревала, правда только после дождя, когда в воздухе сияли всеми цветами ее разбросанные на небесной арке одежды. Ириде не очень нравились эти поручения, но царственной подруге она не могла ни в чем отказать.

Простодушная Ирида в радужном платье своем взмыла по арке огромной в высокие омытые дождем лазурные небеса, но, как ни старалась, не смогла негде найти Властителя всех трех миров, и, вернувшись, доложила госпоже о тщетных поисках Зевса, не забыв упомянуть и о дивном происшествии:

— Нет Громовержца нигде. Я не была только в подземных пустотах Аиде и в темных глубинах Посейдонова царства. Из разных странных явлений самым занятным мне показалось такое: правнук Зевса Амфитрион, сын Алкея, кажется, раздвоился. Он находится одновременно на охоте в ставших вдруг очень богатыми дичью лесах и в своем дворце, куда он прибыл недавно на коне к своей юной супруге Алкмене.

Гера звонко вскрикнула, как подраненная птичка, с силой стукнула кулаком себя по прекрасному лбу так, что на нем вздулся синяк и что-то нераздельное прошипела. Все понявшая Ирида быстро отвела в сторону от подруги и госпожи сочувственный взгляд и тут же исчезла.

Последующие трое нескончаемых суток богиня богинь, сходила с ума в своей спальне нетленной, надежные двери которой с потайным золотым замком были искусной работы милого сына Гефеста. Здесь владычица блистательных высей Олимпа облачалась в наряды обычно, умащивалась благовонными натираниями, одуряющий аромат которых разносился по всему чертогу, проникая в залы советов и пиров, здесь же хранились ее драгоценности со знаменитой бриллиантовой диадемой и платья, сотканные собственноручно Афиной.

Сейчас Гере было не до украшений и платьев. Она заперлась на крепкий засов в своей спальне, и бросившись на такое одинокое пурпурное ложе то истошно вопила, потрясая и заламывая руки, то беззвучно рыдала, опустив уголки нежно розовых губ, то дико хохотала.

Плиний Старший говорит, что приписывать богу супружеские измены и затем семейные ссоры, и вражду, или верить в божества обмана и преступлений, это вообще верх человеческого бесстыдства.

Тогда бесстыдным следует признать и великого Гомера, впервые установившего для эллинов имена и прозвища большинства олимпийских богов, разделившего между ними почести и виды деятельности и описавшего непростые семейные жизни некоторых из них.

Ксенофан же и вовсе поет, что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою, — то на богов возвести Гомер с Гесиодом дерзнули.

Некоторые говорят, что, по словам самой Геры, ночью, когда она сном беспокойным ненадолго забылась, ее посетила старая обликом Мойра Лахесис. Ткачиха была в своей обычной белой одежде, увенчанная ромбической короной и с алмазным жезлом — символом вечности в правой руке. От невидящего взгляда Старухи Гере стало не по себе, и она зябко несколько раз прекрасными передернула плечами. Та же, не обращая никакого внимания на царицу не шевелящимися губами однозвучно ей говорила:

— Радуйся Гера! Мы, дщери великой Ананке всегда на стороне добродетельных жен, даже тогда, когда те, испытывая небеспричинную ревность, бывают чрезмерно злокозненны. Если тебе будет необходимо, то ты можешь мстить любовницам мужа и их детям, хоть некоторые и говорят, что это злокозненно или не справедливо. Зевсу не суждено мешать тебе делом в стремлении погубить его особенного сына от смертной Алкмены. При этом старание это твое всегда будет тщетным, но ты не должна рук опускать, ведь все твои козни уже мной предначертаны и потому неизбежны.

Те, кто дружат с Гипносом и Морфеем, отвращающими богиню Алгею (скорбь) от людей и расслабляющими им напряженные днем члены, рассказывают, что всякое может присниться, ведь Формирователь снов умеет принимать точный облик знакомых или родных для смотрящего сон человека, людей.

Овидий поет, что Морфей был искусник большой, горазд был подражать любым человечьим обличьям. Лучше его не сумел бы никто выразить поступь, все черты человека и звук его речи. Перенимал и наряд, и любую особенность речи, но подражал лишь людям одним и бессмертным. Некоторые говорят, что Морфей, часто сопровождавший Мойру Лахесис во снах, научился подражать ей самой и принимать ее облик.

Царица богов не стала даже ругаться с Зевсом, когда тот, наконец, с видом невиноватым, а, наоборот, очень довольным, вернулся в свой гулкий олимпийский чертог. Она лишь, сузив огромные, как у телки глаза, молча смотрела куда-то в сторону и тонко очерченными розовыми губами что-то беззвучно шептала.

53. Священная клятва Зевса

9 месяцев по очереди безвозвратно канули в реку забвения Лету и настал положенный природой срок родов Алкмены.

В этот день боги в чертоге нетленном у Зевса на мраморном полу с подогревом возлежали и безмятежно меж собой совещанье держали. Они, как всегда, пировали, ведь не любят бессмертные пищу принимать в одиночестве. Среди них цветущая юностью Геба и юный красавец Ганимед, небожителям равный, нектар разливали в кубки златые. Олимпа насельники этими кубками обычно друг другу честь воздавали.

Все шло как на обычном ежедневном пиру, и вдруг Зевс косматой замотал головой, словно что-то важное вспомнил.

Согласно божественному Гомеру, Зевс, величаясь, так заранее хвалился пред сонмом бессмертных рождением сына:

— Слушайте слово мое, и блаженные боги небес, и богини. Сегодня я вам поведать желаю, что в груди мне справедливое сердце внушает. Ныне, Илифия всех родящих помощница, в свет выведет мне не чужого ребенка, который, став мужем, над всеми окрестными царствовать будет.

Взаимно бессмертные между собою тут же одобрили речь Эгиоха: кто, прикрыв веки, кто понимающей улыбкой, кто кивком головы, кто легким взмахом руки.

Гера же сильно запрокинула назад прелестную белокурую голову, украшенную белоснежными лилиями — символом телесной чистоты и непорочности женщины и, мстительно сузив свои большие глаза, улыбнулась злорадно. Посмотрев на супруга, тут же она, спохватившись, надела кроткую улыбку на свои горделивые губы и так во всеуслышание с притворным недоверием мужу сказала:

— Зевс, мой любимый супруг и бог величайший! Ну, как забудешь и к такой торжественной речи своей должного не приложишь свершенья! Ну же, дерзни, — при всех небожителях сейчас поклянись, Олимпиец, освященной влагой стигийской великою клятвой. Скажи, что над Инаховым Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми и вправду владыкою будет тот из смертных мужей, от крови твоей происшедших, кто, сегодня первым из женских выпадет бедер.

Так говорила Зевса супруга, вся, мелко дрожа, но с той же с виду покорной улыбкой на очерченных красиво губах, лепесткам нежной розы подобных.

Кронид же всех победоносным окидывал взглядом, он был целиком во власти богини спеси и непомерной гордости Гибрис. Молниелюбец Зевес с символом власти — скипетром в левой руке и царящим в воздухе черным орлом на правой руке так заносчиво гордо дал перед всеми богами священную клятву богов:

— Нашей всеобщей праматерью Геей — землею, что распростерлась грудью высокой под нами и многозвездным небом — Ураном, широко возлегшим над нею, а также грозного Стикса в недрах земли текущей водою, — меж богов всеблаженных клятвою самой ужасной из всех и великою самой клянусь. Клянусь, что над Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми верховным владыкою будет тот из смертных мужей, от ихора моего происшедших, кто, сегодня первым выйдет на свет из недр материнских. В завершении этой клятвы великой, я еще и кивну головой, чтобы все в ней были уверены твердо. Это — крепчайший залог меж богов нерушимости слова, данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно и не свершиться не может, когда вот так головой я кивну.

Молвил Кронид и сначала иссиня-черными вверх двинул бровями, сросшимися на переносице, а потом кивнул головой вверх и вниз, и волны нетленных волос с головы Олимпийца бессмертной взметнулись и на мощные плечи пали его. И холмы олимпийские, словно громадные волны морские, в такое колебанье пришли, что богини за поручни своих кресел схватились, а боги — за спинки апоклинтров (сиденья-скамейки в зале пиров для богов), на которых они возлежали.

Некоторые, говорят, что не почувствовавший козней Геры Зевс поклялся, не подумав о возможных последствиях нерушимой клятвы, под влиянием богини временного умопомрачения Атэ — Обиды, которую к нему подослала злокозненная сестра и ревнивая супруга, делящая с ним ложе не одну тысячу лет.

Другие же, уверяют, что царь богов поклялся под никому не заметным влиянием непререкаемой Мойры Лахесис, в предначертанье которой входило рождение Геракла — героя — истребителя чудовищ, а совсем не Геракла — правителя, что над всеми окрестными царствовать будет.

54. Гера решает задержать роды Алкмены

Даже еще не родившийся мальчик и его мать Алкмена очень досаждали царице Олимпа, и она, сидя в своей спальне на огромном пурпурном ложе, недовольно морщила свой правильный греческий нос, разные себе задавая вопросы, и сама же на них так отвечала:

— Почему Зевс опять изменил мне вероломно, на этот раз с какой-то смертной Алкменой? Да, я заметила, что эта распутница молода и красива и, конечно, она умеет мужчин завлекать. Но ведь и я бесстаростна и тоже очень красива! Ведь не зря на Лесбосе я почитаюсь, как красивейшая женщина в мире, и в моем храме состязаются самые лучшие женщины в красоте. Впрочем, я всегда лесбиянкам и лесбосцам говорю, что красота есть дело природы, и награждать следует тех жен и дев, которые не только красивы, но и наиболее добродетельны, и только такая красота будет прекрасна, в противном же случае она грозит обернуться похотливой распущенностью.

Гера на всякий случай оглянулась по сторонам, хоть и знала, что в спальне никого не может быть и только потом сбросила пурпурный пеплос и белоснежные все подвязки. Обнаженная, она откинула на спину роскошные пряди светлых волос и подошла к огромному полированному щиту из меди, висевшему на стене в ее красиво обставленной спальне. Прижав ладони к идеальным полушариям упругой груди, она запрокинула голову назад и придирчиво оглядела свое прекрасное тело. Она испытала удовлетворение и улыбнулась, но, вспомнив о том, зачем разделась, она зябко пожала плечами, опять не довольно сморщилась, и тут смутное чувство, похожее на жалость к себе вдруг сердце ее охватило:

— Той, что счастлива в браке была, измены мужа нестерпимы, и я к большому сожаленью себе все чаще это повторяю. В непорочной своей жизни я никого не знала из мужчин, кроме Зевеса, а он прелюбодействует уже со всеми без разбора, и даже грязных девок, причастных смерти, не гнушается. Где же справедливость, которая милее всего нам бессмертным? Мне иногда даже кажется, что он пресытился счастьем семейным и ему моя женская преданность в тягость: в нем угасает любовь, ведь соперника нет, которого он доблестно победит. Может и мне нарушить супружескую верность и предаться с кем-нибудь ласкам порочным, чтобы не пропадала даром моя бесподобная красота? Как юн и красив Эндимон, и как любит меня! — Нет, прочь эти гадкие мысли! Никогда я не опущусь в пучину мерзкого разврата… Но почему же мне не верен Кронид? Я в чем — ни будь виновата, что он обрекает меня на такие мученья жестокие? — Нет! Я — истинный образец добродетели женской!

Гера прикрыла глаза и тяжело задышала, упиваясь своим достоинством женским. Отдышавшись, она криво улыбнулась краешком губ и продолжила беседовать со своим добродетельным сердцем:

— Он же грязный развратник. Ему надоело обладать той, кто всегда рядом. Изменяет же он потому лишь, что ему нужно свежее чувство, новизна отношений, все мужчины восторженно сходят с ума от первой близости — «ночи тайн». Меня же он знает прекрасно, и против этого знания даже девственность, обретаемая мной после купания в Канатосе, не всегда помогает, и тогда вся надежда только на пестроузорный Пояс Киприды… Разве ж это справедливо?! И как мне бороться против несправедливости, ведь намного он сильнее меня… да и нельзя принудить насильно к любви. Может мне добиться суда справедливого над своевольным мальчишкой Эротом, чтобы бессмертные небожители изгнали его с блистательных высей Олимпа за то, что без конца их смущает и ссорит между собою, нагл и дерзок с ними, непочтителен? И, крылья срезав, чтобы в небеса взлететь он обратно не смог, прогнать к людям, а крылья кому-нибудь из божественной черни отдать? — Нет, жить совсем без любви бессмертным никак не возможно. Если б я смертной была, то предпочла бы сто раз умереть, чем лишиться супружества Зевса… А ведь не в одиночку любимый супруг мне изменяет, а с кем-то… Да, надо особенно жестоко наказывать всех развратниц, которые сами лезут цепко в объятья к нему, и не быть мягкой, как раньше: На остров Эгины я мор наслала, а саму дочку Асопа не тронула — это ль не мягкость? Ио, юную жрицу свою я всего лишь превратила в белую телку и слепня на нее натравила — смех, да и только. Притворной скромнице Лето нигде не давала родить, но ведь родила же! Со спутницей Артемиды Каллисто я обошлась уже посерьезней — с помощью Гекаты человечью наружность у нее отняла и добилась, чтоб Стреловержица ее, как медведицу, расстреляла из лука, выпустив в нее семь стрел золотых. Глупую Семелу в образе ее кормилицы Берои надоумила я превосходно, и она сгорела в пламени молний, но Дионис все же родился из бедра Зевса. Здесь я не все додумала и предусмотрела. Кажется это и все… Должно быть я не сделала и сотой доли того, что должна была бы сделать, будь я на самом деле царицей зол. Надо не просто быть неумолимо-жестокой ко всем блудницам, что Зевсу с легкостью отдаются, надо, чтобы все знали мою злокозненность и неотвратимого наказанья страшились! Тогда сто раз подумает очередная непотребная девка перед тем, как Зевсу с готовностью податливое тело свое для порочных утех предоставить.

Когда же Гера зоркими своими глазами увидела с кручей Олимпа, как Алкмена в своем дворце пояс расторгла, то уж нигде не могла найти себе места и, размазывая по лицу слезы, трясущимися губами грозила сопернице:

— Только родов твоих, блудница микенская, мне не хватало, чтобы твой плод нечестивый сделал оскорбление моей добродетели явным, всем показав гнусную мерзость Зевеса и мою перед ним слабость. Не над Кронидом — надо мной богини и боги в тайне будут смеяться и за спиной на меня показывать пальцем… Ну, так просто, Алкмена, это тебе не пройдет. Справедливость требует за такие мучительные обиды строго наказывать. Долго, развратница, будешь корчиться в родах! Посмотрим, как и когда ты родишь, да и родишь ли?!

55. Гера приказывает Илифии Никиппы роды ускорить, а Алкмены — задержать

Чтобы помешать сыну Зевса от Алкмены родиться в объявленный день первым, Гера вызвала свою послушную дочь богиню родовспоможения Илифию и, подойдя к ней вплотную, заглянула в глаза ей и удовлетворенно сказала:

— Милая дочь, ты всегда была мне покорна, будь и сегодня такой. Сделай Илифия сначала так, чтобы у носившей сына во чреве лишь седьмой месяц Никиппы и микенского царя Сфенела ребенок как можно скорее родился. Выведи младенца Сфенелида на свет, хотя и незрелого, но это не все. Необходимо, чтобы первенец супруги Амфитриона Алкмены как можно позже на свет появился или даже совсем не родился… Да, это было бы лучше всего, ведь при родах нередко умирают и сами роженицы, и их дети.

Многим богиням Илифия блеклой своей красотой уступала. У нее был мясистый нос, похожий на небольшой мячик, округлые глаза в обрамлении коротких редких белесых ресниц, рыжие волосы и такие же редкие рыжеватые брови, совсем не похожие на сросшиеся на переносице густые черные брови отца.

От последних слов матери, излучающие смирение и доброту глаза дочери стали совсем круглыми, а брови полумесяцем вверх взметнулись.

— Мать моя и царица! Пусть не волнуется твое милое сердце. Я сделаю так, что Никиппа безболезненно и быстро родит, даже если она ребенка не доносила. Но как мне задержать роды Алкмены? Да и хорошо ли мне делать такое?

Гера не довольно нахмурила свои красиво изогнутые в меру пушистые темные брови и, сузив большие, как у телки глаза, недоверчиво на дочь посмотрела, как бы желая убедиться в ее искренности. Потом, сморщив чуть подкрашенные в нежно розовый цвет губы, она мотнула головой и устало сказала:

— Неужели, милая дочь, и этому тебя должна я учить, ведь ты богиня родовспоможения, а не я. Я же — разрешительница родовых мучений и вот этими медными ножницами роженицам помогаю обычно. Но с Алкменой случай особый — обидела она меня очень и унизила перед всеми богами, а теперь еще хочет всеобщим посмешищем сделать. Поэтому мы с тобой, как бессмертные богини и добродетельные женщины, я — как мать и ты, как послушная дочь, должны примерно ее наказать, чтоб другим не повадно было наше женское достоинство оскорблять!

— Я никогда не мешала рожать и не знаю, как это делать…

Илифия наклонила голову набок и смотрела на мать с такой детской надеждой в простодушных круглых глазах, что Гера чуть не расхохоталась, но быстро взяла себя в руки и сердитым голосом стала дочери объяснять:

— Некогда я учила тебя как роженицам помогать, и ты хорошо все усвоила. У Алкмены же все, чему я тебя научила надо будет делать наоборот! Придя в дом к роженице, как обычно, сразу на жертвенник сядь, у Алкмены он возле самых дверей. И вот тут начинай делать все наоборот. Не раздвигай как можно шире колени, а, напротив, скрести свои узкие никогда не рожавшие бедра, потом колени и голени переплети и крепко сожми обе руки в кулаки, прижав их к груди. Тебе известные заклинания, чтобы быстро родить тихо шепчи, но только наоборот, тогда они вдобавок к сжатым бедрам и кулакам будут мешать завершиться благополучно даже уже начавшимся родам… А теперь, Илифия, поспеши! Помоги сначала Никиппе, а потом мигом к Алкмене!

Илифия с удовольствием помогла быстро родить Никиппе слабенького семимесячного мальчика, названного Эврисфеем, который стал наследником Сфенела. Затем богиня родовспоможения, скрепя сердце, отправилась во дворец Амфитриона выполнять вторую часть приказа своей властной родительницы, открыто перечить которой она с детства боялась.

Богиня явилась к Алкмене в то самое время, как только начались схватки и сделала все, как научила мать.

56. Тяжелые роды Алкмены

Никто из домочадцев во дворце Амфитриона ничего не понимал: сама богиня родовспоможения Профирея (Преддверница) пришла помогать царице Алкмене, но та вопила, как безумная от боли, однако родить никак не могла.

Мойры, учитывая всю важность родов Алкмены, внимательно наблюдали за нею с крутой горной вершины, соседствующей с обильноложбинным Олимпом. Эту вершину боги и люди называли Незримой потому, что, когда Гелиос освещал ее своими лучами она, как огромный алмаз сверкала вечными снегами и льдами, и ничего рассмотреть на ней было нельзя.

Дщери великой Ананке знали, что роды Алкмены будут очень тяжелыми, ибо она выносила двойню, причем один ребенок размерами намного превосходил всех рождавшихся до сих пор смертных детей. Мойра Лахесис знала и о том, что Илифия по приказу матери будет мешать рожденью особенного героя, ведь сама она это выткала в седой пряже грядущих столетий.

Красавица Клото равнодушно вытянула тонкую, как паутинка, нить жизни ребенка, названного Эврисфеем и взялась за конец толстой крученой нити, которая торчала из веретена Ананке и с силой пыталась вытянуть судьбоносную нитку Геракла, но ничего не получалось — будущий великий герой никак не появлялся на свет. Ткачиха Лахесис обеспокоенно поднялась со своего вечного кресла, и найдя в Полотне Судеб ниточку жизни девы Галантиды накинула на нее из своего кулька маленькое колечко. Старая лишь обликом Мойра повернула к красавице — сестре изрезанное морщинами бесстрастное лицо и одними глазами сказала:

— В роды Алкмены, кроме Илифии, может непредвиденно вмешаться дочь Первозданного Хаоса древняя Тюхе. Конечно, Милихиос намного слабее матери нашей Ананке, но порой у нее получается невозможное, и тогда, как ты знаешь, без всякой причины может случиться все, что угодно. Помнишь, как родился Тифон с непредвиденно силой чрезмерной! А сейчас, при родах может умереть, как Алкмена сама, так и ее не родившийся сын, тем более что родам Алкмены послушная матери Илифия добросовестно будет мешать. Смерть особенного сына Алкмены и Зевса нам никак нельзя допустить, ведь Необходимостью ему предначертано истребить самых ужасных чудовищ, расплодившихся на земле не без помощи Тюхе и убить нечестивых владык, которых немало из-за предоставленной людям свободы выбора матерью нашей.

Лахесис, согласно своим замыслам давним, сделала так, чтобы на родах Алкмены присутствовала одна из ее самых смышленых подружек-служанок по имени Галантида. Она была из простого народа, русоволосая, ясноглазая, такая быстрая, что готова была всегда исполнять все приказанья, лучшая в искренней дружбе и первая в своей службе. Выходя и входя постоянно в двери к роженице, Галантида и алтарь благовонный, и воссевшую у дверей необычного вида круглоглазую женщину видит, — как та на переплетенных коленях пальцы в кулаки меж собою сжатые держит.

Видя, как долго не может родить Алкмена, преданная ей Галантида, вдруг хлопнула себя ладошкой по лбу, словно почувствовала какое-то озарение.

57. Благодаря Галантиде Алкмене удается родить Алкида

Сам бог счастливого мгновения Кайрос, промчался на крылатых ногах мимо Галантиды бесшумно и ловко и надоумил ее, сумевшую на миг ухватить его за нависавший спереди единственный локон волос на лысой совсем голове. Кайрос всегда появляется совершенно обнаженным, чтобы никто, даже Могучая Мойра, не могла удержать его за одежды, он неуязвим и мгновенно проносится мимо. Кайрос в краткий неуловимый миг позволяет душе человека достичь полной гармонии с окружающим миром, и в это мгновение человек уподобляется богу и может все, даже изменить свою судьбу, что недоступно и бессмертным олимпийцам, владеющим небом высоким.

Девушка догадалась, что женщина у алтаря — это богиня родовспоможения, и она крепко сжимает бедра и кулаки. Поняв, что богиня не хочет дать Алкмене родить, Галантида дерзко решила ее обмануть. Она вдруг хлопнула звучно в ладоши и притворно издала громкий крик звенящего ликования, как будто Алкмена, наконец-то счастливо разрешилась от бремени. Подбежав к Илифии, с радостным хохотом девушка закричала:

— Кто бы ни была ты, незнакомка, сейчас же поздравь мою госпожу! Разрешилась она и родила! Наконец — то совершилось горячее желанье Алкмены.

Округленные брови Илифии еще больше подпрыгнули вверх, уголки красных губ опустились, она тут же вскочила, бедра разжав и, разжав кулаки, быстро вбежала в спальню к Алкмене, чтобы узнать, что там случилось.

Этого было достаточно, и Алкмена из последних сил мокрые колени согнула и ступни в пурпур ложа изо все сил уперла и тут же родила крепкого кудрявого младенца с сине-голубыми глазами, названного в честь деда Алкея (сила) Алкидом, который впоследствии получит от аполлоновой девы знаменитое имя Геракл.

Гера, внимательно следившая с мощных кручей Олимпа за всем происходящим во дворце Амфитриона, увидев, как крепкий мальчик выскочил на свет из бедер Алкмены, досадливо стукнула себя по лбу кулаком, а потом грозно сузила свои большие глаза. Глаза белолокотной Геры обычно были очень похожи на глаза годовалой телки, за что ее и прозвали волоокой; у поэтов «волоокая» означает «большеглазая». Сейчас же ее большие глаза напоминали глаза не мирной телицы, а разъяренной львицы, казалось, что из них сыплются целые снопы желтых искр.

Некоторые говорят, что царица богов впала в неистовый гнев из-за того, что ее навязчивое желание не дать родить Алкмене не сбылось, и она с помощью могучей трехликой богини Гекаты, чародейством мощной и волшебством, превратила Галантиду в ласку.

Другие говорят, что в ласку Галантиду превратили Девы Судьбы, и после этого зачатие у ласк стало происходить через ухо, а роды — через рот.

Давно было замечено, что ласки в момент опасности переносят своих детенышей в зубах, как кошки, и могут схватить чужого ребенка, что и породило легенду об их странном появлении в помещениях, где происходили роды.

Домочадцы же Амфитриона утверждают, что в спальню к рожавшей Алкмене действительно вбежала неизвестно откуда взявшаяся ласка и, прыгнув к роженице, тут же скрылась, успев, однако, сильно ее напугать, отчего она тут же и разрешилась от бремени.

Как только Алкида чисто теплой водою омыли и в белую тонкую ткань завернув, красивым и прочным поясом закрепили, Алкмена легко родила своему первенцу брата — близнеца по имени Ификл, зачатого Амфитрионом на одну ночь позже.

Зевс Астрапей (молнийный), из богов величайший, тоже не удержался и решил посмотреть на лучшего, согласно оракулу, из смертных своих сыновей. Олимпиец чудесным образом отблеском ослепительной молнии осветил амфитрионов чертог, где два брата появились на свет, чтобы увидеть милого сына, ибо, несмотря на сверхострое зрение, он не мог с блистающих высей Олимпа понять кто из близнецов его сын.

58. Галантида становится Гагнодикой

Почитатели Илифии говорят, что у нее была не твердая, но добрая душа, и она уговорила всемогущего отца вернуть прежний облик Галантиде.

Возмужавший Геракл, узнав историю своего появления на свет, решил разыскать Галантиду. Он узнал, что Илифия стала обучать ее врачеванию при родах. Чтобы Гера ни о чем не догадалась, Галантиде изменили имя, и стали называть ее Гагнодикой.

Выучившись, Гагнодика коротко обстригла пышные кудри и вырядилась в мужскую одежду. Услышав, что одна женщина страдает от родов, она пришла к ней, но та не хотела ей довериться, считая ее мужчиной. Тогда Гагнодика, подняв короткую тунику, показала, что она женщина, и после этого вылечила ее и других.

Когда мужчины — врачи увидели, что их не пускают к женщинам, они стали обвинять Гагнодику, говоря:

— Врач этот — развратник и совратитель, а женщины одержимы блудом и только притворяются больными.

Собрались ареопагиты, чтобы осудить Гагнодику за повальный разврат, но она, подняв тунику, и судьям показала, что она женщина.

Тогда упрямые врачи-мужчины стали обвинять ее еще сильнее:

— Эта дерзкая женщина нарушила грубо закон, ибо не имела законного права лечить.

И тогда жены лучших граждан не выдержали и пришли в суд и сказали:

— Вы не супруги, а враги, потому что хотите осудить ту, которая нашла для нас спасение.

Тогда афиняне исправили закон так, что благородные девушки могли изучать врачевание.

Геракл не смог встретиться с Галантидой-Гагнодикой потому, что во время мора при лечении одной больной, она сама заразилась и умерла. Тогда он недалеко от построенного им храма Асклепия Котилея, излечившего рану, полученную им в бедро в первой битве против Гиппокоонта и его сыновей, насыпал пустой погребальный холм (кенотаф) в честь своей спасительницы. Потом много лет спустя, оказавшись там, он приносил Галантиде и радость великую всем доставлявшему смертным Асклепию (вскрытый) в жертву по петуху.

Это все будет в будущем, а пока Галантида рассказала родившей подруге о поведении Илифии, вызванным кознями Геры, когда та уже на следующий день почувствовала себя совсем здоровой.

Алкмена, страшась неуемней ревности богини богинь и повинуясь какому-то неясному чувству, продиктованному Мойрой Лахесис, с дитем у груди, беззаботным, совсем еще глупым, единственным, милым, прекрасным, пошла в поле под высокие крепкие стены Фив и его там оставила. Впоследствии это место назвали Геракловым полем.

59. Зевс узнает от Геры, что первым родился Эврисфей

С ошеломляющей вестью о том, что первым после клятвы священной Зевеса родился сын Сфенела и Никиппы Эврисфей, перед Зевсом предстала сама волоокая Гера, средь богинь величайшая саном. Все произошло, как всегда, на ежедневном пиру, который все боги очень любили.

Запрокинув белокурую голову назад, она, не в силах скрыть распирающей радости, широко улыбнулась, обнажив ровные белые зубы и так нарочито угодливым голосом провещала:

— Зевс Эгиох! из властителей всех наивысший! слово правдивое тебе полагаю на справедливое твое сердце. Радуйся: не чужой тебе смертный сегодня первым рожден, он, согласно клятве твоей, освященной стигийской водой, царствовать в конебогатом Аргосе должен. Назвали его Эврисфеем, он Персеида Сфенела геройская отрасль. Не будет муж Эврисфей, племя твое, конелюбивому Аргосу царем недостойным.

Так, улыбаясь большими своими глазами, и нежно-розовыми губами, с высоко поднятым подбородком, покрытым, как у юницы, золотистым пушком, изрекла новость Зевса сестра и супруга. Боги приготовились дружно одобрить столь чудесную весть, но вовремя спохватились, увидев изменившееся лицо верховного властителя, над ними царящего. Было видно, что жестокая горесть, как огромным лабрисом (двойной топор), ударила в мощное сердце Зевеса.

Услышав о том, что сын Сфенела Эврисфей родился раньше Геракла и потому, согласно праву перворожденного и по его же собственной клятве будет царем древнего Аргоса и Микен, Олимпиец впал в тихую ярость. В мертвой тишине, повисшей в пиршественной зале, был слышен только зубовный скрежет Громовержца и шелест от сотрясания его косматых волос. Не подверженный тлену чертог закачался из стороны в сторону, и великий Олимп всколебался, словно огромный корабль на гигантских волнах. Богини, что в креслах сидели и боги, что в чертоге вместе с Зевсом, каждый на скамейке своей, возлежали, все в несказанный ужас пришли, хоть и знали прекрасно, что нетленный дворец работы Гефеста выдержит бурю любую. Все с большим осужденьем посмотрели на Геру в глубоком молчании, но никто ничего не вещал потому, что никто ничего не понимал и не знал за что осуждать богиню богинь.

Громовержец, между тем, прекратил зубами скрипеть и трясти головой. По сросшимся на переносице густым бровям было видно, как Зевс напрягает свой ум: он их то медленно вращал, то поднимал высоко вверх, то вдруг опускал и опять начинал по кругу вращать, как умел один только он. Потом он, воздев необорную руку, приказал богиням сидеть, а богам продолжать возлежать, а сам, выпятив грудь и бородатый подняв подбородок, заложил назад руки и неспешно ровными шагами прошелся по залу пиров вперед и назад. Все затаив дыхание, ждали и, наконец, Олимпиец остановился. Он покачался, перекатываясь в сандалиях с пяток на носки и обратно, поднял вверх указательный палец и, спрятав в косматой бороде улыбку лукавую, громко изрек:

— Боги, знайте — ваш властитель стал гнусного жертвой обмана! Во всем виновата злокозненная моя супруга и послушная ей богиня Апата. Но пусть не печалятся ваши верные мне сердца, ибо ваш царь в ничто легко обращает любые обманы! Удивительная женщина Гера, вроде не глупая, хотя ведь и глупость — не беда, беда, когда глупец хочет ее дальше развить или, наоборот, исправить пытается. Уж сколько веков мы с ней вместе живем, а она до сих пор не может понять, что ее обманы и козни, по сути, ничего не меняют и ей же самой делают только хуже. Я не стану сейчас даже ссору с ней затевать, а вот Апату заставлю позорно страдать! Давно уж пора ее с блистательных высей Олимпа постыдно изгнать!

Зевс и хотел бы не только ссору с Герой затеять, но и жестоко ее наказать, но наказывать супругу ему давно запретила Мойра Лахесис.

60. Мойра запрещает Зевсу наказывать Геру после убийства Загрей

Мойра Лахесис однажды и навсегда своим как всегда бесстрастным голосом, не допускающим никаких споров, запретила Крониду сурово наказывать Геру, сестру и супругу законную, так ему, не разжимая губ, провещав:

— Брачные узы между мужчиной и женщиной угодны матери нашей Ананке, ибо необходимы существам, обладающим разумом потому, что семейный союз — это шаг неизбежный к порядку от хаоса. Мудрый знает, что редко кому жена попадается сообразно его желаньям, и мирно с ней уживается. Отныне ты можешь сколько угодно с Герой ругаться и пугать ее, но рук на нее впредь не накладывай. Когда ты в ущерб справедливости начинаешь действовать силой, то создаешь плохой пример для других, лучше старайся жену победить на словах.

Этот случилось после того, как Зевс хотел низвергнуть Геру в сумрачный Тартар за то, что древние горные титаны Кой и Крий по ее наущению зарезали и сожрали его сына Загрея от дочери Коры (после замужества — Персефоны), рожденной ему сестрой Деметрой, когда он, превратившись в змея, связал ее гераклейским узлом и совокупился с нею.

Нонн из Панополя поет, как однажды пред наступленьем жажду несущего зноя дева бежит, оставив ткацкий станок и пот вытирая, все повязки грудные развязывает стыдливо. После она, погрузившись в бодрящие воды предается на волю струй водоема прохладных. Но не ушла от Зевса всевидящих глаз. И нагое в волнах зыбучих узрел он тело прекрасное девы Коры. И владыка вселенной и мира шею склонил перед страстью, могучий! Нет от страсти спасенья, и девичество будет отъято в змеином объятье. Зевс, волнуясь змеиным телом, в облике гада, страстной любовью пылая, лижет он нежное тело девы, и скоро его семя раздуло чрево Коры. Так и родился рогатый младенец в облике бычьем Загрей — древний Дионис со злосчастной судьбой. Новорожденный Загрей, помещенный Зевсом в приготовленную для него охраняемую Куретами пещеру на горе Иде, сразу воссел на трон своего отца и, получив от него скипетр, стал, как отец, своей крохотной ручонкой потрясать молнией и трогать зарницы.

Рождение Загрея сначала осталось тайной для многих богов, но только не для Геры. Лишь недавно ставшая женой Зевса державная богиня ревновала не только как женщина, но и как царица. Она чувствовала, что Загрей необычный ребенок, который со временем может превратиться в самого великого бога. И потому Гера не так ревновала, как опасалась за свою власть на Олимпе, ожидая, что супруг расторгнет с ней брак и женится на Коре, которой, как она узнала от прорицающей Геи, после свадьбы Мойрой предначертано было стать царственной Персефоной. Коварная Гера, любившая злые козни творить чужими руками, приказала своей вестнице и подруге Ириде сообщить о новорожденном царском сыне скрывавшимся в горах после поражения в Титаномахии древним титанам Кею и Крию.

Чтобы остаться неузнанными, горные титаны выкрасились белым горным медом и, подкравшись по снегу к Иде, стали ждать, когда охранявшие младенца верные Зевсу Куреты заснут. В полночь злодеи ворвались в зал с ребенком, но не смогли напасть на него потому, что он был на царском троне и играл с молнией. Загрей играл со страшной жгучей молнией так, как будто это была простая водяная струя и даже пил ее.

Тогда Гера с помощью детских игрушек: шишек, погремушек, золотых яблок с ее яблони из сада Гесперид и клока козьей шерсти ласковыми словами выманила Загрея с трона, и титаны набросились на него, чтобы похитить и потом обменять на титана Иапета и его сына Менетия, низвергнутых Зевсом в Тартар.

Однако Гера громко сказала, что тому, кто съест Загрея, игравшего с молниями отца, будут никогда не страшны перуны Зевса, и титаны тут же разрезали Тартарийскими ножами Загрея на 7 кусков, поместили их в огромный треножный сосуд над разведенным очагом, сварили и съели. Осталось нетронутым лишь не поместившееся в сосуд сердце Диониса, то есть сама сущность бога.

Появившийся в сопровождении верной Афины Зевс низвергнул Титанов в Тартар, прежде подвергнув их разного рода мучениям, не обойдя ни одной пытки, ни одного страдания. Мудрая Афина взяла сердце бога и, растерев его в порошок, передала его своему великому отцу. Зевс из этого порошка сам приготовил настойку на нектаре и, выпив, бросился в Фивы и возлег там со смертной Семелой, младшей дочерью фиванского царя Кадма и Гармонии — дочери Афродиты от Ареса. После того, как беременная Семела сгорела в божественном пламени перунов, когда Зевс к ней явился в своем истинном виде, ее недоношенный ребенок был спасен и зашит Крониду в бедро, на котором он застегнул покровы золотыми пряжками тайно от Геры.

Зевс, хромая, выносил детку, но когда через три месяца настал срок рожать, стал долго мучиться, несмотря на то что сочувствовавший чернокудрый брат Посейдон угостил его только, что пойманным тунцом. Вот и рожденье, и рука Кронида как повитуха опытная в этом деле, бедро от пряжек и швов отрешает, и дитя вываливается на свет. Только лишь появился младенец, Оры дитя увенчали из стеблей плюща плетеницей, славя грядущее Вакха, и сами в цветочных уборах. Вдалеке от людей породил Зевс его, прячась от белолокотной Геры. Зевс, выпивший настойку из сердца своего сына Загрея, родил Диониса, который и был возродившимся Загреем.

Поэтому Диониса называют «дважды рожденный» или «дитя двойных дверей». Когда люди «чудом» избегают, казалось бы, неминуемой смерти, то говорят: «Родиться второй раз», имея в виду второе рождение Диониса. Поскольку Дионис был не только сыном Зевса, но и рожден был им, а не смертной женщиной, то ему предстояло стать не полубогом — героем, а настоящим олимпийским богом, хотя и не сразу.

Орфики поют, что вкусившие плоть Диониса, титаны были испепелены молниями Зевса, и из этого пепла, смешавшейся с ихором бога, произошел последний человеческий род, который и отличается дерзновенностью титанов и страдальчеством Диониса. В основе орфизма лежит утверждение о двойственности природы человека, имеющем два начала: низшее — телесное, происходящее от титанов, и высшее — духовное — от олимпийских богов. Человек состоит из доброго (божественного) и злого (титанического) начал, а тело его — могила для божественной бессмертной души. Нравственный долг каждого человека, учили орфики, состоит в том, чтобы содействовать высвобождению и развитию нравственного божественного начала и очищению от унаследованной от титанов скверны.

Злокозненную Геру после растерзания Загрея Зевс тоже хотел испепелить молниями и низвергнуть вместе с титанами в Тартар, но был остановлен старой Мойрой Лахесис, возникшей перед ним неизвестно откуда. Дщерь Ананке не допускающим возражений совершенно равнодушным голосом возвестила, что ревность в любви не менее естественна, чем измена, и Могучей Судьбой ему предначертано еще тысячи лет жить в браке с Герой — своей последней законной супругой.

61. Зевс предсказывает Гераклу бессмертие и ругает Геру

Олимпийский Блистатель не стал понапрасну ругаться с неуемно ревнивой супругой, но отыгрался на костлявой Апате. Схватив богиню обмана за узкие бедра своими мощными руками, он низвергнул ее с Олимпа на землю так, что та надолго милые сломала колени, и осталась жива лишь благодаря своему бессмертию. Апата навечно осталась калекой и уже больше никогда не смогла вознестись на заоблачные выси Олимпа, оставшись навсегда жить среди землеродных людей, смерти подвластных. Разделавшись с богиней обмана, Зевс Горкий (Хранитель клятв), опять изрек громогласно:

— Внемлите мне и боги необъятных небес, и богини бессмертные. Все будет так, как уже я возвестил, ибо не так-то легко ваш правитель свои изменяет решенья! Рожденный первым сегодня муж Эврисфей будет царем арголидским, но рожденный позже сын мой Геракл станет богом бессмертным и придет жить к нам, на Олимп нерушимый вовеки, сюда, где в наслажденьях все наши дни протекают. И пусть никто из богинь, и никто из богов не помыслит слово мое ниспровергнуть, ибо невозможно безнаказанно решенье мое богу другому нарушить, иль им пренебречь дерзновенно.

Как древнее божество воздуха Гера могла стать пронзительным вихрем воздушным, ибо была издавна связана с бурями и ураганами. Поэтому она так часто яростно гневается и бурно ссорится с супругом, уступая ему только под воздействием угрозы применения силы. Вот и сейчас Гера, не сдержавшись, так стукнула себя кулаком по гладко причесанной голове, что с ее светлых с золотистым отливом прекрасных волос упала изготовленная Гефестом бриллиантовая диадема в виде раскинувшей крылья пестрой кукушки. Богиня так буйно захохотала, что изумились боги небес и богини, а Гефест колченогий даже стал испуганным криком призывать к матери для леченья Пеана.

Когда же Гера, наконец, пришла в себя, то сразу призвала на помощь богиню справедливости Дике, которая была, как всегда, у зевсова трона. Кусая побледневшие губы, царица несколько раз судорожно воздух глотнула и сказала грудным очень низким голосом, словно у нее горло ранено было:

— Что за слова, жесточайший Кронид, ты к нам обращаешь? Ведь ты, вещая не справедливо, подрываешь нерушимые царской власти устои, которую сам же и устанавливал на земле и небесах.

Зевс с насмешливой улыбкой, проступившей между бородой и усами, с очами сияющими сохранял олимпийское спокойствие, и тогда Гера не выдержала и, не глядя на мужа, запричитала навзрыд:

— Опомнись же, грозный Кронид! Ну, какие слова ты, могучий, вещаешь? Одумайся! Ведь смертного мужа, издревле уже обреченного Року, ты освободить совершенно от смерти печальной желаешь. Разве допустимо такое?! Ведь и богам невозможно от смерти, для всех людей неизбежной, даже и любимого сына спасти. Выпряв смертному участь, три зловещих Сестры никогда не крутят вспять веретено матери своей жутколикой, и никому не дано их веленья избегнуть. И даже тебе нельзя нарушать заведенный Ананке Миропорядок, даруя бессмертие полубогу — младенцу. А если он станет злодеем и нечестивцем, как твой бывший любимец — сын от распутной фригийки Тантал? Ты забыл, как он разгласил тайны богов, а потом похитил у нас для сверстных себе нектар и амбросию, в которых нашего начало бессмертья? Вспомни как потом он и вовсе украл оружье Эфира и спрятал киклоповы стрелы с громами в глубинах темной пещеры. А я и тогда, как и сейчас, предупреждала тебя…

Зевс поднял мощную руку, давая знак жене замолчать. Крониду на этот раз не пришлось напрягаться и мыслей узду отрешать — ответ ему подсказала невидимая никому Мойра Лахесис. Ткачиха при необходимости могла являться в виде одного голоса, однообразно звучащего в голове. Царь богов внушительно помавал мощными своими бровями, так, что по пиршественному столу пронеслось благоуханное дыхание свежего ветерка. Выждав, пока сладостновеющая Аура, приносящая ласку и отдых, утихла, Зевс объявил громозвучно:

— Женщина, хватит воздух попусту сотрясать! Лучше в молчании внемли, что муж и царь говорит! Геракл заслужит свое бессмертие, вполне справедливо, совершив много подвигов трудных, находясь на службе у Эврисфея, рожденного сегодня, благодаря тебе, первым. И подвиги он совершит тоже благодаря тебе, Гера. Я вижу, что не все бессмертные здесь со мною согласны — некоторые считают, что для апофеоза моего смертного сына этого недостаточно. Хорошо я все ваши мысли читаю!? А за нашу будущую победу над Гигантами, которая не возможно без героя Геракла, можно его причислить к сонму бессмертных богов? Вы забыли, блаженные небожители, пророчество Мойр непреложных, что в бурной Гигантомахии мы, олимпийцы, сможем победить, только если к нам на помощь придет могучий герой, смерти подвластный?!

В конце своей речи Зевс опять бровями повел сверху вниз и тихонько кивнул головой, всем так знак подавая, что изрекать он закончил вполне, но потом спохватился и быстро добавил:

— Ты же, Гера, лучше безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся! Или тебе не помогут все божества на Олимпе, если, терпенье мое вконец истощится и, восстав, наложу на тебя необорные руки, хоть ты мне сестра и супруга, и Старуха Лахесис против мужниного рукоприкладства.

Обомлевшая Гера вся побледнела, щеки ее всегда нежно розовые, как у младенца, стали почти белыми, как ее светло-золотистые волосы. Зевс же широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы, и кудри нетленные его на мощных плечах всколыхнулись, распространяя вокруг амбросии благовонный запах от его головы, чуждой смерти.

Никто из бессмертных богов и даже сам Зевс-Промыслитель не подозревал, что все происходит, как и всегда, согласно предначертаниям Мойр, непреложных дщерей великой богини необходимости Ананке.

62. Зевс поручает Афине опекать Алкида

После пышного пира, устроенного по случаю рождения милого сына, когда все разошлись, включая супругу, Зевс призвал свою дочь Афину, могучую и воинственную, как сам он и мудрую, как Метида, ведь богиня мудрости ее зачала, а он родил из собственной головы, и попросил ее:

— Дочь моя милая! Отныне поручаю тебе заботу о моем смертном сыне Алкиде, который скоро прославится, как Геракл. Пусть это чрезмерно тебя не заботит, ты лишь время от времени приглядывай за ним и только при особой нужде оказывай ему необходимую помощь, но делай это незаметно от всех и, особенно — от Геры. Впрочем, мудрой, тебе не надо подробно все объяснять, ты и сама в рассудке своем прекрасно все понимаешь.

И не была непослушной отцу сизоокая Афина-Паллада, ведь то, что сказал он, и самой ей по воле Мойры Лахесис желалось. Она неспешно погладила двумя крепкими пальцами горбинку на переносице своего большого носа и, лукаво сверкнув совиными глазами под сросшимися как у отца густыми бровями, так ответила царю и своему единственному родителю:

— О, отец мой Кронид, повелитель, меж всех высочайший! Хоть и безбрачная я, но превосходно все понимаю и желанье твое точно исполню, как должно. В безопасности жизнь будет Алкида, и ревнивица Гера ни о чем не узнает.

Дочери милой ответил, тепло улыбнувшись в косматую бороду, Зевс пространногремящий:

— Тритогенея, дитя мое милое! Ты всегда лучше всех меня понимаешь, и потому к тебе я вполне благосклонен. А теперь поспеши познакомиться с новым братом, ведь Алкид брат тебе, хоть и смертный.

Мощно оттолкнувшись копьем от каменной кручи, словно сокол, в скорости не имеющий себе равных, ринулась с неба богиня со свистом лучезарный эфир разрезая и с этого дня стала незримо опекать своего новорожденного брата, смерти причастного.

За будущим великим героем так же приглядывала и старая лишь выбранным обликом Мойра Лахесис. Богиня справедливой войны, незаметно побуждаемая никогда не дремлющей вещей Ткачихой, предложила своей приемной матери Гере прогуляться по травянистому полю — теменосу перед входом в долину Фив, куда отнесла своего первенца перепуганная Галантидой Алкмена:

— Гера, ты и сама знаешь, что отец меня породил воинственной в битвах и неутомимой в трудах, но ведь и богам надо иногда отдыхать, хоть я в этом и не нуждаюсь. Если тебе по душе мысль такая, то давай вместе просто походим по полю, что раскинулось вон у тех фиванских ворот. Скоро здесь запылает пожар первой фиванской войны, которая окончится поединком смертельным между братьями, сынами незадачливого рокоборца Эдипа. Ты будешь помогать Полинику, я — Этиоклу, но распря между мной и тобой не возникнет при этом.

Мощная дева в шлеме коринфском повернула голову к Гере и призывно на нее посмотрела своими большими светло-серыми глазами навыкате. Когда надо было куда-нибудь посмотреть Афина всегда поворачивала всю голову потому, что огромные зрачки у нее почти не двигались, что делало их похожими на совиные, за что она и получила прозвище «совоокая». Впрочем, некоторые говорили, что совоокой Афину называли за ее мудрость, ибо сова считалась самой мудрой птицей.

— Зевса мудрая дочь, я рада, что в фиванской войне распри, между нами, не будет. А предложенье твое мне по сердцу. Давай погуляем по тому полю совсем беззаботно.

Гера знала, что грядущий в следующем веке поход Семерых против Фив возглавит аргосец Адраст и ей придется помогать своему любимому городу Аргосу, где она была полноправной хозяйкой. Адрасту и Полинику она будет помощницей верной. Царица Олимпа в ссорах уступала только Зевсу, но втайне побаивалась из всех богов только Аполлона, а из богинь — только Афину. Она не знала почему Паллада будет помогать Этеоклу и Фивам в Фиванской войне, но ссорится с любимой дочерью Зевса, мощной богиней организованной войны ей никогда не хотелось.

Афина между тем оттолкнулась своим мощным копьем от ближайшего облака и ринулась к Фивам, оставляя за собой яркий блеск. Вслед за нею и Гера, прянув бурной стопою по белому облаку, понеслась словно белая птица, пурпуром окольцованная. На поле совоокая Дева остановилась и, поджидая Геру, задумчиво погладила свое мощное не по-девичьи бедро. Должно быть, она вспомнила, как только, что появившийся на Олимпе совсем еще юный Гефест, взволновавшись не в меру, когда она пришла к нему в кузницу поменять наконечник копья, неумело попытался ее изнасиловать.

Афина тогда мужественно приняла бой с богом-мужчиной. Издав победоносный воинственный клич, она больно ударила тупым концом копья пытавшегося сорвать с нее последнюю одежду Гефеста в ногу. Однако юный кузнец, еще не имевший дел с женщинами, был так возбужден, что уже не мог утерпеть и все-таки извергнул свое семя Афине на оголившееся бедро. Паллада сморщилась брезгливо и оттолкнула Гефеста так мощно, что тот не устоял на больных ногах и повалился, словно большой мех с вином. Поднявшись с помощью жилистых рук, юнец хромоногий был так смущен происшедшим, что не чувствовал даже боли в распухшей от удара ноге.

Чистоплотная девственница с бедра, не знавшего мужской ласки, с отвращением вытерла семя валявшейся старой шерстью и аккуратно закопала все в землю. Мать-земля приняла это семя, выносила ребенка и вскоре родила наполовину змеевидного сына Эрихтония.

Афина сходила к искусному в кузнечном деле отцу детки такого необычного вида, и тот изготовил священный ларец из актейской лозины, в котором маленький ребенок мог долгое время быть в безопасности и даже расти. Такие же ларцы Гефест изготовил для Илифии, и Афродиты, которая поместила в ларец Адониса — сына несчастной Смирны, влюбившейся в отца и превращенной в мирровое дерево.

Паллада передала ларец с необычным ребенком Аглавре, Герсе и Пандросе — дочерям второго афинского царя Кекропа, когда они танцевали на лугу перед ее храмом, приказав им хорошо охранять ларец, но запретила заглядывать в него. Сестры, сгорая от любопытства, нарушили запрет богини и заглянули в ее ларец и с ужасом увидели, что там, то ли ребенок необычный лежит, то ли некий дракон распростерся. Как завороженные они смотрели на двуобразного ребенка со сросшимися ногами, превратившимися в змеиное тело — им даже казалось, что у мальчика тело клубится. Сестер охватило буйное безумие, которое было вызвано либо страшным видом ребенка, либо наказанием Афины за нарушение ее запрета. Обезумевшие Кекропиды, взявшись за руки, дружно бросились с Акропольской скалы вниз и разбились.

Афина взяла ребенка в свой храм и там вскормила и воспитала его. Воспитание такой искусницы как Афина не прошло для Эрихтония бесследно, и он первым из людей изобрел квадригу — двухколесную колесницу с четырьмя запряженными конями, хотя среди богов четверкой коней давно уже пользовался Гелий. Состарившись, Эрихтоний умер и был похоронен своим сыном от наяды Праксифеи Пандионом в гробнице на священном участке храма Афины.

63. Обманутая Гера кормит Алкида грудью

Ожидая Геру, Афина вспоминала, как кормила Эрихтония амбросией, поила нектаром, давала ему капли крови Медусы-Горгоны и даже поила своим грудным молоком, которое вдруг ни с того, ни с сего, на короткое время у нее из алых сосцов заструилось. Она никогда не знала ложа мужчины и потому у нее больше никогда не капало из грудей молоко.

Сейчас же по воле Мойры Лахесис Афина захотела, чтобы появившаяся Гера покормила своим молоком Алкида. Вещей Ткачихе это было необходимо, чтобы более, чем через полвека Гера успешно усыновила Геракла.

— Гера, не зря ведь, конечно, сюда с тобой мы явились. Смотри, дорогая! Какой красивый ребенок-крепыш лежит в крепкой корзинке с детским приданым! Его мать, должно быть, совсем лишилась рассудка, оставив его одного на этом поле пустынном! Сдается мне, что он очень голоден: посмотри, как он рот широко разевает. Отец меня породил несведущей в делах материнства, хоть и вскормила, и воспитала я Эрихтония, но ты в них разбираешься лучше других. Тебе не хочется грудью его покормить, ведь, знаю я точно, что это женщине очень приятно?

Воскликнула умеющая быть и лукавой богиня мудрости, поднимая маленького Алкида на руки, чтобы передать его Гере. По воле все той же вещей Ткачихи у Геры, уж сотни лет не рожавшей, вдруг нестерпимо набухли обе груди, и из них стало сочиться густое и сладкое, как мед, божественное молоко.

Вещие дщери Ананке так выткали пряжу седую столетий, что через полвека Гера будет, пропуская под пурпурными своими одеждами, усыновлять Геракла, вознесенного на Олимп. Кроме того, согласно законам природы, кормление грудным молоком царицы Олимпа должно было придать еще больше силы отпрыску Зевса от прекраснолодыжной Алкмены, а, по мнению некоторых — через некоторое время сделать его бессмертным.

Сейчас же, чтобы усыновление прошло вполне успешно, мачеха должна была покормить будущего приемного сына своим грудным молоком. Гера, как покровительница брака, охраняющая мать во время и после родов, не раздумывая, взяла у Тритониды ребенка и, положив его на свои колени, раздвинула хитона белоснежного складки и обнажила прекрасную грудь. Голодный младенец как будто этого только и ждал, он сразу в розовый впился сосок и принялся неистово сосать.

Гера посмотрела вокруг и ей показалось, что солнце стало, как будто, ярче и веселее светить, и светло рассмеялись душистые травы, и цветы заиграли дивными яркими красками на зеленом лугу, давать начали кусты и деревья плодов без конца, свирепые звери, покинув свои берлоги и норы, вышли на солнце, дружелюбно друг другу махая хвостами.

Царица многоснежных отрогов Олимпа чувствовала острое материнское наслаждение, граничащее с вожделением сладострастным. Она, прикрыв свои прекрасные воловьи глаза и приоткрыв розовые губы, чуть дрожащей рукой нежно прижимала голову ребенка к полушарию правой груди.

Однако у Алкида, вкусившего уже немало божественного молока, на глазах прорезались зубы, и он сильно схватил ими набухший сосок богини. Гере показалось, что в ее правую грудь раскаленная вонзилась стрела. И действительно, именно эту ее грудь возмужавший герой дважды ранит стрелой. Первый раз это случится, когда она придет на помощь трехтелому великану Гериону, второй раз — в Пилосском сражении. Сейчас же богине стало так больно, что она отбросила ребенка от себя.

64. Млечный путь

Один поэтично настроенный муж, имя которого затерялось в веках, пел, как струя божественного молока Геры, кормящей Алкида, мощно взметнулась в небесную высь и растеклась по необъятному небу, превратившись в удивительные алмазно-лучистые звезды, впоследствии названные Млечным Путем. Астры, сияя и вечно горя, обтекают мир светоносными волнами. Они — сопричастницы Мойр непреложных, непререкаемые указатели человеческой доли; они направляют смертных людей по божественным тропам и черный пеплос Ночи совсем непроглядный делают взору смертных доступным.

Другие о происхождении Млечного пути рассказывают иначе: бог — проныра Гермес, как всегда исполненный всяческих каверз и хитрых уловок, так же наблюдавший по просьбе отца за своим новорожденным смертным братом, вознес оставленного матерью младенца Алкида на высокий Олимп. Там вездесущий вестник Зевеса, бесшумно скользя по воздушной дороге на крылатых талариях незаметно проник на женскую половину в пышном чертоге Владыки Олимпа. Приблизившись незаметно к Гере, он крепко усыпил ее крылатым своим кадуцеем и положил Алкида на ее обнаженную грудь. Голодный ребенок сразу стал жадно сосать, он стал как сын Геры, и она уже тогда стала его приемной матерью. Когда вездесущий бог крылоногий отнял Алкида от чудесной груди, так и не проснувшейся Геры, объевшийся малыш отрыгнул часть молока, из которого в небе возник Млечный Путь, а на земле — белые лилии — священные растения Геры, символизирующие ее женскую добродетельность и телесную чистоту.

Существует множество мнений о том, когда именно ребенка, названного при рождении Алкидом, стали звать Гераклом. Например, некоторые считают, что это произошло после кормления Герой Алкида, и Геракл означает «вскормленный Герой».

Согласно поэтической «Астрономии» Гигина, из-за чрезмерной жадности Геркулес высосал из груди Геры слишком много молока и не смог удержать его во рту; оно вытекло из его уст, и так появился Млечный круг.

Существует так же рассказ, что в те времена, когда Мать великих богов Рея подала первому коронованному правителю богов Крону для проглатывания камень вместо очередного младенца, жестокому и хитроумному супругу не понравился вкус камня, и он приказал накормить его грудным молоком. Богиня женского изобилия Рея, испугавшись, что Крон догадается о ее обмане, так крепко сжала свою набухшую грудь, что брызнувшее во все стороны божественное молоко образовало в небе Млечный Путь (Круг).

Как бы на самом деле не появился Млечным Путем, но он стал дорогой, заметной с земли своей сверкающей белизной в глубине черного неба. Это дорога для всевышних богов под кров Громовержца, из их атрий в его царский чертог.

65. Гера с помощью Гекаты посылает к Алкиду змей

Сладкоголосый лирик Пиндар поет, как Алкида, спящего в шафрановой пелене, белокурая Гера узрела с золотого трона и, преисполнившись праведным гневом, двух змей огромных мощно ринула на него.

Домочадцы Амфитриона рассказывают, как однажды вечером, когда Алкиду было всего восемь месяцев, Алкмена, сама искупав и накормив грудью близнецов, уложила их на щите, который был медью окован — взял его Амфитрион, как трофей во дворце царя Птерелая. Не забыла Электрионида подложить под близнецов и мягкие пуховые подушки, накрыв их одеялом из пушистой овечьей шерсти. Перед тем, как деток покинуть, Алкмена ласково молвила, нежно погладив ребячьи головки:

— Спите, младенцы мои, спите сладко, чудесные дети. Счастливо нынче засните и счастливо встаньте с зарею.

Она щит покачала немного, и крошки дружно заснули. В полночь по приказу Геры могучий Морфей, на мягких крыльях незримых по царскому чертогу рея бесшумно, с помощью отцовского усыпляющего жезла, маковой настойки и рога с другими снотворными соками быстро сковал своими сладостными, но крепкими, как путы объятьями, всех до единого, кто был во дворце Амфитриона.

Потом к чародейке и колдунье трехликой дочери Зевса Гекате, добровольно оставившей чистейшие выси эфира и снизошедшей в подземные пустоты вечного хаоса, Гера, спустилась в Эреб. Когда требовала необходимость Гера умела отбросить присущую ей властность и сейчас голосом искательным, обратилась к деве перекрестков, знающей магию, с просьбой такой:

— Не Гадес, брат мой ужасный и не супруга его суровая Персефонея, а именно ты Геката — истинная хозяйка всего загробного мира! Ведь только ты ведаешь зелья, которые смягчают пламя огня, путь перекрывают светил и бездомной луне закрывают на небо дорогу. Ты появляешься на земле в зловещие лунные ночи, с ярко пылающими факелами в руках, в сопровождении самых страшных существ подземного мира, среди которых две огромные пятнистых змеи с немигающими красными глазами и шесть черных собак, способных разорвать на части медведя и даже горного льва… Не исполнишь ли, Хтония, то, о чем попрошу я? Пусть твои две пятнистых змеи сегодня во дворец Амфитриона проникнут и там стиснут своими крепкими челюстями головы двух младенцев, рожденных Алкменой. Если жизни лишатся эти мальчишки, вечно я буду тебе благодарна, богиня высокой судьбы.

Змееволосая дева Геката воздела огненный светоч смолистый и улыбнулась зловеще в ответ, и от этой улыбки точеные белые плечи подняла супруга Кронида к самым ушам, как будто ей стало неуютно и зябко. Тут все собаки мерзко завыли, и Гера судорожно стала тереть лоб белой рукою, словно хотела стереть все, что сказала или обратить все в забавную шутку.

Геката меж тем дунула дважды в особый свисток и на ее свист, колышущий воздух, приползли, шелестя чешуей, две огромных пятнистых змеи с горящими как угли глазами и замерли у ее ног, с высоко поднятыми головами. Трехликая дева перекрестков наклонилась и что-то зашептала тем змеям, при этом быстро делая различные жесты руками. Она семь раз раздвинула руки, и Гера догадалась, что Геката показала ворота, потом ладонями Кратейя изобразила дворец и два маленьких шара — головы младенцев. Змеи грациозно головами кивнули в ответ и по знаку Гекаты, расправили свои пятнистые кольца и, словно гибельные две стрелы, ринулись по воздуху в Фивы.

66. Алкид в люльке-щите душит змей

И вот драконы, не встречая препятствий, уже вползают в двустворчатые настежь открытые двери дворца, объятого могучим Морфеем, и гибкими извиваясь телами, быстро скользят по гладко отесанному полу, на женскую половину дома в недра просторного гинекея.

Сенека поет, как грозно ползли два гада с гребнями на головах, навстречу им младенец полз и смотрел в не мигавшие глаза змеиные, пылавшие жутким огнем, спокойным, уверенным взглядом. Был безмятежен Алкид, в кольцах тесных сдавленный, когда ручонками по — детски нежными шеи раздутые зажал.

Пиндар поет, как новорожденный сын Зевса смело поднял голову змеям навстречу, простер неодолимые руки к первому в своей жизни смертельному бою с чудовищами, сжал шеи обеих змей и долгим удушьем выдохнул жизнь из извивающихся перед смертью несказанно ужасных пятнистых тел.

Ферекид поет, как в крае щита узрев змеиные страшные зубы, заплакал Ификл, и, свой плащ шерстяной разметав ногами, попытался бежать. Но, не дрогнув, Геракл их обеих крепко руками схватил и сдавил жестокою хваткой, сжав их под горлом. Змеи то в кольца свивались, обхватывая ими грудного ребенка, с рожденья не знавшего плача, то, развернувшись опять, выход пытались найти из зажимов, им горло сдавивших.

Наутро, первой проснувшаяся Алкмена, изумилась своему крепкому сну, вспомнив, что ночью к детям она ни разу не встала. Необутая, неодетая она в тревоге вскинулась с пурпурного ложа и, поспешив к сыновьям в одних подвязках, обнаружила их обоих мирно спящими в люльках своих, причем Алкид сжимал в пухлых детских кулачках шеи двух пятнистых змей. Царице показалось, что змеи извиваются, и она в ужасе завопила на весь дворец:

— Амфитрион, поднимись! Здесь две огромных змеи! От ужаса говорить я не в силах. Встань же, скорее беги к нам, не надев на ноги сандалий! Разве не слышишь ты, как раскричался наш младший малютка?

Мать своим криком совсем перепугала Ификла, который начал сразу громко кричать и плакать. Первыми прибежали спавшие в соседних помещениях служанки и, увидев змей, тоже стали истошно голосить и орать:

— Ужас! Какие огромные змеи! Они всех нас погубят! Спасайтесь кто может!

Проснувшийся от криков Амфитрион вскочил с кедрового ложа и, схватив меч, в одной повязке на бедрах кинулся в наверх, в гинекей с криком таким:

— Встаньте быстро и рабы, и слуги! Подайте огонь с очага мне как можно скорее!

Тотчас сбежались рабы, загорелось факелов пламя, и суетливой толпой наполнились мигом все помещения женской части дома. Примчавшись первым с обнаженным мечом, Амфитрион обнаружил полумертвую от пережитого страха жену, до смерти испуганных слуг и рабов, плачущего сына Ификла и спокойного, весело улыбающегося другого сына.

Домочадцы потом рассказывали, как на руки вмиг подхватила и к сердцу прижала Алкмена бледного, в страхе ужасном застывшего сына Ификла. Алкид же только, что проснулся и довольный потягивался, смотря вокруг доверчивыми голубыми глазами, а в его полных ручках были бессильно свисавшие змеи, и он их держал, словно это были его любимые игрушки.

И застыл, словно каменное изваяние, царь в немом изумлении, слившем бледный ужас с желанной отрадой: сверхчеловеческую увидел он смелость в голубых глазах одного из своих сыновей и почувствовал в его руках необычайную силу.

Алкид же со змеями в руках все время громко смеялся и продолжал еще долго смеяться после того, как Амфитрион с большим трудом разжал его по-детски пухлые пальцы и взял из них мертвых змей…

Говорят, в этот день Геракл «насмеялся» на всю оставшуюся жизнь потому, что на всех известных изображениях впоследствии он имеет всегда только самое серьезное выражение вечно сурового лица.

Некоторые утверждают, что Амфитрион, желая узнать, который из мальчиков приходится ему сыном, сам впустил в их постели небольших совершенно безобидных змей. Когда Ификл убежал, а Алкид вступил с ними в упорную борьбу, Амфитрион, таким образом, узнал, что сбежавший Ификл его родной сын.

Другие говорят, что не только в восемь месяцев, но с самого первого дня появления на свет Алкид уже значительно превосходил в силе и размерах своего брата, и потому различить их никому не составляло никакого труда. Кроме того, будучи обычным ребенком, Ификл в 8 месяцев не мог еще резво бегать по дворцу. Тем не менее, многие говорят, что, задушив двух страшных змей, Алкид доказал, что именно он, а не кричавший весь в слезах Ификл, родился от бога и является старшим из двух близнецов не только из-за размеров своего тела, но благодаря мужеству и доблести.

67. Доблесть, давшая наречение

Говорят, так же, что конелюбивые аргосцы, узнав о необыкновенном случае со змеями, так изумились, что назвали Алкида Гераклом, ибо от особенно почитаемой ими Геры получил он свою славу, т. е. он"прославившийся благодаря Гере", хотя имя Геракл скорее означает «тот, кто доставил славу Гере» или же просто «слава Гере».

Многие уверены, что, что имя Геракл Алкид получил много позже, после совершения одного из своих знаменитых 12 подвигов, настоящей виновницей которых была неутомимая во всевозможных кознях Гера. Эти говорят, что имя Геракл означает «тот, кто славу заслужил подвигами, придуманными Герой». Впрочем, есть и такое мнение, что имя Геракл означает «прославившийся вопреки Гере».

Однако все согласны с тем, что прочим детям дают имя родители (как и Гераклу, они дали при рождении имя Алкид в честь деда Алкея), и только ему одному дала наречение собственная доблесть, впервые проявленная уже в младенчестве.

В любом случае сын Громовержца от смертной Алкмены, названный при рождении Алкидом получил свое прославленное имя благодаря Гере. Либо потому, что она его накормила своим грудным молоком, либо как герой, добывающий славу из-за преследований Геры, причем самым первым его подвигом было удушение двух огромных змей вскоре после рождения.

Корнут один из немногих не связывает имя Геракла с Герой. Он говорит, что именем своим Геракл обязан тому, что имеет отношение к героям, способствуя прославлению благородных людей. Ибо древние называли героями мужей могучих телом и величественных духом, и оттого казавшихся причастными божественному роду. Однако Корнут не объясняет происхождения слова «герой», а ведь оно, если не произошло прямо от имени «Гера», но уж косвенно точно связано с ним.

Между тем все еще испуганная Алкмена с согласия супруга призвала жившего в соседнем доме слепого старца Тиресия, считавшегося первым меж пророками вышнего Зевса. Она рассказала ему о случившемся чуде, а в конце вопросила:

— Даже, если боги замыслили что-нибудь злое, ты не смущайся старец, ничего не скрывай от меня. Отвратить невозможно людям того, что им Мойра на прялке своей изготовит. Я тебя, Эверид, как мужа разумного знаю и потому приму все, что ты скажешь.

Пиндар поет, как безупречный провидец Тиресий поведал Алкмене и Амфитриону, с кем сын их великий померяется судьбами, скольких умертвит он ужасных чудовищ, кого из нечестивых людей на кривой дороге непомерной гордыни и спеси надменной настигнет его жестокая, но справедливая казнь. Рассказал слепой прорицатель и о том, как во Флегре равнинной землеродные Гиганты, восстав бурной войной на олимпийских богов, под ударами его губительных стрел с прахом смешают сияющие свои кудри. В середине своей речи божественный прорицатель незрячий изрек:

— Много настрадавшись, и немало мук претерпев в жестоких объятьях Гисмин (схватки) и Махов (битвы) кровавых, мирный покой обретет ваш сын от великих трудов, несравненного удостоившись воздаяния. — Вознесется он на нерушимый вовеки Олимп — нетленную обитель бессмертных и в блаженных чертогах цветущую свежей юностью Гебу примет на своем новом божественном ложе. Там на пышном брачном пиру пред родителем Зевсом Кронидом восславит его великое имя и державный закон.

Богоподобный провидец Тиресий не спеша погладил белую бороду и, повернув к Алкмене пустые глазницы, речь свою так закончил:

— Ты же, Алкмена, прямо сейчас в тихом безветренном месте сложи высокий костер из сучьев совершенно сухих, взяв в равных долях утесник, терновник и черную ежевику и ровно в полночь по водяным часам сожги тела обеих задушенных сыном змей. Утром ранним, когда в платье шафранном еще застенчивая Заря лишь только протянет персты над просыпающейся землей и над морем, прикажи расторопной служанке собрать в ящик весь пепел, отвезти его на высокую скалу, где когда-то восседала певица ужасов Сфинга, пустить прах по ветру и, не оглядываясь и не останавливаясь, быстро вернуться назад. К ее возвращению все помещения дворца необходимо обкурить дымом серы и все стены опрыскать родниковой водой, а крышу украсить многими ветвями дикой маслины. После всего этого на высоком алтаре Зевса Амфитрион должен принести в жертву годовалого белозубого вепря, трехкратно совершив возлияния.

Алкмена и Амфитрион сделали все, как было сказано и последующие 15 лет ничем не были серьезно омрачены. Алкид на коленях матери ел самое свежее мясо и пил жирные козьи сливки. Если же сон к нему вдруг подбирался, и детские игры внезапно кончались, — он где угодно тогда засыпал, но утром неизменно оказывался в сладких материнских объятьях в теплой, мягкой постели.

Никто из смертных не может долго быть счастливым, но эти бесконечно счастливые годы Алкида были омрачены лишь дважды.

Первый трагический случай произошел с учителем Лином, когда впервые проявилась необъяснимая вспыльчивость в характере обычно очень спокойного и уравновешенного Алкида. Алкмена не знала, что в крови ее перворожденного сына текут божественные ихоры буйного, как его морская стихия, Колебателя земли Посейдона и необузданного в гневе Арея.

Второе ужасное происшествие произошло в спартанской палестре. Тогда Алкид проявил упрямое непослушание и детскую жестокость.

68. Ссора восьмилетнего Алкида в палестре Спарты

Однажды, Амфитрион отвез перворожденного восьмилетнего сына по его просьбе в Спарту, в палестру.

Палестрой Гермес в честь своей возлюбленной дочери аркадского царя Хорика Палестры, о красоте которой ходили легенды, назвал место для состязаний, где мальчики сначала занимались только гимнастикой, а впоследствии обучались различным видам спорта и красивой походке. Главным упражнением в палестре была борьба, которую изобрели братья Палестры Плексипп и Энет, и свое искусство они долго держали в тайне, пока ее не выдала Гермесу влюбленная Палестра. Тогда братья по приказу отца отсекли спящему на горе Гермесу руки (гору назвали Килленой, от «увечный). Пеан вырастил Гермесу новые руки, а с Хорика сняли кожу и превратили в кожаный мешок.

Пока Амфитрион разговаривал с учителями, Алкид пошел один искать площадку, где борются и был неприветливо, с задиристыми насмешками встречен учениками. Там он на узкой дороге, ведущей к песчаной площадке с глиной и восковой мазью для борьбы и кулачного боя, столкнулся с группой мальчиков, и их предводитель юноша по имени Тимофей преградил ему путь. Высоко задрав узкий подбородок, он процедил с надменной усмешкой:

— Смотрите новенький к нам пришел, наверное, чтоб показать всем, как надо бороться. Мальчик, а родители тебя не учили почтительно сторониться и дорогу давать, когда навстречу старший идет?

— Ты мне не старший, а равный. А пришел я сюда, действительно чтоб побороться.

Ответил Алкид, бесстрашно глядя снизу вверх на сильно превосходящего его ростом юношу. Это был крупный и сильный двадцатилетний спартанец. Он уже окончил обученье в блестящей маслом палестре, в которой мальчиков обучали борьбе, кулачному бою, бросанию диска, бегу и прыганью. Он был ирэном (командир) над большой агелой (стая) мальчиков от 8 до 12 лет, которые должны были слушаться всех его приказаний. Ирэн вел свою агелу в гимнасий, но непочтительное поведение маленького по сравнению с ним Алкида, разозлило его. Сын Алкмены хоть и был очень крупным для своего возраста мальчиком, но лицо и особенно ясные голубые глаза были еще совсем детскими.

Тимофей демонстративно заложил руки за спину и, выпятив живот, грубо толкнул им Алкида, который был на целую голову ниже его. Ученики дружно засмеялись и стали показывать руками на неловкого новичка. Тимофей же, сморщив длинный, костлявый нос, сказал голосом полным презрения:

— У тебя материнское молоко на губах не обсохло, тебе надо еще подрасти, почтения к старшим набраться, а ты хочешь сразу бороться…

Покрасневший Алкид сильно боднул Тимофея в грудь головой и сказал, зло прищурив под нависавшими бровями голубые глаза:

— Ты не очень толкайся своим животом. Тебе ничего ни сказал я, ни сделал плохого. Ты ж мне пройти не даешь и на смех среди товарищей поднимаешь. Смотри же! Издевательства я ни от кого не потерплю, рассержусь и тогда тебе будет плохо!

Ирэн, притворяясь испуганным, замахал руками, а потом под общий смех язвительно крикнул:

— Боги, как сыплет словами этот вздорный мальчишка! Вот возьму его сейчас за ухо и, как щенка поведу…

— Хватит слов! Давай прямо тут бороться без глины и без восковой мази!

Крикнул, оскалив зубы, Алкид.

69. Алкид в нарушение правил сильно кусает в борьбе противника

Алкид, обхватив обеими руками противника за пояс, попытался его опрокинуть на землю, но тот был не только тяжелее, но и много опытнее в борьбе. Он, почувствовав в руках малолетнего противника необычную для его возраста силу, стал сразу серьезным. Ирэн мгновенно собрался, расставил широко ноги и схватил Алкида за шею согнутой в локте правой рукой, затем быстро сомкнул обе руки в замок и стал сжимать шею все сильнее и сильнее, стараясь завалить соперника под себя.

Ученики, окружившие борцов, стали недобро смеяться и кричать, что схватка будет не долгой совсем и новичку пора уж сдаваться, ведь от такого захвата и бывалому борцу невозможно освободиться. Все считали, что у Алкида выход один — сдаться, хлопнув Тимофея рукой и тот, в победе уверенный, ожидал хлопка, но продолжал напоследок еще сильнее душить. Педоном (воспитатель), наблюдавший за происходящим, решил не останавливать схватку, наоборот, чтобы выявить, кто как себя поведет в опасной ситуации, он всех подзадоривал, и особенно ирэна:

— Молодец Тимофей! Покажи новичку, что спартанцы должны уметь подчиняться старшим и командирам, а мальчики в палестре — ирэну! Души его, пока не попросит пощады или не перестанет бороться, лишившись упрямого духа и настойчивой воли!

Схваченный мертвой хваткой противником за шею, хрипевший Алкид с побагровевшим лицом был не в силах вырваться из удушающего захвата. Как многосильного льва пастух не в силах прочь отогнать от добычи, которую, захватив, крепко он держит зубами, так же и отрок Алкмены был не в силах рук недруга более сильного, оторвать от своего горла. Уже совсем задыхаясь, он не признал поражения и не попросил пощады, а, широко открыв рот, изо всех сил вонзил зубы в руку одолевавшего соперника и прокусил ее у локтя до самой кости. От резкой неожиданной боли тот разжал руки, и Алкид, вздохнув живительный глоток воздуха, тут же ловкой подсечкой сбил противника на землю.

Все произошло так быстро, что никто не заметил нарушения правил борьбы. Изумленные мальчики хором разноголосым неистово заорали, восторженно приветствуя победителя, и на их крики прибежали озабоченные учителя и наставники.

Разгоряченный схваткой Тимофей вскочил с земли и стал показывать всем сильно кровоточащую руку, Алкиду же с презрительной улыбкой ирэн сказал голосом спокойным, но полным презрительной укоризны:

— Ты кусаешься, совсем как баба.

Живой восторг мальчиков сменился бурным негодованием. Все осуждали Алкида, нарушившего один из главных запретов в борьбе, одни махали на него руками, другие презрительно плевались. Он же, сверкая голубыми глазами, ничуть не смутившись, с детской искренностью и лаконской краткостью тут же ответил:

— Нет, как лев — баба так не сможет!

70. Алкида нещадно порют, и он обещает сжечь Спарту

По сияющему взгляду было видно, что Алкид ожидает, что все сейчас поймут, что ошибаются, осуждая его и, наоборот, восхитятся проявленной им доблестью, ведь он победил противника, который был много старше и сильнее его. Однако, увидев, что его порицают все — не только ученики, но и учителя, и даже подоспевший приемный отец, горящий взгляд Алкида потух, он насупился и густо покраснел до самых корней светло-русых волос.

Как волчонок, окруженный злобными псами, будущий великий смиритель чудовищ затравленно глядел на всех из-под нависающих низко густых темных бровей. Казалось, он был готов к смертельной схватке со всеми. Детская душа яро пылала, набухая неистовым гневом, горящие глаза упрямо твердили, что он не чувствует себя виноватым.

Укус оказался таким сильным, что ночью Тимофей чуть не умер от большой потери крови. Когда Алкиду, спавшему в одиночестве, утром предложили у всех на виду просить прощение у Тимофея, он лишь плотно сжал упрямые губы и молча помотал головой. Несколько раз он порывался что-то сказать, показывая пальцем на свою шею, на которой горело огромное кроваво-синее пятно, но никто на это не обратил внимания, и Алкид еще плотнее сжал надутые губы.

Проявившего открытое неповиновение отпрыска прекрасноволосой Алкмены, несмотря на вялые протесты Амфитриона, стали нещадно пороть бичом на алтаре Артемиды Орфии и так секли в течение целого дня.

Легендарный спартанский законодатель Ликург предложил заменить человеческие жертвоприношения в Спарте поркой мальчиков, которые, хоть и теряли много крови, но обычно оставались живыми. Мальчики эту порку называли соревнованием «диамастигосис», и происходило оно каждый год. Спартанские мальчики случалось, и погибали на таких праздниках Артемиды, но при этом всегда гордо и весело смеялись, соревнуясь, кто из них дольше и достойнее перенесет жестокие очень побои.

Так и Алкид несмотря на то, что весь алтарь был залит его кровью, тоже смеялся, только не весело, а злобно и мстительно, так сам себе приговаривая:

— Как же я жестоко однажды им всем отомщу! Клянусь, что больше никому никогда не позволю руку на меня поднять безнаказанно!

Поскольку он так и не раскаялся в совершенном проступке, педоном выгнал его из палестры, сказав Амфитриону:

— Твой сын необузданный упрямец и неуч. Спартанцы с малых дет должны учиться искусству не только повелевать, но и подчиняться! Подчиниться начальнику и законам важнее, чем в сражении убить врага! В бою важнее не мчаться впереди всех на врага, а сохранять строй, если этого требует начальник. Приводи сына учиться не раньше, чем через год и то, если он поумнеет.

Амфитрион промолчал. Не зная, что ответить, он лишь потер свой раздвоенный нос, но за него ответил Алкид. Обиженный не столько побоями, сколько несправедливостью, сын Зевса и прекраснолодыжной Алкмены, глядя исподлобья на всех мстительно прищуренными голубыми глазами, неуступчиво педоному сказал:

— Ты прав, учитель подчиняться, только в одном — я еще не успел научиться у вас ничему дурному. Ваше счастье, спартанцы, что я еще слишком мал, но я еще сожгу вашу Спарту и сравняю с землей стены вашей несправедливой палестры!

Через много лет, мстя Гиппокоонту, Геракл дословно выполнит свою детскую угрозу и сожжет века не горевшую Спарту, а палестру за несправедливость и унизительную порку сравняет с землею.

71. Детство Алкида

Амфитрион по просьбе Алкмены не повез Алкида через год в спартанскую палестру, а нанял в качестве домашнего учителя своим сыновьям закаленного во многих сражениях спартанского воина, и потому дети росли, как спартанские мальчики.

С особым усердием отпрыск Зевеса упражнял свое тело, и к 12 годам уже намного превосходил всех прочих ловкостью и силой. Но и будучи еще совсем ребенком, Геракл не любил никому уступать и тем более — подчиняться.

В детстве Алкида никто не учил бегать потому, что его домашний учитель — спартанец всегда ему говорил:

— Спартанцы славятся по всей Элладе своей непревзойденной доблестью и непреклонным мужеством. Сражаясь с врагами, нужно не бегать ни за ними, ни тем более от них, надо всегда оставаться на своем месте, удерживая его в общем строю. Поэтому истинный воин не тот, кто умеет быстро бегать, а тот, кто может непоколебимо находиться на своем месте в общем строю.

Обладая необыкновенной силой, Алкид всех ровесников легко побеждал в борьбе и кулачном бою или в метании копья и диска. Однако, будучи крупным и тяжелым, он часто проигрывал состязания в беге, которым начал сам заниматься и потому всегда старался начать бег хоть немного раньше других. Гелладоники (судьи) ему часто с осуждением говорили:

— Кто на состязаниях стартует слишком рано, того бьют.

Он же, задорно сияя голубыми глазами из-под чуть приподнятых заросших бровей, бойко отвечал:

— А кто стартует слишком поздно, тот не получает венка победителя.

С детских лет Алкид не пользовался ни факелами, ни другими светильниками, чтобы развить в себе острое зрение и приучиться смело и бесстрашно ходить по ночным дорогам. Безлунная Нюкта в черных одеждах, как и беспроглядный сумрак Эреба даже у очень смелых людей, не боящихся доблестной смерти в открытом бою, часто вызывали страх безотчетный своей таинственностью, ибо под покровом первозданного мрака могли скрываться самые ужасные чудовища, несущие страшные страдания и мучительную смерть. А отрок Алкид в непроглядной темноте боялся только оступиться на неровном или скользком месте и упасть или наткнуться на твердую или острую невидимую во тьме преграду.

Алкид долго не носил шерстяных хитонов, в прохладное время, пользуясь лишь короткой хламидой или одним — единственным гиматием, а в теплое время он обходился только набедренной повязкой. Когда же он поверх тонкого льняного хитона надевал шерстяной плащ, сверстники говорили, что на землю студеная явилась зима.

Смертный отпрыск Кронида больше всего любил ходить босиком и привязывал легкие подошвы к ногам только на дороге, усыпанной острыми камнями или в зимнее время. Поэтому он рос закаленным и никогда ничем не болел, одинаково легко перенося как невыносимую для многих жару, так и самую лютую стужу.

Маленький Алкид редко мылся, воздерживаясь по большей части как от бань с горячей водою, так и от того, чтобы умащать тело благовонными маслами, но не пропускал ни одного озера или реки, где можно было понырять и поплавать. Уже в пять лет он плавал как рыба и нырял как дельфин.

С малых лет Геракл приучал себя к скудной пище и по несколько дней мог обходиться одной водой, хотя это давалось ему с огромным трудом по причине хорошего природного аппетита. Плотно ел он только вечером, чаще всего — жареное на углях мясо с дорийскими ячменными лепешками или любимую спартанцами черную похлебку с горстью карийского миндаля; при этом съедал он не больше, чем обычный раб его возраста.

Когда Алкид в 9 или 10 лет первый раз попробовал вино, прекрасное изобретение гроздолюбивого Вакха и мудрого Силена, обладающего большими знаниями в искусстве и различных науках, его тут же вырвало. Потом он много лет совсем не прикасался даже к сильно разбавленному водой вину, о чем впоследствии не раз сожалел, ибо, не научившись разумно употреблять вино, он в пьяном виде совершил немало постыдных проступков, о которых потом сожалел.

Иногда по ночам, созерцая бесчисленные недоступные звезды, образующие вечные узоры на огромном черном куполе неба, будущий великий герой наслаждался совершенной красотой мира. Хотя чаще всего, когда глубокая ночь опускала свои черные прохладные крылья на землю, он, изнуренный различным трудом, спал как убитый. Спать отрок Алкид больше всего любил под громадной крышей, которой являлось необъятное звездное небо, а лучшей постелью для него было ложе из сухого тростника.

Мегаклид говорит, будто впоследствии, Геракл полюбил мягкие постели и потому их стали называть «Геракловыми ложами». Возможно, он имел в виду небольшой период в жизни Геракла, а именно трехлетнее рабство у Омфалы.

Маленького Геракла не раз выбирали Дафнофором (носителем лавра). В Фивах был обычай выбирать мальчика из знатного дома, самого красивого и физически крепкого жрецом Аполлону Исмению и называли его дафнофором. Дафнофоры жертвовали богу медные треножники. Когда Алкид был дафнофором он принес Фебу в дар треножник Амфитриона, а чуть меньше, чем через полвека он похитит из фебова храма треножник и будет сражаться за него с богом.

72. Отрочество Алкида

Амфитрион сам научил приемного сына управлению колесницей, запряженной квадригой резвых коней, грызших в пылу бурной скачки, медные удила и не раз говорил ему:

— Внемли мне сын и запомни. Управленье квадригой — искусство нелегкое. Оно схоже с игрой на флейте или свирели — так точно должны двигаться пальцы, зажимая большими и указательными пальцами правой и левой рук вожжи дышловой пары, а средними и безымянными — вожжи пристяжных.

Впоследствии сам Геракл о своей езде так своим юным спутникам не раз говорил:

— Отец Амфитрион учил меня не напрасно, и вскоре мало кто из воинов умел так виртуозно проходить крутые повороты, почти не сбавляя скорости, как это делал я. Однако коней громкоржущих и тесные повозки я так и не полюбил, всю жизнь предпочитаю бег иль ходьбу быструю, ибо телу много движения необходимо.

Один из братьев Диоскуров Кастор (бобр), сын спартанского царя Тиндарея и поразившей красотой Зевса Леды учил Алкида сражаться в полном боевом вооружении. Благодаря огромной силе, здесь юному сыну Зевса и добродетельной Электриониды не было равных. Однако, мало кто знает, но Алкид с детства отличался не только огромной физической силой, но и очень сообразительным умом. Он вскоре превзошел смертного Отрока Зевса не только потому, что был необычайно силен, но и потому, что был изобретателен в бою.

Уже тринадцатилетний Алкид никому из взрослых воинов, с которыми ему приходилась состязаться, не уступал в битве с оружием или в борьбе, однако и особенным бегом он никогда не пренебрегал и так об этом после свершения главных своих подвигов всегда сопровождавшим его юношам говорил:

— Сейчас уж немногие знают, что это я изобрел бег в полном боевом вооружении: в медных латах со шлемом и поножами, с коротким мечом на бедре и семикожным щитом на спине, с луком и колчаном со стрелами за плечами и с длинным копьем в 14 локтей в руке. Теперь этот бег с тяжелым оружием называют «бегом гоплитов». А вот бег гоплитов еще и с медной палицей или просто с тяжелой дубиной и сейчас, как вы знаете, называют в мою честь «тяжким бегом Геракла». Дубину для своего тяжкого бега я вырезал из дикой оливы, которую нашел на берегу Саронийского залива, хотя некоторые говорят, что ее я привез к эллинам из северной страны гипербореев, а на берегу Саронийского залива посадил ее в землю. Какое это было дивное время! Я мог пробежать три сотни стадиев в полном вооружении с копьем в одной руке и дубиной — в другой. Потом, весь в пене, я скидывал все и бежал, что было сил дальше в одной набедренной повязке до тех пор, пока не валился с ног в полном изнеможении.

В эти годы Алкид пытался приучить себя переносить острую боль для чего он не раз просил брата Ификла бить его палкой изо всех сил в разные места голого тела. Ему удалось научиться длительное время переносить довольно сильную боль и короткое время — любую, даже саму острую боль.

Будущий царь воров сын Гермеса и спесивой Хионы Автолик (одинокий волк) учил Алкида основам кулачного боя. Вскоре сыну Зевса не было равных в кулачном бою потому, что, обладая огромной силой, он не пренебрегал искусством боя, старательно изучая приемы, изобретенные богом воров и атлетов Гермесом. Вскоре мощный отрок Зевеса из боязни убить противника, когда он сражался в полную силу и из боязни привыкнуть щадить противника, если сражался не в полную силу, оставил кулачный бой и панкратион (все + сила и мощь; запрещалось лишь кусаться и бить по горлу и по глазам). Однако в чистой борьбе он еще долго соревновался, стараясь не калечить противников.

Царь Эхалии Эврит, изучавший науку стрельбы из лука у самого Стреловержца, взялся обучать Алкида этому необходимому воину искусству, и всего через год будущий величайший герой сумел превзойти большинство известных лучников. Однажды он смог с расстояния в 40 локтей несколькими стрелами расколоть на две равные части другую стрелу, закрепленную на щите. Учитель и ученик на долгие годы станут большими друзьями, но по воле старой Ткачихи их дружба для обоих закончится трагически.