Миссия в траве

Сергей Бушов, 2019

Содружество переживает нелёгкие времена. Теракты, сепаратисты, ошибки политиков… Тяжело больной и уставший офицер Сил Безопасности, сопровождаемый двумя подчиненными, получает очередное нелепое задание на никому не известной планете. Есть ли в этом задании смысл? Есть ли смысл в его жизни? Как он пришёл к тому положению, в котором находится сейчас, и есть ли из него выход? Обложка книги нарисована автором, Сергеем Бушовым.

11

Я сидел на скамеечке в парке, одетый в тёплый халат с нейтронным подогревом. Мне было дурно, перед глазами плыла плотная грустная дымка. Рядом со скамейкой стоял, покачиваясь на двух раздвижных ногах, робот с продолговатой головой и мычал некую невнятную мелодию.

— Бирн, если это, конечно, вы, — сказал я, — вы не могли бы прекратить свои напевы? Честно говоря, раздражает.

— Конечно я, — ответил робот, — кто же ещё? Доктор Эрдэпфель с вами закончил, доктор Мор, к нашему удивлению, не понадобился, а доктор 239 уехал в отпуск. Что же касается мадам Лавустри…

— Это ещё кто такая? — нахмурился я.

— Психиатр. Она вас наблюдала некоторое время, но потом сдалась. Спит уже третьи сутки. Нервное перенапряжение. Впрочем, это к лучшему. У неё в последнее время проблемы с координацией, знаете ли, всё время заваливает нас на бок, а потом отключается, так что подниматься на ноги приходится мне.

И он снова начал мычать свою противную мелодию.

— Бирн, зачем вы это делаете?! — воскликнул я.

— Я пытаюсь добиться двух вещей, — сказал Бирн. — Во-первых, вас успокоить, поскольку вы нуждаетесь в позитивном настрое. Во-вторых, я пытаюсь вас разозлить, чтобы вам захотелось, наконец, покинуть клинику. В прошлый раз вы отказались подписать согласие на выписку, поскольку якобы страдали от галлюцинаций.

— Это было в позапрошлый раз, — заметил я. — В прошлый раз у меня началась бессонница из-за этих скрипов на свалке.

— Которая расположена в двадцати километрах отсюда, — подтвердил Бирн. — Да, я помню. И я, с согласия мадам Лавустри, прописал вам очередной седативный препарат. Но мне бы хотелось объяснить вам кое-что, господин шпион. Вам надо выйти отсюда. Возможно, вам здесь спокойнее…

— Господином шпионом меня, кажется, называл доктор 239, — вспомнил я.

— Когда живёшь пять лет в одном теле с другими личностями и можешь подсматривать в чужие базы данных, то поневоле перенимаешь привычки, — ответил Бирн. — Я хотел просить вас не затягивать с выпиской. И не потому, что государство тратит на вас много денег, мне до этого дела нет. Я боюсь, что в этих стенах вы окончательно закопаетесь в своих фобиях. А могли бы ещё жить и жить.

— Помнится, — сказал я, — вы давали мне пару месяцев.

— Давал, — согласился Бирн, — но ваше тело сейчас в лучшей форме, чем тогда. Чего, конечно, не скажешь о психике.

— Так, может быть, мне нужно ещё одно лекарство?

— В этом я не специалист, — сказал Бирн. — Я не имею права сам выписывать вам препараты. Если только плацебо. Кстати, а это неплохая идея. Вы не находите?

— Мне всё равно, — ответил я. — Я бы хотел чувствовать себя так же, как полгода назад.

— Ну, — сказал Бирн, — не всегда наши желания совпадают с возможностями. Я лет двадцать назад тоже не думал, что моё сознание переселят в ржавую железяку, набитую разными психопатами. Однако же терплю и выполняю свою работу. И вы выполняйте свою, как можете.

— Плохо вы свою выполняете, — сказал я. — Почему мне всё время мерещится всякая ерунда? Откуда эти внезапные боли? Почему кружится голова, если вы утверждаете, что физические показатели в норме?

— Я сделал всё, что мог, — сказал Бирн. — Но вы со своей стороны тоже должны предпринять некоторые усилия.

— Я встал с кровати сегодня, — возмутился я. — В моём теперешнем состоянии это подвиг.

— Смешно, — сказал Бирн. — Я рад, что вы вернули себе способность шутить. Но проблемы, о которых вы говорите — это чисто субъективное восприятие. Для того, чтобы его изменить, нужно работать над образом своего мышления. Вы выполняли те упражнения, которые я вам рекомендовал?

— Нет, — ответил я, вздохнув. — Не верю я в лечение заговорами и заклинаниями.

— Давайте я пропишу ему лабордазу-2, — сказал вдруг робот высоким женским голосом.

— Вы что, Люсиль? — возмутился Бирн. — Он от неё как минимум откинет копыта, а как максимум взорвётся от внутричерепного давления и всё здесь забрызгает своим отвратительным серым веществом. Вы же кончали медицинское училище на Ойлинге, насколько я помню.

— Это было в пять тысяч семнадцатом, — ответила Люсиль. — Тогда ещё не было таких интересных препаратов, а попробовать применить его хочется.

При этих словах робот стал сильно крениться налево, на колючий кустарник с жёлтыми цветами, которые тут же зашевелились и пораскрывали свои зубастые пасти. Всё это сопровождалось такой густой какофонией, что я поневоле сжался в комок.

— Ну вот, — сказал Бирн, выровняв робота. — Люсиль, как всегда, чуть нас всех не уронила. Пришлось перехватить управление. А вы, майор, как я смотрю, очень чувствительны ко всему происходящему.

— Вы даже не представляете, насколько, — ответил я. — Я долго не мог подобрать сравнения, но вот сейчас мне в голову пришло. Я чувствую себя так, будто с меня заживо содрали кожу. И теперь я чувствую всё вокруг — свет, звук, боль — своей открытой раной на всё тело. Но вам, наверно, всё равно не объяснить, вы же не живой.

— Ну почему же, — сказал Бирн. — Я вас вполне понимаю. Мы все были живыми, кроме доктора 239, чьё тело мы теперь совместно используем.

— Простите, — сказал я. — Я думал, что все вы — просто искусственный интеллект.

— Не совсем, — сказал Бирн. — Вы знаете, каково было положение с финансами в Империи в последние годы. Про теперешние времена я и не говорю. Сокращения штатов, увольнения, экономия. Клиника не тянула десять разных специалистов. Каждому нужно было есть, понимаете ли… Нас предложили объединить в одно тело, благо специализированные знания во многом пересекались, да и работать с пациентом одному врачу, как правило, проще…

— А тела? — удивился я. — Что же, их уничтожили?

— Да нет, — ответил Бирн. — Хранились в холодильнике некоторое время, но потом списали за ненадобностью. А куда деваться? Сейчас почти нереально найти работу, а тело всё-таки требует реализации многих потребностей. Ну, что я вам рассказываю? Сами понимаете. Давайте-ка лучше займёмся вашим случаем. Вы говорите, что слишком обострённо всё чувствуете. Но, как я вам уже много раз повторял, это очень субъективно. Зависит от вашего отношения. Так почему же вы не делаете упражнения?

— Понятно почему, — я мотнул головой, отчего стрельнуло в шею, вокруг головы заплясали яркие вспышки, и я еле не отключился снова. — Когда вы мне их показывали, я был не вполне в состоянии воспринимать ваши объяснения. Да и сейчас не испытываю энтузиазма.

— Ну и зря, — сочувственно произнёс Бирн. — По сути, психологические тренировки — это единственное, что по-настоящему может вам помочь. Давайте-ка. Сядьте поудобнее. Закройте глаза.

Я постарался усесться потвёрже, но ягодицы даже сквозь толстый халат воспринимали скамейку как недружелюбную шершавую и бугристую поверхность. Через закрытые веки пробивалось достаточное количество света, чтобы мне хотелось зажмуриться ещё сильнее.

— Найдите в своём теле любое ощущение, которое вы можете воспринимать постоянно и наиболее отчётливо, — сказал Бирн. — Например, это может быть дыхание, течение крови в сосудах или шевеление тестикул на голове.

— У меня нет тестикул на голове, — заметил я.

— Простите, — сказал Бирн. — Мне приходилось работать с разными пациентами. Ну, предположим, сосредоточьтесь на своём дыхании, если вы его чётко ощущаете. Почувствуйте, как на каждом вдохе расширяется грудная клетка, а на каждом выдохе…

Грудную клетку я чувствовал очень хорошо. Каждое ребро напрягалось, хрустело, пыталось освободиться от прилипших к нему мышц. По нервам меж рёбер бегали сгустки электричества, обжигая, вызывая содрогание. Кроме этого, кололо справа в ягодице, давило в левом виске, кружилась голова, и стоило огромных усилий держать голову прямо, чтобы она не клонилась ни в одну из сторон.

— Если вас отвлекают от дыхания посторонние мысли или ощущения, — продолжал Бирн, — старайтесь их отмечать, но возвращаться снова к дыханию, не позволяя себе следовать за ними.

— Если?! — я открыл глаза и повернулся к Бирну. К телу 239-го, в котором сидели все они. — Да вы хоть понимаете, что я чувствую? Меня со всех сторон осаждают разные ощущения! Я сейчас слышу, как на космодроме с обратной стороны планеты садится четырнадцать кораблей! Запахи, цвета, от которых не спасают веки, боль, которая наполнила собой всё тело…

— Ну, так я же и говорю, — спокойно ответил Бирн, — воспринимайте это как фон. Как течение воды мимо вас. Это ваша боль, вы и должны её чувствовать. Примите её. Просто не позволяйте ей отвлекать вас от вашей цели…

— Это полная чушь, — буркнул я. — Принять боль? Вы что, издеваетесь? Зачем мне её принимать? Ради чего? Ладно. Не можете вылечить — так и скажите. Я выписываюсь.

— Принять боль, — вмешалась Лавустри, — вам нужно, потому что избавиться от неё вы вряд ли сможете. И я вам помогу её принять. Позвольте мне самой позаниматься с вами упражнениями, с которыми всё время терпит неудачу доктор Бирн…

Я вздрагиваю от резкого звона.

— Э… Люсиль, отдайте управление, пожалуйста, — сказал Бирн.

— Да я уже неплохо справляюсь! — возмутилась Люсиль. — Ну, задела рукой стакан, что такого?

— Тут дело в тренировке, — сказал Бирн — кажется, уже мне. — То, что вы сразу много всего ощущаете — это хорошо. Это даёт вам огромный простор для саморазвития… — Тут он обратил внимание на мой недоброжелательный взгляд. — Но я рад вашему решению. Чем скорее вы покинете стационар, тем скорее жизнь заставит вас бороться и искать способы к ней приспособиться.

Через час или полтора я уже шагал прочь от клиники, неся небольшой чемоданчик. Облака клубились, сверкали и шуршали, звук моих шагов грохотал, мысли скакали по черепу, как по пустому и гулкому железному ведру, но я шёл. И злорадствовал тому, что я на свободе, и что могу обойтись без врачей. Статус мой мне был не до конца понятен, но я знал, что у меня оплачиваемый отпуск ещё минимум на месяц, который я при необходимости могу продлить, а на счету после оплаты лечения всё ещё оставалось некоторое количество денег. Поэтому я ткнулся в первую попавшуюся недорогую гостиницу и снял себе номер на третьем этаже.

Нужно было чем-нибудь заняться. Откуда в человеке, независимо от его самочувствия, настроения и предпочтений, есть такая дурацкая потребность — занимать своё время? Он не может просто сидеть и смотреть в стену, хотя, казалось бы, чем это не занятие?

Сначала я пробовал спать. После госпиталя я чувствовал себя, как ни странно, дико уставшим. Впрочем, удивительного тут мало, поскольку тело моё генерировало миллионы сигналов в секунду, на которые нужно было реагировать. Так что и спать у меня получалось не очень хорошо. Я лежал и чувствовал весь мир, включая чесотку в боку, давление каждой нитки в простыне снизу, шевеление воздуха, колеблющего мою кожу, и запах дыхания людей из дома напротив. Пробовал принимать выданные мне таблетки от бессонницы. Если выпивать пачкой, помогало. Я отрубался. Но, просыпаясь, чувствовал себя обманутым. Тело ныло, требуя внимания ещё сильнее, голова болела, я не был ни капли более отдохнувшим, чем до сна. К тому же ночь начисто пропадала из жизни, я её не помнил. Помнил таблетки, царапающие пищевод, затем тягостное пробуждение, а между ними — черноту, которая несколько обескураживала.

Я пробовал отвлечься на еду. В госпитале кормили однообразно, в основном странноватыми разноцветными пюре. У них был дикий вкус, но я не знал, то ли это мои искажённые ощущения, то ли они и правда представляют собой шедевры безумной кулинарии. Поэтому захотелось попробовать те блюда, которые я ел раньше, чтобы понять, как я их ощущаю теперь.

Моей любимой едой всегда были макароны с мясом. Мясо любого животного — лучше всего не слишком жирное, скажем, аброзятину — измельчают, обжаривают до выпаривания воды, добавляют приправы и всыпают фарш в отваренные макароны, а потом дают постоять под крышкой пару минут.

Я заказал доставку еды в номер. Запах фарша почуял ещё издалека, когда официант вкатил тележку с подносом, накрытым крышкой, в коридор. Отвратительный, прогорклый, тухлый, он заплыл мне в нос, и я уже не мог от него избавиться. Затем примешались резкие запахи приправ, вонь масла, мерзкий смрад макарон. Я и не подозревал до того дня, что макароны тоже пахнут. Я зажал нос и крикнул «Войдите!» в ответ на стук, хотя уже сомневался, следует ли официанта пускать.

Самое удивительное, что я смог съесть практически половину. С содроганием и омерзением, но смог. И, благодаря своему эксперименту, понял, что от еды вряд ли буду впредь получать удовольствие.

Пробовал читать книги, но не мог сосредоточиться. Отвлекало буквально всё. Особенно звуки. Я затыкал уши ватой, но всё равно слышал их. Город вокруг производил миллиарды звуков. Разные существа сговорились и принялись скрести, грохотать, шипеть, рычать, булькать, царапать и играть на музыкальных инструментах. И я никак не мог всего этого не слышать.

Прочитав полстраницы невнятной ерунды, я сдался. Я вышел на балкон. Подо мной пролегала узенькая вонючая улочка. Даже и её до самого неба заполняли транспортные средства. Платформы, флипы, воздушные велосипеды, люди с терминалами на ногах, мелкие и крупные дроны забивали пространство, оставляя между собой совсем немного щелей. Но и в эти щели умудрялись просачиваться олухи.

Если вы не знаете, олухи — это довольно крупные птицы, как правило, серо-голубые, с клювами, усеянными множеством мелких ложных зубов. Они едят всё подряд, начиная от семечек, крошек и картофельных очисток, кончая фольгой и пластиковой изоляцией. Говорят, что питаются иногда даже мелкими зверьками вроде пищиков, хотя сам я этого не видел, врать не буду. Олухи копаются на свалках, разносят опасные бактерии, в самый ответственный момент попадают в воздухозаборники двигателей, уже не говоря о том, что они обильно испражняются в воздухе, усеивая предметы внизу слоем коричневатого шоколадоподобного вещества. В последнее время на Эгозоне-1 они стали страшной бедой, сравнимой по масштабу со всеобщей депрессией, а может, и являясь одной из её причин.

Олухи сновали между летящим транспортом, ловя на лету мелких насекомых, остатки пищи, выроненной другими олухами из когтей, вступая друг с другом в схватки и заставляя пилотов мелких кораблей лавировать, уклоняясь от многочисленных тушек, и периодически содрогаться от ударов.

И вот я наблюдал за всей этой катавасией несколько минут, пока вдруг не услышал свистящий звук слева и не увидел, как крупный олух рассыпался в полёте в брызги крови и перьев и упал вниз, на синие плиты дорожного покрытия. Через пару секунд то же произошло со вторым.

Я повернул голову влево. На балконе, соседнем с моим, отделённом металлической решёткой и парой толстых стёкол, восседала на электрическом кресле высокая старуха самого экзотического вида.

Лицо её, высушенное, дряблое, с крючковатым носом и тонкими морщинистыми губами, выражало презрение ко всему вокруг. Тот глаз, который я мог видеть, был искусственным, ярко-красным, и с жужжанием вращался в орбите туда-сюда, выискивая новых жертв. Костлявая правая рука с одним металлическим пальцем сжимала ручку огромного новомодного электромагнитного пистолета, стреляющего стальными цилиндрами. Старуха была одета в кожаное чёрное платье со свободными рукавами и бесформенной юбкой с кучей перетяжек и ремешков, как носила современная молодёжь. В правом ухе моргала чёрным огоньком радиосерьга.

Я мысленно усмехнулся, решив, что развлечение, придуманное старухой, вполне подходит и для меня. На пару секунд вернувшись в комнату, я прихватил бластер и, заняв положение в пластиковом кресле возле перил, подстрелил олуха, скользившего мимо балкона. Затем выбрал ещё одного, который сидел на подоконнике здания напротив, и аккуратно поразил его в глаз.

В ту же секунду я услышал быстрый шорох слева и почувствовал, как моего виска коснулся гладкий металл.

— А известно ли вам, милостивый государь, — прозвучал старушечий голос возле моего уха, — что согласно статье три тысячи сто тринадцать внутрипланетного подкодекса убийство бесхозных животных в черте города наказывается штрафом в двести энергетических единиц за каждую особь? От наказания освобождаются только люди, имеющие справку о недееспособности, и пенсионеры, лишённые права получать выплаты. Я представляю собой и то, и другое. Кроме того, я имею право убить вас на месте, поскольку вы нарушаете закон в непосредственной близости от места моего проживания, у меня есть лицензия на владение оружием, я являюсь почётным пенсионером Содружества, и ваши действия могут быть признаны общественно опасными по пункту четыре статьи семь тысяч ноль-ноль-два того же подкодекса. Мне нажать на курок или вы можете убедительно оправдать своё вмешательство в мой мирный досуг?

Я, чуть оторопев от происшедшего, помедлил с минуту, а потом ответил:

— Нажимайте. Я был бы рад прекратить своё жалкое существование таким способом. Но, может быть, вы хотя бы представитесь?

— Понятно. Вы ненормальный, — сказала старуха, убирая пистолет от моего виска. — Я люблю ненормальных. Пойдёмте ко мне, чаю попьём, побеседуем.

Через пару секунд разъяснился вопрос, который меня несколько озадачил, а именно как старуха так быстро оказалась на моём балконе. Оказалось, что её кресло может не только двигаться по поверхности, но и летать. Она выдвинула из-под него маленькое дополнительное сиденьице и пригласила меня присесть, после чего мы легко перемахнули на её балкон, я пристроился на пластиковой скамеечке, и хозяйка принялась разливать чай из красивого сферического сосуда, парящего над столиком, по чашкам.

Сначала я сидел практически молча, односложно отвечая на вопросы, но потом мы разговорились и закончили беседу поздно ночью.

Старушку звали Сджутка Аж. До пенсии она занималась избирательной юриспруденцией. Этот неуклюжий термин придумали лет 500 назад, на волне борьбы за права биологических организмов. Роботы разного рода практически монополизировали вопросы права, но автоматическое принятие решений по судам многих не устраивало. Ввели сначала ограничения на использование искусственного интеллекта, а затем и приоритет естественного интеллекта над искусственным. Сделано это было несколько своеобразно. Дело в том, что правовая база Вселенной к тому времени стала очень сложной и полной противоречий. Законодательство всё ещё было в руках биологических организмов, так что сложность только росла со временем. Законы противоречили друг другу, и почти всегда можно было найти аргументы как за, так и против данного приговора суда. Искусственный интеллект принимал решение на основе собственных толкований юридических текстов, а если они были равноправны, то на основании веса прецедентов за каждый вариант решения. Естественный разум так работать не мог, поэтому юристам биологического происхождения разрешалось принимать решения на основании всего одного прецедента. И в случае, если находился юрист нужной квалификации, он мог оспорить решение юриста-робота, несмотря даже на его очевидную правоту и подавляющее большинство прецедентов. Если же на каждой стороне были живые юристы с примерно одинаковым опытом и равной по весу аргументацией, то решение по делу мог принять живой судья. Считалось, что он должен руководствоваться гуманистическими соображениями.

Поэтому возник целый класс людей, который занимался подбором прецедентов для каждого конкретного случая. Особо ценным считалось находить прецеденты, которые могли вызвать сочувствие судьи. Господинка Сджутка занималась избирательной юриспруденцией более ста лет и имела ранг Высшего Арбитра, что означало, что её слово срабатывало почти всегда. Она знала наизусть огромное количество прецедентов за тысячи лет и могла за мгновения подобрать нужный, чтобы доказать почти любое утверждение. Потом она вышла на пенсию и занялась собой. Первое, что она сделала — отказалась от денежного пенсионного пособия. Потому что это открывало путь для получения такого невероятного количества льгот и выплат, которые перевешивали пособие в разы. В частности, пенсионер, не получающий пособие, имел право выбрать любое общественное жильё для пожизненного проживания. Под понятие общественного жилья подпадали и гостиницы, так что Сджутка Аж могла селиться в любой. У неё имелись документы, что она психически неадекватна, на основании не пройденного ей теста в начальной школе, а также что она полностью психически нормальна, на основании результата осмотра в клинике, и она пользовалась нужной справкой в зависимости от случая. Например, душевно больные люди имели право на бесплатное протезирование любых органов, если это просто облегчало им жизнь, в то время как психически здоровым для такой льготы требовалось медицинское обоснование.

Конец ознакомительного фрагмента.