Миссия в траве

Сергей Бушов, 2019

Содружество переживает нелёгкие времена. Теракты, сепаратисты, ошибки политиков… Тяжело больной и уставший офицер Сил Безопасности, сопровождаемый двумя подчиненными, получает очередное нелепое задание на никому не известной планете. Есть ли в этом задании смысл? Есть ли смысл в его жизни? Как он пришёл к тому положению, в котором находится сейчас, и есть ли из него выход? Обложка книги нарисована автором, Сергеем Бушовым.

6

Когда я себя чувствовал хорошо в последний раз? Я отлично помню, когда. И где. Планета Кинос, девять лет назад. Тогда, после известных событий, я был несколько дезориентирован. Или сбит с толку. Или потерял чувство реальности. Можно назвать по-разному, но суть остаётся одной. Мне вдруг стало тяжело жить, из ниоткуда взялась тоска, и я сам не мог разобрать, в чём причина. Один мой знакомый однажды сказал: «Если человек в свои тридцать лет ещё не был на приёме у психоаналитика, значит, ему пора к психоаналитику». На тот момент я ещё не был. Видимо, было пора.

На Кинос я прибыл не в лучшей форме. К тому же начальству моему уже было доложено, что я «засветился», и мне грозил в лучшем случае перевод в ыкс-майоры, а в худшем — списание на покой. И вот я прибываю на Кинос. Задание длительное, с внедрением. Я ещё достаточно молод, но опыт уже приличный, хотя самонадеянность всё-таки никуда не делась.

Если не вникать в подробности, я должен был раскрыть заговор. Тогда бурлило везде. Никто не понимал, что происходит в разваливающейся Империи, которая проиграла войну. Некоторые считали, что понимают. А кое-кто даже считал, что знает, что делать. Очень многие миссии тогда заключались в том, чтобы выявлять сепаратистов или заговорщиков. И на этот раз — выявить всех участников, собрать доказательства. Нетипичное задание для меня, не очень приятное. Но я взялся за него с энтузиазмом. Данные были переданы в штаб. Мои люди были посланы заметать следы, и через несколько часов мы должны были улететь.

Я же расслабился. В кафе играла музыка. Странная, какую любят на Киносе. Мелодичная, но при этом режущая ухо за счёт дребезжащих сэмплов. Меняющая громкость в самый неожиданный момент. Я сидел за столиком, один, допивая чай, и ждал счёта. Всё ещё мысленно наслаждался вкусами поглощённых изысканных блюд. В кафе царил полумрак, людей было мало, а про другие нации и вовсе говорить нечего — на Киносе чужаков никогда не любили.

Я осторожно, будто боялся шуметь, поставил опустошённую чашку на блюдце и оглянулся в поисках официанта, а когда снова посмотрел вперёд, увидел напротив себя человека. Объёмная курчавая чёрная шевелюра делала его голову огромной, непропорциональной, хотя сам он был ниже меня. Я знал его. Он был одним из тех, на кого я недавно отправил донос. Главным организатором заговора. Нечи Ваиду.

— Вы позволите к вам присоединиться? — спросил он, улыбнулся нервно, а глаза с вертикальными зрачками-щёлочками стрельнули в меня и снова устремились вдаль.

— Да я уже закончил, — ответил я.

— Я знаю, — сказал Ваиду. — Я много времени не займу. У вас же, майор, есть пара часов, которые некуда деть перед отлётом.

Я вздохнул. Наследили мы, значит. Впрочем, я готов был выслушать его. Может, сболтнёт такое, что надбавит ему срок в тюрьме. Или, в конце концов, и правда, расскажет любопытную вещь. Одно из правил разведчика — дай врагу выговориться. У тебя будет время подумать, получишь информацию. Главное — глядеть при этом в оба.

— Знаете, — сказал он, — я, собственно, предполагал, что всё это примерно так закончится. Невозможно бороться с глупостью в одиночку, когда против тебя целый аппарат чиновников, тайных агентов, боевиков.

Он повёл своей шеей, словно ему было душно в его модном толстом свитере.

— Но я не мог просто остановиться и бросить своё дело, — продолжал Ваиду. — Потому что я, в отличие от вас, уверен, что поступаю правильно. То, что творится на обломках Империи — это очень плохо. Сейчас вы этого ещё не понимаете. Но через несколько лет станет очевидно, что власть выродится в абсолютное зло. Сейчас они выглядят смешными и нелепыми, а скоро станут казаться зловещими. Я ничего не имею против наместника, но он глуп и во всём верит Содружеству. А я думаю, что у Киноса другой путь.

— От меня вы чего хотите? — спросил я. Тогда я был ещё немногословен, не то, что сейчас.

— От вас, майор — ничего, — сказал Ваиду. — Просто объясниться напоследок. Я никуда не убегу, буду бороться до последнего. Я хочу сделать из Киноса оазис. Оазис свободы и свободных людей. Может быть, он переживёт эту засуху. Знаю, что вы сейчас думаете. Что через пару дней полиция Содружества арестует меня, и все мои мечты погибнут. А я вам скажу так. Это совершенно неважно. Каждый должен до самого конца делать своё дело, если он считает, что оно — правильное. И потом, найдутся те, кто продолжит за меня. Что, думаете — нет?

— Думаю, да, — сказал я. — Но разговаривать со мной на такие темы бессмысленно. Не я принимаю решения.

— Я знаю, — Нечи усмехнулся, зрачки его вспыхнули зелёным и снова превратились в чёрные щёлочки. — Вы исполняете приказ. Но я слышал про вас всякое… Вы не такой, как многие другие. Я знаю, как вы участвовали в конфликте с Лаками, как вы нарушили закон во имя спасения планеты. Я ценю это. И хочу заронить в вас немного сомнения. И ещё кое-что заронить…

— Мне пора идти, — сказал я, снова оглядываясь в поисках официанта.

— Подождите, — сказал Нечи. — Я ещё должен кое-что вам сказать. Это займёт пару минут. Понимаете ли, я тоже не такой как все. Я это знаю. И иногда, мне кажется, я должен… Я имею право наводить порядок. Если уверен, что знаю как.

Мне это начинало надоедать.

— Послушайте, — перебил я, поморщившись от резкого повышения громкости в звучащей композиции. Инструменты резали уши. — Есть законы. Если вы нарушаете их, вы несёте наказание. Всё просто.

— Вы тоже нарушали законы, — сказал Нечи. — И неоднократно. А уж что касается Сил Безопасности, то это просто незаконная структура. Она нарушает Галактический свод законов каждую минуту. Но я думаю, что сейчас вас должно волновать совсем другое. Не я. Вы ничего не чувствуете?

— Простите? — я насторожился, но не мог понять, что он имеет в виду.

— Я знал, что вы придёте в это кафе, — сказал Нечи. — Вы уже несколько раз здесь появлялись, и я понял, что вам здесь нравится. У меня есть некоторые знакомства, и я попросил разрешения посмотреть кухню. Знаете ли, тут всё так старомодно. Подносы с номерами столов, чайники с крышечками… Вы слышали когда-нибудь о вирусе Уннга?

— Нет, — сказал я, и тут у меня заболели глаза.

— Понимаете, — сказал Ваиду, уставившись в стол, — когда я узнал, что нас предали и о нашей подготовке известно властям, я понял, что дело проиграно. Слишком неравны силы. Да и не хотим мы открытой драки, это не в наших правилах. Мы стараемся действовать, где возможно, в рамках закона, и уж, во всяком случае, избегать ненужных жертв. Но тогда — неделю назад — я задумался, а чем я могу на это ответить? По моим каналам я узнал, что группу Сил Безопасности послали добывать информацию, и что вы её возглавляете. А вы всегда были для меня примером честного человека. Честного, несмотря на место своей службы. И во мне родилось возмущение. Я решил отомстить вам. Лично вам. Сделать хотя бы мелкую пакость. Знаете ли, вирус Уннга передаётся только через пищеварительную систему…

Я на секунду застыл. До меня дошло.

— Удивительно, — сказал Ваиду. — Мы создаём суперроботов, телепортационные установки, летаем по гиперпространству, но до сих пор существуют болезни, которые мы не умеем лечить.

Я встал, с грохотом уронив стул. Нога моя, слегка задев о металлическую ножку, отозвалась резкой болью. Голова закружилась. Я не мог стоять. Ступни, обутые в гражданские туфли на резиновых стяжках, свело от неудобства, точнее, от того, что на них снизу со всей тяжестью моего тела давил пол.

— Что вы сделали? — спросил я, и звук моего голоса резанул по ушам, заставил сморщиться.

— Должно быть, я сделал глупость, — сказал Ваиду, вставая. — Но я счастлив, что для вас всё так кончается. Впрочем, я слышал, что были случаи, когда человек остаётся жить с этим вирусом ещё долго. Два или три таких случая… Прощайте.

Я заваливался на бок. Болело всё. Я чувствовал своё тело изнутри. Его било током. От ударов сокращались мышцы, напрягаясь, рождая судороги, пытаясь оторваться от костей. Суставы хрустели, ныли, прокручивались, в груди оглушительно и пугающе ухало сердце, шелестела горячая обжигающая кровь по сосудам.

Я хотел достать флистер, но палец, дотронувшись до кобуры, будто обжёгся, я вздрогнул и по всему телу побежала боль — волной, по мышцам и нервам, накапливаясь, собираясь в ком и ударив оглушающим разрядом в мозг.

Я ослеп. Со всех сторон прыгали невыносимо яркие огни. Я зажмурился, но свет пробивался сквозь веки, и казалось, что он идёт не снаружи, а изнутри моей головы. Я вскрикнул, оглох от этого и почувствовал, как по телу бежит ещё одна волна — звуковая, как вибрируют кожа и кости, как шевелятся волосы.

Я падал. Мысли скакали в голове, как бешеные, ни одной ясной, но их были миллиарды. Я успел подумать, что, кажется, умираю, а потом понял, что ещё нет, потому что потом последовал удар всем телом о каменный пол.

Раньше я думал, что много раз чувствовал боль. Но то, что было до этого, кажется мне теперь мелочью, незначительной и недостойной даже упоминания. Помнится, меня пару раз пытали. Выжигали клейма на коже, загоняли проволоку под ногти, били плетью по чувствительным местам. Всё это ерунда по сравнению с тем, что я испытал тогда.

Всё мое тело содрогнулось, сплющилось, в нём завопила каждая клетка. Я и не знал, что этих клеток так много, пока они не подали голос. Я чувствовал, как меня разрывают на триллионы мелких кусочков, каждый из них сжигают заживо и всех сразу пытают иголками. Крики этих клеток сливались вместе в один крик, импульс боли, фейерверк из пыток, который накрыл меня и убил.

Следующее, что я помнил — туман. В тумане проступали пятна, мутные, серые. Они постепенно приобретали очертания и формировались в человекообразную фигуру. Я хотел пошевелиться, но было больно. Пренебрежимо мало больно по сравнению с тем, что я описал, но неприятно. Примерно как удар током с напряжением вольт в триста. Я чувствовал, что всё моё тело опутано трубками. Прозрачными, по которым бегут разноцветные жидкости. Я всё ещё был полуслеп, но цвета пробивались сквозь прикрытые веки и достигали мозга напрямую.

— Где я? — прошептал я. Звук показался громким, но на этот раз я не оглох. И я понял, что жив. Что мне всё-таки лучше.

Фигура, которая находилась возле меня, постепенно вырисовалась в низенького андроида. Достаточно уродливого, чтобы быть уверенным, что это не человек, но, видимо, вполне интеллектуального, чтобы не быть поражённым в правах и даже выполнять квалифицированную работу.

— Вы на Эгозоне-1, — сказал робот, — в клинике имени Чебура. Я — доктор Эрдэпфель. Прошу вас по возможности лежать неподвижно. Если вам понадобится помощь, сообщите мне.

— Хорошо, — прошептал я. — Можно узнать, что со мной произошло?

— Вы заразились вирусом, — сказал доктор Эрдэпфель. Его голос, синтетический, но вполне приятный, был негромким, видимо, для того, чтобы не сильно раздражать мой слух. — Вернее сказать, я думаю, что вас заразили вирусом, потому что самому заразиться вирусом Уннга проблематично.

— Я буду жить? — произнёс я, снова почувствовав, как звук моего голоса прокатился по телу, хотя и не так отчётливо, как раньше.

— Некоторое время — безусловно, — ответил робот, при этом голос его несколько изменился, стал выше, протяжнее. Робот шевельнулся, и я услышал шорох его шарниров, стрёкот электродвигателей. Он немного напоминал человека. Одна голова, округлая, вытянутая сверху вниз, динамик, прикрытый мелкой металлической сеткой, на месте рта. — Как долго — зависит от вашего организма и от лечения. Мы постараемся, насколько это возможно, чтобы ваше качество жизни не сильно пострадало.

— Вы — это кто? — спросил я, почувствовав усталость от его ровного голоса. А ещё от того, что зудела спина, что саднили места, где в тело входили разноцветные трубки. Я пошевелил рукой и тут же пожалел об этом — мышцы отозвались жжением по всей глубине.

— В первую очередь я и доктор Эрдэпфель, — ответил робот. — Чтобы не сбивать вас с толку, поясню. В моём теле несколько личностей, принадлежащих врачам разной специализации. Я — психолог и специалист по коммуникации, доктор Эрдэпфель — хирург и терапевт. Есть ещё доктор Мор, патологоанатом, его тоже ваш случай очень интересует. А возможно, вы ещё познакомитесь с вирусологом, доктором 239. Он несколько нелюдим и не любит показываться на свет, но…

— Ничего подобного, — ответил робот сам себе, чуть более вкрадчиво. — Опять вы, Бирн, возводите на меня напраслину. Если есть тема для разговора, то я могу поддерживать беседу часами. Вот, скажем, господин шпион, ваш экземпляр вируса…

— Я не шпион, — пробормотал я.

— Как же, рассказывайте, — сказал 239, при этом голова его дёрнулась, и камеры-глаза бешено завертелись в орбитах. — Мы имели удовольствие наблюдать, как ваше тельце доставили сюда на челноке с чёрными занавесками. А соглашение о неразглашении на двести страниц, которое я подписал — это что же, просто так, на всякий случай? Но мне намного интереснее не вы, а тот гений-экспериментатор, который сейчас сидит внутри вас…

— Что? — прохрипел я, пытаясь оторвать голову от подушки. Впрочем, шейные позвонки ответили мне таким мощным прострелом, что у меня потемнело в глазах, и я чуть не отключился.

— Ну как же, — сказал 239, подкатываясь ближе. — Совершенно уникальный экземпляр. Вирус Уннга. Некоторые считают, что венец творения — человек, некоторые — что аломиналы с планеты Тали, доктор Бирн говорит, что искусственный интеллект. А я думаю, что вирус Уннга переплюнет их во всех отношениях. Вот, например, господин шпион, сколько в вашей ДНК нуклеотидов? Я имею в виду, сколько их было до заражения?

— Я не шпион, — прошептал я. Мне снова становилось дурно. Во-первых, к горлу подкатывала тошнота. Во-вторых, я снова чувствовал все свои клетки. Они бунтовали.

— В каждой клетке обычного человека чуть больше трёх миллиардов пар нуклеотидов, — голос робота снова заставил вибрировать мою кожу, отдаваясь болью в мышцы и кости. — В вирусе Уннга количество может меняться, но в среднем он содержит около семисот миллиардов пар. Вы знаете, что такое трансдукция? М-да. В общем, вирус Уннга — это огромное количество генетической информации. Строго говоря, этих вирусов множество. Он постоянно меняется, мутирует. Он встраивается в ДНК клеток организма, меняя его свойства, двигается от клетки к клетке, каждый раз разный, и заранее неизвестно, что он с вашим организмом сотворит…

— Доктор, — сказал я. — Меня можно вылечить?

— Ну, — ответил 239, — смотря что вы подразумеваете под словом «вылечить». Теоретически, имея на руках вашу ДНК, мы могли бы попытаться восстановить ваш организм в первоначальном виде. Но учитывая, насколько он изменился за последние месяцы, скорее всего, вы бы в этом первоначальном состоянии оказались мертвы.

— Месяцы? — повторил я. Мне стало трудно дышать. — Так я давно здесь?

— О да, — ответил 239. — Хотя, конечно, всё относительно. Когда вы сюда поступили, первой нашей задаче было остановить разрушение вашего организма. И к данному моменту мы успешно с этим справляемся. Осталось ещё придумать, как обеспечить вам относительную автономность и приемлемое самочувствие, но это уже мелочи.

— Не понимаю, — сказал я. Меня тошнило. Голова проваливалась в туман, а вдоль позвоночника и всего тела шли неприятные резкие подёргивания, словно миллионы мелких злобных крыс пытались отгрызть от моих костей мышцы.

— Какой странный у нас всё-таки пациент, — сказал робот, и по его голосу я понял, что вмешалась другая личность. — Видимо, он не понимает, что значит «разрушение организма». Вроде военный, должен же знать. У вас же там трупы после боя в землю закапывают? И что с ними потом в земле происходит, вы в курсе? Вот и сейчас с вами происходило примерно то же самое, только при жизни, если можно так сказать.

— Доктор Мор, — перебил его 239, — я думаю, господин шпион…

— Да он уже сказал, что он не шпион, — вставил слово Эрдэпфель.

— Ребята, дайте мне закончить, — сказал 239. — Вирус Уннга, если его не остановить, очень быстро делает организм нежизнеспособным. Он несколько напоминает по действию рак, но намного сложнее и, как бы это выразиться… Изобретательнее. Но всё же мутаций становится слишком много, и клетки начинают разрушаться. Мы это остановили с помощью вещества, которое поступает в ваш организм по одной из этих трубок.

— А по другим что поступает? — спросил я.

— Лекарства, — ответил 239. — Болеутоляющие, успокоительные, обеззараживающие. Если вас отключить, вы почувствуете себя очень плохо. Но мы работаем над этим. Вам придётся остаток жизни, видимо, носить на себе некоторое устройство, снабжающее вас веществами для подавления вируса. И, скорее всего, принимать отдельные лекарства перорально. Но при некотором везении вы можете прожить ещё пару лет. Я слышал, что одному человеку это удалось.

— Одному? — спросил я. — Я слышал про двух или трёх.

— Я имел в виду не тех, которые продержались пару недель, — сказал 239, — а того, кто протянул два года. Правда, из больницы он не вышел, но зато снабдил нас обширными данными наблюдений.

— Которые мало что нам дают, учитывая изменчивость вируса, — возразил Бирн.

— Слушайте, — возмутился 239, — я же просил меня не перебивать.

— Я старше вас по должности, — Бирн повысил голос, — имею право.

Они стали пререкаться, всё громче и громче, и я уже с трудом их различал. Меня резало по ушам, звуки стали расплываться. Я погружался в странный болезненный туман.

— Доктор, — прошептал я. — Мне опять нехорошо… Я умираю?

— Да нет, что вы, — отозвался Эрдэпфель. Или Бирн. Один из них. — Просто у вас, видимо, одна из трубок выпала. Сейчас поправлю.

Он дотронулся манипулятором до моей шеи. Меня передёрнуло от боли, потом резко потемнело в глазах. Как мне потом рассказывали, после этого я не приходил в сознание ещё несколько дней.