Последний приказ Нестора Махно

Сергей Богачев, 2018

Нестор Махно, дерзкий и бесстрашный командир, собравший под свои знамёна во время Гражданской войны 100-тысячную армию, успешно боролся с петлюровцами, белогвардейцами, австрийско-немецкими интервентами. Части Красной армии, в союзе с которыми атаман Махно не так давно воевал против Деникина, получают приказ вытеснить его с территории Украины. Остатки некогда мощной анархистской Повстанческой армии переправляются через Днестр на территорию Румынского королевства. Почему в течение многих лет спецслужбы СССР прилагали столько усилий для возвращения Нестора Махно в Советский Союз? Почему Иосиф Сталин считал это важнейшей задачей? Какая тайна скрывалась за всем этим? Чтобы завладеть всеми секретами атамана, органы НКВД арестовывают ближайшего соратника Нестора Махно – юзовского анархиста-коммуниста Льва Зиньковского-Задова – начальника Иностранного отдела НКВД по Одесской области… Известный автор Сергей Богачев расследует исторические загадки, связанные с делами легендарного Нестора Махно.

Юзовка. 11 марта 1917 г.

— Эх, ты немного опоздал, Лёвка! — Петька не поспевал за широким шагом своего двухметрового знакомого, поэтому часто семенил, чтобы видеть его лицо хотя бы сбоку.

— Да куда там! Самое варево начинается! Самое время огня добавить! — Лёва ответил громко, с задором махнув в воздухе своим кулаком, лишь самую малость уступавшим в размерах кувалде. Некоторые из прохожих даже обернулись — на улицах Юзовки последние недели происходило столько необычного, что любой громкий звук или скопление людей вызывали тревожное любопытство.

— Представь себе — вот прям здесь, по Первой линии^[9] молча идут люди, туда идут, — Петька продолжал размахивать руками, иллюстрируя события, в которых ему довелось участвовать. — И по Второй линии^[10] тоже идут, крестьяне на подводах едут! Мимо собора Преображенского^[11] идут к проходной, и молчат, представь! Мужики с рудников, какие-то пацаны в кепках, народу — я столько не видал никогда.

— Это ты про митинг, что ли? — заинтересованно спросил Лёва. О массовом собрании рабочего люда и жителей юзовских окрестностей в прокатном цехе металлургического завода он слышал от брата Даньки в день своего приезда.

Его, Лёвкино местечко, что выросло вокруг металлургического завода, его Юзовку, было этой весной не узнать. Все революционные волнения начала века не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило в марте семнадцатого года.

В 1905-м Лёвке было-то всего двенадцать лет отроду. Что он мог тогда понять? Всё, что запомнил, — солдат с ружьями, стрельбу, да то, что отец прямо извелся весь — ребе просил быть внимательными, смотреть за ситуацией на улицах, чтобы не пропустить опасность. В памяти еврейской общины крепко засели события холерного бунта^[12], когда гнев толпы, возмущенной тем, что от болезни гибнут только русские, очень быстро перекинулся на торговую площадь и заведения. Все пострадали, и Давлицаров, и Дронов, но наибольший ущерб понесли иудеи. Пылали лавки с товаром, дома, синагога.

Напряжение витало в воздухе и сейчас. С одной стороны — всеобщее приподнятое настроение в ожидании чего-то нового, справедливого и честного. С другой — все держали в уме план на случай начала погромов, тем более что куда-то неожиданно подевались все городовые. Их заменили люди с бантами на лацканах.

Весть о том, что Николай II отрекся от престола, прилетела по телеграфным проводам в Юзовку мгновенно, в тот же день, 2 марта^[13]. А на следующий день, 3 марта, пришли в движение какие-то неведомые силы, заставившие людей выйти на улицы. Кто знал слова — пел «Марсельезу», кто не знал — просто улыбался с ошалевшим видом и вторил мотиву. Некоторые, самые отчаянные торговки, всё же продолжали стоять с товаром на рыночной площади, остальные либо присоединились к толпе в качестве любопытствующих, либо ретировались, ведомые своей коммерческой интуицией — сегодня базара не будет.

Неведомо откуда на базарной площади появились листовки с текстом манифеста царя об отречении от престола, отпечатанные на серой бумаге. Их передавали из рук в руки. Если кто умел читать — делал это вслух и рядом моментально собирались слушатели.

«А как жыж теперича?» — вопрошали те, кто постарше. «А как! Да никак! Каком кверху!» — острили уличные скалозубы. «Да хочь бы ужо с войной этой проклятущей шото порешали…» — причитали замотанные в теплые платки женщины. «И кто теперь будет? Как же без царя-батюшки-то?» — раздавались редкие робкие голоса владельцев каракулевых воротников, чаще — шепотом. «Временное правительство, говорите… Ну — ну…» — скептически рассуждали те, кто были одеты получше.

Все эти события, происходившие дома, Задов не застал. Известие о Февральской революции пришло к нему с сокамерниками только шестого числа вечером вместе с надзирателем, гремевшим связкой ключей в замке двери их камеры. «Во исполнение властных требований народной совести, во имя исторической справедливости и в ознаменование окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе, объявляется общая политическая амнистия…» — чиновник командным голосом зачитал Указ Временного правительства и затем, уже гораздо тише, продолжил: «На выход, господа…»

Господа. Теперь они, вчерашние заключённые, величаются из уст ненавистных жандармов господами. На воле что-то определенно поменялось, и Льву Задову предстояло максимально быстро в этом разобраться — его энергичная натура не терпела никаких недомолвок и двусмысленности. Нужны деньги на оружие — берем кассу, нужны деньги на подкуп полиции — громим артельщика, кто-то не согласен делиться — нет времени пояснять — получи своё, и хорошо, если просто по лицу. Экспроприатор Лёвка предпочитал не цацкаться, а действовать. Вот и сейчас, посреди всего этого бедлама, он двигался к намеченной цели в компании своего, такого же заводного, знакомого — Петьки Сидорова-Шестеркина.

— И вот собрались все в прокатном, и там этот самый Борис залез повыше и речь толкнул. Ну, большевик, не иначе! Орал так, шо в дальних углах было слышно. Актёры тише разговаривают! — Пётр рассказывал эмоционально и сбивчиво, будто заново переживая эмоциональный подъем, постигший его на том митинге.

— А ты с артистами знался? Или может, с артисточками водишься? Откуда знаешь, как они орут? — рассмеялся Лёвка.

— Тьфу на тебя, дурень рыжий! Летом в Городском саду представления давали, я тогда еще заметил — ничего себе голосищи у них! Вроде даже если и шепчет — так всё равно громче, чем матушка на батьку ругается. Так я ж тебе главное не сказал — он же твоей веры, Лёвка. Он из ваших, точно тебе говорю!

— Та ты шо! Откуда прослышал?

— А народ гутарил. Еще там один сказанул так, мол, жид будет выступать… — Петька наткнулся на колючий Лёвкин взгляд. — Та спокойно, Лёва! Это ж не я, это тот селянин! А другой, который рядом стоял, ему и заряжает — хоть жид, да наш, понял?

— А фамилию не запомнил?

— Кошерович. Борис Кошерович^[14].

— Ага… договоримся, значит…

Сапожная мастерская, где Кошерович тачал подошвы, находилась на Второй линии, в доме номер 40. Пётр довольно быстро выяснил у заводчан, кем был тот заводной оратор с митинга. Друзья рассказали ему, что этот Кошерович — человек в местечке новый, но большевикам хорошо известный, он у них в главных здесь ходит. Поговаривали, что он сапожником в Новороссийском обществе устроился, но мастерскую посоветовали искать за Собором.

— И шо ты ему скажешь? — Петька всё не успокаивался, терзаемый любопытством.

Лёва на несколько секунд задумался, поправил шапку и развел руками:

— Да что скажу… Раз он такой заводной, пусть рассказывает, как жить дальше будем. Они ж совет рабочих надумали собирать? Так мы тоже рабочие, чего там стесняться… Как к Кропоткину относятся, например? Мы ж ничего о них, об этих большевиках толком и не знаем.

— Как не знаем? Очень даже знаем. Вон, на заводе они на первых ролях, о равенстве говорят, хозяев прижимают. Вроде нормальный люд…

— Не, Петруха… Мне ясность нужна. То, что они тоже эксами промышляли, так это я ещё на каторге прослышал, но на том наше сходство заканчивается. Мы с тобой за полную свободу, а они?

— Так от и я ж говорю — свобода нужна полная, чтоб каждый определился, чего от жизни хочет и чтоб никто не мешал. Хочешь — на земле работай, хочешь — уголь руби. Везде своих поставить в начальство, пусть уголь на пшеницу меняют, ну, это упрощенно так… — Пётр любил углубиться в теорию анархической идеи. Ему очень нравилось, что мало кто вокруг мог с ним спорить — достаточно было одного слова — «свобода». Оно производило магическое действие на любого собеседника. Никаких обязательств, это мечта любого человека.

— Вот и определимся в теории, а потом и в практике. Совет — он на то и выборный, чтобы свободу дать. Собираюсь в нём участвовать.

— О, ты дал, Лёвка! — Пётр с восхищением посмотрел на здоровяка Задова. — Ну, а хотя… чего и нет? Мы что, рыжие? — тут же старые знакомые рассмеялись, а Задов снял шапку и провел рукой по коротко стриженным рыжим волосам.

Над поселком опускались сумерки, ещё более быстрые от того, что Юзовка была скрыта от заходящего на западе солнца тяжелыми, низкими тучами. В некоторых окнах домов виднелся тусклый, рассеянный свет керосиновых ламп. Кое-где тени обитателей квартир на Второй линии, увеличенные как через лупу, двигались по стенам и потолку, а прохожие, поднявшие воротники для защиты от пронизывающего холодного ветра, с завистью поглядывали в их сторону.

— О! Вон там! — Пётр показал рукой на старую, испачканную заводской сажей вывеску с надписью «Сапожная мастерская». Под ней несколько ступеней вели в полуподвальное помещение, где перед дверью было совсем уж темно.

— Чёрт! — выругался Лёва, поскользнувшись на второй ступени. Он с шумом скатился вниз, упершись ногой в дверь. — И не капли же не пил, а мама не поверит… — Лёва принялся отряхивать от грязи шинель.

— Тихо… Там буза какая-то… — Петька насторожился, услышав за дверью крик женщины. Потом раздался грохот мебели и явные звуки борьбы.

— Та шо тихо… — Лёвка поправил свою казацкую папаху военного образца без кокарды, купленную вчера на барахолке, и решительно взялся за дверную ручку.

— А тута занято! — промолвило лицо без двух передних зубов, обладатель которого приходился Лёвке по плечо.

— А мы занимали! — Задов с размаху отпустил преграждавшему дорогу босяку затрещину такой силы, что тот через секунду полета очутился в углу и, ударившись о стену затылком, застыл в странной, неестественной позе.

Сапожная мастерская Кошеровича напоминала поле боя: на месте оставался только массивный стол, прикрученный к полу, но на нем растекался из перевернутой банки вонючий сапожный клей. Слева от трубы печи, за грязной занавеской из плотной ткани, явно слышалась какая-то возня. Появление громилы в шинели в подсобном помещении стало неожиданностью для всех там присутствующих: барышня в платье из ткани в белый горох отпрянула к окну, наполовину занавешенному какой-то подходящей по размеру тряпкой, и завизжала, прикрывая лицо руками. Лежащий на полу сапожник в рабочем фартуке отпустил сапог человека с наганом, упавшего рядом и полез в сапог за ножом, угрожающе глядя на Лёвку. Нападавший на хозяина мастерской мужчина с пистолетом всем своим видом выражал удивление — подкрепление он не заказывал, а от посторонних глаз его должен был скрыть напарник, который в это время лежал при входе.

— Ходь сюды… — Лёвка зашел слева от мужика с револьвером, и стал между ним и сейфом, ключи от которого нападавший уже отобрал у сапожника. — Да не дури, паря… не дури…

Невысокого роста мужичок в кепке наставил на Задова пистолет, но руки его дрожали так, что нужно было принимать меры — не ровен час, в треморе своем на курок нажмет. Они сделали несколько шагов по кругу, и вооруженный мужчина оказался спиной к Петьке, которого не приметил.

Лёвка, не сводя глаз с пистолета, заметил на фоне фигуры нападавшего, что Петька опустился на четвереньки — так делали в детстве, чтобы нейтрализовать неожиданным толчком в грудь соперника в уличной драке.

— Ну всё, всё, паря… не шали… — Лева зацепил ногой валявшийся на полу медный самовар и тот с грохотом покатился по полу — у него не было ручек. В одну секунду налетчик потерял бдительность, отвлекшись на этот звук и этого было достаточно, чтобы Лёвка принял экстренные меры: рядом, ножками кверху, лежал крепкий, тяжелый табурет, который тут же полетел в нападавшего. Тот инстинктивно прикрыл лицо рукой, свободной от оружия и сделал шаг назад, споткнувшись о Петьку.

Отбиваясь рукоятью револьвера, мужик разбил Петьке верхнюю губу — тот был вынужден отступить.

— Назад! Назад, я сказал! — человек с наганом поднялся на ноги спиной начал пятиться к выходу. По звуку стало понятно, что его напарник пришел в себя и они, хлопнув дверью, спешно ретировались. Схватка секунд двадцать, не более, но сапожнику показалось — что ему показывают кино в замедленной съемке.

Лёвка осмотрелся вокруг, предварительно убедившись, что самовар холодный, поставил его на свободный подоконник. Женщина так и не опускала рук от лица, наблюдая за поведением новых незнакомцев, а сапожник, тяжело кряхтя, попытался встать, не выпуская нож из правой руки.

— От это не надо. Шинелка почти новая, — сказал Лёвка, собирая с пола пачки купюр и поглядывая на сапожный нож. Следующим движением он деньги положил на старый громоздкий сейф, обозначив свои мирные намерения.

— Конспектируете? — Задов среди валявшихся на половых досках купюр обнаружил множество листов, исписанных аккуратным женским почерком.

— Вы кто такие? — сапожник уже стал между женщиной и Задовым, но, похоже, опасности от визитеров ожидать не приходилось.

— Задов. Лев Задов. Анархист-коммунист. А вы меня не знаете, что ли? Прям обидно даже… Меня тут каждая собака знает… — Лева попытался снять напряжение несколько неуклюжей в данной ситуации остротой. — А вы чьих будете? Поговаривают, вы тут недавно?

Лёва протянул сапожнику руку в знак окончательной разрядки ситуации.

— Кошерович. Борис, — сапожник переложил нож из правой руки в левую и ответил на рукопожатие, после чего барышня за его спиной начала тихонько всхлипывать.

— Да уже плакать не стоит, Мария… Разберись-ка с самоваром, гости, похоже, по революционным вопросам пришли. А я пока порядок наведу. Проходите, товарищи, присаживайтесь, — сапожник поднял валявшиеся стулья и поставил возле стола. — Негостеприимно как-то встретили мы передовой отряд революции, ведь такими вы, анархисты, себя считаете, правда?

— Борис, я еще не понял, товарищи мы или нет. Это после вашего чая станет понятно… — Лёва засунул папаху за отворот шинели и без стеснения сел за стол. — Это мой знакомец хороший, Пётр. Мы с ним единомышленники. Садись, Петька, нам теперь никто вроде не мешает…

— Так вы нам жизнь спасли, похоже… Налетчик же таки пальнул, — Кошерович показал взглядом на пробитую пулей жестяную банку с клеем, из которой на пол медленно вытекала тягучая жидкость.

— Значит, так было кому-то надо, — Лёва многозначительно глянул наверх, будто ссылаясь на высшие силы.

Усатый сапожник с крупными, правильными чертами лица рассмеялся, укладывая на полку книги и какие-то записи:

— Вы верите в Бога? Вы же анархист-коммунист. Человек же сам творец своей судьбы, не так ли?

— Я в случай верю, в счастливый случай. На вашем месте я бы в него тоже уже поверил. Вот какого лешего, простите, мы решили именно в этот момент к вам зайти погутарить, не скажете?

— Не скажу. Это действительно счастливое совпадение. А поговорить нам, похоже, есть о чём.

Спустя пару часов Лёва Задов и Пётр Сидоров-Шестеркин, слегка покачиваясь, не спеша двигались в сторону дома, обсуждая своего нового знакомого и его планы.

— Вот теперь перед мамой врать не придется, и грязный, и водкой воняет, — Лёва пребывал в умиротворенном состоянии после вечера у гостеприимного и благодарного Кошеровича.

О пистолете, смотревшем ему в грудь некоторое время назад, Лёва уже и не думал, настолько увлекла его перспектива участия в революционном движении, раскрытая усатым сапожником.

Петька, взяв Лёву под локоть, держался, чтобы не упасть на гололеде и вслух рассуждал:

— Не, ну я не рыжий, это факт. Так я тоже чувствую в себе силы! Мне просто исключительно сильно печет всё внутри, как представлю, что могу вместе с тобой за наше дело бороться! А то мне этот завод уже вот где, — Петька провел ладонью по горлу. — Это ты у нас политический, да… Сидел за дело правое, но я-то тут тоже настрадался! Меня в прошлом году с Боссе выкинули за что? За забастовку! Я ж тоже могу! Ну меньше мне повезло, чем Задову, не сидел я… или наоборот, больше повезло… Да какое уже теперь дело до этого… Только чего-то я не понял, Лёва… Этот Кошерович что, правда главный? Ему можно верить?

Лёва, аккуратно ступая по подмерзшей тропинке, делал всё, чтобы не поскользнуться, и не утянуть за собой изрядно захмелевшего Петьку.

— Та можно, можно…

— Ты прям как батюшка, или как там у вас, ребе… Прямо в душу к нему, что ли, заглянул?

— Петруха! Ты не скажешь мне, часом, у тебя есть знакомые сапожники, у которых в подсобке сейф стоит, а в нём деньги пачками?

— Та у меня вообще знакомых сапожников нет, у меня батя сам тачает, если надо…

— Ну вот, тогда поверь: налетчики сапожников не грабят. Они за его партийной кассой шли. Так что мы не только его от пули спасли, но и всё их большевицкое сливочное масло уберегли. Ещё не знаю зачем, но так карта легла. Случай…

Примечания

9

Первая линия — ул. Артема в г. Донецке.

10

Вторая линия — ул. Кобозева в г. Донецке.

11

Свято-Преображенский собор располагался вдоль Первой линии, за нынешним зданием бывшего кинотеатра «Комсомолец», ул. Артема, 36-а.

12

Холерный бунт произошел в Юзовке в 1892 г.

13

По старому стилю. По новому стилю — 15 марта.

14

Под псевдонимом «Борис Кошерович» в течение марта — апреля 1917 г. в Юзовке находился Лазарь Каганович — будущий соратник Сталина, народный комиссар, министр, Первый секретарь ЦК КП(б) Украины.